Глава 8
Нарцисс: отражённое желание
Вертящиеся двери привели меня в огромное пространство со стеклянными лифтами и высокими галереями. Такой футуристический интерьер напомнил мне о книжках научной фантастики, которые я читал в детстве. Гудение и жужжание приближающегося робота обратили бы эту дивную иллюзию в реальность, но до меня доносился лишь визг электродрели и стук молотков. Больница была настолько новой, что в воздухе до сих пор витал запах свежей краски. Работало пока всего несколько отделений, и гигантское здание по большей части пустовало.
Я решил пройтись по нему и всё рассмотреть. Мне попались простенькая современная часовенка и полностью укомплектованные кабинеты, напоминавшие фотографии из рекламных каталогов. Некоторые кресла до сих пор стояли запакованные в целлофан. Я зашёл в лифт, нажал кнопку и стал наслаждаться головокружительным трепетом, когда пол подо мной тронулся вверх, а затем стал замедлять движение. Переливчатый звон возвестил моё прибытие на самый верхний этаж. Дверь скользнула в сторону, и я ступил в широкий коридорный пролёт, рассматривая на ходу разноцветные растяжки, свисающие с крыши.
Однако, когда я добрался до центра психического здоровья, моё настроение переменилось. Я почувствовал разочарование. Я привык бродить по старым психиатрическим больницам, и мне не хватало ощущения старины и дыхания прошлого. Я не мог вообразить в этих стенах жителей викторианской эпохи. Тут не было ни тайных посланий, выцарапанных на оконных рамах, ни любопытных диковинок, которые можно найти в заброшенных отделениях.
По идее, больницы должны быть одинаковыми и безликими, но на деле каждое здание имеет свою характерную, неповторимую атмосферу. Заброшенные психиатрические лечебницы, подобно танцующему костру, вдохновляют на рассказывание историй, в то время как частные психиатрические клиники (большинство которых напоминает фешенебельные отели) жужжат бульварными сплетнями. Сидя в ветхой комнатке отдыха или пустом буфете, я частенько ловил себя на мысли, что представляю себя второстепенным персонажем какой-нибудь таинственной и жуткой истории.
Однажды мне случилось работать с врачом-консультантом, известным своими теплом и добротой. До того как уйти в медицину, он изучал историю Средних веков; а ещё он говорил мягким, ласкающим слух баритоном. Он был интересным и сердобольным человеком, и я с радостью ходил на его консультации по клиническому обследованию. Но как-то один коллега рассказал мне по секрету, что этот самый врач параллельно заведует отделением в другой больнице, где пациентов связывают, насильно кормят, а медсёстры-садистки постоянно издеваются над ними. «Настоящая пыточная, – говорил коллега, зажигая сигарету и выпуская облако дыма. – Он творит там совершенно чудовищные вещи». Был ли добрый врач-консультант, которого я так сильно уважал, воплощением Джекила и Хайда? Эта история сильно запала бы мне в душу – она до сих пор кажется мне чем-то сродни городской легенде, – если бы мне самому лично не доводилось сталкиваться с подобными неординарными личностями и ситуациями в стационарах других больниц.
Когда я был ещё студентом, один психиатр, которого я не очень хорошо знал, объяснял мне, что делать клинические заключения ему помогает его китайский дух-наставник – целитель, рождённый во времена Конфуция. Было совершенно очевидно, что психиатр абсолютно не в себе, и я поражался тому, что, похоже, никто больше этого не замечал.
Был и такой случай, когда я вместе с консультантом посещал стационар и там познакомился с пациентом по имени Уильям, которому было уже за тридцать. До того как у него проявилось психическое заболевание, он работал старшим ординатором и был наставником того самого консультанта, с которым я пришёл. Несчастный Уильям очутился в кошмаре Кафки, оказавшись заточённым в палате отделения, которым сам когда-то руководил. Я до сих пор помню раздражённые нотки в его мольбах, когда он пытался убедить своего бывшего подчинённого, что он совершенно вменяем и его нужно отпустить. Воспоминание о нём по сей день холодит мне душу, словно жуткий момент из фильма ужасов.
