Глава 50
«– Поздравляю, профессор Херцфельд. Если вы добрались до этого места, то очень скоро выучите свой урок».
Пауль никогда раньше не видел этого чересчур грузного мужчину, обращавшегося к нему по имени почти доверительно.
– Кто это? – поинтересовался Ингольф.
Практикант не только удивительно быстро пришел в себя, но и неожиданно для профессора оказался хорошим помощником. Он не только принес чемодан с набором секционных инструментов, но и помог при вскрытии брюшной полости мертвого Мартинека, которое с учетом чрезвычайных обстоятельств пришлось делать прямо на полу. К тому же вследствие совсем недавнего времени наступления смерти данная операция сопровождалась значительно большим, чем обычно, кровотечением.
Для извлечения карты памяти из желудка Мартинека труп пришлось раздеть и положить на спину, в чем Ингольф оказался весьма полезным, хотя по дрожанию нижней губы нетрудно было догадаться о его физическом и духовном напряжении. Он еще не отошел от близкого знакомства со смертью на озере, а тут ему пришлось наблюдать, как Херцфельд менее чем за пять минут разрезал тело человека от шеи до лобковой кости, а затем раздвинул кровоточащие мышцы брюшины и из глубины пространства между печенью и селезенкой достал желудок. Затем профессор вскрыл желудок и, проигнорировав второпях необходимость надеть перчатки, начал копаться в нем в поисках карты памяти.
Позже Херцфельд с содроганием вспоминал этот почти выходящий за грани понимания момент. Но это было потом. Тогда же при проведении вскрытия на полу строительного вагончика Пауль всецело находился во власти страха за Ханну, который полностью заблокировал все остальные его эмоции. Ему даже в голову не пришло, что он впервые в своей жизни разрезал тело хорошо знакомого человека. Его помыслы были заняты только поиском в желудке того, чего он страшно боялся. Несчастный отец приходил в ужас от одной только мысли о возможности увидеть непоправимое на записи, и тем не менее он молился в душе о том, чтобы видео на чипе не оказалось разрушенным под воздействием желудочного сока. И его молитвы были услышаны.
Без бутылки с водой, которую Мартинек поставил на пол перед своей смертью, они не смогли бы быстро удалить с карты памяти остатки крови и слизи, а также вставить ее в видеокамеру. Поскольку торчавший у нее сбоку монитор был не больше ладони взрослого человека, Херцфельду и Ингольфу пришлось просматривать видеозапись, прижавшись друг к другу. Но до этого они перетащили труп Мартинека в заднюю часть строительного вагончика, накрыли его первой попавшейся тряпкой и оставили лежать возле прогоревшей печки.
«– Судя по всему, на этот раз вы не стали соблюдать предписания», – продолжал говорить мужчина на видеозаписи.
В этом месте неизвестный с двойным подбородком нерадостно рассмеялся. Он стоял так близко к объективу, что в кадр попадало только его лицо. Съемка производилась при плохом освещении и снизу под легким углом, от чего незнакомец выглядел еще более обрюзгшим, обнажая при разговоре пожелтевшие от сигаретного дыма зубы.
«– Чтобы добраться до просмотра этой записи, вам пришлось утаить от следствия важные улики, которые вы обнаружили при вскрытии. Смешно, не правда ли? Когда Свен попросил вас сделать то же самое, вы отклонили его просьбу».
С экрана камеры вновь послышался смех, но радости в нем не ощущалось.
«– Однако на этот раз речь идет о вашей собственной дочери. Своя рубашка ближе к телу, не так ли?»
– Кто ты? – прошептал Херцфельд.
Мужчина на записи, казалось, услышал его и представился:
«– Вы наверняка задаетесь вопросом, кто я. Отвечаю – меня зовут Филипп Швинтовский. Думаю, вам наверняка хочется узнать, какую роль я играю во всей этой истории, верно?»
Херцфельд неосознанно кивнул в знак согласия.
«– Это довольно легко объяснить, – заявил Швинтовский. – Я – отец той девушки, которую вы убили».
В этот момент Ингольф резко повернулся в сторону Херцфельда, но тот проигнорировал его вопросительный взгляд.
«– Вы видели фотографии в лодочном сарае?» – продолжал напирать Швинтовский.
