Глава 3
Женщина, которой не было: мнительная и разрушающая любовь

Пациент не пришёл на приём. Я поставил дату в бумагах и отметку Н – «неявка». Врачи часто используют сокращения, хотя ещё больше они любят аббревиатуры, например СИОЗС (селективный ингибитор обратного захвата серотонина), ТКП (терапия когнитивного поведения), ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство). Аббревиатуры и сокращения популярны среди медиков, потому что во врачебной практике тут и там встречается множество длинных и сложных терминов, и если использовать их как есть, то мало того что язык сломаешь, так ещё и до сути дела никогда не доберёшься. Так что аббревиатуры – особая форма общения между медиками, и они уже превратились в своего рода сленг. Когда-то я работал в детском больничном отделении, где меня познакомили с аббревиатурой ПСР – примечательно-странноватый ребёнок. Порой видишь ребёнка, но не можешь сразу диагностировать, что с ним: вроде бы всё нормально, но что-то не даёт покоя, что-то явно не так. Это ускользающее что-то, как правило, отражается в чертах лица и может сигнализировать о проблемах в неврологическом развитии. Также следует обратить внимание на нетипичные жесты и походку. Хоть аббревиатура ПСР довольно грубовата, она безобидна и говорит о несерьёзных отклонениях. Некоторые раздражительные врачи используют ВКП: выглядит крайне паршиво.

Я отложил папку с историей неявившегося пациента и подтянул к себе следующую. Внутри обнаружилось сжатое, малоинформативное сопроводительное письмо. Моей следующей пациентке было далеко за тридцать, и у неё имелись проблемы в отношениях с партнёром. Прочитав эту незамысловатую информацию, я принялся перелистывать научный журнал и мерить шагами кабинет. Так прошло сорок минут. Пациенты часто не являются на назначенные сеансы, касающиеся их психического здоровья, и психотерапевтам приходится убивать уйму времени на постукивания пальцами по столу, поглядывания на часы и изучение пейзажа за окном. Ощущение при этом такое, будто над вами пошутили или «развели» вас, – вот только повторяются такие «шутки» изо дня в день, и удивляться уже не приходится. Зазвонил телефон, и секретарь сообщил, что пришла пациентка, записанная на одиннадцать часов.

Анита была эффектной женщиной: высокая длинноногая блондинка с пронзительно-голубыми глазами, слегка отливавшими фиолетовым. Одета она была просто: свитер и джинсы, – но вместе с тем выглядела очень элегантно. Казалось, что она ни наденет – всё ей к лицу. Чуть позже я узнал, что Анита – дизайнер интерьеров.

– Итак… – Я открыл папку с её случаем. – Насколько понимаю, вы испытываете проблемы в отношениях.

– Да. – Она хотела сказать что-то ещё, но в последний момент выражение её лица изменилось, и запинка обернулась молчанием.

– Как зовут вашу вторую половину?

– Грег.

– Как долго вы вместе?

– Почти год.

Они познакомились на званом обеде у общего друга. Грег был разработчиком компьютерных игр, открывшим собственную компанию. Дела шли в гору, и его игры даже удостоились награды. «Я не люблю компьютерные игры, – призналась Анита, поморщив нос. – Я подумала, что Грег какой-то там помешанный компьютерщик, но мы разговорились, и между нами пробежала искра. Знаете, химию не обманешь».

Люди часто прибегают к слову «химия», когда не могут объяснить причину взаимной симпатии и притяжения. В романе Гёте «Избирательное сродство», опубликованном в 1809 году, фигурирует идея, что романтические узы подчиняются тем же законам, что предшествуют формированию химических связей. Вне сомнений, мужчины и женщины чувствительны к секрециям, выделяемым человеческими телами, и улавливают в воздухе их индивидуальный почерк – их неповторимый молекулярный состав. Такой состав может оказать действие на гормоны вдохнувшего и привести к изменениям, сигнализирующим о готовности к половому акту, хотя сам человек даже не почувствует, что вообще вдохнул какой-то аромат. В XVI веке женщины засовывали в подмышки очищенные яблоки, чтобы напитать мякоть потом. Затем эти ароматные фрукты преподносились в дар потенциальным возлюбленным, чтобы те в моменты мучительной и тягостной разлуки вдыхали сей сладкий мускусный запах.

Анита повторила последнюю фразу: «Химию не обманешь». Она будто пыталась развеять какие-то внутренние сомнения.

Анита и Грег были счастливы. Так сильно, что через полгода Анита предложила мужчине переехать к ней, и он согласился. Анита была в разводе и жила с восьмилетними сыновьями-близняшками.

– Как прошло знакомство? – спросил я.

– Брэдли и Бо обожают Грега. Они сразу поладили с ним. К тому же Грег привёз с собой игровую приставку – и не прогадал.

– Мальчики часто видятся с вашим бывшим мужем?

– Нечасто. Они всегда очень ждут встреч с ним, но он всегда их откладывает. На него нельзя положиться.

Бывший муж Аниты работал биржевым маклером и баловался кокаином.

