Глава 6
Американский миссионер: грешная плоть

Когда мне было двадцать с лишним лет, мы с женой и нашим полугодовалым сыном уехали жить в глухую деревеньку на севере Англии. Я познакомился с женой ещё в колледже: ей тогда было шестнадцать, а мне семнадцать. Наши семьи принадлежали к рабочему классу, и мы оба понятия не имели, где и как нам себя реализовать. Хоть я и получил в колледже аттестат по нескольким направлениям, в институт я не пошёл. В моей семье ни у кого не было высшего образования: мать с отцом кое-как проучились в нелюбимой ими школе до четырнадцати лет, а потом, при первой же возможности, ушли оттуда. Институт казался нам местом, созданным для совершенно других людей. К счастью, когда я был ещё ребёнком, один из родственников научил меня играть на пианино, и я мог хоть как-то подзаработать, давая уроки детям.

Однако в деревне мои музыкальные навыки не пригодились – просто потому, что игрой на пианино там никто не интересовался. Я лелеял надежду стать писателем, но в те времена мечта была совершенно несбыточной. Что касалось моей жены, она решила устроиться в бар, расположенный в ближайшем городке. Мы жили на пособие и едва сводили концы с концами. Почему мы выбрали такую жизнь? Я мог бы назвать несколько причин, которые вызвали бы симпатию и понимание, но правда заключалась в том, что в то время мы были незрелыми, безответственными и довольно глупыми молодыми людьми.

Каждый новый день ничем не отличался от предыдущего. Солнце поднималось и садилось. Мы не могли позволить себе траты на книги, но нас спасала передвижная библиотека, время от времени заезжавшая в деревню. Я читал, слушал радио и прогуливался с сыном, толкая перед собой коляску.

Несмотря на бедственное материальное положение, мы с женой были счастливы. Мы вместе пришли к решению покинуть Лондон – на наш образ мышления повлиял модный в то время эскапизм. Мы были (чего уж греха таить) непростительно наивными.

Деревня привлекала своими романтическими пейзажами и простотой. Из окна нашей кухни виднелись каменные домики, защищённые амфитеатром возвышающихся над ними холмов. За пределами деревни, куда ни глянь, простирались каменистые склоны, поля, реки, разрушенные замки и болота. Всюду витал дух древних легенд о короле Артуре. Одни из местных развалин носили название Башня скорби.

Позади нашего дома возвышался каменистый холм, чью вершину увенчивала церковь XI века. Её колокольню окружал парапет с четырьмя зубчатыми башенками по углам. Из поколения в поколение местные жители передавали сказание об этой церкви, которое казалось мне довольно мрачным. Давным-давно крестьяне решили возвести церковь у подножья холма, однако каждую ночь, когда рабочие уходили домой, камни и древесина таинственным образом перемещались на вершину. Люди решили, что всё это проделки дьявола; он пытался заставить сельчан построить место поклонения Богу в труднодоступном месте. Дьявол оказался настойчив в своём решении, и жителям деревни в конце концов пришлось сдаться. Неожиданная для народного поверья развязка. Обычно древние сказания поучительны, дьявол оказывается обманут и посрамлён, зло побеждено, а добро воспеваемо. В этой же истории нет утешительной морали – сатана в конечном счёте восторжествовал.

В церкви было промозгло и пахло плесенью, покрывавшей обветшалые молитвенники. Я частенько вскарабкивался на холм, заходил внутрь и играл на старой свистяще-скрипящей фисгармонии. Сидеть одному в старой церкви жутковато, поэтому вопреки здравому смыслу я то и дело оборачивался и смотрел по сторонам: разыгравшееся воображение не давало мне покоя. Однажды мне в руки попала книга эдвардианских времён, рассказывавшая об истории этой деревни. Я прочёл, что холм был населён ещё задолго до XI века, и до прихода христианства язычники совершали на нём жертвоприношения.

Как и всегда, меня притягивала зловещая таинственность, скрытая в легендах и необычных происшествиях, и, конечно же, я не мог не заметить, что и сама моя ситуация напоминала заезженное клише из ужастиков. Молодая пара приезжает в глухую местность, по глупости своей отрезая себя от всех друзей и родственников. У них, по всем законам жанра, есть маленький ребёнок, который призван подчеркнуть хрупкость человеческой жизни и сгустить нарастающее ощущение тревоги. Сам я не верю ни в сверхъестественные силы, ни в знамения грядущего, однако жизнь куда красноречивей любой формы искусства, и в тот момент она ясно давала понять, что вот-вот должно случиться что-то очень нехорошее. Мне бы следовало прочесть заголовок манившей меня истории, чтобы понять, к чему всё идёт.

Рейчел была матерью-одиночкой с двумя детьми: пятилетней Сабиной и восьмимесячным Шоном. Она рассталась с мужем-австралийцем и вернулась жить в Англию, к своим родителям, Биллу и Урсуле, которые уже вышли на пенсию и пару лет назад переехали в деревню. С ними жила младшая сестра Рейчел, Соня. Младшему брату Уоррену – появившемуся намного позже сестёр – было восемнадцать лет, и он тоже жил с родителями.

Мы с женой подружились с Рейчел и Соней. У нас всех было предостаточно свободного времени, и мы постоянно ходили друг к другу в гости. Мы болтали, наблюдали за детскими играми, курили и пили чай.

Почти сразу стало ясно, что Рейчел и Соня глубоко несчастны. Рейчел скучала по Австралии. Она привыкла к тамошнему образу жизни: водным лыжам, вечеринкам, кафешкам – здесь она чувствовала себя как в клетке и жутко скучала. Её брак развалился, и у неё не оставалось иного выхода, как вернуться на родину, в Англию – к серым тучам, домашнему хозяйству и воспитанию детей.