«Снимки, сделанные Мартинеком во время слежки за Задлером?» – удивился про себя Херцфельд.
Внезапно он почувствовал себя так, как будто стоит на качающейся доске.
– Если бы Свен не пас этого ублюдка с момента его освобождения, я никогда бы не нашел Ребекку.
«Ребекку?» – мысленно переспросил Херцфельд.
Он смутно начал припоминать выкладку, которую сделала ему по телефону Яо относительно семьи Швинтовских: «Сибилла Швинтовская… Замужем за бизнесменом Филиппом Швинтовским, занимающимся перевозками. Общая дочь Ребекка семнадцати лет. Об отце и дочери нет никаких известий».
Между тем просмотр записи на видеокамере продолжался. «– Судья считала, что растлителя можно перевоспитать.
Вы тоже так полагаете, профессор? А теперь я скажу вам, что думаю о том, как следует обходиться с осужденными преступниками».
На мгновение на экране стала видна одна только огромная ладонь, а затем изображение и вовсе потемнело. Когда же Херцфельд смог снова что-то различать, кроме тени, то оказалось, что объектив камеры был переориентирован. Теперь на записи Швинтовский сидел на стуле, явно не предназначенном для его веса. Массивный торс Филиппа обтягивал мышиного цвета шерстяной свитер с V-образным вырезом.
«– Я считаю, что каждый преступник должен страдать так же долго, как и его жертва. Так же как и ее близкие родственники. В моем случае это означало бы, что Задлер обязан был терпеть самые страшные муки до самой своей смерти».
«Швинтовский. Лили. Ребекка. Задлер», – пронеслось в мозгу Херцфельда.
Теперь он начал понимать масштабы того ужаса, в котором оказался.
«– Такие люди, как Задлер, не поддаются лечению, – между тем продолжал говорить Швинтовский. – Как только у них появляется возможность, они начинают искать другую жертву. Не успел этот монстр оказаться на свободе, как он снова принялся за свое. И на этот раз он напал на мою Ребекку».
При этих словах слезы ручьем покатились по щекам Швинтовского.
«– Он затащил мою девочку в подвал заброшенного мясокомбината в районе шикарных высотных новостроек и там в течение нескольких дней насиловал ее».
При этих словах голос Швинтовского задрожал, а на глаза Херцфельда тоже непроизвольно навернулись слезы.
«– Это произошло четыре недели назад, – заявил Швинтовский. – Свен проследил за минивэном Задлера вплоть до парковки возле спортивных площадок этого района. Знаете ли, Ребекка была хорошей футболисткой. В тот вечер они праздновали большую победу, и было уже довольно поздно, когда она распрощалась со своими подругами возле велосипедной стойки, где она оставляла свое двухколесное транспортное средство. На некоторое время Свен отвлекся. Он следил за Задлером уже много часов и задремал, а когда проснулся, то минивэна Задлера уже и след простыл. Парковка была пуста, и только один велосипед все еще одиноко стоял там. Это был велосипед Ребекки. Она установила на багажнике специальный короб для спортивных вещей, но эта свинья его не тронула».
Швинтовский наклонился вперед, положил руки на колени, немного придвинулся к объективу камеры и продолжил:
«– Знаете, я забыл, когда спал в последний раз с того момента, когда раздался звонок в дверь, и на пороге возник Мартинек со школьным удостоверением Ребекки в руке».
В этом месте голос Швинтовского задрожал, но он не остановился:
«– Свен нашел его в ее спортивной сумке. Тогда я сразу же попытался дозвониться до Ребекки по телефону. Однако услышал голос дочки только на автоответчике. Садист заставил мою девочку сделать прощальную запись для родителей. Тогда я не сделал ошибки и не стал полагаться на полицию. А когда услышал от Мартинека, какую «справедливость» заслужил Задлер, то и подавно послал полицию куда подальше. Если вы изучали мой жизненный путь, но наверняка слышали мнение о том, что я отношусь к тем людям, которые привыкли сами решать свои вопросы. И я говорю вам, что на этот раз Задлер выбрал для себя не ту жертву».