– Я пыталась спасти наш брак, но его поведение стало просто невыносимым. – Она поймала мой обеспокоенный взгляд и предупредила вопрос: – Нет, он не бил меня, никакого насилия. Боже, я бы тогда сразу ушла. С ним просто стало невозможно жить. Постоянные перепады настроения, постоянная ложь… мне нужно было подумать о мальчиках.

Вскоре после того как Грег переехал к Аните, в их отношениях начался разлад.

– Мы перестали разговаривать, – сказала Анита, нахмурив брови. – Похоже, он потерял всякий интерес к нашим отношениям. Приходит домой поздно, а когда я отправляю ему сообщения, никогда на них не отвечает.

Они начали отдаляться друг от друга.

– Он постоянно куда-то уходит. У него совсем нет времени на меня.

Аниту всё меньше тянуло к интимной жизни.

– Я не могу заниматься любовью, если не чувствую близости в отношениях.

А Грег стал раздражительным.

– Он обозвал меня всё контролирующей мадам. – Она доверительно взглянула на меня, словно на друга-единомышленника, и рассмеялась. – Я не знала, что делать, – продолжала она рассказ. – Не просто вот так начать жить с человеком, особенно когда у тебя дети. Я стала думать, может, я слишком поспешила и сделала ошибку. Настроение от таких мыслей у меня упало ниже некуда, поэтому я пошла к своему терапевту, и он прописал мне антидепрессант прозак. Но от этого лекарства у меня начались жуткие побочные эффекты, так что я решила обратиться к вам.

Происходящее явно расстраивало Аниту, но её голос на протяжении всего повествования оставался ровным. Она не плакала и прекрасно осознавала, зачем пришла и чего хочет: «Я всего лишь хочу разложить всё по полочкам и понять, что происходит».

– Согласится ли Грег зайти ко мне? – спросил я. – Мне бы хотелось сперва поговорить с ним наедине. А затем сможем ли мы устроить ряд совместных встреч?

– Я дам ему ваш номер, он позвонит. – Анита поднялась с места и направилась к выходу.

Семейная терапия уходит корнями в довольно мрачные времена. Она возникла как часть нацистской программы по оздоровлению. Если бы к господству над миром пришёл Третий рейх, обществу понадобились бы большие, крепкие и расово чистые семьи. Но после войны семейная терапия эволюционировала в нечто совершенно иное. Сегодня существует несколько разновидностей такой терапии, но во всех них присутствуют общие составляющие – например, партнёры в паре учатся разговаривать друг с другом и овладевают навыками разрешения конфликтов. В отношениях несчастливых пар присутствует слишком мало похвалы и подбадривания, вместо них чрезмерно много упрёков и порицаний (большинство из которых ещё и высказывается гневным тоном); процветают шаблоны взаимно негативного поведения; секс случается всё реже, и совместное времяпрепровождение больше не радует.

Я заметил, что Анита любит использовать слова «всегда», «никогда» и похожие на них. Грег всегда поздно приходит домой и никогда не отвечает на сообщения. Такие категоричные высказывания редко отражают реальное положение вещей и зачастую свидетельствуют об определённом типе мышления и искажённом восприятии. Психоаналитик Карен Хорни, рождённая в Германии, стала первым психотерапевтом, заметившим связь между языком и психологической уязвимостью. Она обратила внимание на «тиранию долженствования» и отметила, насколько сильно бескомпромиссная внутренняя речь формирует в человеке стресс и чувство вины: я должен быть безупречным, я должна быть худой, я должен быть успешным. Поощряя пациентов изменить словарный запас, можно помочь им прийти к более плодотворной корреляции внутренней речи и окружающей действительности. Даже небольшие изменения в речи оборачиваются более взвешенными решениями и улучшенным настроением. Я сделал короткую рабочую заметку: чрезмерное обобщение.

На следующей неделе я встретился с Грегом – скромным и опрятно одетым мужчиной, закончившим Кембридж по математическому направлению. Я в общих чертах рассказал ему о жалобах Аниты и стал ждать, что он мне ответит. Губы Грега сложились в невесёлую улыбку.

– Значит, она вам не рассказала.

– Прошу прощения?

Он вздохнул и подался чуть вперёд.

– Я редко выхожу из дома, – начал он, – один-два раза в неделю. Когда же меня нет, я, как правило, пишу Аните, где я и когда вернусь. Раньше я порой забывал написать ей – что было, то было, – но больше уже не забуду. Анита устроила мне такой разнос. Я просто не могу понять, почему она чувствует себя такой неуверенной. Она ведь потрясающая, я даже и не мечтал о таком счастье. Понимаете, она ведь запросто могла стать моделью. – Он взглянул на меня, ожидая моего согласия, и я кивнул. – Но она ведёт себя так, будто у неё больше нет выбора.

По словам Грега, Анита позвала его жить к себе, потому что хотела держать под строгим надзором.

– Она считает, что я хочу уйти к другой женщине и что у меня кто-то есть на стороне. Но я не стал бы изменять, не такой я человек. К тому же я люблю Аниту.