У Сони были совсем иные обстоятельства, однако грустила она ничуть не меньше. Она уже несколько лет встречалась с женатым мужчиной по имени Генри. Он обещал ей, что расстанется с женой, когда дети подрастут, однако точной даты пока не называл. Генри был владельцем транспортного предприятия, приносившего неплохой доход, и жил в приморском городке, примерно в ста километрах от нашей деревни. Время от времени он приезжал на своём изящном кабриолете и на день забирал Соню с собой. Билл и Урсула не одобряли их отношения – оба были очень набожными, – но Соня их не слушала. Ведь ею руководила любовь.

Обе сестры никак не могли понять, почему мы с женой решили променять жизнь в Лондоне на их деревушку. Наше решение казалось им уму непостижимым.

– Ради всего святого, что вы забыли в этой глухомани? – спросила Рейчел, раскуривая сигарету и пуская над кухонным столом струйку дыма.

– Мы устали от города и хотели уехать подальше, – ответил я.

– Но здесь ничего не происходит.

– Именно поэтому мы сюда и переехали.

Она покачала головой и подняла с пола своего сынишку.

– А вот я здесь с ума схожу…

– Разве ты не замечаешь, как тут красиво?

– Нет.

– Когда мы жили в Лондоне, я выглядывал в кухонное окно и видел перед собой, буквально в паре метров, кирпичную стену. Я чувствовал себя как в камере. Теперь же, когда я выглядываю наружу, я вижу это. – Я указал на гигантский скалистый склон холма, возвышающийся над деревней. Его вершину покрывал снег, спускавшийся к извилистой речке из каменистой осыпи.

Рейчел какое-то время всматривалась в пейзаж за окном, а затем снова затянулась сигаретой.

– Унылый вид, – отозвалась она, выпуская изо рта сизое облачко.

– Ну… может быть, сегодня так, – сказал я. Рейчел подняла кружку с чаем и сделала глоток. Я почувствовал, что нужно сказать что-то ещё. – Мне всегда хотелось жить в таком месте, где можно наблюдать смену времён года, где можно ощутить нечто… настоящее, реальное.

– А в Лондоне всё ненастоящее?

– Там всё по-другому. – Я помолчал, а затем вынес заключительный вердикт: – Мне здесь нравится.

– Ну-ну, вот поживёте тут годик…

Несколько дней спустя случился похожий разговор с Соней – мы тогда вместе шли за молоком на ферму. Пахло навозом и дымом из дровяных печей. Хлестал дождь, размывший дорогу и превративший её в сплошное месиво. Один фермер, говоривший на совершенно непостижимом диалекте, каждый день гнал здесь своих коров, поэтому дорога всегда была усеяна коровьими лепёшками. Каждый мой шаг отзывался хлюпаньем.

– Только взгляни на всё это дерьмо, – сказала Соня. – Ты же не считаешь, что это красота? Я серьёзно.

– Полагаю, бывает тут погодка получше.

– Разве ты не скучаешь по цивилизации?

Я снова указал на возвышающийся массив:

– Только взгляни.

Соня покосилась на меня, чтобы убедиться, что верно поняла мои слова, а затем уставилась на гигантские округ-лые очертания, нависшие над деревней. Она моргнула и стёрла каплю, попавшую ей в глаз.

– Ну и что там такого? – бросила она.

– Этот горный массив стоит здесь уже миллионы лет.

– Конечно стоит. Где ж ещё ему быть?

– Он даёт мне… не знаю, перспективу, что ли. Разве ты ничего не чувствуешь, когда глядишь на него?

– Нет, – откликнулась Соня, явно получая изрядную долю удовольствия от своего упрямства. – Это всего лишь горный массив, и ничего больше.

Ночью на деревню опускалась всепоглощающая тишина, и без городского освещения здесь хорошо было любоваться красотой звёздного неба. С вершины холма за нашим домом можно было наблюдать росчерки света, мелькающие в небесной черноте. Полная луна превращала окрестности в сказочную картину. Викторианский виадук, тянувшийся по ту сторону долины, выглядел изящным украшением, искусно изготовленным из стекла и серебра. Созвездия горели своей первозданной чистотой. Как любопытно: я оставил Лондон в поисках чего-то «реального», а вместе с тем жизнь в деревне, казалось, уводила от реальности всё дальше и дальше. Возможно, моя жена чувствовала то же самое. Даже если так, она ничего не говорила. Мы могли часами сидеть друг рядом с другом, глядеть в пламя, танцующее на поленьях, и молчать. Ни у меня, ни у неё не хватало смелости озвучить давно назревший очевидный вопрос: к чему всё идёт?

Пришла весна. На пастбищах появились овцы, и воздух наполнился боязливым блеянием. «Гляди!» – кричал я сыну, поднимая его из коляски и указывая на животных. Сын оглядывал их со скептическим равнодушием.

Я с головой ушёл в книги со сказаниями – местные мифы и легенды просто очаровали меня. Многие повествовали о безысходной любви, но ещё большее количество рассказывало о сверхъестественных происшествиях: вопящих черепах, обращённых в камень ведьмах и божьих карах. Я записал для радио небольшое интервью на эту тему и отослал его на Би-Би-Си, а спустя пару недель на коврик в прихожей опустился конверт с двадцатью фунтами внутри. Впервые кто-то заплатил мне деньги за моё словотворчество, и поэтому меня накрыло волной безумного счастья.

Однажды Соня принесла новость:

– А у Рейчел появился приятель.

– Как его зовут?

– Люк. Он американец.

В данных обстоятельствах новость казалась невероятной.

– Американец? Здесь? Где она с ним познакомилась?

– Возле «Кингс армс».

