Тело могло выживать веками и тысячелетиями, оправляясь от любых травм. Во многом так же сохранилась и личность, запертая в этом прочном, удивительном черепе. Торгаш всегда был организованным существом и обычно отличался практичностью и упрямством. Но, невзирая на странную по всем меркам жизнь, он оставался тем, кем был всегда. Он уважал заведенный порядок вещей. Рутина служила ему самым верным, надежным другом. А раз он был организованным существом и тщательно, подробно фиксировал погодные изменения и времена года, то сразу понял, что нынешнее благодатное лето началось на восемнадцать дней раньше средней даты. Тепло наступило с немалым опережением, хотя ему все-таки не хватило трех дней, чтобы превзойти древний и, наверное, непобиваемый рекорд.

Пробудившись во тьме, он сразу понял, в чем дело. С закрытыми глазами повел носом: воздух стал суше, а вентиляционные трубы и дальние микрофоны доносили красноречивый шум — испуганное кваканье кущиков; курлыканье дракониев-самцов, призывающих самок, и крики далеких сердце- крылов, предупреждающих детенышей об окончании легких времен. На один сладкий миг ему вспомнились все ночи первого лета. Как будто все эти сотни и тысячи этапов собрали и заморозили так, что образовался конденсат, где каждый плыл в единении с остальными, и только на этот короткий миг ему показалось, что он, если бы так и лежал, закрыв глаза, сумел бы навеки остаться в каждом из тех подававших надежду дней.

Но глаза пришлось открыть, и одна иллюзия сменилась другой.

Греза лежала рядом и крепко спала; ему хотелось, чтобы так и осталось. Но в жизни он знал, наверное, всего троих, кто был бдительнее этой дикарки. Незнакомые звуки никогда не проходили незамеченными. Неожиданное прикосновение могло оттолкнуть, даже напугать. Понятно, что иначе она бы в этом мире не выжила. Но Торгаш, может быть, оказался самым порядочным человеком из всех, кого она видела, и то, что он слышал снаружи, не очень отличалось от ее лепета минувшей ночью. Он ухитрился выскользнуть из постели, не потревожив ее дыхания и не нарушив ни подрагивания глаз, ни страшных снов, которые им снились.

На короткое время он позволил себе задержаться и полюбоваться ее новым крепким телом.

Затем на цыпочках, босиком, вышел в темный коридор. Ориентируясь по памяти, поднялся сперва по ступенькам, а после — по дряхлой веревочной лестнице в важную комнату, которая находилась в верхней части его без меры разросшегося дома. Первым делом он отыскал острый нож и срезал заплетенные волосы. Он взял за обычай стричься раз в год: это давало материал для веревок и охлаждало череп в преддверии жаркой поры. Затем повернулся к маскам, которые были в строжайшем порядке выстроены на полках: каждая имела отдельное назначение, надевалась в конкретном случае и отличалась от других внешне. Нотам нравилось видеть лица, а потому он прятал собственное: животное, инстинктивное беспокойство всегда давало ему небольшое преимущество. А у них были зоркие, ищущие глаза. Торгаш выбрал маску огромную, яркую; затем откупорил банку, обмакнул два пальца и обвел глазные отверстия блестящим гелем, изготовленным из потрохов жука-таракана, который не встречался нигде, кроме пещер этого острова. От геля маска занялась свирепым огнем; это было особенно видно в части спектра, приближавшейся к инфракрасной. После этого он закрепил ее на лице. Кроме гигантской маски, он не надел ничего. Как и не взял ничего в руки. Он был бесстрашным богом или, по крайней мере, хотел казаться им.

Затем обнаженное божество юркнуло в потайную дверь, очутилось в глубокой расщелине и двинулось секретным путем.