Новая больница, в которой мне предстояло работать, не походила на место, от которого стоило ждать чего-то нетривиального, а уж тем более пугающе-странноватого. Слишком уж новой она была и слишком уж светлой. Тем не менее именно здесь, в безукоризненно чистой, стерильной атмосфере мне попался пациент, чьё желание совершило настолько неожиданную метаморфозу, что я снова ощутил себя в пограничной, сумеречной зоне.
Марку было немногим более сорока лет, он был геем и был очень щепетилен. У него наблюдались лёгкие обсессивно-компульсивные симптомы: он часто сомневался в том, не забыл ли сделать что-нибудь (например, выключить плиту перед уходом), после чего проводил ритуал проверки, к тому же он испытывал чрезмерную потребность в симметрии и порядке. Когнитивно-поведенческая терапия сделала своё дело, и его проблемное поведение почти что сошло на нет. Марк спросил меня, может ли он обратиться ко мне с ещё одной проблемой, которая не давала ему покоя.
– О чём бы вы хотели поговорить?
Марк помялся в кресле.
– Обо всех этих гейских штучках… – откликнулся он.
– Не уверен, что понимаю вас.
– Я вот тоже.
– Вы испытываете неловкость, замешательство?
– Нет, я бы так не сказал, я просто… хочу лучше понять самого себя.
Марк работал преподавателем в университете и состоял в отношениях с мужчиной моложе себя – с профессиональным вокалистом по имени Клаус, который приехал из Берлина. Они жили вместе в просторном доме, который Марк получил в наследство от дяди.
– Я люблю Клауса, – проговорил Марк. – Но почему-то секс с ним кажется мне каким-то неправильным.
Обычно их занятия любовью включали взаимную мастурбацию. Клаус хотел секса с проникновением, но Марк редко горел желанием такого способа любви.
– Я попросту не нахожу этот способ приятным, хотя мне следовало бы.
– Почему вы считаете, что вам «следовало бы»?
– Потому что другим людям он кажется приятным.
– Кому-то приятно, кому-то нет.
Марк ослабил галстук и расстегнул воротничок рубашки.
– Я чувствую, что таков мой долг перед Клаусом. – Он постучал пальцем по хромированному каркасу кресла, и послышался тихий звон. – Но так не должно чувствоваться. Мне должно хотеться доставить Клаусу удовольствие, потому что я люблю его. Во мне должно быть больше желания пойти навстречу и заниматься любовью так, как хочется ему.
Страх заражения является типичной чертой обсессивно-компульсивного расстройства. Хотя прежде Марк и не упоминал подобной боязни, я подумал, что причина, по которой он избегает проникновения в сексе, связана с переживаниями о чистоплотности. Порой пациенты не сразу рассказывают о самых волнующих симптомах – им нужно время, – однако оказалось, что Марка не беспокоят ни микробы, ни испражнения, ни ВИЧ (на который и он, и Клаус прошли проверку). Чуть позже на том же сеансе Марк признался, что анальное сношение для него всегда было связано с некоторой степенью «морального дискомфорта».
– Вы думаете, что делаете что-то неподобающее? – спросил я.
– Ну, когда дело касается других людей, то я не думаю, что они делают что-то неподобающее. А вот когда я сам…
– Что вы тогда чувствуете?
– Отвращение.
– Отвращение к процессу или отвращение к себе?
– И то, и другое.
Отвращение – базовое чувство, которое развилось у наших далёких предков с тем, чтобы защищать их от инфекций и болезней. Испорченная еда, выделения из тела, признаки разложения и болезни, а также организмы, связанные с заражением, – все они вызывают отторжение. Отвращение также касается и секса, потому что секс подразумевает контакт с телесными жидкостями и отверстиями, которые связаны с выделениями организма. Одна только мысль о них может запросто убить всё желание. Поэтому то, насколько пара способна сдерживать отвращение к подобным вещам, может служить индикатором близости в их отношениях. Он показывает, что партнёры в паре могут делать друг с другом такое, что не стали бы делать ни с кем другим.