«Кингс армс» – гостиница в небольшом городке, расположенном в двадцати километрах от нашей деревни. Рейчел покупала продукты на рынке неподалёку, когда вдруг к ней подошёл мужчина. Они разговорились и проболтали полчаса. Под конец Рейчел пригласила его на ужин.

Последнее время мы не виделись с Рейчел, но регулярно получали подробные отчёты от Сони.

– Он что-то вроде проповедника. – На коленях у Сони сидел её племянник Шон. У него по подбородку текли слюни, и она вытирала их платком. – Он приехал сюда не один, с ним и другие миссионеры, единомышленники, они тут собираются организовывать всякие встречи и всё такое. Мама с папой, конечно, очень заинтересовались его рассказами, а потом они все вместе стали молиться.

– Не думал, что Рейчел такая набожная.

Соня приподняла брови.

– Так она и не сильно набожная. Ну, то есть не настолько набожная.

– А что Уоррен думает по этому поводу?

– Ему всё равно. Он постоянно где-то пропадает со своими приятелями.

– А ты что думаешь?

Взгляд Сони выразил все её сомнения красноречивей любых слов: «Ну разве не очевидно?» Она вздохнула и снова вытерла подбородок племянника.

На протяжении всей последующей недели, глядя в окно, я часто видел Рейчел, бредущую в сторону родительского дома рука об руку с высоким мужчиной. Иногда их сопровождала группка буднично одетых людей: стройная женщина с длинными светло-русыми волосами и двое мужчин. Они всегда держались чуть позади, благосклонно улыбаясь.

Приехал Генри в своём кабриолете и на пару дней увёз Соню с собой. Она устала от того, что теперь ей часто приходилось присматривать за детьми, и ей хотелось немного передохнуть.

Моя жена наконец-то устроилась в бар. К самому открытию я отвозил её в городок, а затем весь вечер проводил в одиночестве, созерцая огонь в камине.

Мы сидели на кухне, когда в дверь вдруг постучали. Я открыл и увидел на пороге Рейчел – она пришла к нам с Люком.

– Проходите, – сказал я.

Люку пришлось чуть пригнуться, чтобы не стукнуться головой о дверную балку. Ему было чуть за тридцать, одет он был в клетчатую рубашку, джинсы и кроссовки. Чисто выбрит, но волосы уже прилично отросли: они почти закрывали уши и опускались на воротничок рубашки.

Рейчел и Люк присели на диван, и мы предложили им чай. Они согласились, и у нас завязался небольшой разговор. Люк был родом из Джорджии, хотя в его голосе не слышалось тягучего южного акцента. Напротив, его манера речи была очень живой и экспрессивной, он даже помогал себе жестами. Рейчел всё больше молчала, и, казалось, ей по душе, что беседу в основном ведёт Люк. Её неразговорчивость показалась мне какой-то нетипичной, будто передо мной сидел нескладный подросток. Она хихикала, гладила Люка по ноге и время от времени опускала голову ему на плечо, издавая громкие любовные вздохи. Я обратил внимание на руки Люка, на его широкие кисти и на то, как он сжимал кулаки, чтобы подчеркнуть определённые высказывания.

– Что же привело вас в эту часть света? – спросил я.

– Слово Божие, – ответил он.

– Да, но почему именно сюда?

Люк подался чуть вперёд и доверительно заявил:

– Я открыл своё сердце Иисусу, и в милостивой любви Своей он даровал мне направление. Как и всегда.

Что Люк пытался сказать? Что он получил чёткие инструкции от самого Бога? И Бог сказал ему отправиться проповедовать в захолустный, ничем не примечательный английский городок?

Рейчел заметила моё замешательство. Она приосанилась, улыбнулась и произнесла:

– Слушайте, у нас есть потрясающая новость.

– Да? – откликнулся я.

Люк и Рейчел обменялись взглядами и рассмеялись. Напряжённость разговора, случившегося несколько секунд назад, как рукой сняло.

– Мы собираемся пожениться, – объявила Рейчел. – Как только с разводом всё уладится, мы тут же поженимся.

– Мои поздравления, – пробормотал я, всеми силами пытаясь скрыть своё удивление.

Рейчел взяла Люка за руку и сжала её. Их безумные улыбки стали ещё шире.

– Уверена, вы будете счастливы, – сказала моя жена. Её терзали точно такие же сомнения. Я уловил напряжённую нотку в её голосе.

– А когда Люк покончит здесь со своей миссией, – продолжила Рейчел, – мы переедем в Америку. У его родителей там ферма. Представляете, как здорово будет для ребятишек?

– Я чувствую себя благословенным, – сказал Люк. – Поистине благословенным. – Его пальцы сплелись, и я заметил его порыв призвать нас к общей благодарственной молитве. Но он оборвал себя и лишь добавил: – Я поистине счастливый человек.

На следующий день вернулась Соня и вечером зашла нас проведать.

Едва я раскрыл дверь, как Соня тут же выпалила:

– Ты уже в курсе?

– Да, – кивнул я.

– Просто сумасшествие, верно?

– Ты говорила с родителями?

– Они немного встревожены. Но они верующие… а пути Господни неисповедимы, ведь так? Боже… а я-то думала, что это мне здесь до чёртиков скучно. – Она сильно сомневалась в искренности внезапно пробудившейся любви Рейчел к евангельскому учению.

– Наверно, у неё какие-то сильные чувства к Люку…

– Она говорит, что у них любовь с первого взгляда. Говорит, что чувствует себя как заново рождённая. Но с ней и прежде такое случалось. Рейчел убеждает себя, что влюблена, а потом – прощай, родные пенаты. – Соня изобразила рукой взлетающий самолёт. – Очень удобно.

