Санкт-Петербург

«Связка: прошлое-настоящее-будущее. Уж не прослеживается и тут святая троица? – подумал, досылая патрон, и тут же одёрнул себя: – Богохульство!»

Прошлое!

Прошлое легло осадком неосмысленного опыта на дне стакана-памяти.

Будущее раздваивалось: одно – пугающее жутким предупреждением со страниц хроники и мониторных пикселей, другое, как и положено, ещё неопределённое, но не менее алкающее крови.

А настоящее… за настоящим всё так же не поспевали. Оно как скользкий налим билось в руках между «преждевременно» и «уже поздно».

Неторопливый сладкий быт был нарушен, придавлен навалившеюся реальностью.

Совершенно и однозначно погребённый неперевариваемым информационным потоком мозг паниковал и бунтовал, спасаясь от безжалостной логики в эмоциях. И вот…

Позавчера он накричал на Аликс. Ужасно! О нет, между ними иногда случались размолвки, но чтобы вот так, до слёз и истерики – никогда.

Выстрел знакомо двинул по ушам и прикладом в плечо. Каркающая мишень бесформенным чёрным клоком свалилась с ветки наземь.

– Ей не следовало давать советы там, где она ничего не понимает! – в непонятных эмоциях выцедил Романов… конечно, имея в виду императрицу, а не ворону.

Отведя душу на стрельбе, самодержец, царь всея… и прочее, Николай II заторопился вниз – на часах было 11:10, а значит, его уже ожидают.

Этажом ниже увязался флигель-адъютант, к стуку металлических подбоек его каблуков император уже привык, как и к торчащим почитай на каждом углу гвардейцам охранной роты. Этой самой охране теперь было уделено повышенное внимание. И не только в отношении царской особы и семьи. Многие чиновники и должностные лица империи, может, и чертыхаясь и сетуя на подобную опёку, теперь были наделены эскортом… кто военным, кто людьми в штатском, а кто негласным.

Пройдя три поста караула, где даже он – император – предъявлял специальный пропуск, вошли в секретную залу, которая делилась на несколько комнат. Именно здесь размещалась аппаратура из будущего, образцы вооружений и иной техники. Здесь же, доверенными сотрудниками, проводилось копирование, вычитка материалов, каталогизация. Собственно, только с переездом в Царское Село, где гвардейцы обеспечивали надёжную охрану, дело поставили на широкую ногу, увеличив штат, разместив людей в комфортных условиях проживания на дворцовой территории. Так как теперь со знанием многих секретов хода им в открытое общество не было.

Привлечённые на секретную службу были по большей части военными, решение на это их было обдуманное, добровольное, со всеми подписками «о неразглашении» и прочее.

Последней перевезли радиостанцию дальней связи. До этого она стояла на одном из корпусов Адмиралтейства, вытянув антенну прямо на шпиц главного здания.

Естественно, всё находилось под надёжной охраной, но слишком уж людное место было.

К тому же участились задержания всяких подозрительных личностей – на поверку следы вели к агентам иностранных разведок. Сиречь к атташе.

Вольно махнув специалистам, пытавшимся вскочить из-за столов при виде императора, Николай направился в отдельный кабинет, где его ждали.

Очередное совещание. Без особых повесток. Привычное. По уже известным темам.

Тем не менее иные вопросы требовали личного и высочайшего утверждения.

Николай иногда завидовал Ширинкину или Авелану, круг забот которых был ограничен профессиональными рамками и задачами. Ему же приходилось вникать практически во все аспекты.

А проблема была в том, что, не желая расширять список посвящённых в «главную тайну», этим узким кругом и приходилось оперировать.

«Ноша. По моим ли плечам? Особенно в политических вопросах, где многие вещи несли скрытый смысл. Но как прозрачны теперь были все решения и действия политиков стран-соперниц, после ознакомления с архивами из грядущего. И даже в изменившейся ситуации анализ позволяет вполне сносно прогнозировать их ходы. Люди-то те же. И логика с мотивацией неизменны».

Хотя… господин Гладков ещё с самого начала указывал на опасность кардинальных и скорых изменений известной цепи событий. Событий уже когда-то или где-то произошедших.

