Глава 5
Неисправимый романтик: невозможность идеальной любви

Когда мне было одиннадцать, я влюбился. Ещё за год до того, как мной овладело романтическое чувство, случилось то, что можно назвать сексуальным пробуждением, хотя в то время я, конечно же, не знал ещё подобных терминов. Меня стали посещать образы наготы, связанные со скромной стройной девочкой из моего класса. Наравне с этими неясными плотскими виде́ниями я испытывал физические ощущения, которые у меня обычно ассоциировались с тревогой: дрожь и учащённое дыхание. С физической точки зрения проявления сексуального возбуждения и страха во многом схожи, но тогда я испытывал скорее замешательство. Вся моя влюблённость была связана с тем, что мой гипофиз, подготавливая организм к пубертатному возрасту, стал выделять первые пробные порции гормонов.

Девочку, в которую я влюбился, звали Сюзанна. Она всегда собирала свои светлые волосы в хвост, и чувствовалось в ней нечто резкое и бескомпромиссное. Она уже не была той тихой девочкой, с которой я учился в прошлом году. Конечно же, я и раньше обращал на неё внимание, но не больше, чем на других моих одноклассников. Впервые Сюзанна поглотила всё моё внимание, когда мы сидели на уроке английского. Учитель сказал нам, чтобы мы пользовались словарём, если не знаем, как пишется то или иное слово, и тогда Сюзанна язвительно спросила: «Если мы не знаем, как пишется слово, как же мы найдём его в словаре?» Я отметил, насколько остроумно её замечание.

Я вдруг осознал, что думаю о Сюзанне всё больше и больше, и мысли эти сопровождались нахлынувшим чувством неполноценности. Прошла всего пара дней, и Сюзанна полностью завладела моим разумом. Меня преследовал её образ, её ясные голубые глаза и светлые волосы, и в комнатной тишине мне вспоминался её голос. Я чувствовал себя разбитым и несчастным.

Обычно я добирался до школы на двух автобусах. Но в те дни, стоя на пересадочной остановке, я ощущал в себе столько возбуждения и отчуждения, что перестал ждать автобуса и начал ходить пешком. Какие цели преследовал мой необычный порыв? Я и сам плохо понимал. Я думал, может, моё возбуждение исчезнет, если я буду больше двигаться? Может, каким-то образом у меня получится убежать от ощущения собственной ничтожности? Может, не дающий покоя образ Сюзанны растворится? На что бы я ни надеялся, легче мне не становилось. Мой дом находился в нескольких километрах от школы, поэтому после занятий я шёл, шёл, шёл, и звук моих шагов начал складываться в ритмичную мелодию, под которую я стал сочинять стихи: пусть жалкие и нелепые, но в них выражалась вся безысходность моего положения. Даже сейчас, спустя пятьдесят лет, я могу припомнить несколько рифм. Я бы никогда не решился подойти к Сюзанне и заговорить с ней – девочкой, чьи волосы сияли так же ярко, как её выдающийся ум.

Однажды я вернулся домой, сделал уроки, посмотрел телевизор и отправился спать, а проснувшись утром, почувствовал сильное облегчение. Сидя в классе, я глядел на Сюзанну уже более беспристрастно. Да, она была симпатичной и мне всё ещё хотелось с ней заговорить, но ощущения и чувства, сопутствовавшие моему желанию, теперь притупились. Оказалось, что не так уж я и влюблён. К концу недели я окончательно пришёл в себя. Мир снова обрёл равновесие, всё встало на свои места. Я даже понять не мог, с чего же я так сильно переживал и тревожился.

Любовь молодых людей таит в себе множество проблем. Как правило, люди впервые влюбляются в подростковом возрасте, во время интенсивного роста организма, который прежде сталкивался лишь с делением клеток – процессом, безустанно происходившим после оплодотворения. Физические и психологические изменения, присущие возрасту пертурбации: взрослые черты, интерес к сексу, развитие мозга – не всегда происходят равномерно. Человек может выглядеть как взрослый мужчина или женщина, но по образу мышления и выражению эмоций оставаться ещё ребёнком. Префронтальная кора – часть мозга, которая созревает позже всех остальных, – отвечает за решение проблем, ход мыслей, планирование, а также контроль эмоций и поведения при социальном взаимодействии. Она заканчивает своё формирование, когда человеку уже далеко за двадцать.

Возможно, именно это в первую очередь и нужно знать родителям детей и подростков. Очень многое тогда встанет на свои места. Придёт осознание, что молодые люди забывают что-то сделать, ведут себя импульсивно, бессмысленно рискуют и не умеют принимать взвешенные решения не потому, что хотят специально позлить взрослых, а потому, что мозг у них ещё не до конца развит. Более того, к незрелому мозгу добавляются перепады настроения, за которые отвечают всплески гормональной активности.

Такие выражения, как «щенячья любовь» или «втюрился», сильно принижают и ни во что не ставят действительно трудный, тревожный и болезненный опыт, переживаемый молодыми людьми, которые пытаются пробраться через минное поле эмоций, наполняющих их первые отношения. Последствия могут обернуться сильными травмами: сексуальное принуждение, измена себе в угоду мнению большинства, насилие, раскаяние, чувство вины, депрессия, а в некоторых случаях – отказ, разбитое сердце и суицид.

Моя первая любовь была только прелюдией к тому, что ждало меня потом. Пусть она и была скоротечной, поверхностной и нереализованной, тем не менее в ней присутствовало большинство компонентов полноценной романтической страсти: всепоглощённость, идеализация, любование издалека и желание выразить обуревающие чувства в творчестве. Даже моё внезапное желание идти пешком до дома не было чем-то из ряда вон: ещё до меня, по самым разным окрестностям и местностям, точно так же ходило бесчисленное множество молодых людей, чьё сердце было ранено любовью, и они точно так же сочиняли стихи и песни. Почему в одиннадцать лет я вёл себя как типичный романтический герой? Откуда я узнал, как мне себя вести? Несомненно, часть поведенческих шаблонов была заложена в меня природой, однако другие аспекты свидетельствовали о том, что я неосознанно впитал модели поведения, принятые в окружающей меня культуре. В картине мира западного человека романтические отношения играют ключевую роль. Но что собой представляют эти романтические отношения? И что значит быть романтичным?

– Я просто не понимаю, почему Имоджен решила порвать со мной. У нас ведь всё так замечательно складывалось. Мы были так счастливы.

