Глава 7
«Чулок»: поучительная история доктора Б. и фройляйн О.
Кассандра всегда одевалась одинаково: футболка, чёрные обтягивающие джинсы и кроссовки. Красилась она редко, и то слегка – немного теней и пара помадных мазков на тонких губах. Движения её были плавными и одновременно проворными, а когда она сидела, то часто ставила ногу на край кресла и обнимала колено. Прямые каштановые волосы то и дело спадали на лицо, и она кивком, как лошадка, откидывала отросшую чёлку набок. Заходя в кабинет, Кассандра отводила плечи назад и позволяла своему бежевому пальто упасть на пол. Вместе с пальто на полу зачастую оказывалась скрученная в трубку увесистая книжка в мягком переплёте, выпавшая из кармана.
В шестнадцать лет у Кассандры было расстройство пищевого поведения. Через год оно перешло в ремиссию; однако с тех пор она время от времени стала испытывать лёгкую депрессию. Сейчас Кассандре было за двадцать, она пришла ко мне, чтобы пройти курс структурированной терапии. Каждые две недели я просматривал её дневники настроений и мыслей, проверял рабочий график и ставил новые задачи. Кассандре нравилось работать в таком чётко спланированном стиле. Ещё когда она училась в школе, ей случилось посетить общую, пробную консультацию, и неструктурированный разговорный метод показался ей непонятным и ничем не помог.
Стояла летняя жара, и я раскрыл окно. В приёмную ворвался приятный освежающий ветерок, но вместе с тем комната наполнилась звуками дорожного движения. Раздражённые водители, застрявшие в пробке, неустанно сигналили и газовали.
– Мне не даёт покоя одна мысль, – произнесла Кассандра, рассеянно разглядывая колыхавшуюся от ветерка штору. – Я не записывала её в дневник. – Как раз в тот момент я просматривал листок, на котором она записывала свои мысли и чувства. Я поднял взгляд, и Кассандра продолжила: – Я подумала, что она не особо значимая, да и вообще не к месту. Но она всё больше терзает меня. Мне хочется выговориться. – Кассандра поставила ногу на край кресла и обняла колено. – Я кое с кем встречаюсь. Уже довольно долго, где-то пару месяцев.
– Где вы познакомились?
– В парке, во время пробежки… Я остановилась ненадолго, чтобы перевести дыхание, и увидела под деревом парня, он наигрывал мелодию на гитаре. Он сказал «привет», и мы разговорились. Он родом из Австралии и много путешествовал: по Южной Америке, Китаю, Бутану. Мне тоже хотелось бы отправиться в путешествие. Я мечтаю об этом уже многие годы, но всегда не хватает денег.
Несколько секунд гудел автомобильный гудок, и вскоре ему начала вторить пара других.
– Он мне сразу понравился, – продолжала Кассандра, невзирая на шум. – С ним так весело и интересно. Он спел мне несколько песен собственного сочинения, и они оказались очень классными. – Этот момент ей почему-то показался очень важным. – То есть в самом деле классными. Вообще он даже давал концерты в Сиднее. – Она сглотнула и добавила: – Его зовут Дэн.
После спонтанного концерта под деревом они пошли выпить кофе. Дэн пригласил Кассандру к себе в квартиру и чуть позже, в тот же день, они занялись любовью.
– С ним действительно очень легко. Я уже давно не общалась с кем-то, похожим на него. Наверно, с институтских времён. Мы засиживаемся допоздна, болтаем о музыке, философии, искусстве. – Её голос стал комично серьёзным. – О смысле жизни… порой мы жарко отстаиваем свои точки зрения, но, думаю, это даже хорошо. Дэн напоминает мне о том, как сильно я любила такие разговоры. Мои друзья больше не интересуются подобными вещами. Теперь они говорят только о магазинах, деньгах и карьерах. – Кассандра опустила ногу и села как обычно. – Дэн познакомил меня с одной своей подругой, Эмили. Она очень милая девушка и тоже из Австралии. В общем, Дэн говорил, как печально, что со временем наша жизнь становится всё более серой и однообразной, как всем нам промывают мозги и насколько мы стали бы счастливей, если были бы открыты новому опыту и желали экспериментировать с различными образами жизни. А затем он спросил, что я думаю о том, чтобы… – Кассандра помяла нижний край футболки. – Ну… чтобы заняться любовью втроём, с Эмили. И я подумала: ладно, почему бы и нет? То есть Дэн был прав. Мы в самом деле закрываемся от нового опыта; нам всем промыли мозги. Так что… он поговорил с Эмили и всё организовал. Эмили согласилась. Дэн скрутил пару косячков, но я сама не курила – трава слишком сильно на меня действует, – и мы втроём отправились в спальню. То же самое повторилось и на прошлой неделе. – Кассандра свела вместе кончики пальцев и постучала ими. – Я не дурочка. Я понимала, что к этому всё и идёт. Но Эмили – она слишком уж активная, и в обоих случаях Дэн просто устранялся и наблюдал за нами со стороны. И дело в том, что я-то не особо бисексуалка. То есть я в целом не против, но это не настоящая я.