Как он требовательно пояснил: «Теряется козырь инсайдера. Правку надо осуществлять минимальную, и я бы даже рекомендовал вводить компенсирующие моменты. Представьте, что мы разбиваем японский флот в пух и прах. И те же „просвещённые кредиторы“, убоявшись потери своих вложений, находят предлоги и поводы вмешаться непосредственно. А в Вэйхайвэе у них, хочу заметить, пять эскадренных броненосцев».

«Вот-вот! – думал на это Романов. – Получается, что вроде бы следует плыть навстречу судьбе… или по её течению. Но и не забывать вовремя править, обходя рифы и мели. Делать, как можешь… И сделать! Наперекор всему, согласно долгу, совести, умению. С Божьей помощью».

Государь остановился перед большой панорамной картой Империи. Думы скакнули к крайностям: «Война на Дальнем Востоке! Русско-японская с 1904-го по… Там, в том будущем, эту гимназию они прошли нерадиво, оказавшись опять не готовыми к новым катаклизмам. Военным и политическим. И социальным».

Война на Дальнем Востоке теперь не виделась как нечто значимое, и даже проигрыш в ней не являлся катастрофой.

«В конце концов, проиграли, потеряли, но снова отстроились, восстановились. Можно даже сейчас отдать то, что отдали в тот раз. Только сохранив эскадры (устаревшие корабли) и людей (набравшихся опыта военных). Но это так… мысли от слабости минутной. Малодушия. Конечно же сие недопустимо. Вот только эта война даже как школа почти бессмысленна – тактика той войны, которую назовут „Первая мировая“, будет иной. Куда как иной. А японцу, мудри не мудри, а всенепременно надо нанести жестокий удар! И на суше и на море. Потому что варвары понимают только язык силы. Уступят! Куда они денутся. Есть опыт коммодора Перри. И ещё знание – сдались же они потом, опять же американцам. Там… когда-то. Ударить так, чтоб затрещали их самурайские затылки. „Дикость надо усмирять дикостью“, – правильно сказал этот Гладков. А затем неожиданно выйти на переговоры о мире, пока англичане не подсуетились. Иначе эти твари нам просто не дадут её выиграть. Эту войну. Сколько раз уже подобное было!»

Переступив порог кабинета, император принял приветствия уже полуофициально. Всё из-за господина Гладкова, с которым отношения оставались сугубо деловыми – пришелец подчёркнуто держал дистанцию.

«Я знаю, догадываюсь, – где-то внутри Романова колыхнулось упрямство, – он считает, что я плохой правитель».

И отвернулся, пряча недобрую вспышку в глазах, обращаясь уже к Авелану:

– Что нового от Рожественского?

Адмирал кратко отчитался, немного порадовав. Утопленными кораблями противника в том числе.

– Что обсуждали, господа, к моему приходу?

– Программу флота.

– Я вижу, вы что-то хотите мне сказать? – отвлёкся Романов, увидев в руках у Гладкова папку с бумагами.

– Не по теме конкретно флота. По производствам, инновациям и разработкам.

Монарх одним взглядом позволил продолжать, едва заметно поведя плечам.

Папка легла перед императором.

– Здесь списки заводов, где имеет смысл организовать собственные КБ. То есть конструкторские бюро. Подкинув им идеи и технологические цепочки. Дешевле будет содержать штат охраны на заводе, имеющем уже наработанную производственную базу и более гибкую систему внедрений, нежели что-то строить с нуля на голом месте. А вот направления, которые не имеют аналогов или находятся на зачаточном уровне… там да – сто́ит увести строительство в режимные промышленно-научные зоны. Закрытые оборонные НИИ и НПО. Но опять же, из-за экономических соображений, выводить объекты далеко от промышленных центров нецелесообразно.

– Хорошо. Я просмотрю. Так что ж по флоту?

Романов не удержался и улыбнулся, глядя на недовольно заёрзавшего Авелана, зная все сложности и споры по поводу флота. Копья ломали уже не раз, да ещё с каким треском!