Жизнь Пола шла по восходящей линии: от высоких стремлений – к высоким достижениям, как и ожидалось от человека его социального статуса. Он окончил хорошо известную частную школу, потом изучал в Оксфорде философию, политику и экономику, а затем получил место в частной акционерной компании.

– Ничто не предвещало разрыва, я был потрясён до глубины души. Она лишь сказала что-то вроде: думаю, нам не следует больше видеться, – вот и всё.

Пол говорил монотонно, без эмоций, а на лице его застыло необычное выражение – будто бы посмертная маска, из-за которой раздавался голос.

– Вот и всё, – повторил он.

Отец Имоджен торговал картинами и другими произведениями искусства, а сама она работала в его галерее, расположенной в центре Лондона. Именно там, на одной из выставок, Пол с ней и познакомился. Он пришёл туда подобрать картины для своего кабинета, а вовсе не в поисках новой подружки.

– По какой причине Имоджен рассталась с вами?

– Ни по какой. Я спросил у неё, в чём проблема, но она ничего толком не объяснила. Самый веский довод из всех приведённых заключался в том, что мы с ней хотим совершенно разного.

– А как по-вашему, почему она решила расстаться?

– Если честно, я даже и не знаю. Сплошная загадка. Мы были так счастливы, мне просто не верится, что я мог как-то превратно её понять. – Пол был проницательным человеком и предвосхитил мой следующий вопрос. – Дело не в том, что у неё появился кто-то другой.

– Вы уверены?

– Она сама так сказала, и у меня нет причин сомневаться в её словах. – В ответе Пола слышался вызов, как если бы мой вопрос показался ему неслыханной грубостью и теперь нужно было защитить честь Имоджен.

Я кивнул, временно принимая его сторону.

– Порой люди просто расходятся… – откликнулся я.

– Между нами ничего не изменилось.

– И не всегда легко понять истинные причины.

– Нас связывало нечто особое. Мы не часто бывали на людях, но, когда мы выходили в свет, мои друзья всегда замечали, как хорошо мы с Имоджен подходим друг другу. Они тоже это видели.

Пол не слушал меня. Он жаждал ответов, но всё, что он мог, – лишь ходить кругами вокруг проблемы и неустанно выражать недоумение: «Просто непостижимо. Я не понимаю, как такое случилось. Мы ведь были так счастливы вместе – я знаю, что были. Мы хотели одного и того же. Я никогда ни в чём не давил на неё и не требовал ничего невозможного. Да и нужды не было. И как она пришла к подобному решению? Просто в уме не укладывается».

Я решил, что лучше всего дать ему выговориться. Его постоянные повторы, как я надеялся, помогали ему принять сложившуюся ситуацию. В конце концов Пол начал предаваться воспоминаниям о прошлом и рассказывать о красоте Имоджен. Его выражения стали поэтичными. «Порой воскресным утром мы сидели в комнате и читали газеты. Я поднимал взгляд, чтобы посмотреть на Имоджен и полюбоваться ею, – и просто не мог оторвать глаз. Через какое-то время Имоджен замечала мой взгляд и спрашивала: „В чём дело?“ А я отвечал: „Нет, ничего“, – и делал вид, что снова читаю статью. Я мог бы любоваться ею целую вечность». Он точно так же любовался ею, когда она спала.

Существует некое общее мнение касательно того, какие лица привлекательны, а какие нет, – некое единое мерило, объединяющее разные национальности и культуры. За оценку привлекательности отвечает часть мозга, называемая орбитофронтальной корой, а универсальным показателем красоты служит симметрия. Человеческое лицо состоит из множества черт, и воспроизвести его довольно сложно. Поэтому, глядя на лицо, мы высматриваем определённую область, в которой генетическая мутация вероятней всего оставила свой след. Также по лицу можно определить состояние иммунной системы человека. Наши предки жили в среде, насыщенной микробами и бактериями, поэтому чистая кожа, наравне с симметрией, является верным признаком хорошей защиты от инфекции. Красивый партнёр – надёжный сосуд для передачи генов. Что верно и по сей день. Согласно исследованиям, качество спермы красивых мужчин в разы выше, и если провести схожие исследования среди женщин, то наверняка обнаружится, что у красавиц имеется изобилие живучих яйцеклеток. Также отмечено, что противоположному полу приятней запах людей с симметричными чертами лица.

Психологи и сексологи пользуются термином «эффект Кулиджа», который описывает то, как сила новизны сказывается на пробуждении желания, и напоминает о сарказме тринадцатого президента США. Как-то мистер Кулидж и первая леди в ходе двух несовместных поездок посетили одну и ту же птицеферму. Увидев петуха, топчущего курицу, миссис Кулидж спросила, как часто он это делает. Гид ответил, что не один десяток раз за день, на что миссис Кулидж заметила: «Расскажите об этом мистеру президенту». Её послание передали президенту, и тот поинтересовался: «Всегда с одной и той же курицей?» Гид покачал головой и ответил: «Нет, петух топчет разных кур». На что довольный президент ответил: «Расскажите об этом миссис Кулидж».

Пол и Имоджен встречались всего четыре месяца. Новизна – мощный афродизиак, особенно если он приправлен красотой. Внезапный отказ со стороны объекта обожания, да к тому же во время самой горячей любовной фазы, погрузил Пола в глубокую депрессию. В нём чувствовалось нечто, напоминавшее о подверженных зависимости людях: некая дрожащая слабость, как во время ломки.

Пол с явной неохотой переменил позу в кресле – словно каждый мускул в теле доставлял ему сильную боль, – а затем выдохнул: «Я больше никогда не встречу такую женщину, как она».

В его словах слышалась непоколебимая уверенность.

История отношений Пола была вполне тривиальной для человека его возраста и социального положения, он всегда принимал отказы спокойно и относился к ним философски. В кругах, в которых он вращался, постоянно встречались умные, красивые одинокие женщины – они часто слетались на званые ужины, которые устраивали его друзья. Какое-то время Пол встречался со знаменитой актрисой, известной своей сногсшибательной красотой. Имоджен ничем не отличалась от всех прочих. Можно даже сказать, что она была точной копией всех его предыдущих пассий.

Я попросил Пола подумать ещё раз: «В самом деле? Вы больше никогда не встретите такую как Имоджен?» Он напомнил мне о её красоте и по пальцам, как по счётам, стал перечислять её дополнительные достоинства и женские качества. Когда пальцы на обеих руках закончились, он презрительно махнул рукой, как бы отбрасывая в сторону беспомощную математику. «Но было в ней кое-что ещё, – отметил он, – нечто такое… что не поддаётся описанию».