– Вы говорили ей всё это?

– Конечно, постоянно повторяю, но толку никакого. Она всё равно думает, что я хожу налево. Она постоянно расспрашивает меня, где я был и с кем. Я словно на допросе. А если я вдруг допущу ошибку – если она найдёт какую-то нестыковку, – то она очень сильно огорчается. Она сразу уходит в себя и больше не разговаривает со мной. – Грег уронил голову на грудь, и взгляд его замер. – Постепенно она оттаивает, но мне приходится заверять её, клясться ей, что я говорю чистую правду. – Он стеснительно замялся и вытащил из свитера выбившуюся нитку. – Она требует, чтобы я показывал ей свою переписку и все расходы с кредитки.

– И вы показываете?

– Мне нечего скрывать. Но такие проверки никуда не годятся, верно? – Он откинулся на спинку дивана и погладил ровно подстриженную бороду. – Как-то вечером я пришёл домой и решил принять душ. Я стоял в кабинке, и вдруг в ванну зашла Анита – она сказала, что собирается закинуть грязное бельё в машинку, и забрала бельевую корзину. – В глазах Грега читались сомнение и озадаченность, он не знал, стоит ли ему продолжать рассказ. – Дело в том… Анита так и не начала стирку – она просто-напросто хотела осмотреть мою одежду.

– Откуда вы знаете?

– Может, я и ошибаюсь… но думаю, так всё и было.

– Она искала улики…

– Да она совсем помешалась.

Грег поёжился от собственных слов. Мысли сродни заклинаниям, мощь которых проявляется лишь в миг, когда они срываются с языка.

Прежде чем продолжить, я обязан был прояснить одну вещь.

– Грег, я хочу задать вам личный вопрос, ответ на него останется между нами.

– Хорошо, спрашивайте.

– Вы когда-нибудь изменяли?

– О Боже, нет! – Мой вопрос обидел его. – Я действительно хочу, чтобы у нас с Анитой всё сложилось. Я никогда и никому не изменял. Я не такой человек.

Анита выудила из сумочки резинку и ловко собрала волосы в хвост.

– Мы совершенно разные люди, – сказал она. – Мы видим всё под разными углами.

Я ответил уклончиво, заметив, что объективной точки зрения порой не найти и вообще довольно сложно понять, как всё происходит на самом деле.

– Итак, – продолжил я, – как же часто Грег отлучается из дома? Его постоянно не бывает, как вы предполагали, или всё же раз-два в неделю?

– Может, я и в самом деле преувеличила. Но суть-то была не в этом, а в том, что мы не проводим время вместе.

– Вы когда-нибудь просили его показать вам выписку по его кредитной карте?

– В последнее время не просила.

Она продолжала увиливать от ответов, а затем выпалила:

– Хорошо, наверно, я и в самом деле могу быть излишне властной, контролирующей и всё в этом духе. Ну и что? Если любишь кого-то, разве это не само собой разумеется?

Любовь и ревность сплетены неразрывно. Средневековый священник Андрей Капеллан составил тридцать одно правило куртуазной любви, и второе правило гласило: кто не ревнив, тот не может любить.

– Да, – согласился я. – Это в порядке вещей. Любовь и ревность идут рука об руку. Когда ты не влюблён, измена тебя не тревожит.

– Вот именно, – кивнула Анита с явным облегчением. – Если человек ревнует, сразу ясно, что ему не всё равно. – Затем она призналась: – На самом деле я очень много размышляю об измене. Время от времени в голову приходят такие мысли, что… даже в ночных кошмарах такое не приснится. Я представляю, как Грег выходит из дома, а потом едет встречаться с какой-то женщиной. Представляю, как они вместе находят какую-нибудь дешёвую гостиницу и снимают там номер на день.

– Как вы думаете, эта женщина – кто она?

– Не знаю. Просто женщина… любая женщина. Никак не могу выкинуть эту сцену из головы. – Анита содрогнулась. – Иногда мне даже представляется, что они вместе в постели. Просто ужас, мне даже дурно становится. Даже сейчас, когда рассказываю это всё вам, мне уже дурно.

Её грёзы наяву сопровождались настойчивой потребностью непременно узнать, где сейчас Грег и что он делает. Анита тут же звонила ему на работу, и если не заставала его там, то начинала думать, что её тревожные фантазии – это никакие не домыслы, а самая настоящая правда. В следующий раз, когда я затронул данную тему, Анита сказала:

– У меня очень хорошо развита интуиция. Может, именно её – это вот чувство – и называют женской интуицией? Я с первого взгляда могу понять, полажу ли я с человеком или нет. Очень полезное качество в моей работе. Не нужно тратить время на клиентов, которым никак и ничем не угодишь.

Возможно, Анита в самом деле хорошо считывала людей, но это вовсе не значило, что она обладала сверхспособностями. Равно как не значило, что её фантазии имели какое-то отношение к реальному положению дел. Неверные суждения неизбежно приводят к неверным выводам.

Однако я не могу доподлинно утверждать, что все фантазии Аниты в момент, когда она не могла найти Грега, были беспочвенны.