– Ты рассказывала ей о своих соображениях?

– Да.

– И что она?

– Говорит: «Посмотри на себя с Генри». – Соня выдавила улыбку. – Но я-то с Генри уже три года знакома. А Рейчел знает Люка всего пять недель. И если я занимаюсь самообманом – а я не сбрасываю такую версию со счетов, – то я хотя бы обманываю себя ради хорошо знакомого мне человека. – Она вжала бычок в пепельницу и вытащила новую сигарету. Загорелся ярко-оранжевый огонёк, когда она затянулась, а затем вместе с раздражённой ухмылкой в воздух вылетела струя дыма.

– А ты много общалась с Люком? – спросил я.

– Не особо. Когда он приходит, я стараюсь держаться в стороне. Либо отправляюсь гулять с детьми, либо поднимаюсь наверх перекурить.

– Он очень…

– Странный? – откликнулась Соня, вскинув брови.

Мне не хотелось судить Люка.

– Он следует зову веры.

– Но почему Бог захотел отправить его сюда? Почему не в какое-нибудь более подходящее место, например в Африку?

– Пути Господни неисповедимы, я так полагаю.

Соня высказала ещё несколько замечаний, беспокоясь о внезапном решении сестры снова выйти замуж, а затем стала рассказывать о проведённых с Генри выходных. Он отвёз её в гостиницу, некогда бывшую историческим музеем, с живописным садом и минеральными источниками. Она прекрасно провела время, но после возвращения в деревню стала чувствовать себя использованной и брошенной. Я оторвал кусок бумажного полотенца и протянул его Соне, как только на её глазах появились первые слёзы.

– Спасибо. – Она промокнула глаза. – Тебе бы психотерапевтом быть.

Собираясь домой и уже стоя на пороге, Соня спросила, как дела у моей жены.

– У неё всё хорошо.

– Как работа?

– Думаю, ей нравится.

Соня глянула на часы.

– Во сколько она обычно возвращается?

– Поздно.

Она кивнула.

– Спасибо, что выслушал меня.

Она окинула взглядом дома с тёмными погасшими окнами, вздохнула и бойким шагом удалилась в сгустившиеся сумерки.

Пришло лето. Из деревни убегала тропка, ведущая в укрытую от посторонних глаз долину. Я любил прогуливаться по ней и мог пробрести несколько километров, никого не встретив. Я проходил мимо неолитической каменной крепости на холме, потом спускался по склонам, усеянным кремнёвой галькой и костями, и в итоге доходил до моста, сооружённого из красных и чёрных камней. Мост был настолько древний, что бо́льшая его часть давным-давно обвалилась в реку.

Чувство оторванности от мира, угнездившееся во мне с тех пор, как я покинул Лондон, всё нарастало и теперь сопровождалось неясным ощущением тревоги. Я задавался вопросом, как долго можно так прожить. Вне всяких сомнений, что-то должно было случиться – реальность непременно настигнет меня и заставит вернуться в поток жизни?

Как-то мы с женой и сыном заглянули в городок и там повстречались с Люком и тремя его коллегами. Он представил нам русоволосую женщину, которую мне уже доводилось видеть из окна, как Эмбер, а двух молодых парней, которых я тоже смутно припоминал, как Джошуа и Нейта. Все трое, как и он, прилетели из Америки. После приветствий и представлений Эмбер, Джошуа и Нейт отошли в сторонку, и мы продолжили вежливый и шутливый разговор только с Люком. Было примечательно, как те трое самоустранились из беседы и лишь молча стояли поодаль, улыбаясь тремя совершенно одинаковыми застывшими улыбками.

Мы с женой извинились и отправились дальше. Когда мы отошли от компании на приличное расстояние, жена сказала мне:

– Эти трое – они будто бы его адепты.

– Да, – согласился я. – В самом деле.

Я уложил сына в кроватку, а сам лежал в темноте, дожидаясь, пока он уснёт. Когда его дыхание стало тихим и ровным, я спустился на первый этаж и подсел к жене на диван. Она читала. Плотную тишину нарушал лишь шорох страниц. Я включил радио, ведомый неясной потребностью избавиться от тревожных мыслей. Радио ловило кое-как, мелодия фортепиано – кажется, ноктюрн Шопена – временами пропадала и вместо неё слышались голоса, говорившие на иностранном языке. Я вертел ручку и так, и эдак, пытаясь поймать сигнал получше, но всё бесполезно.

Внезапно кто-то забарабанил в дверь. Да так громко, что мы с женой вздрогнули. Настойчивый стук то обрывался, то возникал с новой силой. Так поздно к нам ещё никто не приходил.

– Как думаешь, кто это? – бросила жена.

– Не знаю, но они совершенно точно разбудят ребёнка, – с досадой откликнулся я, указывая пальцем на потолок.

Я соскочил с дивана и быстро зашагал к двери.

– Иду-иду, – произнёс я, поворачивая ключ. Щёлкнул замок, и я дёрнул ручку.

На пороге стояла запыхавшаяся Соня. В глазах её застыл ужас.

– Прошу, помогите, – произнесла она. По щекам растекалась тушь, а губы дрожали. – Прошу, помогите. – Она была так напугана, что едва могла говорить.

– Что случилось? – спросил я.

– Люк. – Её голос дрогнул и стал тонким, как у ребёнка, готового вот-вот разрыдаться. – Он хочет убить нас. Хочет принести в жертву Богу. Пожалуйста, вы должны нам помочь.

Я взглянул на жену.

– Запри за мной дверь, – бросил я и, выйдя наружу, дождался замочного щелчка. Затем дёрнул за ручку, чтобы убедиться, что дверь надёжно заперта. – Хорошо.