– Вы говорили об этом Дэну?
– Да. И он сказал: хорошо, понятно, без проблем. Но я знаю, что он хочет, чтобы всё так и продолжалось.
– Может быть, вам стоит поговорить с Эмили?
Кассандра не обратила внимания на моё предложение; она погрузилась в себя, выискивая ответы в себе. Когда она говорила, создавалось впечатление, что она озвучивает лишь конечную мысль, а всю предыдущую цепь рассуждений долго обдумывает в одиночку.
– Он мне очень нравится, – сказал Кассандра, но голос выдал её: в нём слышался упадок эмоций, словно они, подобно лодке, резко накренились, перевернулись и пошли ко дну.
– Вы переживаете, что теперь он взглянет на вас по-иному? – спросил я. – Что потеряет интерес, и отношениям придёт конец?
Её согласие было едва уловимым, сродни лёгкой дрожи. Напряжение покинуло её тело, и Кассандра позволила себе откинуться в кресле. Руки свободно свисали по бокам ладонями вверх. Было в её отрешённости что-то посткоитальное. Она взглянула на меня завлекающе:
– Мне нравится то, как он это делает, как он двигается. Он никогда не спешит. – Она закрыла и вновь открыла глаза. – Он никогда не спешит, – повторила она, и голос её был полон самоотдачи, словно она повторяла заклинание. Автомобильные гудки за окном слились в какофонию. – Я не хочу, чтобы всему пришёл конец. Слишком рано. Не сейчас.
Сильвии недавно исполнилось тридцать, и она уже несколько лет ощущала острую неудовлетворённость: она не знала, чего хочет от жизни. Она чувствовала себя бессильной и потерянной. Её недовольство жизнью постепенно перетекло в депрессию.
– Я чувствую себя как в ловушке, – сказала она, изображая пальцами клетку, в которой она была как запертая птица. – Не знаю, как так получилось. Когда я была моложе, я была совсем другой.
Сильвия часто прибегала к таким сравнениям, противопоставляя себя нынешнюю себе прошлой. «Тогда я ощущала себя живой, не то что сейчас».
Когда Сильвии было восемнадцать, она поехала работать няней в Грецию, чтобы изучить греческий язык. Жила у обеспеченной семейной пары, Петера и Эми, и присматривала за двумя маленькими детьми. У семьи была своя вилла на одном из островов, куда они приезжали каждое лето, и Сильвия была рада отправиться вместе с ними.
– Всё было как в сказке. Мне так там нравилось. Каждый день Петер брал меня покататься на своей яхте. Он вставал на якорь в какой-нибудь бухте, мы прыгали с борта и плавали. Мы проводили вместе очень много времени, наедине, и… думаю, он соблазнил меня. Я была не очень-то против. На самом деле я даже влюбилась в него. Мы бывали близки довольно часто, и я начала чувствовать вину перед Эми. Мне совсем не хотелось обманывать её. Она всегда была так добра ко мне, и мы так хорошо ладили. Я сказала Петеру, что меня печалит сложившееся положение дел, и он сказал, что мне не стоит переживать – Эми не имеет ничего против. Она согласна. Спустя пару дней Эми сказала, что знает о том, что происходит, и с её стороны нет никаких претензий. Думаю, разговор получился довольно странным, но, если уж говорить правду, вся ситуация казалась мне странноватой, какой-то нереальной. Словно вся прежняя жизнь осталась позади, и я жила во сне.
Палящее солнце, мерцающая голубизна Эгейского моря, небо с необычным фиолетовым оттенком, яхта на якоре, жгучий песок, девушка, чья нагота уносит в неземной мир блеска и красоты, и мужчина средних лет.