– Вы верите, что у Грега есть связь на стороне? – спросил я.

– Такое вполне может быть, – откликнулась она.

– Я задал вам другой вопрос.

Она закинула ногу на ногу и засмотрелась на высокий каблук своего сапога. Вытянула руку и коснулась его, почти что ласково.

– Иногда верю, а иногда нет.

Ревнивые герои встречаются во всех литературных традициях. Еврипидова Медея отравляет соперницу и убивает собственных детей, шекспировский Отелло душит Дездемону, а Позднышев в повести Толстого закалывает жену кинжалом. Все эти зарисовки отражают мрачную действительность. Точные подсчёты сильно разнятся в зависимости от времени и места, но если говорить в общих чертах, то на убийства супругов и любовников – бывших и нынешних – приходится одна десятая всех убийств в мире. Причиной убийств служат как уже доказанная измена, так и подозрения в неверности. Мужчины чаще убивают женщин, но и женщины убивают мужчин – хотя убитых мужчин намного меньше. Треть женщин по всему миру была убита собственными мужьями или любовниками. По статистике, женщина находится в куда большей безопасности, если спит со случайно встреченным мужчиной, а не с кем-то хорошо знакомым. Несмотря на то, что у ревности большой спектр оттенков, даже самая лёгкая её форма может обернуться непоправимой бедой.

Если перебрать термины XX века, то Аните можно поставить следующие диагнозы: синдром Отелло, синдром эротической ревности, болезненная ревность, психотическая ревность, навязчивая ревность и бредовая ревность. Сегодня все эти названия объединены общим термином – бредовое расстройство ревнивого типа, – который ставит патологическую ревность в один ряд с синдромом Клерамбо (он так и называется: бредовое расстройство эротоманического типа).

Если отличительной чертой синдрома Клерамбо является стойкая уверенность в ответных чувствах, то отличительная черта бредового расстройства ревнивого типа – стойкая уверенность в измене. В обоих случаях назначается одно и то же лекарство, влияющее на общие нейрохимические тракты. Патологическая ревность схожа с синдромом Клерамбо ещё одной чертой – повреждениями в правой части мозга. Также при обоих состояниях наблюдаются схожие поведенческие проявления: пациенты того и другого типов начинают преследовать жертву, пусть и по совершенно разным причинам. Люди, страдающие от синдрома Клерамбо, неустанно следуют за возлюбленными, потому что не могут вынести разлуки, в то время как люди, страдающие патологической ревностью, неустанно занимаются слежкой и поиском свидетельств измены. У тех и других сильно развита интуиция, а лечение чаще всего даёт скудные результаты.

Я как-то сказал Аните, что некоторым моим пациентам легче справляться с ревнивыми мыслями, когда они принимают лекарства. Она тут же отвергла идею, потому что после приёма прозака у неё начались страшные побочные эффекты; однако имелась и другая причина. «Когда я была на таблетках, мои чувства поблёкли, я будто стала вся мёртвая внутри. И уж не знаю, показалось мне или нет, но из-за лекарства у меня притупились мои профессиональные навыки: я окидывала взглядом комнату, но в голову не приходили никакие идеи… знаете, как обычно – цвета, расстановка, фактура, материалы… А ведь, как правило, у меня целая куча разных задумок». Я не раз слышал подобные жалобы от других пациентов, чья работа включала в себя элемент творчества. Есть научная точка зрения, что упадок настроения, а особенно его резкие скачки туда и обратно, питают творческую деятельность. У писателей, например, перепады настроения случаются в разы чаще, чем у непишущих людей тех же лет, того же пола и уровня образования. Вполне вероятно, что скачки настроения образуют идеальный, плодотворный цикл, бегущий от задумчивой меланхолии к всплескам кипучей деятельности и обратно. Искусственные стабилизаторы настроения, лекарства, затормаживают этот цикл.

За всю жизнь у Аниты было относительно мало сексуальных партнёров. Она, по её собственным словам, была «очень привередливой». Каждый раз, когда она сближалась с возлюбленным, она чувствовала себя очень уязвимой. Я заметил, что, когда Анита описывала свои переживания, её голос становился тихим и неуверенным и в конце предложения опускался до шёпота, словно ей не хватало дыхания. Так бывает, когда люди испытывают страх или тревогу. Когда Анита говорила таким голосом, то становилась похожа на маленькую девочку.

Мысль о том, что внутри каждого человека живёт субличность – частичка того, кем он был когда-то, – уходит корнями в аналитическую психологию Карла Густава Юнга. В 1934 году он писал: «Внутри каждого взрослого укрывается ребёнок – вечное дитя, которое постоянно растёт, но никогда не может вырасти, оно просит непрерывной заботы, знаний и внимания». Впоследствии, на протяжении шестидесятых и семидесятых годов, эту установку Юнга заимствовали и перерабатывали многие практикующие врачи, и с тех пор эта идея восторженно поддерживается популярными психологами, которые призывают любить своего «внутреннего ребёнка». Как и следовало ожидать, излишний сентиментализм и слишком частое использование, к месту и не к месту, обесценили концепт Юнга; тем не менее его взгляд до сих пор хорошо демонстрирует, как работает человеческий разум. Все эмоции и ситуации, которые могут напомнить нам о глубоких переживаниях наших ранних годов жизни, пробуждают в нас давно забытые воспоминания, и мы снова проваливаемся в детство.