Соня повела меня вперёд, вжимая голову в плечи и нервно озираясь по сторонам. Я шёл чуть позади.

– Где он сейчас?

– Не знаю. Он пытался выломать дверь, он совсем тронулся.

Мы шли тропинкой, идущей параллельно главной дороге, чтобы нас было не видно. Я чувствовал у себя во рту при-вкус страха – неприятный вкус железа в слюне. До сих пор помню, как в голове вертелась мысль: «Всё это не по-настоящему. Такого просто не может быть в реальной жизни». Но мир вокруг оставался всё таким же настойчиво чётким и реальным. Я продолжал идти вперёд, однако вела меня вовсе не смелость, а социальное беспокойство. Если бы я повернул домой и из-за моей трусости погибли бы две женщины и двое детей, мне было бы (как говорится в самых махровых английских традициях) до ужаса неловко.

Вместе с тем мне вовсе не хотелось оставлять в одиночестве жену и сына. Что, если Люк передумает и решит принести в жертву их? Мне подумалось, что возвращение домой – вполне себе здравая идея; однако куда вероятней, что Люк вернётся к дому Рейчел, поэтому, превозмогая всё своё нежелание, я продолжал идти дальше.

В окнах домов, мимо которых мы проходили, свет не горел. Здесь по большей части жили пенсионеры и фермеры, они ложились спать очень рано. Всё же я надеялся увидеть за шторами хоть маленький всполох света, но деревня будто вымерла.

Мы дошли до конца тропки, и Соня неуверенно замялась, прежде чем выйти на открытое пространство. Она выглянула из-за угла ограды и тут же спряталась обратно. «Он там, – прошептала она. – Чёрт. Он там». Она начала плакать, прикрывая рукой рот, чтобы приглушить всхлипы. Мы поменялись местами, и когда я выглянул на дорогу, то едва смог поверить своим глазам. Мне всегда нравились фильмы ужасов, и теперь, судя по всему, я попал в один из них. Сцена, открывшаяся передо мной, представляла собой классический киношный шаблон. Мне снова подумалось: «Всё это не по-настоящему». Передо мной будто бы развернулась живая карикатура.

Со скалистого склона на деревню спускался туман. В конце дороги между двумя столбами висела лампа. Сквозь туман она кое-как освещала огромную высокую фигуру. Голова Люка была запрокинута, и он словно разговаривал с небесами. Руки разведены в стороны, словно у распятого Христа. Люк медленно тянулся к верху, и его пальцы скрючивались, становясь похожими на когти. Затем он зашагал вперёд, и его поза напомнила мне монстра из малобюджетного фильма.

– Нужно идти, – шепнул я Соне и схватил её за руку. – Здесь нельзя оставаться.

Дорога была пустынна и окутана мраком. Похоже, Люк не заметил нас, когда мы выбежали из убежища, и, обернувшись, я увидел, что он идёт своей жуткой походкой очень медленно. Руки всё ещё подняты. Его вид, когда он рассекал подсвеченный лампой туман, леденил кровь.

Когда мы добрались до дома Рейчел, Соня принялась жать на звонок. Стекло в передней двери было выбито. Несколько осколков, покрытых кровью, всё ещё удерживались в раме. На самых их кончиках виднелись кусочки плоти. На верхней ступени растекалась кровавая лужа, а дверь покрывали буро-ржавые пятна. Я ощутил, как на меня накатывает тошнота.

Соня всматривалась в редевший позади нас мрак. Уличных огней уже было не видать, но в отдалении различалось их блёклое свечение. Она снова нажала на звонок. «Ну же, открой». А затем закричала в разбитую дверь: «Рейчел, это я, открой дверь».

Рейчел тут же выскочила в коридор и поспешила впустить нас внутрь. Как только дверь за нами захлопнулась, она быстро заперла её на замок.

Я увидел Сабину, тихо съёжившуюся на диване. Её зрачки так сильно расширились, что глаза превратились в два чёрных круга. Я сказал ей «привет», но она ничего не ответила. Шон сидел в подушках и хныкал.

Рейчел обняла Сабину и прижала к себе, только затем она обратилась ко мне:

– Спасибо. Прости, что потревожили. Мы не знали, что делать. – Она глубоко вздохнула и попыталась объяснить: – Я так испугалась – никогда в жизни я так не боялась.

– Там, на двери, – это его кровь?

Рейчел кивнула.

– Он пробыл у нас два часа, и всё это время мы просто разговаривали, ну, как обычно, но с Люком было что-то не то. Он говорил невпопад и постоянно прерывал себя, чтобы помолиться. А потом вдруг сказал, что, может, нам и не нужно ждать – то есть чтоб пожениться и быть вместе, – что есть и другой способ… и что Сабина с Шоном будут с нами… на небесах. – Рейчел погладила Сабину по волосам и заплакала. – Я жутко перепугалась и сказала ему, чтобы он ушёл, но он и не думал уходить. Он стал злиться… сказал, что я не должна сомневаться… сомненья – грех… а я должна быть сильной и доверять ему. Я ответила, что мне нужна пара минут, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями, поэтому пусть он пока подождёт снаружи. А когда я заперла дверь изнутри, он пришёл в бешенство. Творилось что-то невыносимое. Он пытался выбить дверь. Хотел смести всё на своём пути.

В итоге Люк сдался и ушёл прочь, скорее всего, чтобы поговорить с Богом и получить новые указания.

– Где Уоррен?

– С отцом, они вместе уехали в соседнюю деревню на праздник.

Вот почему во многих домах не горел свет.

Я не очень понимал, что мне делать. Если бы Люку удалось снести дверь и ворваться в дом, я мог бы разве что отвлечь его и выиграть немного времени для Рейчел и Сони. Но речь шла всего о нескольких секундах, особенно если Бог посоветует Люку обзавестись топором.