Мощный южный ветер разогнал все тучи и явил взору сотню тысяч безымянных солнц. Это лето могло вообще быть обманом. Возможно, ветер переменится, и через день-другой вернется зима. Но так случилось только однажды, то есть, по сути, никогда. Глядя на сверкающие звезды и нежное, затуманенное лицо Золотой Луны, он понял, что лето — настоящее, что оно чревато многими жаркими днями, засухой, взрывными пожарами и надеждой на новое изобилие.

«С металлом пусто, а в небесах — густо».

Кто сказал это первым? Этой фразой, возбуждающей чувства смешанные, описал новый мир кто-то из колонистов — по-видимому, в первое лето. Но далекое прошлое припоминалось с трудом, тем более события заурядные. Лота? Или Тесстоп? Нет, скорее всего, Мин. Конечно, если не сам Торгаш, который не раз позволял своим призракам перенимать его удачные выражения.

— С металлом пусто, а в небесах — густо, — пробормотал он, переходя на ровный бег.

Млечный Путь окружали тысячи древних созвездий, и временами то или другое проходило сквозь тело галактики, словно струйка густого дыма, просачивающаяся сквозь тонкую пелену тумана. Неудачи и бедствия вытолкнули корабль колонистов сначала за пределы мира, куда они направлялись, а после и за пределы двух других — альтернативных, пригодных для жизни. Они мчались в умирающей машине сквозь плотное скопление престарелых солнц. Но в этом диком захолустье тоже нашелся мир с жизнью, и сушей, и сносной водой. Его единственное солнце было невелико и стабильно, а столкновений с соседними не сулили даже самые опасливые прогнозы. Большинство местных старых планет утратило тектонику, но сие небесное тело, терзаемое приливами и отливами, сохранило это важное и благословенное качество. Однако неизбежным этот приют стал по чистой случайности: они засекли его, когда времени осталось в обрез, а водорода хватило как раз на то, чтобы попасть на орбиту этой планеты, вращавшейся вокруг бурого карлика. В той или иной форме в живых оставались сто девяносто один колонист и команда. Большинство было счастливо сбежать наконец с разбитого и неуправляемого корабля. Невдалеке от экватора образовалось маленькое поселение, приютившееся близ глубокой бухты, которая в итоге послужила гаванью. И первые пятьдесят лет не принесли колонии ничего, кроме скромных успехов, а также славных деньков, когда община могла себе с искренней убежденностью заявить, что людские надежды хотя бы отчасти сбудутся.

Но металла было мало, и это стало хроническим бедствием. Благодаря энергии звездолета и наличию сотни талантливых инженеров удалось прорубить каменистые недра старого мира и добыть достаточно руды, чтобы покрыть дефицит. Но от корабля остался чуть ли не голый остов, а всевозможные бедствия погубили то, что изначально являлось малым инженерным корпусом. Да, это были образованные, изобретательные люди. Специальные насосы пропускали через атомные фильтры целую реку морской воды. Алмазы и пластмассы производились во внушительном количестве. Их лучшие биологи были немногим грамотнее одаренных любителей, но все же сумели приспособить к новому миру земные растения и вывели новые виды, способные дышать в насыщенной атмосфере. Но потом главный реактор отказал окончательно, а технические решения оказались безна- дежно несостоятельными. Тогда над рассудком возобладали эмоции. Приличные люди рассорились и в итоге оказались по разные стороны баррикад, а в одну страшную зиму отбросили и большинство технических новшеств, и все благопристойные мысли, которые принесли со звезд.

Торгаш пережил ту зимнюю войну и не особенно страдал в году следующем, когда бушевал мятеж. Но его организованный, прагматичный ум распознал неизбежное. Их крошечная колония существовала лишь как название на нескольких картах, которых никто не читал. Через год-другой остатки цивилизации рухнут. Люди, которых он знал веками, верные спутники — друзья и несколько любовниц — попытаются его убить. А то и хуже: втянут его в свои распри, прибегнув к улыбкам и завуалированным угрозам.