– Клаус говорит, что ему не хватает близости…
Мысль о том, чтобы проглотить чужую слюну, вызывает отторжение у большинства людей, но именно этим мы и занимаемся, когда целуемся. К тому же следует отметить, что даже этот относительно безобидный акт не является универсальной чертой, присущей сексуальным ласкам. Изучение 168 культур показало, что только в 46 % из них поцелуй воспринимается как что-то романтическое. Более половины всех отношений не уходят дальше первого поцелуя. Парочки чаще целуются и расстаются, чем целуются и продолжают отношения. Близость балансирует на тонкой грани между отвращением и желанием, она – хрупкий компромисс между двумя мощными эволюционными императивами.
– Я понимаю желание Клауса. Если я не сделаю это ради него, то кто? Но когда мы начинаем заниматься любовью так, как хочет он, у меня пропадает всякий настрой.
Связи в мозгу, которые активируются всякий раз, когда мы испытываем инстинктивное отвращение, сплетены с более обширной и сложной системой, которая последовательно развивалась на протяжении всей нашей эволюции. Новейшие части этой системы – самые недавние связи – отвечают за способность человека мыслить. Так как высшие и низшие уровни этой системы взаимосвязаны, то суждения разума о моральной недопустимости тоже сопровождаются чувством инстинктивного отвращения. Подобная связь отражена в языке, которым мы привыкли описывать неподобающие действия: коррумпированная власть – «прогнившая», злокозненный человек «очерняет» или говорит «грязную» ложь, а от назойливого человека может «тошнить».
– Когда страсть сходит на нет, – спросил я Марка, – что вы чувствуете?
Он снова постучал по креслу.
– Я чувствую себя грязным.
Солнце начало клониться к западу, и Марка залило золотистым светом, падавшим из окна. Он поднял руку и прикрыл ею глаза.
– Прошу прощения. – Я поднялся с места, опустил жалюзи, и комнату окутало сиреневой тенью. – Так лучше.
Марк дождался, пока я вернусь в кресло, а затем продолжил:
– Я всегда испытывал чувство вины, оно всегда ворочалось внутри меня.
Несмотря на перемену взглядов и прогрессивное законодательство, в обществе всё ещё бытует стойкое предубеждение против гомосексуалистов. Кто-то не терпит гомосексуальность из-за религиозных убеждений, кто-то же считает её попросту противоестественным явлением. Взгляды, в основе которых лежат священные тексты, неподвластны никаким рациональным доводам; однако у многих биологических видов действительно наблюдается гомосексуальное поведение, поэтому оно, вне всякого сомнения, явление вполне естественное. Укоренившаяся в людском сознании гомофобия приводит к огромному числу негативных последствий, и самое распространённое – чувство вины.
Я полагал, что искать корень вины Марка предстоит очень долго. Однако, когда я предложил поговорить о его детстве, он тут же вспомнил несколько случаев подобного рода переживаний. Временами он прекращал рассказ и вздрагивал, прикладывая ладонь к щеке, как если бы у него вдруг страшно разболелся зуб.
– Что случилось? – спрашивал я.
– Мне стыдно.
Марку было очень сложно говорить о самых ранних событиях своего детства. Тем не менее за три последующих сеанса он рассказал достаточно, чтобы я смог установить чёткую связь между его воспитанием и чувством вины, которое сказывалось на его сексуальной жизни. Как ни печально, его история не была чем-то из ряда вон, и мне уже доводилось слышать множество подобных рассказов.