– Боже, – прошептала Рейчел, – что же я наделала?

Она бросила виноватый взгляд на маленького сынишку.

Во рту у меня пересохло, колени дрожали. Я чувствовал, что ни на что не способен; к тому времени меня поглотила такая сильная тревога, что в голове не осталось ни одной мысли и я весь словно оцепенел. Мой мозг будто бы отключился.

Вдруг все завопили. Шон зарыдал.

Рейчел, Соня и Сабина уставились в одну точку. Сквозь окно было видно, как к дому приближается бледная фигура. На меня снова нахлынул страх – я ощутил противный привкус в горле. Фигура подошла к окну и прислонила лицо к стеклу. Тогда Рейчел воскликнула: «Не бойтесь, всё хорошо, это Уоррен!»

Соня прижала руку к груди и выдохнула: «Я так больше не могу, я больше не вынесу».

Рейчел подала знак брату и пошла открывать дверь. До меня донёсся голос Билла:

– Боже мой, что тут случилось?

– Вы видели Люка? – спросила Рейчел.

– Мы проезжали мимо него…

Билл и Уоррен зашли в комнату, и я почувствовал огромное облегчение. Все говорили наперебой, но я не слушал. Я больше не отвечал за сложившуюся ситуацию. Мне просто-напросто хотелось отправиться домой.

Во дворе стояла припаркованная машина, а несколько парней рассматривали у входа в дом разбитое стекло и кровь. Наверно, приятели Уоррена. Но не прошёл я и пары шагов, как замер на месте – у ворот стоял Люк. Как только он подался вперёд, я ощутил желание попятиться. Мы встретились на садовой дорожке.

– Привет, Люк.

Он бросил на меня взгляд. На лице его промелькнуло узнавание, но, похоже, мысли его были заняты совершенно другим. Люк запрокинул голову, уставился в звёздное небо, и губы его начали что-то быстро шептать. Сперва я слышал только шипящие звуки, но постепенно его речь стала разборчивей: «Отче, Отче, Отче, в доме Твоём обителей много, а в обители Твоей много домов. Разве не Ты сам говорил нам так? Отче, введи нас в любовь Свою. Во имя дня грядущего дай нам сей день… тот самый день… Ибо Твоё есть Царство, и сила, и слава вовеки. Избави нас от лукавого. Но… но… Он взял на Себя наши немощи… и понёс наши болезни».

Рукава его рубашки были изодраны и пропитаны кровью, а предплечья покрыты глубокими порезами. Что-то – я не мог ясно разглядеть что именно: то ли кусок мышцы, то ли кость – торчало из длинной открытой раны.

«Очисти нас от всякой неправды. И быть мне верным свидетелем Твоим – и ныне, и присно, и во веки веков – Аминь. Благодарю, Отче, благодарю, благодарю».

– Люк, – позвал я. – Тебе бы лучше присесть. Ты потерял много крови.

Он выставил свои руки на свет, падавший из коридора.

– По отметинам этим, – торжествующе увещевал он, – Ты узнаешь меня.

– Как бы ни было, тебе нужно присесть.

Его реакция меня удивила. Он упал на колени.

– Ещё неплохо бы и руки поднять, – предложил я. – У тебя до сих пор идёт кровь. – И снова он сделал то, о чём я попросил. – Как ты себя чувствуешь, Люк?

– Хорошо, – произнёс он. – Хорошо. Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего.

Несколько секунд слышался стук его зубов.

– Тебе холодно? – спросил я.

– Нет… Мне не холодно.

Я надеялся, что кто-нибудь уже вызвал полицию, пока я говорил с ним.

Люк продолжал шептать библейские стихи и обрывки молитв. Но вдруг он умолк и посмотрел на меня любопытным, изучающим взглядом. Мне стало не по себе. Однако, когда я задал ему осторожный вопрос, снова послышалось бормотание, и глаза Люка снова устремились к небу. Когда очередной поток молитв сошёл на нет, он наклонил голову набок, и в его взгляде вновь промелькнуло любопытство. До того как я успел задать очередной вопрос, он сам обратился ко мне:

– Скажи мне кое-что. – Его голос звучал вполне адекватно. – Мне интересно знать… послушна ли твоя жена?

– Мы не обсуждаем вопросы послушания.

– Нет?

– Нет. Я вовсе не ожидаю послушания.

– Как так? – Он расправил плечи. – Неужели это правда? – Его голос, походивший теперь на голос священника, звучал проникновенно и был полон сочувствия. – В самом деле? Послушание не имеет значения? Тебе всё равно, что не ты глава в своём доме? Разве подобные вещи не имеют значения?

– Полагаю, не имеют.

Люк обдумал мой ответ, а затем кивнул. Через несколько секунд он произнёс очень тихо:

– Я знаю, кто ты такой.

– Прошу прощения? – Я наклонился к нему, чтобы лучше расслышать.

Наши лица были близки. Я заметил, что Люк начал улыбаться. Уголки его губ поползли вверх, но глаза оставались всё такими же прищуренными и подозрительными. Он рассмеялся и вдруг рявкнул: «Не искусишь, сатана!»

Я отпрыгнул, перепуганный насмерть, и руки Люка схватили воздух. Он ещё и ещё раз попытался схватить меня, но потом бросил борьбу. Сел на корточки и уронил голову. «Отче, – прошептал он, – благодарю».

Туман замигал синим цветом. Подъехала полицейская машина, и из неё выскочили два офицера. Я слышал шум их раций. «Я всего лишь сосед, – объяснил я и указал на дом. – Семья внутри». Я отошёл от Люка и поспешил домой.