Сам император, несмотря на не самое расположенное отношение к чужаку – господину Гладкову, в чём-то находил его аргументы обоснованными. Суть их сводилась к следующему…

Дредноуты чертовски до́роги. В постройке, обслуживании. Империи вся эта будущая дредноутная гонка ни к чему. Так как основную нагрузку войны на себя возьмёт армия. Гладков предлагал (если уж совсем вольно интерпретировать) чуть ли не всего лишь по одному линкору на Чёрном море и на Севере, считая, что для демонстрации их за глаза хватит. Однако сбалансировав эту бронированную кость несколькими крейсерами. И сворой эсминцев, как прикрытие от неприятельских, сиречь германских субмарин. За прототипы взять лучшие проекты, что у них отыщутся в архиве, закладывая в расчёты до– и перевооружение новыми образцами, которые поспеют аккурат к войне.

И только на Тихом смотреть по результатам русско-японской войны. А так же, будет ли Япония нейтральна в будущем конфликте. Что касательно Балтики, там и вовсе отделаться броненосцами береговой обороны. Боевые действия на море вести, опираясь на минные постановки и… конечно, на собственный подводный флот. И авиацию.

Авелан горячился, обвиняя пришельца в том, что тот предвзят, будучи там, в своих «далях прошлой жизни», офицером подплава.

«Кстати, офицером, служившим на тех самых субмаринных „чёрных кораблях“, – в голове самодержца немедленно всплыли картины и кадры из фильмов, что показывали потомки, – впечатлительно! Их и лодками язык не поворачивается назвать – тоннаж за добрый нынешний крейсер. Но сейчас-то таких у России нет! А те, которые он предлагает строить – дизель-электрические по немецким проектам, выглядят, конечно, не столь мощно, но… Как он сказал: „дешево, сердито, эффективно“. Что ж, поглядим».

Ничью сторону Романов не принимал. Но проекты броненосцев нового типа уже были на рассмотрении. И более того – закладывались в бюджет. Пока три единицы. Как, впрочем, и крейсера. Всё упиралось в технические проблемы. Такого ещё никто не строил. Не было нужных орудий. И тех же турбинных двигателей. В общем, много там всего было, что ещё следовало строить, внедрять, делать, купить, заказать за границей. А морская авиация, как и вообще авиация, это вообще отдельная тема.

«Но ничего, – успокаивал себя Николай, – тогда осилили и смогли, даже без помощи всяких пришельцев из будущего – построили красавцев „Петропавловск“, „Полтаву“, прекрасные нефтяные „Новики“. Бог даст, и в этот раз справимся. Тем более что…»

– Вы знаете моё мнение, – тихий голос Гладкова прервал размышления императора.

– Ах да.

– Ваше величество, я сегодня прибыл сюда лишь для предоставления вам этих бумаг. Не более. Разрешите откланяться. Дел невпроворот. Сами понимаете.

– Извольте, – не стал задерживать царь, тем не менее спросил: – Вы, конечно, слышали, какой фурор произвела госпожа Богданова на медицинской конференции? Присутствовали многие иностранные светила…

– Кто бы сомневался, при её-то оснащённости и подкованности. То ли ещё будет.

Николай услышал в ответе лёгкую иронию и бросил пытливый взгляд на собеседника.

Впрочем, интерес его был в другом – ему донесли, что вчера господин Гладков имел случайную короткую беседу с Натальей Владимировной. Они неосторожно позволили кучеру кареты (агенту охранки) кое-что подслушать.

На взгляд Ширинкина – ничего существенного, но Николая, конечно же, зацепило, что обсуждали его персону.

Госпожа Богданова (а она частенько бывает резка на язык) высказалась, признаться, в совершенно женской манере:

– Наконец Николаша перестал заглядывать в рот своей бабе.