Колонисты считали Торгаша бесстрастным педантом, потому он и занял полуофициальную должность лавочника. Однажды в летнюю ночь далекий вулкан покрыл небо густой тучей пепла, за который спрятался сияющий лик бурого карлика. Воспользовавшись темнотой, лавочник проник в запертые складские помещения и собрал кое-что ценное. Затем сложил похищенное в две кучи и, не тронув после внутренней борьбы большую, свалил меньшую в рюкзак, с которым мог двигаться без особых мучений и, если понадобится, бежать.

На заре Торгаш покинул мир людей. У тех к тому времени осталось всего лишь три действующие плазменные винтовки. С собой он взял неисправную и в случае стычки приготовился блефовать. На случай неудачного блефа под рукой была кинетическая пушка с алмазным стволом. Из нее он уложил бы нескольких — по крайней мере, на время. Люди теперь исцелялись медленно, испытывая дефицит калорий и основных питательных веществ. Но, к счастью, ему не пришлось ни играть спектакль, ни воевать. Никто не заметил, как лавочник перемахнул через каменную городскую стену и побежал к океану. Торгаш напоследок остановился, прислушался к ночному ветру, и ему почудилось, будто его окликнула женщина. Но это всего-навсего заговорил один из его призраков. Голос, который он услыхал, принадлежал милой крошке Делин и умолк в минувшем году: ее казнили за неизвестные преступления против слабого и вздорного государства.

Луны спустились, был отлив. Сырую прибрежную полосу покрывала толстая и твердая, как дерево, летняя кожа, и в памяти отпечатался каждый шаг. Торгаш шел быстро, пока не взошло жаркое солнце. Остановившись и надолго приковав взгляд к раскинувшейся позади равнине, Торгаш продолжил путь, на трое суток забыв про еду и сон.

До этого обособленного клочка земли он добирался не один год.

Оставшись один, он посетил без счета мест и видел всё, что показывал окружающий мир, а временами общался с разумными существами, которых только его крайне малочисленная раса называла нотами.

В минуты отчаяния он беседовал с призраками. Со своими воспоминаниями. Не с мертвыми колонистами, а с людьми, которых знал в прошлой жизни. Большинство из них, наверное, еще оставалось в живых, разбросанное по тысяче благополучных колониальных миров. Он допускал, что теперь они процветают. В своем уютном бессмертии эти счастливцы едят что пожелают и спят мирным сном, а когда есть настроение — становятся экспертами в предельно узких, фантастических областях. Кое-кто из старых друзей, без сомнения, изучал тех или иных аборигенов, вызнавал их занимательные секреты и делился открытиями с галактикой, которая все больше становилась людской.

Общаясь с призраками, Торгаш частенько живописал им нотов.

Местная биология не была уникальной, но во многом подвела всё, что могла, к рациональному пределу. Здешняя жизнь почти наверняка зародилась на какой-то из лун. Скорее всего — на Белой, самой маленькой и остывшей первой. Но мир тот был немногим больше огромной капли воды с начинкой из грязи и камня. В этих недрах образовался генетический материал, построенный из пептидных нуклеиновых кислот — элементов простейших, но достаточно прочных, чтобы выдерживать резкие перепады температуры и кислотности. Возникли громоздкие белковые молекулы. Вероятно, развился устойчивый метаболизм. Затем в этот живой бульон плюхнулась какая- нибудь забытая комета, которая доставила массу жизнеспособных спор.

Десять миллионов лет назад мир нотов был, видимо, жарким и бесплодным краем. Споры упали, их драгоценное меньшинство выжило, и следующие десять миллионов лет естественного отбора приучили пришельцев брать из таблицы элементов больше, но ненамного. В крошечных объемах усвоилось железо. И фосфор. И сера. Но жизнь в итоге всегда бывает губительно консервативной. При избытке свободного кислорода и воды живые клетки с их импровизированной химией могли позволить себе быть неэффективными. Даже когда море покрывалось толстым, удушливым слоем живой кожи, на глубине оставалось много растворенного кислорода, которого хватало для зачаточных жабр. А времена года сменялись предсказуемо, несмотря на крутую эллиптическую орбиту. Массовое вымирание и мелкие победы породили сонм удивительных существ, которые продолжили цепляться за жизнь, перерабатывая всё те же глубоко функциональные и немногочисленные ингредиенты.