Атеисты часто нападают на приверженцев «Бога белых пятен». Если в науке вдруг обнаруживается какой-то пробел, то его тут же трактуют как доказательство божественного существования. Мы не можем до конца понять истоки и природу Вселенной – следовательно, обязан существовать Бог-творец. Ту же самую ошибку допускают влюблённые. Причин, почему мы влюбляемся в того, а не другого человека, слишком уж много, и они настолько неуловимы и тесно переплетены друг с другом, что распутать их клубок очень нелегко. К тому же большинство причин уходит корнями в бессознательное. Отсюда и пробелы в нашем понимании любви, и, подобно вдохновлённым теистам, мы стараемся заполнить эти пробелы наличием сверхъестественной силы: мы намекаем на ничем не объяснимую тягу друг к другу и вмешательство божественных сил.

– Она уникальна, – заверял Пол.

– Каждый человек уникален, разве нет?

– Она выделялась из общей массы. И я не выдумываю.

Имоджен была красива. Но её красота отличалась от красоты других женщин – она была иного качества, иных масштабов. Её красота была сравнима с красотой сказочной принцессы, вокруг которой радужным светом переливался весь мир.

Психоаналитики рассматривают идеализацию как защитный механизм. Она упрощает окружающий мир и тем снижает тревожность, которую испытывают люди, сталкиваясь с противоречиями и сложными проблемами. В идеализации всегда есть элемент отрицания – ведь, чтобы увидеть другого человека идеальным, нужно закрыть глаза на его недостатки. Мы в некотором роде «расщепляем» человека надвое и отбрасываем ту часть, которая нам не по нраву. Термин «расщепление» ввела Мелани Кляйн – одна из первых психоаналитиков, занимавшаяся лечением детей. Она приносила с собой на сеансы игрушки и интерпретировала игру ребёнка.

Согласно Кляйн, расщепление начинается с первых дней жизни, когда самым значимым событием в жизни младенца является кормление и мать для него предстаёт не как отдельная личность, а как пара грудей. Иногда молоко течёт, и малыш испытывает блаженство (состояние, предшествующее экстазу, который испытывает влюблённый человек); иногда же молока не так много или ещё хуже – его нет, и тогда ребёнок испытывает чувство гнева и отчаяния. Он не понимает, что хорошая, полная молока грудь и плохая, пустая грудь принадлежат одному и тому же человеку. Со временем ребёнок подрастает и уже может осознать и принять истину. Хорошая и плохая грудь – часть его матери, вот такая жуткая и непростая смесь добра и зла, которую никак не переделать.

Способность ассимилировать многогранность других людей – черта, присущая зрелой личности; она также является обязательным условием для формирования самобытных и крепких отношений. Некоторые люди, влюбляясь, возвращаются в детство и продолжают избавляться от тревожных переживаний с помощью расщепления. Положительные черты восхваляются, а отрицательные – отвергаются. Таким образом влюблённый мужчина может увидеть искажённую реальность, и самая заурядная женщина представится ему настоящей богиней.

– Вы когда-нибудь спорили с Имоджен?

Пол окинул взглядом комнату, словно ответ был написан где-то на стенах.

– Нет, не особо, – наконец ответил он.

– Под «не особо» вы подразумеваете…

– Иногда у нас случались разногласия. Мы много о чём разговаривали: о политике, о живописи, о музыке. Имоджен имела исключительные взгляды на современное искусство, и некоторые из них казались мне слишком уж радикальными. Но мне нравилось то, с каким жаром она обсуждала данную тему.

– За всё то время, что вы встречались, она никогда не говорила ничего такого, что расстроило бы вас?

Мой вопрос заставил его задуматься.

– Она…

Но он оборвал себя. Пол не мог сказать ни слова против Имоджен. Даже сама идея критиковать её доставляла ему крайнее неудобство. Он откашлялся в кулак, и на лице его отразились удивление и опаска.

На идеализацию обратили внимание ещё задолго до психоаналитиков. Персидский врач Ибн Сина, живший в XI веке, считал её ключевым симптомом любовной лихорадки. Он старался убедить пациентов взглянуть на своих возлюбленных более трезвым взглядом, подвергая сомнению их стойкие убеждения; примечательно, что схожий подход используется в когнитивной терапии и по сей день. Когда дело касалось влюблённых мужчин, Ибн Сина вдобавок использовал метод конфронтации, демонстрируя бельё их возлюбленных, перепачканное менструальной кровью. Цель метода заключалась в том, чтобы пациент увидел в своей возлюбленной реального, земного человека, а идеальный образ в его голове пошатнулся. По сути, Ибн Сина пытался подвигнуть пациентов на целебную ассимиляцию переоценённых и отвергнутых частей.

Я продолжал испытывать идеализацию Пола на прочность, задавая осторожные вопросы, однако Имоджен была возведена на недосягаемо высокий пьедестал. Все мои усилия попросту разбились о защитные механизмы Пола.

– Я так сильно люблю её. – Он опустил локоть на подлокотник кресла и уронил голову на ладонь. В его позе читалась какая-то одержимость. Казалось, что он пародирует Гамлета или Байрона. – У неё просто обязаны быть какие-то чувства ко мне…

– Почему вы так считаете?

– Потому что так должно быть.

– Потому что вы любите её…

– Мы понимали друг друга.

– Я знаю, насколько для вас всё это болезненно, но порой любовь – какой бы глубокой она ни была – не взаимна.

Пол поднял голову и метнул на меня такой взгляд, будто я только что сказал непереносимую для него ересь. Я посягнул на его святейшую догму: если любить человека достаточно сильно, то любовь будет взаимной. Такое убеждение представляет собой частный случай более обширной аксиомы, которую социальные психологи называют гипотезой справедливого мира: человек заслуживает то, что получает, и получает то, что заслуживает. Однако мир несправедлив. Нет таких невидимых сил, отвечающих за восстановление морального равновесия, и искренность чувства не гарантирует того, что это чувство будет принято.

Я выдержал осуждающий взгляд Пола.

– О чём вы думаете? – поинтересовался я.

Черты его лица смягчились, а глаза затуманились.

– Я чувствовал, что мы так близки… ещё никогда и ни с кем я не ощущал такой близости. После того как мы впервые занялись любовью, я держал её в объятьях и – до сих пор помню – чувствовал, что всё так и должно быть. Наши тела были словно созданы друг для друга, как две половинки.

