Я никогда не испытывал тяги ни к спиртному, ни к наркотикам. В здешних краях основные религии порицали пьянство, и раздобыть хмельное было не так-то просто, хотя Одноглазый справлялся с этой задачей. Меня же всю жизнь пагубные пристрастия обходили стороной и даже пугали до смерти. Всякий раз, когда попадается малый, привыкший глушить боль алкоголем или чем похуже, я боюсь, как бы и мне самому не ступить на эту скользкую дорожку.

Зато я пристрастился к наркотику иного рода – к той свободе от горя и страдания, которую давало блуждание с духом. Когда я пребывал там, в мире Копченого, все ужасы осады Дежагора и неизбывная тоска по Сари становились пусть и печальными, но зыбкими, тусклыми воспоминаниями. И слабая, уступчивая часть моего «я» упорно соблазняла меня, суля – конечно, если я продолжу работать с Копченым – окончательное избавление от боли.

Я был одновременно и счастлив, и глубоко несчастен. От родственников помощи ждать не приходилось. Тай Дэй по большей части отмалчивался, а дядюшка Дой твердил одно: что я должен держаться.

– Смерть и отчаяние сопутствуют нам всю жизнь, – говорил он. – Мир состоит из утрат и боли, и лишь изредка его освещают чудесные мгновения счастья. Мы должны жить ради таких мгновений и не скорбеть, когда они проходят.

– Мы должны жить ради мести, старый ты дурень, – возражала ему матушка Гота, бросая на меня полный презрения взгляд. Мои чувства она щадить не собиралась. – Незадолго до смерти моя мать лишилась рассудка. Нам бы не мешало избавиться от этого слабака.

Будучи «слабаком», я не чувствовал себя обязанным сохранять тишь да гладь:

– Держу пари: снова оказавшись в болоте, они каждую ночь благодарят счастливую звезду за ваше решение не возвращаться домой.

Тай Дэй набычился. Дядюшка Дой хихикнул и похлопал Тай Дэя по плечу:

– Что, парнишка, никак стрела угодила в цель? А тебе, Гота, я должен напомнить: нас здесь только терпят. Каменный Солдат мирится с нами ради Сари. Он, но не его командир.

За последнее время я научился неплохо понимать нюень бао, но сейчас чувствовал, что упустил нечто существенное. Нетрудно было увидеть, что дядюшка Дой не хочет ссориться с Костоправом. Если Старика допечь, он вполне способен вышвырнуть их вон. Поскольку относится к ним не намного лучше, чем к отребью, что вечно таскается за войсками. Людей такого сорта Костоправ считал кем-то вроде пиявок.

Но я не мог отделаться от мысли, что дядюшку Доя интересует не только отмщение за смерть Сари и сына Тай Дэя То Тана.

Нашего точного местоположения я не знал. По-видимому, мы находились милях в восьмидесяти к югу от Дежагора и двигались по территории, лишь недавно отбитой у противника. Население относилось к нашему присутствию с тем же стоицизмом, с каким переживало последствия землетрясения. Нам пришлось слегка зачистить местность, так как подручные Хозяина Теней использовали местных жителей в тщетных попытках остановить наше продвижение. В итоге этих храбрых дуралеев некому было хоронить.

Именно тут у меня мозги набекрень и съехали. Я не осознавал сего факта, поскольку находился в фургоне: как раз в это время мы разбивали лагерь. Я занимался разведкой – следил за маневрами кавалерии Могабы, незримо присутствовал на штабных совещаниях, где он и его командиры придумывали способы сделать наше продвижение по равнине Чарандапраш как можно менее приятным. У меня все эти потуги вызывали усмешку – противник ничего не мог противопоставить объединенным силам Костоправа и Госпожи. Впрочем, человека сообразительного, каким безусловно являлся Могаба, такой поворот событий едва ли удивлял. Он неплохо изучил Костоправа, прежде чем перешел на сторону неприятеля.

Но в какой-то момент я ошалел. Уверенности в себе как не бывало. Меня словно ледяной водой окатили.

Я был не один.

Лишь благодаря некоторой притупленности всех чувств мне удалось не запаниковать. Я резко обернулся – если можно так сказать о бесплотном духе – и заметил лицо.

Оно появилось передо мной лишь на миг, но и этого оказалось вполне достаточно. Такое могло привидеться разве что в кошмаре. Огромная, словно коровья морда, цвета спелого баклажана, эта физиономия улыбалась всему окружающему, обнажая в усмешке чудовищные клыки. Глаза полыхали пламенем, но при этом казались озерами мрака, способными утопить душу.

Я попятился – вначале медленно и осторожно, но, заметив, что лицо поворачивается в мою сторону, устремился прочь, ища спасения в реальном мире. Испуг был столь силен, что, оказавшись в своем теле, я не испытывал ни голода, ни жажды. И не мог ничего толком объяснить – нес какую-то околесицу. Старик находился неподалеку, и Одноглазый привел его в фургон как раз к тому моменту, когда я начал приходить в себя.

– Мурген, что с тобой? – вскричал он. – У тебя припадок? Ты опять собрался уйти?

Дотронувшись до меня, Костоправ ощутил неистовое биение сердца:

– Одноглазый…

– Мне только что привиделась Кина, – прохрипел я. – Не знаю, заметила ли она меня.