Там, где ноты благоденствовали, люди боролись за выживание.

В крови и костях колонистов таилась способность переносить великие бедствия и оправляться даже от самых ужасных ранений. Но магия дармовой не бывает, а эта требовала не только колоссальных запасов химической энергии, но и большей части периодической таблицы — десятков элементов, которые встречались намного, намного реже, чем древняя ржавчина, струившаяся по их артериям.

В нестареющем организме Торгаша скрывались микроскопические сложные органы, и до конца он так и не разобрался, какие чем ведают.

Но они были жизненно необходимы и бесстыдно прожорливы. Эти хитроумные механизмы работали на таких раритетах, как висмут и селен, серебро и тербий, а из этого разбавленного царства важнейшие и зачастую невосполнимые вещества уходили с потом, мочой и кровью.

До прибытия в мир нотов Торгаш не особо интересовался устройством своих легких и сердца. Но после бегства из колонии у него не осталось выбора: если не возмещать потери атом за атомом и не делать запасов, которые дадут ему продержаться столетиями лишений, то тело в буквальном смысле распадется на части.

Успех никогда не давался легко и тем паче не был гарантирован. Но жизнь, которую он наладил на этом острове для себя и больше ни для кого, стала достижением, достойным того, чтобы его отметить. Он, не задумываясь, поставил бы свою биографию против лучшей в истории человечества. Случались дни, когда его удачливость казалась безграничной, и он невольно улыбался от дерзкой и самодовольной гордости. И выдавались замечательные летние ночи вроде нынешней, когда он бывал уверен, что никогда не покинет ни эту обжитую землю, ни сердцекрылов, ни нотов, к которым испытывал всю гамму чувств, включая глубокую и страстную любовь.

Он достиг баррикады, когда скрылась Золотая Луна.

В каждом необычном нотском мозгу был отпечатан простой, но важный календарь. Выживания ради Торгаш решил внедриться в сознание соседей, которое делило год на череду памятных дат. Веками раньше первая ночь лета ежегодно приносила смерть. Монстр-людь, одинокий и в маске, внезапно выходил из холмов и терроризировал рыбаков и фермеров, убивая всех, кто осмеливался принять бой. Ноты учились медленно, но их самые живые воспоминания часто встраивались в генетический код и передавались по наследству. Он писал в их душах, проявляя как ненависть и террор, так и бесконечное божье терпение. И, победив соседей, он в конце концов приучил этот карликовый народец принимать и усваивать неизбежное.

Ноты опять, и снова, и в сотый раз пытались убить чужака.

На протяжении веков они засылали видных бойцов и рабов, приглашали наемников, которые прибывали на зимних лодках. У лучших из этих профессиональных убийц имелся опыт борьбы с такими же монстрами. Колония погибла, но потомки колонистов рассеялись по всей суше. Торгаш был попросту старейшим из опасного выводка, но сильным, грамотным противником, воевавшим на земле, которую знал лучше, чем кто-либо, а главное, слишком хитрым, чтобы попасться.

В конечном счете Торгаш вошел в достаточную силу, что убить последних местных нотов — крохотное племя, ютившееся в каменной крепости, которую от отчаяния возвели на одном из дальних островных «пальцев». Он прибыл туда первой ночью далекого лета, но проявил милосердие, ни о чем не предупреждая и ничего не объясняя. Монстр-людь продемонстрировал душевное благородство путями, понятными даже самому несмышленому ноту. Полночи он нарезал вокруг форта круги. Затем вдруг упрятал в ножны свой длинный алмазный меч и взялся за дело: принялся извлекать из стены крепости один из камней поменьше. Сытый, натренированный и отдохнувший человек был сильнее шестерых нотов. Он отнес этот камень на кончик «пальца». Был час прилива. Он посмотрел на водный простор, затем оглянулся на спрятавшиеся лица и, когда все внимание оказалось приковано к нему, швырнул обломок в солоноватое море.