Марк вырос в рабочей семье, придерживавшейся очень строгих традиционных взглядов. Мать была заботливой, но вместе с тем холодной и отстранённой женщиной, а отец-итальянец, родившийся в Англии, воплотил в себе все худшие стереотипы средиземноморского мачо: постоянно делал гомофобные замечания и, похоже, был одержим мыслью, что его сын может оказаться геем. Также у Марка были две старшие сестры, которые копировали поведение отца и всегда отвечали на его замечания о гомосексуальности кислыми гримасами и полными отвращения взглядами. Когда Марку исполнилось пятнадцать, отец показал ему кухонный нож и сказал: «Если вдруг ты окажешься геем, то окажи себе услугу – вскрой себе вены». Скорее всего, отец Марка тоже был геем, и его поведение мачо проистекало из отрицания. Один из моих пациентов-геев рассказывал мне, что когда был подростком, то часто вместе со скинхедами устраивал «разнос чудилам». Невозможность принять собственную сексуальность может привести к чудовищным последствиям.
Токсичная среда, в которой воспитывался Марк, заставляла его испытывать частые эмоциональные потрясения, в ходе которых он занимался самоистязанием, после которого чувствовал облегчение. «Я держал руку над пламенем свечи до тех пор, пока боль не становилась совершенно непереносимой». Подобное поведение служило нескольким целям. Марк одновременно демонстрировал силу, которая шла вразрез с идеей, что все гомосексуалисты женоподобны; и символически выжигал из себя заразу и наказывал себя за будоражащие его ум гомосексуальные фантазии.
Марк был одарённым лингвистом. Он поступил в университет, где добился больших успехов и впервые завёл романтические отношения. Он прекратил самоистязания и стал, в общем и целом, довольно счастливым молодым человеком; однако переход от университетской жизни к жизни реальной дался Марку очень сложно.
– В каком-то смысле мой отец был прав…
– Прошу прощения?
– Я почувствовал себя потерянным и связался с людьми, с которыми у меня было мало что общего. Я проводил время в каких-то мутных клубах и делал такие вещи, о которых сейчас сожалею. Было ощущение, что всё, о чём говорил мой отец, оказалось правдой. Геи были отвратительны – мальчики-давалки, говномесы. Я не находил удовольствия во всех этих клубных встречах, мне-то хотелось чего-то совершенно другого, и я ходил туда только потому, что мне некуда было больше пойти. Думаю, я просто боялся одиночества.
Люди готовы на самые безрассудные поступки, чтобы избежать одиночества и быть принятыми. Когда я работал в урологической клинике, мне довелось видеть огромное множество молодых людей – порой подростков, – которые специально занимались незащищённым сексом, так как хотели получить ВИЧ. То были времена, когда ВИЧ прочно ассоциировался с гомосексуальностью, развитием СПИДа и безвременной кончиной. По многим причинам – по большей части социальным и культурным – ВИЧ плотно переплёлся с сексуальной политикой и взглядами на личность. Молодые люди хотели обзавестись ВИЧ, чтобы ещё ярче почувствовать себя геями и обрести статус в более широком гомосексуальном сообществе. Большинство из них добилось своего – и умерло. Абсолютная тщетность их бессмысленной воинственности до сих пор наполняет меня печалью.
Солнце за окном ушло за горизонт, и сиреневая тень комнаты сменилась пурпурной тьмой. Я сделал несколько заметок и сказал:
– Возможно, теперь, когда у вас появились значимые отношения, чувство вины пойдёт на убыль.
– Но мы с Клаусом уже восемь месяцев вместе.
– Не так уж это и долго.
Марк выглядел обеспокоенным. На лице его читалось сомнение, а в голосе сквозил скептицизм.
– Хорошо, представим, что проблемы с виной улажены, – произнёс он. – Вы в самом деле считаете, что на этом всё? Здесь больше ничего не скрыто?
– Возможно, так и есть.
– А если нет? Что, если я всё равно не захочу заниматься любовью так, как нравится Клаусу, даже после того, как проговорил все свои заскоки?
– Благополучные отношения подразумевают компромисс.