Мне показалось, я услышал голос внутреннего ребёнка Аниты – маленькую девочку, которая пряталась за шторой и подглядывала за происходящим через крохотную щёлочку. Я мог бы попытаться подбодрить её, уговорить выйти из своего убежища, но удержался: она могла испугаться, убежать и уже больше никогда не выглянуть.

Очень многое можно рассказать об отношениях в паре, лишь взглянув на то, как сидят партнёры. Нередко мне доводилось видеть, как пара, зайдя в приёмную, усаживалась по разные стороны дивана. Казалось, что каждый партнёр окружён отталкивающим силовым барьером. Порой они сидели, слегка отклонившись друг от друга или же вполоборота, почти спиной друг к другу. Иногда я просил их сесть поближе, и они выполняли просьбу, но к концу сеанса, как правило, снова сидели врозь. Все эти пары приходили с намерением спасти отношения, давшие трещину, но язык их тела был красноречивей любых слов.

Анита и Грег сидели рядышком и наслаждались близостью. Порой они касались друг друга.

Роль психотерапевта во время семейной терапии напоминает роль рефери или арбитра. Удивительно, как сложно парам прийти к согласию даже относительно простейших вещей – например, кто, что и когда сказал. Одно и то же событие запоминается совершенно по-разному. Партнёры делают выводы на основе скудной неубедительной информации, и выводы эти зачастую совершенно неверные; каждый из партнёров ведёт себя так, будто умеет читать чужие мысли, и в итоге приходит к ошибочным умозаключениям, которые затем преподносятся как неоспоримые факты. Иногда во время терапии случаются срывы. Партнёры начинают нервничать, раздражаться и перебивать друг друга. Очень неблагополучные пары прибегают к оскорблениям. Очень часто мне приходилось повышать голос и заставлять их прекратить ругань.

Беседа Аниты и Грега больше походила не на обсуждение, а на грызню.

– Уж и не знаю, что я могу ещё сделать, – говорил Грег. – Я рассказываю тебе, где я. Рассказываю, с кем я.

– В самом деле? – откликнулась Анита.

– Да.

– А вот и нет. В четверг ты пришёл домой очень поздно. И не написал мне.

– О Боже, Анита, сколько можно. Тогда случились непредвиденные обстоятельства. – Грег бросил на меня взгляд и раздражённо махнул рукой. – На работе был аврал. Мне пришлось уехать на срочное совещание. У меня не было времени.

– А что, написать сообщение – это очень долгий процесс? – перебила его Анита.

– Я попросту не мог, – ответил Грег.

– Ты обещал.

– Анита, – произнёс я, подняв руку, чтобы привлечь её внимание. – Что именно обещал вам Грег?

– Что он будет присылать сообщения, всегда.

– Всё верно, – согласился Грег. – Я в самом деле обещал. Но, похоже, ты, Анита, не учитываешь, что иногда, даже при самом огромном желании…

Его оправдание перетекло во вздох, после которого он больше не произнёс ни слова – у Грега пропало всякое желание заканчивать мысль.

Я снова обратился к Аните:

– Вы сомневаетесь, что на работе был аврал?

– Она знает, что случилось, – сказал Грег. – Я показал ей переписку – и вам покажу, если надо. Возникла серьёзная проблема, и нужно было незамедлительно с ней разобраться.

– Анита? – осторожно спросил я, чтобы подтолкнуть беседу.

– Набрать сообщение – дело на пару секунд.

– Люди могут о многом забыть, когда сильно взволнованы…

– То, что действительно важно, не забывается.

– Вы так понимаете промах Грега? Что вы не важны для него?

– Такое у меня складывается ощущение.

– И, наверно, очень горькое. Но прошу вас подумать ещё раз и дать взвешенный ответ. Вы в самом деле полагаете, что раз Грег не написал вам в данном конкретном случае, то вы не важны для него?

Я хотел, чтобы она остановилась на секунду и задумалась – увидела, что какие-то её мысли, возможно, приходят автоматически; когнитивные психотерапевты иногда называют такие мысли плодом бездумного мышления. Однако я задал вопрос слишком категорично, сделав неверные смысловые акценты, из-за чего Анита почувствовала себя как на допросе. К тому же чуть раньше я охарактеризовал оплошность Грега, забывшего отправить сообщение, как промах, нечто случайное, из-за чего она могла решить, что я принял его сторону и не считаю его проступок серьёзным. Психотерапевты, как писатели, должны подбирать слова с умом и очень осторожно.

Анита напряглась, щёки ее вспыхнули алым цветом:

– Послушайте, Грег мне всегда говорит, что на него можно положиться. Что ему можно доверять. Но в итоге я не могу ему доверить даже отправку сообщения.