Потом вернулся к форту, извлек второй камень и бросил на первый.

Всего он переправил в бухту лишь дюжину камней, на рассвете же опять удалился в холмы, к своей постели в подземном домике. А ноты, неправильно истолковав его послание, разобрали крепость и, ссыпав обломки в залив, создали новый островок.

Так наступило временное перемирие, которое продлилось целый год. Затем, снова в первую летнюю ночь, Торгаш вернулся и опять бросил в воду камни.

И постепенно, очень медленно его намерения стали ясны.

Сменилось несколько поколений нотов, но прибытие монстра осталось главным событием года. В дальнейшем, когда они начали добавлять камни к растущей дамбе, он наградил их дичью и досками, нарезанными из гигантского магнодрева. Когда он постепенно усвоил их древний, врожденный язык, а они — его мысли, взаимопонимание было достигнуто. Правила стали законом. Одаренная юная нотка уделила пристальное внимание этому ритуалу с камнями и, совершив интеллектуальный прыжок, сумела растолковать свое озарение остальным. Не зная науки, они тем не менее достроили дамбу раньше, чем потеплела вода, и, возведя целый холм из утрамбованной почвы, отрезали бухту от моря даже на время приливов. А когда солнце в бледно-зеленом небе разрослось, вода испарилась и не осталось ничего, кроме тонкого белого наноса, которого их монстр требовал по какой-то непостижимой причине.

Но следующей зимой прибыли две пиратские лодки, и Торгаш великодушно перебил всех захватчиков до последнего.

К тому моменту никто, кроме него, не помнил времен, когда бросать камни еще не было традицией. Лишь раз молодняку пришла в голову глупая мысль, будто можно убить бога, когда он наг. безоружен и ни о чем не догадывается. Они постарались подкараулить Торгаша, когда тот перебирался через баррикаду. Но даже с парой стрел в груди он оказался намного опаснее, чем любой из компании молодых дурней. Камень, которому предстояло полететь к дамбе, размозжил им черепа. Торгаш оторвал им головы голыми руками; топча корчащиеся тела и бранясь на их убогом наречии, он дал понять всем, кто находился в зоне слышимости, насколько он взбешен, и пообещал устроить им за это незаслуженное предательство тяжелое долгое лето.

Это произошло три тысячи лет назад, и впредь подобное не повторялось.

Кроме яркой маски, на нем не было ничего: бесстрашное божество, шагающее по изобильному краю нотов. В какой-то момент Торгаш нагнулся за подходящим камнем, затем возобновил бег. Сильные, не ведающие груза лет ноги несли его по каменистой тропе, которую он же и протоптал больше, чем кто-либо другой. Еще стояла ночь, на фермах и в жилых домах было темно. Он знал, что большинство соседей не спит и наблюдает, а прячутся они скорее из уважения, чем от страха, но этот унаследованный страх не исчезал полностью. Перед рассветом он выбежит всё на тот же пятачок и бросит камень на вершину обновленной дамбы, а если позволит время — обследует водоводы и дамбы дочерние, благодаря которым увеличивается производство соли и других преципитатов: дары лета, коим предстоит заполнить десятки емкостей в запертой комнате его заповедного дома.

Лето пришло, и в столь замечательный час не было оснований усомниться. что в распоряжении Торгаша будет и следующий миллион лет — уравновешенная и бесконечная жизнь, которая переживет человеческую цивилизацию, а то и весь его род.

В конце концов созвездие древних солнц покинет Млечный Путь. Звезды более жаркие будут взрываться и умирать. Но он останется здесь и будет бежать по привычной дороге, мало чем отличающейся от этой, а остатки вселенной поплывут в темнеющем небе к неотвратимой Холодной Смерти.