– Но секс – слишком важная составляющая. И не будь я геем…
– Вы могли бы оказаться в точно такой же ситуации. Существует большое количество гетеросексуальных мужчин, которым нравится анальный секс.
– Да, но они всегда могут воспользоваться очевидной альтернативой, если их жёнам не понравится такое предложение.
– Верно. Но это не значит, что они испытают точно такое же удовольствие: возможно, анальный секс для них – нечто особое, более интимное, а потому более возбуждающее.
– Полагаю, вы правы. Я как-то не рассуждал в подобном ключе.
Мне не хотелось, чтобы Марк просто так брал и связывал свои сексуальные проблемы с гомосексуальностью. Он понял мою точку зрения, и я был рад увидеть на его лице улыбку.
В конце XIX века сексуальное поведение человека стало объектом научной экспертизы. В медицинской литературе начали появляться клинические случаи, описывающие гомосексуалистов, или, как их тогда называли, «сексуальных перевёртышей». Общий взгляд сводился к тому, что сексуальная инверсия – это врождённая патология, сравнимая с физическими недостатками и болезнями. Гомосексуальность была включена в психиатрические пособия и стояла в одном ряду с убийством на почве садизма и некрофилией. Хотя некоторые врачи не соглашались с таким взглядом и утверждали, что гомосексуальность не болезнь, а гомосексуалисты – к примеру, такие как Леонардо да Винчи – внесли значительный вклад в культурное наследие, их полные здравого смысла голоса тонули в неистовом рёве мнения большинства. С наступлением ХХ века настроения начали меняться, и к 1960-м и началу 1970-х годов уже многие психотерапевты и психиатры задавались вопросом: а стоит ли вообще рассматривать гомосексуальность как душевное заболевание? В 1973 году её исключили из ДСР. Пересмотренная форма данного диагноза – эгодистоническая гомосексуальность (недовольство половой ориентацией) – продержалась до 1987 года.
Изъятие гомосексуальности из диагностических руководств подняло волну любопытных вопросов. Следует ли так же пересмотреть и другие формы сексуального поведения, традиционно описываемые как девиантные?
Психотерапия обычно занимается такими личностями, чьи сексуальные наклонности идут вразрез с законом, не подразумевают взаимного согласия сторон, вредоносны, насильственны, требуют чрезмерно много времени или связаны с большим внутренним напряжением или конфликтом. Педофилия, скопофилия (любовь к рассматриванию), эксгибиционизм и фроттаж (трение о человека в публичном месте против его воли), несомненно, являются антиобщественными девиациями, и большинство людей согласилось бы, что в данном случае лечение очень даже желательно. Вместе с тем в нынешней версии ДСР существуют и другие «парафилические расстройства», которые заслуживают внимания профессионалов только при обострённой или деструктивной форме. Когда-то наличие фетиша считалось клинически значимой характеристикой, но теперь – уже нет. Очень много мужчин (примерно четверть) имеет свой фетиш: чулки, высокие каблуки или латекс, – но это вовсе не означает, что им тут же можно поставить диагноз «фетишистское расстройство». Если сексуальные предпочтения, какими бы странными они ни были, безопасны и приносят человеку удовольствие – одному или в компании взрослого партнёра, согласного разделить подобный опыт, – то лечение, как правило, не нужно. Если же человек утверждает, что его сексуальные пристрастия заставляют его страдать, тогда акцент в терапии делается скорее не на «лечение», а на принятие.
Секс играет важную роль в человеческой жизни. Все наши основные социальные институты осознают его важность. Сексуальная близость описывается в мифах, в литературе, в театральном искусстве; вдобавок перед нами постоянно мелькают эротические изображения: по телевизору, в интернете, в рекламе, в художественных галереях. Почему же тогда секс является причиной смятения, вины и стыда? Казалось бы, уже давно пора подружиться с ним и жить в гармонии с собой.