Тут Херцфельд непроизвольно кивнул в знак согласия и вспомнил слова Яо: «Филипп Швинтовский – личность довольно известная… В прессе Швинтовского называли «Буддой-убийцей», намекая на его чрезвычайную полноту. Имелась запись камеры слежения, на которой было видно, как он сбросил просрочившего платеж заемщика с моста на дорогу, где того переехал грузовик».
«– Мартинек помог мне в поиске, – продолжал между тем свое повествование Швинтовский. – Мы прошерстили все точки, в которых он засек Задлера в последние недели, и в седьмом месте наши поиски увенчались удачей. Однако, к сожалению, мы опоздали – Ребекка уже умерла, когда нам удалось найти ее».
«Вот откуда появилась запись с изображением трупа молодой девушки на ноутбуке Мартинека», – осенило Херцфельда.
Он чуть было не возненавидел себя самого за то, что почувствовал заметное облегчение, когда стало ясно, что речь шла не о Ханне, а о Ребекке. Именно ее Мартинек вместе с отцом девушки похоронил в озере. Проведенное же и запечатленное Свеном на видео вскрытие трупа Ребекки служило цели документально зафиксировать злодеяния Задлера.
«– Однако…» – Швинтовский хотел было что-то сказать, но не смог.
Он приподнял голову, тыльной стороной руки вытер набежавшие слезы и только после этого вернулся к своему печальному повествованию:
«– В конце концов нам удалось поймать Задлера. Мы нашли его в соседнем подвале, где негодяй просматривал записи пыток Ребекки. Осилить этого дохляка оказалось нетрудно, ведь у него штаны были спущены».
В этом месте у Швинтовского, видимо, запершило в горле. Он сделал глотательное движение, а затем продолжил:
«– Знаете ли, изнасилование было для него делом второстепенным. При просмотре видео о том, как он довел Ребекку до смерти, Задлер мастурбировал».
«Вот, значит, какими методами пользовался садист, чтобы добиться своей цели, – подумал Херцфельд. – По сути, Задлер был трусливой свиньей. Наверняка в прошлом этот негодяй претерпел над собой целый ряд издевательств и унижений и с самого раннего детства считал себя именно тем куском дерьма, которым он и являлся на самом деле. Только в течение тех нескольких секунд, когда садист ощущал свою власть над другими людьми, над их жизнью и смертью, к нему возвращалось чувство собственного достоинства, и тогда он мнил себя всемогущим. А так как эти секунды были очень редкими, Задлер стал запечатлевать их на видеозаписи. Бог мой! Стоит ли удивляться, что после всего этого рассудок у Швинтовского помутился, и он воспылал жаждой мести ко всем, кто хотя бы отдаленно имел отношение к зверскому убийству его дочери. Тевен и Задлеру он совместно с Мартинеком уже отомстил. А теперь настала и моя очередь. Только он убивать меня не станет. Швинтовский хочет заставить меня страдать и отплатить мне той же монетой, чтобы я почувствовал то же самое, что и он».
При мысли о том, что эти двое отцов, потерявших своих дочерей, вряд ли оставят Ханну в живых, Херцфельду стало дурно. Но в следующий момент он почувствовал себя еще хуже, поскольку ему показалось, что Швинтовский читал его мысли.
«– Я знаю, что в принципе вы неплохой человек, профессор, – заявил на записи Швинтовский. – Не вы надругались над моей дочерью и не вы вынесли столь мягкий приговор на суде. Моя жажда мести касалась первоначально только судьи и, конечно, Задлера. Этому негодяю я прямо там, в подвале, отрезал язык, которым он мою Ребекку…»
Голос Швинтовского снова задрожал, и ему некоторое время не удавалось закончить начатую фразу. Однако он собрался с силами и все же ее завершил:
«– …которым он облизал мою Ребекку перед тем, как ее изнасиловать».
Швинтовский опять помолчал немного, а потом продолжал:
«– Первым моим импульсом явилось желание подвергнуть Задлера таким жестоким пыткам, чтобы он сдох от них. Меня обуяло также желание приказать своим людям убить судью. Но потом Мартинек разъяснил мне, что в данном случае речь идет не только о нас».
Тут Швинтовский опять замолчал и устало выпрямился на стуле, давая тем самым Херцфельду возможность более детально рассмотреть помещение, в котором он находился. Судя по коричневым деревянным столбам, Швинтовский сидел на пустом чердаке. Сбоку от него, скорее всего, находилось небольшое окошко, пропускавшее немного света, необходимого для осуществления записи.