Если вспомнить древнегреческий миф о создании человека, рассказанный Платоном, люди некогда были двухголовыми существами с восемью конечностями и делились на три пола: мужской, женский и гермафродитский. Зевс разгневался на людей за их гордыню и разделил на две равные половинки, и в итоге все люди стали двуногими – такими, как мы теперь. После того давнего наказания людей постоянно преследует чувство неполноценности, которое возможно преодолеть, лишь соединившись с утерянной половиной. Данное сказание не только созвучно нашей жажде романтической любви, оно ещё даёт закономерное объяснение гомосексуальности, гетеросексуальности и лесбиянству. Миф Платона описывает то же самое блаженство, о котором рассказывал Пол: чувство единения через секс и объятья, – и тем даёт понять, что древняя и современная цивилизации не так уж и разнятся. Но, похоже, жажда полноценности идёт на убыль, как только миф и эволюция сталкиваются с появлением на свет детей. После того как рана, нанесённая Зевсом, исцелена, любовные страдания сменяются более насущными делами, такими как оплата счетов, ведение домашнего хозяйства, проводы детей в школу и попытки наконец-то выспаться.

– Я уверен, что Имоджен до сих пор любит меня, – продолжал Пол. – Думаю, она просто в растерянности. Я знаю, что где-то в глубине её сердца осталось ещё что-то… какая-то связующая нить. Возможно, наши отношения были слишком стремительными. Знаете, слишком много всего и слишком уж скоро. На Имоджен обрушилась слишком большая лавина чувств. Так ведь бывает, правда?

– Вы убеждены, что она вас любит. Но откуда эта уверенность?

Пол дал мне пару иррациональных ответов, поэтому я продолжал настаивать:

– Откуда вы знаете, о чём думает Имоджен?

– Ну, понимаете, мы с ней на одной волне, и я так чувствую.

Я решил уточнить. Пациент, страдающий от синдрома Клерамбо, сказал бы, что он обладает определённым знанием о том, что думает его возлюбленная. К счастью, оказалось, что Пол не страдает бредовым расстройством.

– Конечно же, я не могу утверждать наверняка, – признался он. – Ясное дело, что у меня нет таких способностей. Но ведь когда знаешь человека довольно долгое время, можно понять, о чём он думает. – Он махнул в мою сторону прямым указательным пальцем, будто протыкая. – И одно я знаю наверняка: я могу сделать Имоджен счастливой. Если она только даст мне чуть больше времени, ещё один шанс…

– Она высказалась вполне однозначно, разве нет? Она не хочет продолжать отношения.

Мой ответ был слишком резким, слишком прямым, и моя несдержанность заставила Пола отчаянно хвататься за любое спасение. Он увидел надежду в более широком, философском взгляде на проблему.

– Может быть, всё произошло не просто так, – произнёс он, – и на всё есть своя причина. Говорят, тяжкие испытания посылаются нам, чтобы сделать нас сильнее.

– Ницше, – отозвался я и тут же пожалел о сказанном. Не было никакой нужды называть автора данной максимы, если не считать моего желания потешить собственное самолюбие.

Как-то я обедал в больничной столовой с одним пожилым и очень известным психиатром. Он был настолько опытен и знаменит, что в его честь назвали отделение в одном крупном медицинском учреждении, а его образ использовался в фильме, удостоенном награды. Но сам он был непритязательным, отзывчивым и очень скромным человеком. Он только-только вышел из палаты, навестив свою госпитализированную пациентку и её мужа. «О боже, – выдохнул он. – Всё прошло совсем не так, как я надеялся. Сегодня она была очень печальна, поэтому я подумал, что стоит привести пару полезных, поднимающих дух аналогий. Я принялся рассказывать о битве за Англию и Черчилле – а затем о Сицилийской операции, – и так увлёкся повествованием, что напрочь забыл, где я. Бедная женщина подумала, что я сошёл с ума. А её муж попросту лишился дара речи». Когда я вспоминаю собственные похожие ошибки, эта история становится мне утешением.

– Что? – Пол чуть подался вперёд.

– Ницше, – повторил я. – Философ…

– Да, – ответил он с раздражением, – я знаю, кто такой Ницше.

– Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.

– Да, да… – Похоже, цитата придала Полу сил, и он приосанился. – Если мы снова сойдёмся, я стану сильнее, стану лучше. Во всех этих мучениях должен быть какой-то смысл, какая-то цель.

Теперь он придал расставанию с Имоджен новый смысл: их отношения вовсе не закончились, а только начинались – его ждало испытание, которое нужно выдержать, чтобы обрести истинную и величайшую любовь. Его мысль пустилась по пути куртуазного романа. Подобно изгнанному рыцарю, он столкнётся с опасностями и соблазнами, преодолеет уготованные судьбой проверки и вернётся победителем, доказав свою добродетель. «Если мы с Имоджен снова будем вместе, уверен, мы будем ценить друг друга ещё больше». Пол был готов продемонстрировать прочность своих чувств и завоевать благосклонность своей дамы. «Во второй раз всё будет намного лучше».

Я ощутил, как у меня в груди ухнуло сердце, и ясно осознал всё значение фразы «сердце не на месте». Неслучайно слова «неисправимый» и «романтик» так часто употребляются вместе. Скажу больше: одно подразумевает другое. Устоявшиеся фразы и клише порой бывают очень информативны, поэтому даже на начальной стадии в терапии Пола я довольно мрачно глядел в будущее.

На следующий сеанс Пол пришёл растрёпанным и помятым. Лицо бледное, подбородок покрыт щетиной.

– Как же мне тяжело без неё.

– По чему именно вы скучаете больше всего? – спросил я.

Пол нервно переплёл пальцы – такого рода переплетение говорило о патологии.

– Не хочу быть превратно понятым, но я бы сказал, по сексу. Потому что секс с Имоджен – не просто секс, а что-то большее. Всегда было такое ощущение… – Он нахмурил брови, пытаясь подобрать верные слова, но тех словно не существовало ни в одном языке. – Наверно, прозвучит странно, но ощущение было такое… будто я где-то в другом мире, вне времени и пространства. Мы могли проводить в постели целые выходные, и, казалось, ничего иного вокруг не существует.

– Вы часто думаете о смерти? – спросил я.

Мой вопрос сперва удивил Пола, но затем он быстро смекнул, к чему я спрашиваю. Он улыбнулся и тихонько крякнул.

