Остров напоминал короткую могучую руку, и личная империя мужчины простерлась от широкого плеча до локтя — суровый ландшафт с высокими холмами и короткими зимними ручьями, слишком быстрыми, чтобы их впитал лес. Каждый поток впадал в цистерну или открытое море. На своей территории мужчина определенно не был ни слеп, ни глуп. Он знал каждый клочок земли. Он подмечал любое изменение и оценивал, насколько оно важно. Каждый день он уводил гостью дальше и показывал больше, обращая ее внимание на мелочи и делясь разными казусами, чтобы она смотрела как бы его глазами. Грибы и жальщики существовали лишь для того, чтобы давать ему пропитание. Все животные, способные помнить, помнили его по виду или запаху. Деревья были всего нескольких видов, но даже те, которые она узнавала, вздымались выше своих материковых сородичей. Зима набирала силу, солнце продолжало тускнеть, а дождь не прекращался и становился ливнем. Затем однажды невидимое солнце показалось чуть ярче. Но сезон не желал отступать, и дожди хлестали по-прежнему, даже когда облака наполнились солнечным светом и первым дразнящим теплом.

На последнем кряже перед островным «локтем» вырастало чуть ли не до небес огромное магнодрево, служившее природной дозорной вышкой.

Как-то утром Торгаш пригласил ее подняться в засидку из досок с веревками, замаскированную корой. Внезапно налетевший шквал ветра прошел сверху, и они довольно приятно провели время. Потом буря кончилась, и остров стало видно до его дальней оконечности — продолговатого, узкого и явно плодородного участка земли, который заканчивался скрюченными пальцами с десятком черных бухт в промежутках.

— Взгляни через это, — посоветовал он.

На веревке висела трубка. Она заглянула с узкого конца, и отдаленные места вдруг метнулись к сетчатке ошеломленного глаза.

Он спокойно растолковал ей природу света, рассказал, как обрезать и отшлифовать прозрачные пластиковые панцири молодых кривожуков, чтобы получились линзы, которые преломляют свет и увеличивают окружающую вселенную. Но кислород постоянно портил углеводороды, и линзы ежегодно приходилось менять. Этот газ был частым злодеем в рассказах Торгаша. Она оторвалась от телескопа и поддакнула:

— Тебя послушать, так он хуже нотов.

Это было забавное замечание. Он рассмеялся, подмигнул и всмотрелся в островную даль сам.

Она слышала об огромных селениях нотов — областях, до горизонта занятых их гибкими, закутанными в кожу телами. Но она никогда не видела их в таком количестве, как сейчас, глядя на них сквозь панцири дохлых жуков. Десятки громадных домов стояли впритык друг к другу; дороги были исхожены, а между ними раскинулись поля, где сохранялись для обработки зимние посевы и молодые рощицы. За фермами виднелись каменные дома, иные размером с дерево, а также три причала и без счета лодчонок не только для плавания в узких заливах, но и для выхода при попутном ветре в открытое море, с длинными неводами, которые летом было никак не расправить. Нечеловеческие, непостижимые существа исчислялись тысячами, и если они знали, что за ними наблюдают два монстра-людя, то ничем не выдавали ни беспокойства, ни ненависти.

— Мои недруги, — шепнул он.

Она присела поближе, чтобы чувствовать тепло его тела. Мир нотов предстал перед ней во всех подробностях и был виден невооруженным глазом. Подзорная труба была удобна, но опасно сужала поле зрения.

— Ты не считаешь, что соседи мне враги?

— Я знаю, они тебе помогают, — призналась она.

— И откуда ты это знаешь?

Теперь настал ее черед смеяться.

— Я видела, куда ты идешь, когда уходишь. Не каждый день, но время от времени. А возвращаешься с чем-нибудь, чего нигде не найти и самому не изготовить. Вроде вчерашней еды.

Вчера они устроили пир и ели пищу для настоящих монстров — зеленые листья и длинные белые корни: горькие, но бодрящие, свежие, хрустящие и полезные.

Торгаш не ответил.

Тогда она предположила:

— Вот ноты и выращивают для тебя эти растения.

Он улыбнулся.

Она указала пальцем на зеленую кляксу в далеком поле.

— Не совсем так, — возразил Торгаш.

— Разве?

— Они возделывают ради меня эти старые сорняки. Вот и всё.

— То есть?

— Наша пища была жертвой, — объяснил он. — Простецкой попыткой завоевать мое расположение. В положенное время несколько моих соседей приходят к баррикаде и оставляют дары у ног моего подобия.

— Какого еще подобия?

— Вон того, — махнул он рукой, имея в виду подножие холма. — Отсюда ты не увидишь, но это довольно внушительная статуя.

— Твоя?

— Уж какую сумели, — ответил он. — Коль скоро никто из них не видел моего лица и выжил.

— Ладно, — сказала она. — Назови каких-нибудь других врагов.

— Кислород, допустим, — шепнул он.

Она перевела взгляд в другую сторону.

— Между прочим, жизнь и правда появилась с луны, — сообщил он.

— Я это знала.

— Но я имею в виду не нашу жизнь, а то, что мы считаем местными растениями и животными. — Торгаш навел трубу на кучку облаков, наверное, будучи в курсе, где пряталась луна. — Потому что первые два или три миллиона лет этот мир был чересчур жарким и со слишком большим количеством вулканов. Он оставался бесплодным, пока здесь не оказалось несколько спор с Золотой Луны, которая тебе, похоже, очень нравится.

Такого ответа она не ждала.