– Петер начал приходить ко мне в комнату. Он стучал в дверь, и я впускала его. Но он никогда не оставался до утра, всегда возвращался к Эми. Так продолжалось неделю или две. А потом, как-то ночью, к нам присоединилась Эми. Они никогда не спрашивали меня, как я к этому отнесусь: никаких обсуждений или наводящих тем. И они совершенно точно спланировали всё заранее. Петер нисколько не удивился, когда к нам присоединилась Эми. Мне следовало бы почувствовать себя обманутой, использованной… Но ничего такого я не чувствовала. Всё было прекрасно, просто здорово. И я ощущала себя такой живой. – Сильвия погладила себя по ключице и лукаво улыбнулась. – Было столько… прикосновений. – Она закинула нога на ногу, дала соскользнуть туфле с пятки, удерживая её на мыске, и посмотрела на меня, ожидая моей реакции.
Фрейд советовал психотерапевтам брать пример с хирургов: отстраняться от всяких чувств, которые могут ослабить концентрацию и помешать курсу лечения. Однако легче сказать, чем сделать. Не сказал бы, что, слушая признания Кассандры и Сильвии, я оставался до конца беспристрастным. Они рассказывали свои истории, и в моей голове волей-неволей возникали определённые картины, которые находили во мне эмоциональный отклик.
Эрик Бёрн – психиатр, разработавший трансакционный анализ, – определил несколько видов «игр, в которые играют люди» при социальном взаимодействии. Эти игры – или, по-другому, укоренившиеся поведенческие паттерны – могут выглядеть совсем безобидно, однако чаще всего они преследуют скрытые цели. В игре «Чулок» женщина поднимает ногу в присутствии других людей и замечает: «Ой, у меня чулок поехал». Такой манёвр рассчитан на то, чтобы привлечь внимание и вызывать сексуальный интерес. Описание Бёрна, по крайней мере в этом контексте, кажется несколько старомодным и относится ко временам, когда мужчины относились к женской сексуальности с недоверием и смущались данной темы. Однако человеческие существа – как женщины, так и мужчины – часто пользуются подобными приёмами (сознательно или бессознательно), чтобы поднять самооценку, продемонстрировать силу или поманипулировать окружающими.
Одна коллега рассказывала мне о пациенте – мускулистом, спортивного сложения мужчине, – который пришёл к ней на терапию, так как больше не находил свою жену привлекательной. В беседе он часто упоминал размеры своего пениса. Чтобы продемонстрировать, что хвастается он не на пустом месте, он стал приходить на сеансы в обтягивающем спортивном костюме. Больше всего ему нравилось сидеть, глубоко погрузившись в кресло и широко расставив ноги.
Набивший оскомину образ психоаналитика, сидящего подле лежащего на кушетке пациента (вне поля его зрения) и слушающего его историю, появился как раз из-за различных вариантов «чулка», имевших место в конце XIX века. Фрейд пытался по-разному переставлять своё кресло и в итоге решил, что безопасней всего сидеть возле изголовья кушетки. Некоторые его пациентки вели себя провокационно, и он хотел избежать щекотливых ситуаций. Его друг и наставник Йозеф Брейер однажды недооценил силу и значимость сексуальности пациентки и в итоге заплатил высокую цену. Фрейд не хотел повторять его ошибку.
Психоанализ начинается не с Фрейда, а именно с Брейера. Хотя данное утверждение спорно: во-первых, Брейер никогда не практиковал как полноценный психоаналитик, а во-вторых, ещё до него многие психиатры и неврологи проводили схожие терапевтические эксперименты; однако именно брейеровское лечение молодой дамы, известной как Анна О., серьёзным образом повлияло на размышления Фрейда, а задокументированный анализ её терапии, который Брейер написал многие годы спустя, создал стилистический прецедент.
Брейер был успешным врачом общей практики и медицинским исследователем. Он уже проработал приличное время в лаборатории известного психолога Эрнста Брюкке, когда однажды познакомился с Фрейдом (который был младше его на четырнадцать лет). 18 ноября 1882 года Брейер рассказал Фрейду о том, как проходит лечение Берты Паппенгейм (подруги невесты Фрейда, которая позже войдёт в историю как Анна О.). На протяжении примерно восемнадцати месяцев у неё наблюдался небывало широкий спектр истерических симптомов и поведения: головные боли, потеря слуха, кашель, косоглазие, ослабленное зрение, паралич, судороги, ритуалы чистки, туберкулёзная худоба (анорексия), гидрофобия, онемение суставов, немота, перепады настроения, тревожное возбуждение, ярость, путаное мышление, ступор, говорение исключительно на иностранном языке и попытка суицида. Порой она окуналась в прошлое и тогда, перемещаясь по дому, обходила или врезалась в переставленную мебель. Также она впадала в состояния, подобные сну, и испытывала устрашающие галлюцинации. Не было обнаружено ни одной физической причины всех этих симптомов.