Чаще всего стыд перед сексом возлагается на религию: именно её обвиняют в том, что она заставляет смущаться сексуального влечения, – однако есть множество взрослых людей, которые даже в детстве не были вовлечены в религиозные учения, но вместе с тем испытывают неловкость и стыд, когда дело касается плотских желаний.
Скорее всего, корень проблемы кроется в кое-какой нестыковке. У всех нас есть кора головного мозга, которая иногда зовётся серым веществом: внешний слой мозга толщиной в четыре миллиметра, отвечающий за мышление и вынесение суждений; также у нас есть подкорка, в которой содержатся органы, связанные с формированием базовых потребностей и эмоций. Несколько десятилетий нейробиологи прибегали к термину «триединый мозг», дававшему понять, что наш мозг в ходе развития трижды подвергался изменениям и каждое из этих изменений соотносится с определённой эволюционной стадией: рептильной (от рептилий), эмоциональной (от млекопитающих) и рациональной (унаследованной от более поздних, развитых млекопитающих). Идея сильно упрощена, но основная мысль, что на нас влияет корково-подкорковое разделение, не вызывает никаких сомнений. Такое разделение, в общем и целом, можно соотнести с расслоением разума на сознательную и бессознательную части, которые Фрейд называл «эго» и «ид», или «я» и «оно». Мужчина, смотрящий на сексуально привлекательную женщину, способен оценить её черты в рамках классического представления о красоте, однако вместе с тем он рассматривает её пристальным и изучающим взглядом животного.
Фрейд полагал, что конфликт между нашими высшими и низшими инстинктами – между человечностью и животным началом – является корнем постоянно растущей неудовлетворённости, которая одолевает современное, цивилизованное общество. Мы постоянно пытаемся органично сочетать в себе эти противоречащие друг другу части нашей целостности, постоянно пытаемся найти компромиссы. Нелегко быть разумным животным – существом, которое способно получать удовольствие как от сложных духовных переживаний во время прослушивания симфонии Моцарта, так и от анально-орального контакта. Как вообще могут ужиться две эти сущности? Такая вызывающая недоумение двойственность привела многих современников Фрейда к заключению, что секс – уязвимое место человека, опасная скользкая дорожка, по которой легко можно скатиться вниз, к самым ранним стадиям эволюции, и в конце концов погрязнуть в деградации, потеряв и человеческую речь, и всякое понятие о порядке. В XIX веке считалось, что мастурбация приводит к помешательству, и даже в XX веке она всё ещё прочно ассоциировалась с душевным заболеванием.
Сексуальное влечение древних млекопитающих связано с довольно скудным спектром намерений и поведенческих реакций, например с изучением отверстий перед сношением; но, так как у человеческих существ кора головного мозга в разы обширней и мощнее, та же самая движущая сила может быть послана в любом направлении и соотнесена почти с чем угодно.
Сексуальные предпочтения обусловливаются биологическими факторами, усвоенным опытом и фантазиями во время мастурбации (они детализируют и укрепляют объекты вожделения). У большинства людей в процессе полового созревания, которое начинается лет в десять и продолжается на протяжении всего подросткового возраста, вырабатывается сексуальная тяга к противоположному полу. Также возбуждающие свойства могут быть присущи узкому набору сопутствующих стимулов, например сексуальной одежде. Если же биологические факторы задали иную систему координат или же случилось так, что ассоциации стали возникать в связи с каким-то нетрадиционным стимулом, то, значит, развитие было искажённым. Какие-то объекты попадают в мастурбационные фантазии чаще других, потому как обладают естественно притягательными качествами. Например, увлечение мужчин чулками отчасти может объясняться тем, что шёлк и нейлон подчёркивают гладкую и без того приятную на вид женскую кожу. А вот такие вещи, как чайник, не обладают подобными завлекательными преимуществами, именно поэтому мало кто воображает в своих сексуальных фантазиях кухонную утварь. Экспериментальным путём было доказано, что фетиш можно создать искусственно: мужчинам показывали изображения обнажённых женщин вперемежку с изображениями ботинок, после чего возбуждение у мужчин случалось даже от вида одних только ботинок. Эффект постепенно распространился на обувь.