«– Речь идет обо всей системе, превращающей жертвы в преступников, – немного погодя заявил Швинтовский. – Речь идет о полиции, которая настолько «перегружена», что даже не чешется при заявлениях о пропаже людей. Я говорю о судах, которые наказывают лиц, уклоняющихся от уплаты налогов, суровее, чем педофилов. О психологах, выдающих рекомендации по освобождению насильников, если в детстве те пережили травму. О тех людях, которые с удовольствием закрыли бы меня в одиночной камере за то, что я являюсь владельцем подпольных казино. И конечно, речь идет об аппарате судебной медицины как части так называемого «правового государства», который в конечном счете оказывается полезным только для преступников, способствуя повторному наказанию жертв».
В этом месте Швинтовский предостерегающе поднял вверх толстый, как сарделька, указательный палец, зажмурился и проговорил:
«– Мы подождали, пока рана у Задлера заживет. Мартинек зашил ему остаток языка, чтобы свинья не истекла кровью, а после того, как негодяй поправился, ему было поручено сделать всю грязную работу».
«Так это Задлер изувечил трупы? Это он посадил судью на кол? – спросил сам себя Херцфельд. – Как же им удалось заставить этого изверга совершить такое?»
Ответ пришел к нему сам собой: «В качестве платы они пообещали отдать ему Ханну!»
От такой мысли слезы навернулись на глаза Херцфельда. «– Признаю, что игра в загадки, позволяющая напасть на след вашей дочери, кажется жестокой, – заявил между тем Швинтовский. – Однако подсказки были вмонтированы в тела людей, заслуживших смерть. К тому же у вас по-прежнему остается хоть и маленький, но все же реальный шанс спасти вашу дочь. Наши же семьи, в отличие от вас, все, ради чего стоит жить, уже потеряли».
«Вот в чем причина самоубийства жены Швинтовского, – догадался Херцфельд. – Сибиллу Швинтовскую действительно никто не принуждал глотать таблетки и записывать прощальное видео, которое при снятии отпечатков было найдено в пентхаусе».
«– Итак, теперь вы находитесь почти в конце пути, господин Херцфельд, – продолжал развивать свою мысль Швинтовский. – Я, конечно, могу рассказать вам, где мы прячем вашу дочь. Но мне совсем не хочется облегчать ваши поиски. Как я уже сказал, по моим прикидкам, вы хороший человек. Но и хорошие люди совершают ошибки, а за них надо платить».
С этими словами Швинтовский вытер набежавшие слезы и заявил:
«– Я не такой, как Свен, и не люблю театральности. Поэтому я дам вам последнюю подсказку устно. Мы оставили Ханну наедине с Задлером».
«О боже!» – промелькнуло в голове у Херцфельда, чье сердце сжалось от страха.
«– Если вы хотите ее найти, то держите курс на белый свет Алькатраса», – продолжал Швинтовский.
– Что, черт возьми, он имеет в виду? – воскликнул Ингольф, о чьем присутствии профессор совершенно забыл.
Между тем запись на видео продолжалась.
«– Я бы на вашем месте поспешил, если не хотите потерять Ханну навсегда».
Это были последние слова Швинтовского. Он встал. Сначала из поля зрения объектива камеры исчезла его голова, а затем на экране стали видны одни лишь ноги Филиппа, поскольку он залез на стул, на котором ранее сидел.
– Нет! – одновременно вскричали Херцфельд и Ингольф, увидев, как Швинтовский одним ударом ноги опрокинул назад стул.
«Его жена выбрала таблетки, Мартинек пистолет, а Швинтовский предпочел веревку», – подумал Херцфельд.
Его бросило в дрожь, когда камера продемонстрировала висящее на веревке и неистово бьющееся в конвульсиях тело Швинтовского. Предсмертные судороги длились долго – до тех пор, пока петля, перетянувшая шею, полностью не прервала снабжение мозга кровью. В этот момент застывшему от ужаса и тупо глядевшему на дергавшиеся перед камерой ноги Херцфельду стало понятно, что вместе со смертью Филиппа Швинтовского умер последний человек, который мог бы привести его к месту, в котором прятали его дочь.