Каждый вечер Берта впадала в трансовое состояние и бормотала что-то непонятное. Брейер обнаружил, что если он говорит определённые вещи – повторяет фразы, сказанные ею в течение дня, или слова, содержащие особый смысл, – то её речь постепенно становится разборчивей и оказывается, что она рассказывает историю. Истории, которые декламировала Берта, напоминали Брейеру сказки Ганса Христиана Андерсена. Когда же Берта заканчивала историю, она успокаивалась, становилась бодрой и к ней возвращалась ясность ума. Она называла эту процедуру «разговорной терапией» – термином, которым мы сегодня описываем все формы психотерапии. Исцеление, правда, было краткосрочным – через несколько дней состояние Берты начинало ухудшаться, и вскоре она снова видела галлюцинации и бормотала в трансе.
Брейер сделал терапевтический прорыв, включив в лечение Берты гипноз и извлечение на свет давних воспоминаний. Он установил, что каждый её симптом был связан с определённым травматическим событием, которые происходили, когда она ухаживала за умирающим отцом. К примеру, расфокусированное зрение и косоглазие возникали из-за воспоминаний о том, как она плакала. Иногда Берта заново переживала травматические переживания и выплёскивала эмоции, устраивая катартические театральные представления.
Через несколько лет после того, как Брейер рассказал Фрейду о Берте, Фрейд уже мог заниматься собственными терапевтическими экспериментами. Со временем двое коллег написали серьёзную работу, получившую название «Очерки об истерии», которая вышла в свет в 1895 году. Главным случаем, описанным в этой книге, является случай Анны О.: такое имя получила Берта, чтобы никто не разгадал её подлинную личность. Многие писательницы-феминистки размышляли над скрытым смыслом выбранного псевдонима. Они полагали, что палиндромное имя «Анна» символизирует разделённую на части женскую душу, а «О» – отсылка к безумию Офелии или древнему обозначению женских гениталий. Истина же куда более тривиальна: А и О – инициалы Берты Паппенгейм (Б и П), сдвинутые в немецком алфавите на позицию назад. Но не только вымышленное имя Паппенгейм требует расшифровки. Ближе к концу описания её случая Брейер делает не очень понятное признание: мимоходом он отмечает, что «не упомянуто большое количество довольно интересных моментов».
Что за моменты?
Берте был двадцать один год, она была хороша собой, небольшого роста (всего полтора метра) и обладала редким сочетанием: тёмными волосами и голубыми глазами. К тому же она была исключительно умна. Говорила на пяти языках, рисовала картины, прекрасно писала, играла на пианино и обожала Шекспира. Должно быть, Брейер чувствовал невыносимую скуку, когда возвращался домой к фрау Брейер, особенно после историй Берты и её театральных представлений. Он жил неподалёку от дома Паппенгейм и подозрительно часто навещал её. Он виделся с Бертой каждый день в течение восемнадцати месяцев, и, понятное дело, они стали очень близки. Они могли подолгу говорить на английском в присутствии других, и никто их не понимал. Берта также настояла на том, чтобы ей можно было прикасаться к Брейеру, и он дал согласие. И после смерти отца Берты именно Брейер успокоил её и уложил в кровать.
Лечение Берты было официально прекращено в июне 1882 года. Это случилось сразу же после того, как, по убеждению многих, всплыл один из «довольно интересных моментов», который Брейер решил не упоминать. Надёжность документальных источников постоянно подвергается сомнению историками психотерапии; однако эти источники включают в себя мемуары Фрейда (записанные его биографом Эрнестом Джоном) и его личную переписку. Как нам сообщают, Брейера позвали в дом Паппенгейм, где он увидел Берту в мелодраматической агонии истерических родов. В письме, которое Фрейд написал автору Стефану Цвейгу, говорится, что Берта кричала: «Я рожаю, ребёнок доктора Б. вот-вот появится». Брейер, всеми уважаемый врач общей практики с превосходной репутацией, не мог вынести подобного. Он загипнотизировал Берту, успокоил её, а затем, как пишет Джонс, сбежал «в холодном поту». Он тут же уехал с женой в Венецию на второй медовый месяц: та начала ревновать к Берте и нуждалась во внимании. У Берты всё ещё оставались различные симптомы, и Брейер передал её своему коллеге. Он надеялся, что «пациентка, которая всегда много значила для меня, будет в безопасности под твоей опекой».