Пары часто спорят о вещах, которые любому другому человеку показались бы совершенно незначительными; они могут часами ходить по замкнутому кругу, так ничего и не решив и ни до чего не договорившись. Они как средневековые теологи, которые нескончаемо спорят о том, сколько чертей могут танцевать на булавочной головке. Но когда пары начинают воевать из-за, казалось бы, пустяковых вещей, стоит вслушаться в подтекст. Важен не сам аргумент, а то, что скрывается за этим аргументом.

Грег тоже начал раздражаться.

– Просто нелепость какая-то, – ворчал он. – Анита, ты переворачиваешь всё с ног на голову. Я задержался на работе. На сколько? Всего на час?

– На час и десять минут.

– Хорошо, отлично. – Грег возвёл глаза к потолку. – На час и десять минут.

Я добавил к своим записям ещё одно слово: «перфекционизм». И подчеркнул его.

Почему люди ревнуют? Если мы любим кого-то, то хотим, чтобы он был свободен и счастлив. Истинная любовь не ведает границ; она освобождает душу – уносит нас за пределы всех устоев. Выдающийся ливанский поэт и философ Халиль Джебран писал: «Любовь – единственная свобода в этом мире, ибо она поднимает душу к вершинам, не доступным ни для людских законов и обычаев, ни для законов и велений природы». Очень ободряющие слова, но Лукреций намного ближе к истине, когда говорит, что у богини любви крепкие путы и она так просто не отпустит. Мы всего-навсего свободны быть самими собой, да не особо-то и свободны, если подумать.

Разные общины, стремившиеся создать Утопию, провозглашали своим основополагающим принципом свободную любовь, однако со временем все эти общины либо измельчали, либо развалились, потому что почти все их члены в итоге выбрали моногамию. Там, где разрешена полигамия, лишь 5–10 % мужчин решают завести несколько жён. Интернет открыл безграничные возможности для молодых пар, которые жаждут испробовать полиаморный стиль жизни, однако многие пары признаются, что именно ревность заставила их отказаться от подобного рода отношений. На долю всего населения приходится совсем немного пар, которым удаётся жить в открытых отношениях и так воспитывать детей. Сколько бы ни пытались социологи и политические идеологи изменить структуру общества, семейная ячейка всегда возвращалась. Наша потребность в обретении единственных отношений только для двоих, а также их ревностная защита впаяны намертво в наше сознание.

Во времена наших дальних предков рождение и благополучное развитие потомства являлось важнейшим событием, оно требовало от родителей вложения ресурсов и сил, которые впоследствии сторицей окупались: гены рода сохранялись и передавались дальше. Для матерей самой большой угрозой была потеря семейных ресурсов – а такое, скорее всего, могло произойти, если её избранник возьмёт себе ещё одну женщину. Для отцов же цена измены была ещё выше: могло оказаться так, что они отдают все свои ресурсы на взращивание генов другого мужчины. Ревность – это своего рода охранная сигнализация, которая активирует превентивные меры; она похожа на радар, отслеживающий соперников и соперниц. Из-за того, что цена измены для мужчин значительно выше, мужская сексуальная ревность намного сильнее женской; поэтому и наблюдается такой сильный перекос в статистике убийств, совершённых супругами.

Охранная сигнализация Аниты была включена постоянно.

– Когда мы с Грегом жили порознь, я всегда приходила к нему чуть пораньше, чтобы успеть всё проверить.

– Вы обыскивали его дом?

– Нет… – Она выдержала мой взгляд, ожидавший продолжения. Затем коснулась груди, как если бы у неё вдруг участилось сердцебиение, и наморщила лоб. – Я обыскивала его кровать.

– Что вы искали?

– Ну… волосы, пятна.

– Следы…

– Да.

– Вам удалось найти что-нибудь?

– На его постели всегда были волосы. Я брала их и рассматривала под лампой…

– Волосы были чужие – именно такие, какие вы искали?

– Я никогда не была уверена до конца.

– Что ещё вы делали?

– Нюхала подушку, пахнет ли духами.

Анита искала женщину, которой не было. Не важно, сколько раз Грег заверял её в своей верности, – Анита с педантичностью судмедэксперта продолжала выискивать улики, оставленные воображаемой соперницей.

В приступах чрезмерной ревности человек будет неустанно задавать вопросы, следить за партнёром и перепроверять все его вещи, даже если тот уже признался, что и в самом деле изменял. Такое поведение свидетельствует о наличии у ревнивца неврологического переключателя, который заело. При таком положении дел ревность превращается в обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР) – состояние, при котором навязчивые мысли порождают тревогу и дискомфорт, вследствие чего одержимый ревностью человек пытается успокоить себя исполнением определённых ритуалов. Ритуалов неконтролируемых и вызванных острой нуждой, которой сложно противостоять.