– По правде сказать, да, часто. – Он мрачно усмехнулся. – Даже в детстве задумывался. Я вообще был мрачным ребёнком. Моя мать повторяла мне: смерть ещё не скоро, в твои года тебе не стоит о ней думать. Но её слова меня не утешали. Я уже тогда чувствовал избитость фраз, которыми обычно отмахиваются от неудобных вопросов.

– Ваша семья была верующей?

– Нет. И мать, и отец – атеисты.

– А вы сами – вы никогда не испытывали симпатии к религиозным учениям?

– Нет, слишком уж все они неправдоподобны. В религии я никогда не находил ответов. А жаль, потому что, если честно, мне бы хотелось во что-нибудь верить…

Но на самом деле Пол и так уже верил. Истово верил. Он верил в любовь.

Древнегреческий философ Эпикур утверждал, что у всех наших тревог и печалей есть один общий корень: страх перед смертью. Его взгляд разделяют сторонники экзистенциальной психотерапии – постфрейдистского подхода, получившего широкое распространение и оказавшего значительное влияние в 1940-е и 1950-е годы. Экзистенциальная терапия строится вокруг поиска смысла для каждого отдельного человека, потому что во Вселенной нет какого-то общего, универсального смысла. Мы сами должны решать, что нам важно, а что нет.

Любовь придаёт жизни смысл. А секс, дарующий некое подобие вечной жизни через потомство, ослабляет (пусть и на время) два сильнейших экзистенциальных ужаса: одиночество и смертность. Сексуальное единение притупляет боль одиночества, а психотропные вещества, попадающие в кровь во время возбуждения, выбивают нас из временного потока и даруют ощущение всемогущества и бессмертия. Переживая благостное исступление оргазма, мы неподвластны смерти. Пол видел Имоджен идеальной, так как её идеальность давала защиту. Любовь делала его бессмертным.

Мне только-только минуло шестнадцать лет, когда я сидел в классной комнате колледжа и слушал преподавателя, читавшего нам «Стихи в октябре» Дилана Томаса. Начинались они строчкой: «Земную жизнь пройдя до тридцати». Когда учитель дочитал их до конца, он задал вопрос: «Почему до тридцати? Какой смысл тут скрыт?» Я не знал. Я не очень-то понял сами стихи. «Видите ли, – сказал наш преподаватель, – тридцать лет – это такой возраст, когда приходится смириться с неоспоримым фактом, что вы уже одной ногой в могиле. Именно в тридцать вы осознаёте, что смерть неизбежна».

Полу был тридцать один год.

– Я сделал кое-что и, похоже, напортачил.

– Что именно вы сделали?

– Я позвонил Имоджен. – Пол сжал губы так сильно, что они побледнели. Прошло несколько секунд, прежде чем он продолжил рассказ: – Я хотел узнать, как она переживает наше расставание. Ведь прошло уже несколько недель, и я подумал, что она станет, ну, более разговорчивой, захочет обсудить случившееся. – Он едва заметно покачал головой, его жест больше походил на дрожь. – Но она не захотела говорить. Она сказала, что ей жаль причинять мне боль, но ей больше нечего мне сказать. Я пытался поддержать разговор, попросил объяснить, что я сделал не так и как мне всё исправить… – Пол содрал заусенец. – Когда я положил трубку, я сердился на себя.

– Почему?

– Я не рассказал ей о своих чувствах. Когда я звонил ей, то хотел показать, как я спокоен и рассудителен – но ведь всё это было сплошное притворство, неправда. Поэтому я решил позвонить ещё раз.

– Сколько времени прошло с первого звонка?

– Немного, минут десять. Может, пятнадцать.

– Ясно.

– Я раскрыл ей своё сердце. Сказал, что люблю её и готов на всё, чтобы вернуть её назад. Я умолял дать мне ещё один шанс.

Пол сглотнул, и кадык дёрнулся вверх и вниз. Ему сложно было подобрать слова – он попросту не знал, что говорить дальше.

– И что она ответила?

– Она сказала, чтобы я ей больше не звонил – никогда.

– Понимаю, очень тяжко слышать такие слова.

Пол глубоко вздохнул, а когда заговорил снова, голос его задрожал.

– Я говорил с ней, знал, что она рядом, на другом конце провода, а теперь я уже, наверное, никогда… Я так сильно её люблю.

Он уронил голову и спрятал лицо в ладонях. Сперва Пол пытался сдерживать своё горе и вокруг висела тишина, но потом он сдался, и послышались громкие всхлипы.

– Чёрт, – прошептал он, – простите меня.

– Вам не за что извиняться.

Пол поднял голову и посмотрел на меня мокрыми глазами.

– Люди часто плачут у вас на приёме?

– Да, – ответил я и протянул ему коробку с платочками.

– Спасибо. – Он вытер слёзы и высморкался.

– Всё хорошо, – сказал я. – Может, вы могли бы сказать…

Пол поднял руку, прерывая меня.

– Нет, нет… Я ещё не всё рассказал.

– Ладно…

– У меня не выходил из головы наш с Имоджен разговор. Я постоянно обдумывал его – фразу за фразой – и пришёл к выводу, что говорить о таких вещах нужно не по телефону. Я убедил себя, что если мы встретимся лицом к лицу, то, возможно, придём к какому-то согласию. Поэтому на следующий день, в субботу, я поехал к ней домой.

– Вы предупредили её о своём визите?

– Нет. – Пол снова промокнул глаза платком. – У входа в её дом есть домофон и камера наблюдения. Имоджен разозлилась, когда я приехал, и сказала, чтобы я уходил прочь, но я позвонил ещё раз, и тогда она открыла мне дверь. Мы встретились возле лифта. Она сказала, что я её пугаю, а я ответил: «Не говори глупостей». С чего ей меня бояться? – На самом деле страх Имоджен можно легко понять. Отчаяние Пола делало его похожим на безумца. – «Ещё раз заявишься сюда, – сказала она, – и я вызову полицию». Она развернулась и пошла прочь, я последовал за ней, но она захлопнула дверь прямо у меня перед носом. – Он вздрогнул, припоминая тот момент. – Я знаю, что со стороны это выглядит жутко – будто я преследую её, не даю покоя, – но я всего лишь хочу поговорить с ней, больше ничего.

– Она высказалась вполне однозначно. Она хочет, чтобы вы оставили её в покое.