Фрейд был убеждён, что сексуальные чувства играют ключевую роль в развитии истерических симптомов. Брейер же, принимая во внимание случившееся, не уделял должного внимания данной стороне дела. Фрейд разочаровался в нём, их дружба дала большую трещину, и они прекратили сотрудничать. Много лет спустя Фрейд характеризовал отказ Брейера от Берты Паппенгейм как форму научного малодушия: в момент, когда следовало проявить настойчивость, Брейер сдался. Потихоньку составляя теоретическую систему взглядов, из которой позже вырастет психоанализ, Фрейд придавал огромное значение сексуальным чувствам, которые пациент может испытывать к психотерапевту. Он верил, что подобные чувства нужно обсуждать и интерпретировать, потому что по сути они – не что иное, как проекции отношений к родителям противоположного пола. Фрейд назвал данное явление переносом и рассматривал его как неотъемлемую часть терапевтического процесса. Также может случиться и обратное. Если психотерапевт испытывает сексуальные чувства к пациенту – это называется контрперенос. Такое отношение осложняет процесс терапии и не приносит ей никакой пользы.
Со времён Фрейда принцип переноса получил широкое распространение. Во время терапии можно с пользой обсудить все чувства (ярость, гнев, подозрение), проецируемые с предыдущих отношений. Анализ случаев переноса является хорошим способом вытащить прошлые проблемы и проработать их в настоящем времени – то есть здесь и сейчас, – что намного проще.
Брейер вернулся из второго медового месяца и пришёл к решению больше никогда не входить в тесный контакт с пациентом. Он был скромным, непритязательным человеком и, в отличие от Фрейда, не сильно задумывался о грядущих поколениях; может, именно поэтому он позволил своему другу развивать свои идеи. Великодушное покровительство Брейера положило начало славе Фрейда.
Берта же продолжала страдать от истерических симптомов, однако её последующие достижения дают понять, что в конце концов она всё же исцелилась. Она опубликовала книгу со сказками, написала пьесу, стала социальной работницей, реформатором и той, кого в наши времена назвали бы «активной феминисткой». Она перевела книгу Мэри Уолстонкрафт «В защиту прав женщин» и стала одной из основательниц Немецкого союза еврейских женщин. Посещала Россию, Польшу и Румынию, где спасала детей, родители которых были убиты во время еврейских погромов.
В Вене конца XIX века от еврейской девушки из среднего класса возрастом в двадцать один год не ожидали многого: она должна была уметь шить, нанизывать жемчуг, вышивать и хоть немного играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Зачастую такое унылое существование продолжалось до тех пор, пока она не выходила замуж, и тогда к её обязанностям добавлялось ведение хозяйства в доме мужа. Для женщины с таким выдающимся умом, как у Берты, подобная жизнь наверняка представляла собой смертную скуку, и – заглядывая в будущее – можно сказать, что перемен ждать не стоило.
В 1920 году сюрреалисты Луи Арагон и Андре Бретон сделали наблюдение касательно истерии, продемонстрировав тем самым более глубокое понимание предмета по сравнению с жившими в их времена медиками. Они предполагали, что истерия – это не заболевание, а акт бунта и форма самовыражения. Возможно, несмотря на множество симптомов, Берта вовсе и не была больна. Возможно, она всего лишь испытывала скуку, гнев и сильную сексуальную фрустрацию.
Человек, в которого она влюбилась, был незаменим. Ещё ни с кем она не чувствовала такой близости, как с ним. Она открыла ему все свои тайны одну за другой – воспоминания, сны, фантазии – и обнажила перед ним всю свою суть. Ещё ни одна женщина не стояла настолько нагой, как Берта перед Брейером. Она позволила ему «узнать» её. Неудивительно, что впоследствии она так и не вышла замуж. Что могла ей предложить бледная имитация близости, которую сулил традиционный мещанский брак?
Эротические откровения могут возбуждать и дразнить. В такой ситуации, если психотерапевт и пациент окажутся людьми, которые и при обычных обстоятельствах нашли бы друг друга привлекательными, может возникнуть искушение перевести профессиональные отношения в любовные.
