Мир купался в солнечном свете. Не осталось ни одного зимнего облачка, и в первые дни необычно раннего лета чистое море сверкало, холодное и на вид, и на ощупь. Но когда поверхностный слой воды достаточно прогрелся, очнулись бесчисленные споры и водоросли. В один безветренный день прозрачная вода замутилась черно-синими чернилами, а за ночь возникло умиротворяющее свечение, которое часто называли летним молоком. Серебристый свет, наводивший томление и мечтательность, являлся результатом буйных биохимических реакций. Она уже знала это, но Торгаш разбирался во множестве темных подробностей и жаждал поделиться всем, что ему было известно. Завороженный звуком своего голоса, он со счастливым видом объяснял, что всей этой водной растительности нужно одно — находиться поближе к поверхности, когда завершится летнее цветение, ибо термовник и дружник, а в первую очередь гигантские океанические пузыросли стремились к одному: обосноваться на самом верху и подставить небу угольно-черные листья. Вертуны, цыки и старокатыши сообща искали лишь свободного места в этих густых плавучих джунглях; их длинные корни гнали наверх воду, столь отчаянно нужную на солнцепеке растительному покрову.

Происхождение этой сложной системы требовало осмысления. Торгаш растолковывал, а она согласно мычала, когда он посматривал на нее. Но стоило ему заговорить об эволюционных перипетиях, микрохимии и поразительных капризах случая, как в голове у нее всё перепутывалось. Ее жизнь, сколь бы мало здесь ни осталось от нее прошлой, зависела от жестких конкретных действий. Капризы случая сводились к тому, когда удастся поесть, украдет ли она пару ножей и найдет ли, если повезет, укромное место, где сможет без помех проспать десять тысяч вдохов-выдохов. Ей никогда не было интересно знать, зачем и почему вода покрывается летней черной кожей, где она лучше растет и как примитивным, бедным катализаторами организмам удалось построить из света, воздуха и воды такое чудо.

Торгаш продолжал называть ее шуточным именем — Греза. И она не возражала, поскольку прошлое не имело значения, если его уроки не отражались на будущем. А под будущим она разумела несколько следующих дней или, когда давала волю фантазии, остаток этого нежданного лета.

Меняя точки обзора, она рассматривала новую кожу океана, оценивала ее толщину, плотность и, главное, расстояние, на которое ей удалось разрастись, начавшись от каменистого мыса.

Дальше, на севере, вода свободна, заметила она.

— Там берет начало холодное глубинное течение, — сообщил Торгаш. — Полярное. К середине лета ты воды не увидишь. Но кожа никогда не толстеет, а состав организмов постоянно меняется.

Юг представлял больший интерес.

— Сколько до материка? — спросила она.

Он выдал очередную несуразную цифру, прибегнув к системе отсчета, которая оставалась для нее бессмыслицей.

Она мрачно покосилась.

А он рассмеялся, подмигнул, а после только лицом намекнул на некоторую озабоченность.

— Я же сказал тебе, Греза. Континент от нас очень далеко.

— А если кожа дотянется?

— Может быть, — признал он. — Но между нами и остальным миром находится подводный каньон. И несколько крупных рек с сильным течением. В обычное лето кожа достраивается поздно и не бывает прочной.

— Но ты постоянно твердишь, что это лето — жаркое и раннее.

Он не ответил, и она спросила:

— Бывает ли так, чтобы морская кожа созрела рано и так затвердела, что по ней кто угодно пройдет?

Она пыталась выяснить, удастся ли покинуть остров.

Но Торгаш то ли не понял ее намерения, то ли предпочел его проигнорировать.

— Сколько живу здесь, — невозмутимо ответил он, — остров всего пять раз соединялся с континентом. В разные годы.

Прошло столько тысяч лет, а он помнил точно. Она не сомневалась, что Торгаш мог рассказать о каждом долгом лете из этих пяти. Но тема была слишком отвлеченной, чтобы ее заинтересовать, а потому она промолчала и вперила взор в гладкое черное море.

Она не была глупа. Торгаш утверждал это чуть чаще, чем следовало, словно убеждал самого себя. Он говорил, что ее мозг — почти такой же, как тот, что внутри его заскорузлого черепа. Между ушей у них находилось по чуду биокерамики — вершине дизайна и эволюции. Мозг выдержал бы, даже если содрать с костей мясо, а сами кости расколоть и сжечь. На него не действовали удары и химические взрывы. Сильнейшие ожоги были ему нипочем. Только атомное пламя могло пожрать вместилище ее души. Торгаш говорил о смертоносном плазменном оружии, но его последние образцы уже столетия как вышли из строя. Ничто в этой солнечной системе не могло вызвать подобной вспышки — разве что само солнце.

