Над головой каркнула ворона.

Чья-то рука не слишком бережно тряхнула меня за плечо.

– В добром ли ты здравии, сударь? Или тебе плохо?

– Что?

Я сидел на каменных ступенях, привалившись к косяку массивной двери. По верхнему краю створки расхаживала взад-вперед белая ворона. Человек, державший меня за плечо, замахал на нее свободной рукой, разразившись грязной руганью. Был он огромен и волосат.

Единственным источником света был фонарь, поставленный здоровяком на булыжную мостовую. Через улицу, над самой землей, мерцали чьи-то глаза. Мне вдруг показалось, будто за угол, во тьму, скользнула огромная кошка.

Человек оказался одним из шадаритов-патрульных, нанятых Освободителем для поддержания порядка на ночных улицах и надзора за подозрительными чужеземцами.

С той стороны улицы донесся смех. Патрульный явно оплошал при исполнении обязанностей: ведь это я – свой! А она – как раз из подозрительных чужеземцев!

Я снова в Таглиосе.

Запахло дымом. Фонарь?

Нет. Дымом тянуло с лестницы за моей спиной.

Я вспомнил, как уронил лампу. Вспомнил дикую мешанину мест и времен.

– Я в порядке. Просто голова закружилась.

Смех повторился.

Шадарит оглянулся, но, похоже, остался к смеху равнодушным. Он не хотел верить моим словам. Он желал найти некий непорядок сию минуту и не сходя с места. Пришлых он не любил, а нас, северян, полагал безумцами и пьяницами. К несчастью, во дворце нас жаловали.

Я поднялся. Надо двигаться. Сознание мало-помалу проясняется, возвращается память. Нужно во что бы то ни стало отыскать знакомый вход во дворец, ведь я должен поскорее попасть домой.

Внезапно луна брызнула на мостовую холодным светом. И я увидел женщину, стоявшую через улицу. Хотел было сказать об этом шадариту, но издали, с той стороны, куда удалилось чудище, прилетел пронзительный свист. Другому патрульному требовалась помощь.

– Поостерегись, чужеземец.

С этими словами шадарит поспешил прочь.

Я тоже побежал, не тратя времени даже на то, чтобы захлопнуть за собой дверь.

Вскоре я добрался до знакомого входа, однако что-то было не так. Там должны были стоять на часах гвардейцы Корди Мэзера.

Оружия при мне не было, кроме обычного ножа на поясе. Я обнажил его, приняв вид отчаянного бойца. Отряд Мэзера ни при каких обстоятельствах не должен был оставлять пост. И подкупить этих ребят невозможно.

Я нашел часовых в караульном помещении. Они были задушены.

Необходимость в допросе пленника отпала. Но кто же нужен душилам? Старик? Почти наверняка. Радиша? Возможно. Ну и прочие важные персоны, кто под руку подвернется.

Мне едва удалось одолеть страх и соблазн помчаться сломя голову домой. Там же Тай Дэй с дядюшкой Доем.

Сняв с одного из убитых рубашку, я обернул ею шею. Хоть какая-то защита от платка душилы. Затем заскакал вверх по лестнице, словно горный козел, уже много лет в этом не упражнявшийся. Достигнув своего этажа, я успел так запыхаться, что был вынужден прислониться к стене и отдышаться, сдерживая тошноту. Ноги стали ватными.

Во дворце тем временем поднялась тревога. Малость придя в себя, я направился в коридор – и наткнулся на мертвеца.

Он был грязным и исхудалым. Клинок развалил его от левого плеча до правого бедра. Правая рука, сжимавшая черный румел, отлетела футов на десять в сторону. Все вокруг было залито кровью, продолжавшей вытекать из разрубленного тела.

Я взглянул на платок. Покойный загубил немало людей, а теперь Кина предала своего слугу.

Предательство такого рода – одно из самых привлекательных качеств этой богини.

Столь чисто может рубить только Бледный Жезл. Еще один труп лежал возле моей двери. Третий – в дверном проеме, мешая двери закрыться.

Кровь была свежа, и раны все еще кровоточили. Даже мухи налететь не успели.

Сознавая, что мне очень не хочется этого делать, я вошел к себе. Я был готов рвать зубами все, что шевельнется.

И сразу учуял опасность.

Развернувшись, я успел пырнуть кого-то тощего, смуглого и немытого. Меня отшвырнуло назад. Черный румел обвил мою шею, но намотанная рубаха не дала ему выполнить задачу, для которой он предназначался.

Я ринулся к своему столу – и тут в затылке вспыхнула острая боль.

«Только не теперь!» – мысленно вскрикнул я.

И надо мной сомкнулась тьма.

Очнуться заставила боль. Рука была в огне.

Ударившись о стол, я перевернул лампу. Горели мои бумаги, мои Анналы. Горел я сам. Я с визгом вскочил и, едва потушив руку, принялся спасать рукописи. Кроме них, я ничего вокруг не замечал и ни о чем не думал – ведь это моя жизнь обращалась в дым! За дымом ее ждали лишь обитель боли да суровые времена…

Где-то вдалеке, словно в конце длинного страшного тоннеля, я видел дядюшку Доя, опустившегося на колени возле Тай Дэя. Между ними и мной лежали три мертвых тела. Пол был невидим под их кровью. Двоих, судя по аккуратным разрубам, сразил Бледный Жезл. Третий был рассечен на куски, – похоже, его противник вышел из себя.

Дядюшка Дой прижимал голову Тай Дэя к груди. Левая рука парня висела, словно была сломана. Правая – обнимала То Тана. Голова пятилетнего мальчонки была как-то неестественно склонена в сторону. Лицо Тай Дэя было бледным. Сознание моего телохранителя витало в каких-то иных мирах.

Дядюшка Дой встал и пошел ко мне. Заглянув в глаза, покачал головой и обнял сильными руками:

– Их было слишком много. И все произошло слишком быстро.

Я осел на пол.

Это настоящее. Это сегодняшний день. Это новый ад, где мне очень не хочется оставаться.

Обрывки…

Почерневшие клочки, со слабым хрустом крошащиеся в пальцах…

Побуревшие уголки страниц с полудюжиной слов, чей контекст более неизвестен.

Все, что осталось от двух томов Анналов. Тысяча часов работы. Четыре года нашей истории. Все это пропало навсегда…

Дядюшке Дою что-то нужно. А, хочет напоить меня каким-то целебным зельем нюень бао.

Обрывки…

Повсюду вокруг – обрывки моей работы, жизни моей, любви и боли, разметанные суровым временем… Тьма. И лишь черепки времени во тьме…

Ну, здоро́во! Добро пожаловать в город мертвых…