Приемлемо ли это?
Большинство людей интуитивно ответит «нет».
Но разумен ли такой подход? Разве всё не зависит от конкретных людей и конкретных обстоятельств? Наверняка могут быть исключения.
Что, если пациент ходил к психотерапевту, чтобы избавиться от незначительной проблемы, например от боязни пауков? Предпочтительный способ лечения – поведенческая терапия, она подразумевает относительно недолгое вмешательство, включающее в себя разные степени конфронтации с пробуждающими страх стимулами. Вряд ли здесь можно говорить о глубоком самораскрытии пациента. Предположим, терапия закончена, и после неё врач и пациент начинают встречаться. Они взрослые, зрелые люди, изъявившие обоюдное согласие. Они прекрасно друг другу подходят, у них общие интересы, и им вместе очень хорошо. Что же в этом плохого?
На самом деле ничего; однако мой пример слишком абстрактный. Да, всё может случиться так, но может и совершенно по-другому. Всякий человек может оправдать любые свои действия, прибегнув к умозрительному эксперименту, в результате которого получится желаемый результат. К сожалению, реальный мир сложен, хаотичен и непредсказуем. Редко на приёме у психотерапевта оказываются пациенты с простыми и быстро решаемыми проблемами. Даже если проблема кажется простой и быстро решаемой, она может оказаться вовсе не таковой. Она может быть частью более масштабной и комплексной проблемы, которая возникнет со временем. Пациенты рассказывают психотерапевту свои самые сокровенные мысли и переживания, показывают свои слабости и уязвимые места, делают признания, говорят о том, о чём ни за что не заговорили бы в любой другой ситуации. Они обнажают свои души. И делают они всё это потому, что кабинет психотерапевта – безопасное для них место. Даже если пациенты ведут себя неподобающим образом, они знают, что психотерапевт их не осудит и не выдаст. Он обеспечит им пространство для самовыражения, обозначит границы – создаст условия для контейнирования – и отнесётся с уважением. Он защитит их даже от самих себя.
Сколько я ни пытаюсь рационально и толерантно рассуждать об отношениях пациента и терапевта, абстрактные мысленные эксперименты и допускающие подобные отношения аргументы всё-таки кажутся мне неубедительными. Для нас, живущих в реальном мире, секс с пациентом – это всегда ошибка. Это предательство и, по сути, злоупотребление положением и доверием. Вероятность эмоционального разрушения настолько велика, что я не могу придумать ни одного довода, способного оправдать подобный риск.
И всё же такое случается раз за разом. Наверно, потому что такова человеческая природа – желать того, чего мы не можем иметь. Запретный плод всегда сладок.
Карл Густав Юнг, чтимый за свою мудрость и необыкновенное, почти мистическое умение постигать суть вещей, вероятней всего, спал со своей первой психоаналитической пациенткой; а Вильгельм Райх, рассказывая в интервью о ранних годах психоанализа, сказал: «Бывали случаи, когда психоаналитики под предлогом осмотра половых органов… засовывали пальцы в вагины пациенток. Такое происходило довольно часто».
Помню, когда я был студентом, я обожал ходить на лекции одного клинициста: то, что он нам рассказывал, было для меня огромным откровением. Захватывающе и вместе с тем очень просто он разъяснил нам модель, описывающую психологию нескольких сложных психических расстройств. Пару лет спустя его выгнали из профессии. Он переспал с пациенткой, что привело к чудовищным последствиям.
Психотерапевты – тоже живые люди со своими недостатками, переживаниями и сомнениями. У нас тоже есть чувства, предпочтения, и мы реагируем на провокации. Как-то раз у меня была пациентка, привлекательная женщина тридцати лет, которая постоянно садилась так, что я видел верхнюю часть её чулок и нижнее бельё, и этот вид сильно меня отвлекал. Для поддержки зрительного контакта мне приходилось прикладывать значительные усилия. Смелый психотерапевт ухватился бы за возможность обсудить её проблемы с переносом. Но она обратилась ко мне из-за фобии, и мы хорошо продвигались вперёд. Мне всего лишь хотелось сделать порученную мне работу. Я не обращал внимания на её бельё – что, признаюсь, было непросто, – и со временем она стала садиться по-другому, сводя колени всё ближе и ближе. Терапия увенчалась успехом, и мы расстались с пациенткой на дружеской ноте. Может, мы могли бы пожениться и жить душа в душу. Но история не знает сослагательного наклонения.