Пол взглянул на свой платок, облокотился на кресло и бросил скомканный шарик в пустую корзину для бумаг.

– Отпустить её просто так кажется совершенно неверным решением, – признался он. – То есть, понимаете, вокруг столько фильмов и песен, и везде звучит одна и та же мысль: для любви не существует преград, любовь способна преодолеть любые препятствия.

– Только в попсовых песнях, – откликнулся я, используя уничижительное значение слова «популярный», – и в голливудских фильмах…

– Да, согласен, но ведь именно в это мы и верим. Именно поэтому такие фильмы и музыка популярны. Они отзываются в душах людей. – Тут Пол внезапно сконфузился. – Вчера ночью я написал стихи. В последний раз я писал стихи, когда ещё учился в школе.

– Вам стало легче?

– Да… думаю, стало. Когда облекаешь чувства в слова, легче…

– Хотите, чтобы я их прочёл?

– Боже, нет, – улыбнулся Пол.

Эволюционные психологи полагают, что артистические черты присущи, как правило, самцам. Проявление выдающихся навыков, таких как пение, рисование на стенах пещер или умение интересно рассказать историю, свидетельствует о хороших генах. Более того, эмоциональный накал любовных страстей, со всеми его перепадами от восторга до меланхолии и обратно, точь-в-точь копирует перепады настроения, присущие творческому таланту. Как если бы влюблённость пробуждала весь творческий потенциал человека, чтобы выставить его в наиболее благоприятном свете и привлечь к нему потенциальных брачных партнёров.

Ко мне на семейную терапию приходило множество пар, и именно женщины чаще всего жаловались на то, что «он больше не говорит о своих чувствах». Они утверждали, что мужчины неразговорчивы и им не хватает эмоциональной отзывчивости. Однако, когда я спрашивал жён, какими были их мужья в самом начале отношений, они рассказывали, что всё было совершенно по-иному: любовные письма, телефонные разговоры, беседы перед сном, а порой даже стихи и песни. Влюблённость делает мужчин словоохотливыми. Но женщинам нужно помнить, что красноречие мужчины длится только до тех пор, пока он не уверится, что его гены сохранятся и передадутся следующему поколению.

Даже если считать (а многие так и считают), что творческая искра – атрибут, присущий брачным ухаживаниям самцов, такой взгляд ни в коей мере не умаляет женских интеллектуальных и творческих способностей. Ведь брачные ухаживания нужно понять и оценить, иначе бы не было никакого соревнования между мужчинами. Без разборчивой аудитории все брачные заигрывания становятся бессмысленными. Также неверно предполагать, что женщины в меньшей мере, чем мужчины, одарены творческой искрой, хотя женщины действительно не так уж склонны к широкой демонстрации и восхвалению своих талантов и достижений.

– Вы ведь больше не станете искать с ней встреч?

– Не стану.

– Или звонить ей?

– Не стану.

– Потому что, если вы ещё раз…

– Да, да. Я понимаю, что будет. Больше ничего такого не повторится.

Мы поговорили о будущем Пола, о возможности начать новые отношения. Но он не желал обсуждать даже саму идею. Тем не менее я полагал, что будет полезным даже просто коснуться данной мысли, подготовив почву для последующих разговоров, потому как со временем он начнёт отпускать Имоджен и перенесёт свои чувства на кого-то другого.

На самом деле мало кому удаётся связать свою жизнь с идеальным супругом. Любовь подразумевает компромиссы, что неплохо, потому что идеализированный партнёр – это и не человек вовсе.

– В каком-то смысле, – сказал я Полу, – той женщины, с которой вам хочется поговорить, больше нет. Возможно, её никогда и не было.

Он обдумал мои слова, а затем пожал плечами.

– Если честно, легче от этого никак не становится.

Неделей позже дверь в приёмную распахнулась, и внутрь влетел Пол – по его виду можно было подумать, что его бьёт лихорадка. Он обошёлся без приветствий и прочих вежливых формальностей и сразу же выпалил:

– Случилось нечто ужасное.

– Прошу… – Я указал на кресло.

Он сел и взволновано сплёл пальцы.

– Я ей не звонил, как мы и договорились, – начал Пол, словно я вот-вот собирался отчитать его за нарушенное обещание. – Но получилось так, что мы встретились, по чистой случайности. – Его губы чуть покривились, и он добавил: – Ладно, не прям уж по чистой случайности. – Он попытался успокоиться, делая размеренные вдохи и выдохи. – Понимаете, я ехал на машине и вдруг увидел, как она садится в такси. Я не остановился, проехал мимо, но я знал, что позади меня едет её такси – я видел его в зеркало. Затем оно остановилось на светофоре, и я увидел Имоджен на заднем сидении и подумал: «Как необычно».

– Что необычно?

– Ну подумайте, каковы шансы неожиданно встретиться в таком огромном городе, как Лондон?

– Они куда более велики, чем может показаться. – Я напомнил ему, что люди часто недооценивают процент вероятности.

– Но не лезть же мне за калькулятором, чтобы высчитать возможность…

– Нет. Дело не в калькуляторе, а в том, что вы наделили эту случайную встречу особым значением.

– Да, полагаю, что так.

– Ваши пути пересеклись по определённой причине.

Но Пол не захотел обсуждать превратное истолкование встречи, ему не терпелось рассказать, что было дальше.

– Когда светофор зажегся зелёным, я пропустил такси вперёд, а сам… ну, поехал следом, а потом оно остановилось и из него вышла Имоджен.

– Погодите, а почему ваши маршруты так хорошо совпадали?

– Ну, они не совпадали… то есть изначально я ехал в другое место.

– Как долго вы преследовали такси?

– Да не очень долго, минут двадцать. В общем, я тоже остановился, и Имоджен увидела, как я выхожу из машины, а когда я направился в её сторону, она словно спятила. Стала ругаться и сказала, чтобы я оставил её в покое, а когда я попытался объяснить, что, собственно, произошло, она сбежала.

Я хотел задать Полу вопрос, но он, как на предыдущем сеансе, поднял руку и добавил:

– Это ещё не всё.

– Хорошо.

– Она вызвала полицию.

– Ясно.

– Они приехали ко мне домой и сделали предупреждение. Но я ведь не преследовал её, как маньяк… Я… Я никогда бы не стал.

– Вы же понимаете, что, если не перестанете ей докучать…

– Да, да, всё закончится очень скверно.

– А что, если вы снова случайно увидите её? В магазине или баре? Что вы сделаете?