Имея похожие мозги, они оба обладали и сходными способностями.

Правда, его голова была не столь пуста, сколь ее, отмечал он… делясь опытом и вспоминая множество старых дурных привычек.

— Да, любое лето из этих пяти было тяжким, — признал он.

Зима означала свободную воду, а вода — лодки. Но последние обычно представляли собой суденышки под управлением заблудившихся рыбаков или налетчиков, которые беззвездными ночами пробирались сквозь дождь, ориентируясь по клочкам суши. С приходом лета на острове устанавливался относительный мир. Но этот год стал исключением, и водный барьер грозил в ближайшее время исчезнуть. Не менее важно было то, что жителям материка придется туго. Жара воцарится свирепая. Понизу промчатся катастрофические пожары. Что, если однажды ночью все ноты в мире захотят бежать и дружно, как один, решат пересечь воду в поисках места поспокойнее?

А ноты даже не были худшей из опасностей.

Торгаш так и выразился, глядя на юг. Сжав губы, он потирал ладонью рыжую щетину.

Наутро девушка проснулась одна и, помочившись в деревянный сосуд, отправилась искать Торгаша в переходах огромного дома. Ориентируясь по запаху и следам, она вошла в большую, но тесную комнату, обычно прикрытую плитой нежно-бежевого корунда. Здесь хранился арсенал Торгаша — залежи оружия всех времен и моделей. На стеллажах, на глубоких полках и в аккуратных штабелях его было столько, что хватило бы на армию убийц. Убивать нотов обычно было легко. В большинстве случаев хватало длинного клинка из закаленного стекла, особенно если облачиться в развешанные высоко на крючках нанодоспехи — нагрудные пластины и шлемы, бриджи и гамаши, способные отразить почти любые удары аборигенов, не считая самых мощных. Но что-то — чутье, ночной кошмар или некий внутренний голос — побудило Торгаша почистить и опробовать прицелы нескольких диковинных, жутких орудий убийства, до боли знакомых ей.

Она дотронулась кончиком пальца до алмазных стволов, пластмассовых спусковых крючков и резных деревянных прикладов, удобных только для человеческого плеча. Животная часть ее пришла в ужас, напоминая, что ей здесь не место, заклиная бежать, пока не пробудились здешние призраки.

Торгаш рассматривал винтовку в своих лапищах.

— Мне приснился отвратный сон, — признался он.

— У снов есть смысл, — сказала она.

Он грубо, пренебрежительно хмыкнул.

— Они говорят о том, про что иначе не услышишь, — настояла она.

— И вечно об одном и том же. Тебя тревожит нечто реальное, а ленивое сознание находит простенький способ напомнить.

— В моих снах… — начала она.

И замялась.

Он щелкнул затвором и посмотрел ей в глаза. Скорее из вежливости, чем из любопытства спросил:

— И что тебе снится?

— Как с нами разговаривают мертвые.

Казалось, он испытал облегчение.

— Ты в это веришь?

— Говорят мои мертвецы, — продолжила она. — Мать и другие.

— Это воспоминания, — пожал он плечами. — И ничего больше.

— Нет-нет, — возразила она. — Они приходят из мира иного.

Он снова недоверчиво хмыкнул.

Но в ее тоне не было ни капли скепсиса.

— Мертвые приходят, чтобы помочь мне найти путь.

Торгаш был готов рассмеяться. Она поняла это по сдержанному выражению лица и тому, как он вцепился в оружие. Но он решил вернуться к началу.

— Я не хочу тебя пугать, и ничего, скорее всего, не случится. Но сегодня я хочу, чтобы ты прежде всего подобрала три приличных ствола — по вкусу и по размеру. По твоим способностям. Коллекция бессистемная, но я могу подогнать снаряжение. Выбирай что угодно, и мы приведем это в рабочее состояние.

Оружие большей частью принадлежало к отдельным легко узнаваемым сериям. Его можно было различить по возрасту, форме и качеству материала, по необычным стволам и спусковым механизмам, а также по еле уловимому запаху, оставленному знаменитыми, безымянными ныне конструкторами, которые все давным-давно умерли. Люди расселились по этому миру, но так и не стали его частью. Навыками, необходимыми для создания таких устройств, мало кто обладал, а инструментами — еще меньше. Но бывали периоды процветания, когда умелые мастера вооружали не только свои многочисленные семьи, но и соратников. Оружие обычно бывало мощным, чинить его оказывалось просто, и оно глубоко почиталось. За всю свою жизнь она всего трижды держала ствол, и только один был заряжен. Но в этом помещении она обнаружила сотню стволов, после чего прекратила счет. Каждая винтовка была способна послать на дальнее расстояние пулю — либо кинетическую, либо разрывную. Меткий стрелок мог обезвредить цель, разорвав мышцы и органы и временно раздробив все кости до единой.