Одним и тем же процессом, допускающим незначительные вариации, может объясняться как нормальное, так и аномальное развитие. Таким образом закрывается пропасть между теми, чьи сексуальные предпочтения считаются нормальными, и теми, кто склонен к девиациям.
Одна моя пациентка, бизнес-леди средних лет, могла возбудиться, только если секс сопровождался ритмичным стуком или скрипом. У неё очень рано случился первый опыт мастурбации – когда она в детстве раскачивалась на лошадке-качалке, – поэтому у неё сформировалась прочная связь между стуком, скрипом и сексуальным возбуждением. Всегда был и остаётся шанс, что некая случайность может повлиять на сексуальное развитие, пустив его по совершенно неожиданному пути. Такое может произойти даже в детсадовском возрасте.
Карьера Клауса шла в гору. Его стали часто приглашать на разные международные музыкальные фестивали, и ему приходилось много путешествовать. Таким образом, Марк всё чаще оставался в одиночестве. Он начал очень часто мастурбировать. Я очень удивился его желанию рассказать мне об этом и полагал, что далее последует признание в чувстве вины и стыда, однако, когда я спросил о них, оказалось, что Марк не испытывает никакого внутреннего конфликта. Наоборот, он ощущал себя довольно расслабленно и непринуждённо – может, даже слишком непринуждённо – и даже спонтанно взялся описывать мне во всех подробностях то, как он мастурбирует. Сперва он отдыхал в ароматизированной ванне, потом зажигал в комнате свечи и стелил на кровать шёлковые простыни. Затем обнажённый ложился на них, наносил массажное масло и мастурбировал, наслаждаясь сексуальными фантазиями. Потом поднимался, вставал напротив зеркала высотой в человеческий рост и мастурбировал до оргазма.
Учитывая его прежние ОКР, мне интересно было узнать, даёт ли Марк мне таким образом шанс поговорить о ритуальности в его новозаведённом порядке.
– Вы чувствуете потребность выполнять ряд подобных действий?
– Не особо.
– Вы бы ощутили дискомфорт, если бы стали делать что-то по-другому?
– Нет. Не особо.
Со временем в его способе мастурбации появились новые элементы и секс с самим собой стал значительно дольше. Марк стал использовать вибратор. Временами он надевал шлем-маску и одежду из латекса и сетки, которые напоминали ему о днях, проведённых в клубах.
Перешла ли мастурбация Марка в зависимость?
– У меня нет ощущения, что я себя не контролирую. Когда чувствую, что мне хочется, то просто делаю это. Ведь это нормально, да?
– Да, конечно.
Марк прилагал колоссальные усилия, чтобы создать все условия для приятной мастурбации, однако, когда дело касалось близости с Клаусом, всё его рвение создать нужную атмосферу улетучивалось. Их проблемы так и оставались неразрешёнными.
– Может, вам стоит познакомить Клауса с одеждой и игрушками, которые доставляют вам удовольствие, когда вы остаётесь один?
– Зачем?
– Может, если секс будет более горячим, то вы по-другому взглянете на половое сношение?
– Клаусу не нравятся переодевания. Ему это кажется глупым. Понимаете, он человек другого поколения и довольно консервативен. Думаю, всё закончится тем, что мы оба почувствуем себя не в своей тарелке.
Кое-что изменилось. Похоже, Марка уже не так сильно заботили отношения с Клаусом. Я начал подумывать, что Марк на самом деле только рад, когда Клаус отправляется в очередной тур.
– Наверно, мы просто не подходим друг другу, – произнёс Марк без тени сожаления в голосе. – Думаю, я раньше не понимал, насколько сильно меня ранит наша несхожесть: его постоянные требования, моё чувство, что я подвёл его. Всё это плохо сказывалось на мне.