Добравшись до нашего домика, я остановился и окинул взглядом местность. На проводах мигали лампочки. Я подумал о холме, возвышавшемся позади меня, о тёмной неразличимой во тьме земле – земле, напитанной кровью древних жертвоприношений.

– Кто там? – послышался голос жены, когда я постучал в дверь.

– Это я.

Она открыла, я вошёл в кухню и рухнул на стул. Я был измотан как физически, так и душевно.

– Что произошло? – спросила жена.

– Можешь налить мне чаю? – откликнулся я, надеясь, что в данной ситуации она проявит послушание.

Надлом случается, когда стрессовая ситуация затрагивает человеческую уязвимость: психологическую, биологическую или ту и другую одновременно. Скорее всего, Люк уже был предрасположен к психическим расстройствам. Одно только то, что он решил привезти своих адептов в глухой английский городок, уже наводит на мысль о нестабильном психическом состоянии. Эту тихую глубинку вряд ли можно было бы назвать воплощением Гоморры, и самые обычные люди, жившие там, не так уж и нуждались в духовном спасении.

Миссия Люка была сродни стрельбе из пушки по воробьям: бессмысленная и с неясно выбранными целями. Его мессианская приверженность носила высокопарный характер, и, хотя он говорил о том, что Иисус указал ему путь, есть хорошее основание полагать, что Люк разговаривал с Богом ещё задолго до своего отъезда из Америки. Слуховые галлюцинации не обязательно свидетельствуют о развитии серьёзного психического заболевания. Некоторые люди отлично сознают, что столкнулись с неким эндогенным феноменом, и продолжают жить привычной жизнью; однако, когда голоса приписываются Богу, тут чаще всего дело в помешательстве.

У духовных переживаний и душевных расстройств много общего. Если вы истово верующий христианин и однажды Бог велит вам отправиться в другую страну исполнять Его волю, с чего бы вам отказываться? И если он вдобавок призывает вас убить во имя него, то почему бы не исполнить и этот наказ? В Библии полным-полно случаев божественного кровопролития. Как можно отличить голос Бога от слуховой галлюцинации? Если вы человек верующий, то, наверно, никак. С другой стороны, если, подобно Фрейду, рассматривать религию как инфантильную защиту от суровой реальности, дилемма отпадает сама собой. Если с вами заговорил Бог – значит, у вас слуховая галлюцинация, потому что Бога не существует.

Я всегда очень осторожно беседовал с глубоко верующими пациентами, особенно если они были представителями другой культуры. Ведь что считается нормой в одной культуре, в другой может трактоваться как нечто патологическое. Однажды я работал в благотворительном реабилитационном центре по заботе о душевном здоровье. Меня попросили дать оценку состоянию индианки средних лет, которая не очень хорошо говорила на английском. Она полагала, что слышит голоса индийских божеств: обезьяньего бога Ханумана, воплощения Шивы. Мы беседовали несколько часов; я старался избегать провокационных вопросов и вместе с тем как можно лучше понять природу её переживаний. Я помнил о том, что у меня свои, западные представления о религии, и к концу нашего разговора так и не смог дать однозначную оценку. Затем я поговорил с её мужем-индусом. Я объяснил ему, что не хочу ошибиться из-за разницы наших культур, на что он с раздражением ответил: «Да разве не очевидно? Она совсем рехнулась».

Влюблённость может пошатнуть психическое состояние даже тех, кто не предрасположен к душевным болезням. От любви страдают даже самые крепкие, уравновешенные и хладнокровные умы. Люк, уже имевший склонность к бредовому мышлению и галлюцинациям, попросту не мог справиться с охватившими его чувствами. Влюблённость обернулась для него стрессовой ситуацией, затронувшей его уязвимые точки, и привела к срыву.

Люк, будучи евангелистом, обязан был воздерживаться от интимной близости вне брака. Рейчел начала процесс развода, однако имелся большой шанс, что её муж окажется несговорчивым и процесс затянется надолго. Сомневаюсь, что Люку так уж часто доводилось влюбляться в кого-нибудь. Он оказался не готов к душевному смятению, к жажде близости, страданиям и бессонным ночам. И более всего он оказался не готов к настойчивым желаниям своего тела – к приступам вожделения.

Вильгельм Райх – одна из самых колоритных личностей в истории психиатрии – верил, что причинами психических расстройств являются различные формы сексуальной фрустрации. Сексуальная энергия может блокироваться или же не высвобождаться в достаточной мере. Оргазмы могут не доставлять удовольствия. Такой взгляд имеет много общего с ранним предположением Фрейда, что избыток либидо в теле может привести к тревожному расстройству. Фрейд полагал, что внутри человека укрыт биологический механизм, напоминающий тот, что превращает вино в уксус. В последующие десятки лет его понимание природы психических заболеваний стало шире, и он отказался от этого взгляда. Райх же оставался верен изначальной теории Фрейда и был убеждён, что сексуальная фрустрация может привести к психологическим проблемам. Как-то у него на приёме была пожилая женщина, страдавшая от дыхательного тика, он научил её мастурбировать, и тик исчез.

Райх был передовым мыслителем и полагал, что его подход всесторонен. К примеру, он увидел, что психологическая защита порой переходит на физический уровень. Когда мы подавляем чувства, наши тела напрягаются, как если бы мускулы служили нам бронёй. Данное наблюдение позволило ему разработать новую терапию, включающую в себя массаж. Райх открыл, что психологические блоки и зажимы можно снять, работая с телом. Однако большинству психоаналитиков такие новшества пришились не по душе – они считали прикосновение к пациенту нерушимым табу.

Райх, будучи евреем и желая избежать нацистской травли, в 1939 году покинул Европу и уехал в Америку.