Ироничное «Хм!» было ответом, и это взбесило самодержца:

«Да. Что позволено женщине… допустил бы Гладков подобное в сторону монарха…»

Романов до сих пор продолжал яриться, однако вынужденно отступая: «А чтобы стало? Этот господин оказался очень полезным. Будь он хоть трижды пришельцем, хоть с самого Марса – его кипучая энергия, а главное чёткое планирование, знания и умение добиваться поставленных целей, делают его почти незаменимым. А ещё он удивительным образом сумел расположить к себе многих промышленников. Заразить их своим энтузиазмом. Хотя, что тут удивительного, с его изобретательскими предложениями. А вообще как легко они, эти пришельцы, вписались в наше время. В быт и даже общество. Соглашусь, что, возможно, виной тому неограниченное наличие финансовых средств – вот люди их привечают. Но взять эту бестию Наталью Владимировну. При своих эмансипированных замашках (а он видел моды будущего – все эти брючные костюмы, джинсы, бр-р-р) она с блеском носит изысканнейшие платья, совершенно не жалея на это денег. Что понятно – женщина. А это предпочтение едва ли не музейных карет и прочих древностей? Такое впечатление, что, не оглядываясь на свои привычки и потребности в технических штучках, они просто упиваются остатками девятнадцатого века… постепенно уходящими даже из моего быта».

И сам того от себя не ожидая, спросил:

– У вас там осталась жена… вы не скучаете?

Гладков на мгновение переменился в лице, тихо пробормотав:

– Ляля…

Но государь услышал и бестактно переспросил:

– Ляля?

– Да. Так я её называл, – промолвил всё так же тихо, но продолжил неожиданно твёрдо: – Конечно, скучаю, но у меня тут появилась другая женщина. Теперь я забочусь исключительно о ней!

– Вот как? – Вскинул брови император и чуть не проболтался, что «ему-де не докладывали».

– У этой женщины я не один, – нарочито медленно проговаривал слова Гладков, – её со мной делят многие. В том числе и вы, ваше величество.

(У Авелана от этого заявления глаза полезли на лоб.)

– …имя этой женщине – Россия. Простите за пафос и позвольте откланяться.

«Вот так уел! Этот человек – постоянный укор мне, что я не делаю всего того, что должен. По его мнению. Сколь оскорбительно это выглядит для нашего достоинства!» – Дождавшись, когда дверь за раздражителем закроется, император спросил у Ширинкина:

– Вы всё сделали, чтобы господин Гладков не имел возможности проводить конфиденциальные разговоры с «Ямалом»?

– Да, ваше величество. Теперь при аппаратуре постоянно находится дежурный сотрудник. В конце концов, это справедливо. Они-то тоже имеют постоянный доступ к нашим беседам с Рожественским.

– Телеграмму во Владивосток отправили?

– Да. Дубасов выделит судно. В Петропавловске будет ожидать «Лена» с особыми инструкциями для Рожественского.

– Может, всё же для эскорта направить «Рюрик»? – вымученно проговорил Авелан. – «Лена», хоть и переоборудованная во вспомогательный крейсер, «играет» только против незащищённого судна.

– А больше и не надо, – голос государя был спокоен, но стало заметно, что он занервничал, начав шарить по карману в поисках пачки папирос.

Все потупились, хмурясь, не смея высказаться или теряясь в предложениях, не зная, что же лучше предложить.

Наконец Авелан решился:

– Вы всё ещё верите, что они хотят сбежать в Америку? Мне, поверьте, тоже этот их особый статус как бельмо на глазу! Впору бы принять ледокол в казну. Раздать уж, наконец, экипажу обещанные чины. Тогда они, согласно присяге, не посмеют не подчиниться.

– Вы же знаете – господин Черто́в непрозрачно намекал на желание иметь независимость, – упрямо держался монарх, – и даже обоснование нашёл этому, как он считает – вполне веское.

Наконец папироса была извлечена, закуривая, самодержец повернулся ко всем спиной, словно инстинктивно желая прикрыть свои мысли, кляня себя за вечную манеру входить в положение оппонента: «Честно говоря, резон в том некоторый есть. Приняв присягу и подданство, они окажутся в подчинении любого вышестоящего. А взять того же дядюшку великого князя Алексея Александровича – ведь случись что, вполне и заявится со своим начальственным самомнением, как броненосец, пробивая все кордоны охраны, наплевав на ограничения. И подикось наломает дров. Но, так или иначе, нам ни в коем случае нельзя ошибиться. „Рюрик“? Что ж, быть посему».