Марку нравилось быть одному. И секс в одиночестве был намного лучше: Марк всегда получал удовольствие именно так, как ему хотелось. Подобно Нарциссу, он нашёл идеального партнёра в собственном отражении.
Согласно классической психоаналитической теории, нарциссизм – форма извращения, при которой предпочитаемым сексуальным объектом человека является его собственное тело. Не следует путать нарциссизм с нарциссическим расстройством личности, основной чертой которого является чувство собственного величия, потребность в восхищении и недостаток эмпатии.
С приходом в нашу жизнь интернета и социальных сетей стало совершенно очевидно, что человеческие существа имеют огромную склонность к эгоцентризму. Для целого поколения, называемого в последние годы цифровым, селфи и обновление фотогалерей, состоящих полностью из собственных портретов, сделались почти что делом жизни. Интернет полон фотографиями полуобнажённых подростков с надутыми губками, в спальнях или ванных, задирающих футболки, демонстрирующих своё тело и глядящих в киберпространство вожделеющим взглядом. Чьё внимание они желают привлечь? Скорее всего, ничьё. Психологи предположили, что эта повальная эпидемия нарциссической демонстрации связана с возрастающим уровнем воздержания и сексуального отвращения. Оскар Уайльд прозорливо предвидел такое развитие: «Любовь к себе – начало романа длиною в жизнь».
Однажды, придя на сеанс, Марк объявил, что они с Клаусом решили расстаться.
– Ничего у нас не вышло, – заключил он.
– Как вы себя чувствуете?
– Неплохо. Учитывая обстоятельства.
Марк сделал свой выбор. Но выбор этот зародил во мне какое-то неприятное чувство. Психоаналитики предостерегают, что нарциссизм может очень сильно навредить. Он представляет собой черту, связанную с мегаломанией раннего детства. Если мы слишком сильно любим самих себя, то у нас не остаётся любви ни для кого другого.
– Вам бы хотелось новых отношений?
– Если честно, они для меня не на первом месте.
– Может, когда пройдёт время, вы поразмыслите…
– Может быть. – Марк улыбнулся странной улыбкой, в которой ясно читалась тревога.
Подобное развитие событий было вполне закономерным. Можно даже сказать, что стоило ожидать такой развязки. Сложные отношения в семье Марка и последующее чувство вины заложили основу для отвращения к сношению. Отъезды Клауса предоставили широкий простор для мастурбаций в одиночестве. Затем, постоянно связывая оргазмические ощущения с собственным образом, Марк нашёл и утвердил своё сексуальное пристрастие.
Человек, влюбляющийся в самого себя, – такой сюжет вполне бы подошёл необычному художественному произведению, описывающему сумеречные закоулки человеческой души. Как и говорил, я совершенно не ожидал, что в безликом и ничего не предвещавшем кабинете новёхонькой больницы, среди белых стен и синтетических ковров, мне доведётся столкнуться с необычной и поучительной историей.
– Думаю, я больше не нуждаюсь в терапии. А вы как считаете? – Навязчивые состояния Марка больше не проявлялись, и он нашёл нашу беседу очень для себя полезной – особенно момент, который он исходно обозначил как «все эти гейские штучки».
– Вы скучаете по Клаусу? – спросил я.
– Нет, – откликнулся он.
Таков оказался благоприятный для него расклад?
Сексуальное развитие происходит хаотически. Очень часто на него оказывают влияние случайные происшествия и ассоциации. В итоге все мы движемся каждый по своей траектории, которые в итоге приводят нас кого куда: к предпочтениям определённых поз, к очарованности прозрачными трусиками, к возбуждению от сексуальных игр, включающих элемент связывания. Всего несколько минут поиска среди интернет-порнографии могут убедить кого угодно, что человеческая сексуальность удивительно пластична. Непростое устройство коры головного мозга позволяет человеку утолять свои животные желания с помощью неограниченного количества всевозможных сексуальных форм.