— Сколько народу здесь побывало? — спросила она.

Торгаш притворился, что не расслышал.

— Сколько ты видел наших? — не отставала она. — Твои сны это помнят?

Будь у Торгаша выбор, он уклонился бы от ответа. Но он бросил на нее короткий взгляд, и она увидела в его глазах гамму чувств, в том числе гордость, удивлявшую его самого.

— Триста тринадцать, — сдался он.

— Они были здесь?

— Некоторые, — кивнул он. — Большинство явилось зимой на лодках. Но плавать без звезд и хороших карт нашему племени труднее, чем нотам. К тому же мои сердцекрылы всегда замечают этих налетчиков, и я обычно уже поджидаю их, когда они высаживаются.

Торгаш сжал зубы и прищурился.

— Летом хуже, — признал он. — Сердцекрылам приходится улетать на север, чтобы кормиться в свободных водах, и я остаюсь без дозорных. А небо расчищается, и люди знают, куда движутся, а если у них есть еще и план…

Он умолк.

Это древнее существо было подлинным чудом: по собственному признанию, он победил более трехсот монстров, выжил во всех боях, сумел забрать у врагов оружие, амуницию и неизвестно какие еще орудия, доставленные сюда с дальнего берега.

Она гадала, что таится у него в других запертых комнатах.

Но не спросила, отвернулась и сняла с деревянного стеллажа ствол.

За стеллажом выстроились в ряд контейнеры из толстого стекла, наполненные чем-то зеленым, и каждый был увенчан хитроумным клапаном.

Она прикоснулась к одному.

— Не трогай, — предупредил Торгаш.

Она медленно отняла руку.

— Хлоргаз, — пояснил он. — Вещество ужасное и прекрасное. Изменяет наш метаболизм, и нам приходится отращивать новые легкие, чтобы снова дышать нормально.

Она кивнула, раздумывая, откуда взялся газ.

— Это против нотов?

— Если их много и ветер подходящий.

Она снова кивнула, не комментируя. У оружия, которое она держала, был длинный тонкий алмазный ствол, предназначенный для стрельбы крошечными снарядами на значительное расстояние. Ствол был желтоватого оттенка, гладкий, и она сразу поняла, что это за модель.

— Великоват для тебя, — заметил Торгаш.

Слабо сказано, подумала она.

— Возьми что-нибудь покороче. Маленькое, но вполне точное и бьет посильнее. — Он бросил свое занятие и снял пару подходящих образцов с другого стеллажа.

Но она продолжала рассматривать тот, что держала.

— Я дважды видела такое, — сказала она. — И не очень давно.

— Где?

Она улыбнулась.

— А это откуда?

— Оттуда же, откуда всё остальное. С материка.

О нотах Торгаш знал много, разбирался в их слоях и сектах-семьях, но был куда меньше осведомлен о политике монстров-людей.

— Вот уничтожишь ты их тела… — начала она.

Он выждал и спросил:

— Хочешь знать, как я с ними поступаю?

— Да, с бессмертными мозгами.

Они смотрели друг другу в глаза.

Она прожила несравнимо меньше, и у нее не было его опыта и знаний, приобретенных кровью и потом. Но жизнь, пускай и несоизмеримо более короткая, научила ее главному. Она уверенно произнесла:

— На твоем месте я бы взяла от них всё что можно. Всё. Потом отнесла бы их головы к морю, где глубоко, привязала камни, проделала в водной коже дыру и бросила, чтобы никто не нашел.

Торгаш дрогнул.

Затем почти смущенно признался:

— Я думал об этом. Несколько раз. Но это, по-моему, чересчур.

— Тогда что ты делаешь?

Широким стволом оружия, которому предстояло стать ее любимым, Торгаш указал на пол.

— У меня есть еще одно, особое помещение. Там я держу их черепа в целости и сохранности. Все — с ярлыками.

Послав ему короткую улыбку, она спросила:

— Где они?

— Нет. — Он ответил спокойно, но крайне категорично. Доверие дало сбой. — Нет, Греза. Ни за что. И будь добра больше не спрашивать.