— Нашего изначального дома отсюда не видно, — продолжил он. — Сколько ни собирай и ни надраивай жучьи задницы. Но уверяю тебя, что в атмосфере нашей колыбели было меньше свободного кислорода, чем здесь. И мы бы погибли, если бы прибыли сюда в первоначальных телах. Кислород всегда немного ядовит, а в здешних дозах — смертелен.

Последнее слово он произнес громко и с лукавым видом склонил голову набок.

Она повторила его как вопрос:

— Смертелен?

— Давным-давно мы весьма походили на нотов. Конечно, не во всем. Наш родной мир был не таков, и история у нас совершенно другая, и будущее ничуть не напоминало их будущее, и в воззрениях не было даже отдаленного сходства. Вдобавок мы располагали множеством чудес техники, которые создали сами или получили извне.

При взгляде через воду на юг, как сейчас, ей казалось, что она почти различает материк, скрывающийся за грозовым фронтом. Но это была иллюзия. Торгаш утверждал, что там нет ничего, кроме водного горизонта. Сначала течения, а после — левиафаны перенесли ее чудовищно далеко, а потому она и очутилась на обособленном и удивительно тихом острове.

— Когда наш мир был юн, мы могли умереть и часто умирали.

— Мы и сейчас можем, — возразила она.

— Но не как ноты. И не как жуки или птицы, — отмахнулся он нестареющей рукой от всего нечеловеческого. — Упав в старину с высоты, можно было переломать кости. Даже если выживешь, то ползаешь потом, как калека, до скончания дней.

— Значит, мы от них отличаемся, — заключила она. — Я это знаю.

Он оторвался от трубы и заглянул ей в глаза.

— Мы чужаки, — повторила она одно из его любимых слов.

— Сколько, по-твоему, времени я делю остров с теми нотами?

— Сто лет.

— Откуда такая цифра? — улыбнулся он.

— Примерно столько они и живут. Во всяком случае, так я слышала.

— Разумно, — признал он. Затем спросил по-другому: — Когда ноты вырезали мою статую?

Она назвала огромную цифру.

— Умножь на три, — сказал он. — И в человеческих годах — тоже.

Он сообщил ей, что выходит вдвое дольше, чем живут ноты.

— Тогда-то я и прибыл сюда. Я обнаружил, что этот край населен их предками, и мы воевали не одно поколение. Я убивал их, а они старались одолеть меня. Но в конце концов наша война превратилась в нечто другое. Большее. Более тонкое, и мы — ни одна сторона не в силах точно сказать, как именно, — наладили отношения, которые выше всякой ненависти. Глубже простого почитания. Прочнее любви.

— Ты понимаешь их язык?

— А ты — нет?

Пожав плечами, она признала:

— Я не встречала никого, кто понимал бы.

— Тогда почему спрашиваешь меня?

— Потому что ты очень много знаешь о тех нотах. И, очевидно, получаешь известия о других, которые живут за горизонтом.

— Мои соседи любят поговорить. Да.

— А они тебя понимают?

Он горделиво улыбнулся:

— Разнообразными путями и только при надобности — они отлично понимают всё, что я им говорю.

— Есть люди, которые выбирают себе деревушку и терроризируют ее, — сказала она. — Но они обычно не действуют в одиночку, а нотов бывает меньше, и добра у них не столько, сколько у твоих маленьких соседей.

— Что ты там видишь? — спросил он.

— Одну из бухт…

— И?

— Я не пойму, что я вижу. — Она взяла трубу и прищурилась на череду камней, едва выступавших над приливной водой.

Казалось, он радовался ее замешательству.

— Я видела, как ты беседовал со своими друзьями-сердцекрылами, — сказала она. — А после стая полетела через воду на юг.

— В дозор, — уточнил он.

Она не поняла.

Мужчина продолжил гнуть свое про кислород:

— Когда-то мы были весьма похожи на нотов, но кое-чему научились, улучшили тела и разум и покинули наш зеленый мир в поисках других. Хороших, перспективных.

Она понятия не имела, чего ждать дальше.

— Однажды для людей-колонистов создали корабль — судно, построенное для глубокого космоса и посланное в пустоту. И многие годы всё развивалось по очень тщательно продуманному плану. А потом внезапно разладилось. Произошла трагедия. Были совершены прискорбные ошибки. И тем бессмертным людям пришлось беспомощно наблюдать, как их дом теряется в космосе. Находясь внутри поврежденного звездолета, они могли делать только одно — уводить его дальше и дальше, в мир без урана, почти без железа и часто без элементов, необходимых для нормального мышления.

Она внимательно слушала каждое слово. Кто знает, что окажется ценным завтра или через сто лет? Но еще больше удавалось узнать, сводя воедино мелкие подсказки и задавая неожиданные вопросы.

— На что охотятся твои сердцекрылы?

Он улыбнулся, но отвечать не захотел.

— Мне кажется странным, — продолжила она, — что ноты так далеко заплывают зимой, когда океан открыт.

— Не припомню зимы, когда они не отирались бы поблизости.

— Зачем им сюда являться?

— Да масса причин.

— Для набегов?

— Иногда.

— И что ты тогда делаешь?

Серые глаза смотрели в одну точку.

Она улыбнулась.

— Вот что я думаю: каратели нападают на твоих драгоценных нотов, а те зовут своего местного монстра, чтобы тот свершил возмездие.

Он дал ей насладиться мнимым успехом.

Затем нагнулся к ее уху и размеренно, с нескрываемой гордостью прошептал:

— У этих нотов — у моих нотов — есть враги. Однако подлинный страх им внушают не соплеменники. А из того немногого, что мне известно о тебе, Греза… я думаю, ты отлично знаешь, какие кровавые ужасы вынуждают моих соседей бить в сигнальные барабаны.