ОКР успешно лечится методом экспозиции и предупреждения реакции. Пациента просят терпеть и не поддаваться острой потребности исполнить ритуальные действия, тем самым заставляя спокойней переносить дискомфортные ситуации, пробуждающие тревогу. Исследования показали, что такая форма «поведенческой терапии» снижает активность определённых отделов мозга, таких как хвостатое ядро и таламус. При волевом усилии пациента активность этих перевозбуждённых отделов идентична той, которая происходит во время приёма медикаментов. Любопытно, что биологические отклонения, за которые отвечает психиатрия, можно исправить постоянным вмешательством силы воли.

У большей части ОКР-пациентов, проходивших лечение методом экспозиции и предупреждения реакции, значительно снижалось количество навязчивых мыслей, они чувствовали себя спокойней, и потребность исполнять ритуалы притуплялась.

Я попросил Аниту держать себя в руках и не поддаваться соблазну устроить очередную проверку. Какое-то время у неё получалось, но прилагать усилия постоянно она попросту не могла. В её голове всплывала не дающая покоя картина: Грег с другой женщиной, – и следом обрушивалась лавина жутких подозрений, которая накрывала её с головой и бросала в жерло дикой ревности; непреодолимая потребность в ритуалах брала верх и возвращала Аниту к бесконечным расспросам и детективным расследованиям.

Почти все направления психотерапии сходятся в том, что стрессы, пережитые в детстве, оставляют отпечаток на психическом здоровье и имеют далеко идущие последствия. Некоторые взгляды психологов идут ещё дальше, утверждая, что сильное воздействие на психику оказывают даже пренатальные переживания. Совершенно очевидно, что плод в материнской утробе всё чувствует и на всё реагирует, порой даже по-взрослому. УЗИ показывает, что на двадцать седьмой неделе мальчики в материнской утробе, когда сосут палец, испытывают эрекцию.

Я стал расспрашивать Аниту о её детстве.

– Моя мама – художница, – начала она без тени гордости. – Рисует большие абстрактные картины… Она всегда горячо любила своё дело, хотя картины продавались не ахти как – на жизнь таким образом не заработаешь. На нас с братом времени у неё не хватало – она вела жизнь богемной дамы, да и до сих пор ведёт. Мужчин она меняла как перчатки. Я хоть и была малышкой, но уже тогда понимала, что происходит что-то нехорошее, неправильное. А ещё мама брала нас с братом в сообщники. – Глаза Аниты расширились, и она проговорила потусторонним голосом, словно медиум, связавшийся с подвыпившим духом: – Отцу ничего не рассказывайте.

– Вы хранили её тайну? – спросил я.

– Да, – отозвалась Анита. – Конечно. Но папа всё равно узнал. Наверно, мама сама ему рассказала. Она любила в пылу перепалки бросить что-нибудь такое, эффектное, чтобы создать драму. Она обожала драмы. Родители всегда ругались, расходились, потом снова сходились. Мы с братом привыкли быть всегда наготове, всегда на чемоданах, чтобы чуть что – сразу к бабушке с дедушкой, пока родители разбираются со своими отношениями. – Глаза Аниты подёрнулись пеленой воспоминаний. Я почувствовал интересную двойственность: едва уловимое ощущение, что передо мной одновременно сидели и взрослая Анита, и Анита-девочка – словно квантовая суперпозиция, заигрывающая с двумя возможными реалиями. – В конце концов мама остепенилась, и в доме перестали появляться посторонние мужчины. Хотя, может, она просто стала слишком стара для таких афер. Сейчас у мамы с папой вроде всё хорошо. Но в те времена… тогда всё шло наперекосяк.

Где-то в глубине здания зазвонил телефон.

– Что вы чувствуете по отношению к матери?

Звонок оборвался.

– Сложно сказать. С одной стороны, она моя мама. Но в то же время я понимаю, что она была бестолковым родителем. Материнство её попросту не интересовало. Думаю, присмотр за детьми, игры с ними и всё прочее виделись ей смертной скукой.

Дональд Винникотт, светоч британского послевоенного психоанализа, утверждал, что детско-материнские отношения формируют базовую защиту от будущих психических заболеваний. Он уверял, что вся цивилизация стала возможной исключительно благодаря самоотверженности самых обычных матерей. В основе винникоттовской теории эмоционального развития лежит термин «поддержка», который относится не только к физическому держанию на руках, но и к любому аспекту материальной заботы: кормлению, купанию, проявлению внимания, ласкам и утешению. Благодаря поддерживающей среде младенец чувствует себя в безопасности, и благодаря ей происходит переход от зависимости к независимости. К тому же поддержка – это самый первый опыт общения с миром, и она закладывает базис для всей последующей социальной активности.

Психотерапия – своего рода такая вот поддержка, безопасное место для исследований и развития. Взаимоотношения психотерапевта и пациента, если всё складывается удачно, схожи со здоровыми отношениями родителя и ребёнка. Они как уютный дом, где можно отложить в сторону оружие и переосмыслить свой путь.

Через семь недель Анита привыкла к психотерапии и окружающей обстановке. Ей стало легче раскрываться, и я решил, что она сможет совладать с более существенным вопросами. Я хотел прощупать её ревность и понять, насколько она глубока. Самый полезный метод в данном случае – метод, который когнитивные терапевты называют «стрелкой вниз». Если изобразить его в виде рисунка, то получится вертикальная линия, состоящая из направленных вниз стрелок, разделённых вопросами; все вопросы немного отличаются друг от друга формулировкой, но по сути они об одном.