– Развернусь и уйду.

– В самом деле? Или, может, подумаете, как это необычно, и решите, что вас зачем-то свела сама судьба?

Пол понимающе кивнул – редкий случай, когда он пошёл на уступку и согласился с моей точкой зрения. Но таких случаев глубокого понимания ситуации должно было быть намного больше; в противном случае, как я боялся, Полу грозило переселение из пентхауса в тюремную камеру.

Слово «романтичный» всеобъемлющее и чрезвычайно сложное для понимания, потому что в нём заключено множество любовных идей и убеждений, скопившихся и перемешавшихся за целую тысячу лет. Само понятие романтики прочно вросло в наше культурное наследие, и мы принимаем его без всяких вопросов, просто как данность. В спектаклях, операх, фильмах, книгах – всё, что в них делается во имя любви, всё допустимо.

Сегодня принято считать, что ислам сеет ненависть; но на самом деле исламская культура – одна из тех, что дарит миру любовь. Наше понимание любви имеет ближневосточные корни. Древние арабские бедуины вложили в стихотворную форму мотивы, известные ныне по всему свету: идеализированную любовь, сводящие с ума страсти и острую тоску. Именно эти мотивы взяли за основу исламские писатели и поэты XI века, сотворившие свои грандиозные романы. В Европу исламские любовные сказания пришли вместе с маврами, захватившими Пиренейский полуостров. Предположительно эти истории передавались из уст в уста путешественниками, пересекавшими Пиренеи, и со временем их адаптировали странствующие актёры средневековой Франции. Позже рыцарские песни и стихи трубадуров заложили основу для местных благородных сказаний, в которых воспевались лучезарные королевы и безжалостные красавицы, чья недосягаемость воспламеняла страсть. Во времена эпохи Возрождения такие поэты, как Петрарка и Данте, подняли тему идеализации на новые экстатические высоты. В конце XVIII века слово «романтика» дополнилось новыми значениями, когда первые ростки романтизма – направления, в котором ценилась неистовая страсть, бравшая верх над холодным разумом, – проклюнулись в истории безысходной любви, описанной Гёте в «Страданиях юного Вертера». Это небольшое произведение, которое заканчивается самоубийством главного героя, оказало огромное влияние на представление о любви и сформировало прочный популярный образ, объединяющий её со смертью. Множество подражателей воспевали в своих стихах страдания отвергнутых влюблённых, описывая молодых людей, бредущих по заснеженным пейзажам с намерением убить себя.

Основная проблема с определением романтической любви заключается в том, что оно основано на недопонимании. Древние исламские сказания являли собой аллегории и описывали страдания души, тянущейся к Богу. Их нельзя понимать буквально. Западные же писатели и поэты, перепутав духовное с земным, наполнили идею ухаживаний и брака потоком несбыточных ожиданий. Как простая смертная женщина может соответствовать романтичному образу вечно цветущей красоты? Действительно ли существует только один человек (как единое божество), которого можно по-настоящему любить? Секс, каким бы упоительным он ни был, не являет собой божественное причастие. Судьба (или Бог) не сводит людей вместе – есть только случайные встречи. Преграды в любви не заключают в себе тайного смысла и возникают не с тем, чтобы проверить прочность любви и укрепить её узы. Нет никакой божественной задумки или вмешательства.

Романтическая любовь требует невозможного и быстро разбивается о реальность, после чего её измученным разочарованным ревнителям остаётся искать утешения лишь в жестоком заснеженном пейзаже и пистолете. Мир романтики уходит корнями в литературу, где любовь, особенно юношеская, преподносится как назревающая трагедия. Такое воплощение идеи само по себе опасно. Как правило, быть романтиком – значит переживать опыт, полный самообмана и разочарований. Романтическая любовь обещает одно, но даёт совершенно другое.

Сегодня блеск и атрибутика романтической любви хорошо продаются. На день святого Валентина мы дарим открытки и цветы, приглашаем на ужин при свечах, покупаем в подарок коробки шоколадных конфет, обёрнутые в бумагу с сердечками и изысканно перевязанные красными ленточками. Но если вдуматься – что мы отмечаем?

Французский психоаналитик Жак Лакан – ученик де Клерамбо и своего рода интеллектуальный повеса – утверждал, что одним из самых значительных моментов в психологическом развитии является момент, когда малыш впервые видит своё отражение в зеркале. За осознанием факта, что в зеркале он видит самого себя, приходит обескураживающее понимание того, что его внешняя форма, которую видят другие люди, отличается от его более жизненно важного, изменчивого и индивидуального внутреннего мира. Все зрелые люди должны смириться с фактом, что, по сути, никто их не знает – и они сами никогда до конца не узнают того, кого любят. Даже когда мы целуемся, мы далеки друг от друга; никакая романтическая любовь не способна покрыть разделяющие нас расстояние и инородность, более того, то и другое нужно уважать, если мы хотим сберечь наши отношения. Истинное мерило любви оценивает не то, насколько сильно мы хотим сблизиться, не слияние и поглощённость друг другом, а то, насколько далеки и непохожи мы можем быть, но все равно продолжаем оставаться вместе.

– Было ли в вашем детстве какое-либо событие, которое заставило бы вас особенно сильно задуматься о смерти?

– Нет. Не было, – будничным тоном ответил Пол.

– Может быть, смерть кого-то из родных?

Он повертел головой.

– Может, в школе кто-то умер?

– Точно нет.

– Домашние животные…

– У нас не было домашних питомцев. – Он поднял руки и тут же уронил. – Вот такой я – ничего подобного со мной не происходило. В детстве мысль о смерти жутко пугала меня. Я ощущал, будто в животе ворочается что-то неприятное – ужас, я полагаю. Теперь же я ощущаю бессмысленность. Если все мы когда-нибудь умрём, то в чём тогда смысл?

– Некоторые люди считают с точностью наоборот. Жизнь ценна именно потому, что однажды ей приходит конец.

– Серьёзно? Я не из таких.

Мы поговорили о том, как его погоня за идеальной любовью наполняет его жизнь смыслом и даёт временное утешение перед лицом экзистенциального страха. Пола заинтересовали эти идеи, и он слушал очень внимательно. Я предположил, что если он сможет смириться со смертью, то перестанет искать спасения в романтическом идеализме.