Изменения, разработанные Райхом и в целом названные вегетотерапией, не получили широкой поддержки. Но скорее потому, что его идеи становились всё более чудаковатыми, и в конце концов взгляды Райха лишились научного доверия. Он пересмотрел концепцию либидо и назвал его космической жизненной силой, которую можно собрать в «аккумуляторы» и использовать для лечения рака. Он соорудил огромные энергетические пушки, нацеленные в небо, которыми собирался рассеивать облака и устраивать дожди. Райх также использовал эти пушки, чтобы уничтожать НЛО и защищать Землю от вторжения инопланетян. В последние годы жизни Райха его разработки привлекли внимание властей США: пушки были уничтожены, книги и записи сожжены. Райх скончался в тюрьме в 1957 году.

Я не верю – хотя Райх точно поверил бы, – что надлом Люка объясняется одной лишь сексуальной фрустрацией, однако полагаю, что она сыграла ключевую роль. Люк боролся с собой. Его непоколебимые убеждения о невозможности добрачного секса не давали ему удовлетворить свои базовые потребности. Фрустрация была невыносима, но точно такой же невыносимой была и её альтернатива – согрешение. Такого рода дилемма, когда человек должен выбрать из двух зол, называется «двойной ловушкой», или «двойным посланием». На протяжении 1960-х и 1970-х годов множество психиатров и психотерапевтов полагали, что «двойное послание» (чаще всего возникающее из-за дисфункциональной коммуникации в семье) приводит к шизофрении. Что же было делать Люку? Он увидел выход из своей сложной ситуации в трансцендентальном решении – он мог быть с Рейчел в царстве небесном. Подозреваю, что голос в голове Люка – божественный голос – одобрял подобное решение. Секс являлся лишь блёклым отражением высоких романтических отношений – духовного единения, которого можно достигнуть, лишь избавившись от обременяющей физической оболочки.

Если бы Рейчел не сумела уговорить Люка выйти из дома, всё могло бы обернуться совершенно по-другому. Он, вероятно, запер бы дверь, взял с кухни нож и зарезал бы Рейчел, Сабину и Шона. Может, убил бы и Соню. И, отправив их всех в рай, он, конечно же, присоединился бы к ним. Пути любви неисповедимы. Нам всегда стоит относиться к ней серьёзно и быть начеку.

Люка увезли в больницу, и я больше никогда его не видел. Врачи связались с его родителями, и, как только он был готов к перелёту, они забрали его домой. Его адепты, потеряв цель и смысл пребывания в английской глубинке, тоже отправились обратно в Америку.

С того момента, как я поселился в деревне, я постоянно испытывал чувство снедающей меня тревоги. Я полагал, что это всё из-за моих фантазий, связанных с местными сказаниями, – слишком уж зачитался историями о руинах, населённых призраками, и о путниках, пойманных с демонами. Слишком уж много времени провёл в одиночестве. Теперь же я ощутил облегчение. Назревший фурункул вскрылся, гнойная отрава вытекла наружу. Всё страшное осталось позади.

Но я ошибался: самое страшное было впереди.

Прошло несколько дней, и моя жена сказала, что хочет развода.

Как-то Фрейд задал известный вопрос: «Чего хотят женщины?» Он был недоволен своим пониманием женской психологии. Тридцать лет он изучал «женскую душу», но всё тщетно. Его цитата часто встречается в разных книгах – как правило, написанных мужчинами. Думаю, его слова кажутся нам утешительными. Ведь если сам Фрейд не знал, чего хотят женщины, то каковы шансы, что это может понять кто-то другой? Но на самом деле его незнание никого и никак не оправдывает.

Жизнь не течёт тихо, размеренно и без изменений. На смену периодам стабильности приходят роковые события, которые изменяют её ход. Джозеф Кэмпбелл, подробно писавший о сравнительной мифологии, указал, что большинство историй содержит момент, когда какая-то катастрофа или ошибка переворачивает жизнь главного героя. Роковое событие, поворотный момент часто подразумевает вхождение в тёмный лес и встречу с некой личностью – порой волшебной, порой зловещей и опасной, – которая предвещает перемены: «Прежняя жизнь тебе уже не подходит, ты вырос из неё, из прежних взглядов, идеалов и эмоциональных шаблонов. Пришла пора пересечь порог и вступить в новую пору». Согласно Кэмпбеллу, переломные моменты – это «зов к странствиям».

В символизме мифов и фольклора скрыта колоссальная мудрость. Можно даже сказать, что большинство открытий психотерапии вовсе и не открытия, а всего-навсего транслитерация целесообразных принципов, зашифрованных в историях и сказаниях: я вошёл в тёмный лес рушащегося брака, заблудился и повстречал вестника перемен, явившегося ко мне в облике психически больного американского миссионера. В те времена мне казалось, что моя жизнь разрушилась. Я был несчастен, полон сомнений и плохо подготовлен к эмоциональным переживаниям и судебным тяжбам, ждавшим меня впереди. Я был далеко не в идеальной форме. Люк до сих пор блуждает по моим снам: окровавленный выходит он из клубов тумана и злобно шепчет себе под нос.

Но переломные моменты не дают жизни остановиться и превратиться в болото. Они толкают нас вперёд – меняют нас, – и мы принимаем новые формы. Вестник перемен появляется не всегда, а лишь тогда, когда «ты вырос из прежних эмоциональных шаблонов». Знай я тогда о Джозефе Кэмпбелле, я бы, вероятно, нашёл во всех прочитанных мною сказаниях утешение, а не жуткий сверхъестественный ужас.

Два месяца спустя после всех событий я сидел в аудитории, вооружившись тетрадью и ручкой, и был готов узнать как можно больше о человеческом разуме и людских отношениях.