Страх смерти – естественное чувство; однако у многих людей он настолько силён и доставляет столько проблем, что попросту не даёт наслаждаться жизнью. Такое состояние имеет медицинское название – навязчивый страх смерти, или танатофобия. Существует множество тезисов, которые могут помочь людям с танатофобией. Они не всегда эффективны, но, когда срабатывают, пациентам удаётся изменить свой взгляд на вещи, и смерть становится уже не такой чуждой и пугающей.

На самом деле мы куда ближе к забвению, чем нам кажется. Каждую ночь, во время снов без сновидений наше существование обрывается. Более того, мы каждый день что-то забываем, поэтому в определённом смысле постоянно сталкиваемся с небытием. Для некоторых людей осознание того, что до нашего рождения мы провели миллиарды лет в забвении, может превратить «великую неизвестность» в «то же самое, что и раньше». Химические компоненты наших тел были созданы звёздами, взорвавшимися где-то очень далеко и очень давно, и эти компоненты продолжат существовать, в той или иной форме, даже после нашей смерти. Мы вплетены в ткань мироздания – и навсегда в ней останемся. Жизнь после смерти также продолжается в потомстве, в культурных вкладах, в наследиях или просто воспоминаниях тех, кому довелось пережить нас. Само наше существование оказывает влияние на обширную сеть причинно-следственных связей, которой, возможно, не будет конца.

Фрейд утверждал, что никто из нас по-настоящему не верит в собственную смерть. Хотя данное утверждение скорее верно в отношении молодых людей, потому что чем старше мы становимся, тем больше свыкаемся с идей собственной смертности. Жизнь Пола подошла к тому моменту, когда он уже не мог закрывать глаза на смерть. Я подозреваю, что, если бы он не встретил Имоджен, её роль сыграла бы любая другая симпатичная женщина. Любовь Пола касалась не самой Имоджен, а того, что он жаждал в ней увидеть.

– Мне кажется, без неё даже жить не стоит.

Я спросил его, посещают ли его суицидальные мысли.

– Я размышлял о том, чтобы покончить со всем, но только в общих чертах, умозрительно. То есть я всерьёз не обдумывал, как и что сделаю.

– Вы сказали, что без неё даже жить не стоит…

– Да. Я так чувствую. – По его щекам потекли слёзы, и я, как ни странно, успокоился. Суицидальное намерение чаще всего идёт рука об руку с эмоциональным оцепенением. Как если бы пациенты, склонные к самоубийству, были слишком подавлены горем, чтобы плакать. – Я не хочу умирать. Я хочу жить – но жить вместе с ней.

Романтизм Пола лежал не на поверхности, а уходил вглубь и достигал духовных истоков. Имоджен стала для него всем, и свет её глаз струился прямиком из благоухающих райских садов Ближнего Востока.

Неделя за неделей Пол приходил ко мне, чтобы выплеснуть свою горькую тоску. Иногда я просто слушал, а иногда (особенно если он выглядел выносливей) указывал на то, как его несчастье питается от системы взглядов, полной противоречивых и дисфункциональных убеждений. Постепенно на идеальном образе Имоджен появились тонкие трещинки. Пол был готов признать, что она не всегда была таким уж надёжным человеком.

– Если люди постоянно опаздывают, что это может значить? – спросил я.

– Наверно, они заняты.

– А все занятые люди постоянно опаздывают?

– Нет.

– Так что же ещё это может означать?

– Что они неорганизованные.

Порой мне приходится отказываться от сократовых вопросов.

– Или, может быть, они думают, что их время гораздо ценнее вашего?

– Вы полагаете, она была эгоистичной…

Я дал последнему слову повиснуть в воздухе и только потом продолжил разговор.

Пришла весна. Парк, через который я ходил на работу, запестрел цветами.

Пол стал чувствовать себя намного лучше.

– Вы готовы начать новые отношения?

– Ещё нет. Но скоро…

– И каковы шансы, что вы встретите кого-то, кого сможете снова полюбить?

Он сплёл пальцы и наклонил голову, словно молельщик.

– Если честно – не знаю. Но всё возможно.

Наконец-то он признал, что после Имоджен может быть кто-то другой.

– Я решил перебраться работать за границу, – сообщил Пол, потерев за шеей. – Подвернулась удачная возможность – в Штатах.

– Как внезапно.

– Да не очень. Я уже давно подумывал уехать в Америку.

Новость зародила во мне неприятное чувство.

– Вы уверены, что ваше решение никак не связано с Имоджен?

– Я думал, что так будет лучше… начать всё с нуля.

– Вообще-то мне пришла в голову мысль, что, может, вы не очень доверяете себе.

– Не волнуйтесь, больше никаких неожиданных встреч с Имоджен.

– Раз вы будете жить в Америке, то уж наверняка никаких.

Возможно, моё замечание оказалось несколько резким.

Пол приходил на сеанс ещё два раза. Мы ещё раз рассмотрели все ключевые моменты и поговорили о том, стоит ли ему обратиться к другому психотерапевту, в Чикаго. «Посмотрю по самочувствию, – сказал Пол, – а там уж решу». Мы пожали друг другу руки, он поблагодарил меня и заметил:

– Как странно. Я рассказал вам столько всего о себе. Вы знаете обо мне очень много, но я о вас почти ничего не знаю.

– А что бы вы хотели обо мне узнать?

– Скорее всего… бывали ли вы влюблены?

– Да.

– Это здорово.

Мы оба рассмеялись, а затем он ушёл.

Прощание с пациентами – всегда особое событие. В последние секунды я всегда испытываю особого рода печаль.

Год спустя после нашего заключительного сеанса я получил от Пола письмо. Содержание, приправленное хорошим юмором, меня порадовало, хотя местами показалось несущественным. Полу попалась в руки одна из моих книг, и он с удовольствием прочитал её. Его карьера процветала – деловой климат для венчурных инвесторов в Америке был намного благоприятней. Я читал дальше и чувствовал, как во мне нарастает ожидание: я хотел поскорее добраться до абзаца, в котором Пол расскажет о том, как он завёл новые отношения и как он счастлив. Но такого абзаца в письме не было. Озадаченно переворачивал я листок туда и сюда, просматривая обе страницы, но так и не увидел ничего, что могло бы рассеять нахлынувшее на меня разочарование.

Как иронично, что я ждал счастливого конца: влюблённые уходят в закат под окрыляющие звуки тысячи скрипок. До чего абсурдно представить счастье Пола в тонах романтического произведения. Я убрал письмо в конверт и положил его в ящик стола. Не стоит недооценивать силу романтики.