– Анита, вы когда-нибудь думали о том, как бы вы среагировали, если бы Грег и в самом деле изменял вам?

– Я была бы опустошена, раздавлена. Но вы ведь не думаете, что он изменяет? Он ведь вам ничего такого не сказал, ведь правда?

– Нет, ничего такого он не говорил, – успокоил я. – Я просто хотел узнать, что бы для вас значило это событие, окажись оно правдой.

– Что бы значило? – На секунду Анита показалась сбитой с толку, а потом сказала: – Значило бы, что он всё это время врал мне.

Она поёжилась и посмотрела на меня с подозрением – я просил её проговорить вслух очевидные вещи.

– И что бы это значило для вас? – продолжил я.

– Что ему нельзя доверять.

– А если ему и в самом деле нельзя доверять, что тогда?

– Боже! Если нельзя доверять тому, кто рядом с тобой, возлюбленному, то тогда кому вообще можно верить?

– Хорошо. Предположим, вы не можете доверять Грегу – или любому другому человеку, который встретится вам в будущем. Что это значит?

– Значит, что никакой близости не существует.

– А если так и есть, то?..

– То, значит, я одинока. – Последние слова она проронила слабым дрожащим голосом.

Анита выглядела напуганной. Наконец-то из-за шторы вышел её внутренний ребёнок: маленькая девочка, которая жадно искала любви своей эгоистичной матери – матери, изменявшей не только мужу, но и собственным детям. Маленькая Анита искала любви, но находила лишь пренебрежение и отвержение.

Эволюция позаботилась о том, чтобы дети были крепко связаны с родителями, потому что, если заглянуть в мир дикой природы, брошенное дитя – это мёртвое дитя. Соперница Аниты – женщина, которой не было, – не просто сексуальная искусительница. Она – олицетворение самой смерти. Предательство страшило Аниту, потому что оно переносило её внутреннего ребёнка, маленькую Аниту, в дикий мир далёких предков, полный жутких теней и рыщущих во тьме хищников.

Грег сидел чуть поодаль от Аниты.

– Нет нужды расспрашивать меня о моём прошлом, – говорил он. – С ним покончено, его нет. Прошлое – в прошлом.

– Почему ты всегда так упорно обходишь эту тему? – ответила Анита.

– Как ты вообще можешь говорить, что я что-то обхожу? Нет, серьёзно…

– Вот я тебе рассказала о себе всё. – Ударение на «я» превратило фразу Аниты в обвинение.

– Знаю, рассказала. Но нужды в этом не было. К чему мне знать, сколько мужчин у тебя было до меня?

– Откровенность… честность? Всё дело в них, они важны.

– Да брось… все эти разговоры уж точно не про откровенность и честность.

– О чём же они тогда?

– Когда ты расспрашиваешь меня о прошлом… я чувствую, будто мной манипулируют.

Атмосфера вмиг накалилась. Грег посмотрел на меня в поисках поддержки, но я попросту повертел пальцем в воздухе, давая знак продолжать.

– Твои вопросы – уловка, – добавил он.

В ответ Анита вскрикнула режущим ухо: «Что?»

– Уловка, – повторил Грег. – Ты говоришь: будем более открыты друг другу, – но дело тут вовсе не в открытости. А в том, чтобы получить больше информации, которую можно сравнить, сопоставить, а потом с её помощью поставить мне подножку. И суть в том, что ты будешь постоянно ставить мне подножки, заставляя меня упасть, потому что я не могу запомнить всё на свете с точностью до мельчайших подробностей. Всегда найдётся какая-нибудь нестыковка. Что вовсе не означает, будто я лгу или пытаюсь обвести тебя вокруг пальца. Это всего лишь означает, что я не могу вспомнить, потому что моё прошлое – мои прежние отношения – они для меня больше ничего не значат. Значишь только ты!

Уголки губ Аниты чуть опустились.

– Что вы думаете? – спросил я у неё.

– Разве я о многом прошу? – Вопрос Аниты был обращён к потолку. – Ладно, похоже, у меня в самом деле проблема. – Она повернулась к Грегу. – Но, может, если бы ты старался усердней…

– Я? – Грег ударил себя в грудь, и пронеслось глухое эхо. – Я, усердней? Да я не уверен, что такое вообще возможно. К тому же, что бы я ни сделал, этого всегда будет недостаточно. Что бы я ни говорил – что бы я ни делал, – тебе всегда будет мало.

Нет ничего плохого в том, чтобы быть перфекционистом, однако если внутренняя планка слишком высока, то данная похвальная черта может значительно подпортить весь механизм отношений. Она наблюдается при некоторых психических расстройствах, в особенности при нервно-психической анорексии, ОКР и депрессии. Мнения относительно природы перфекционизма расходятся. На одном конце спектра – взгляды психоаналитиков, которые истолковывают перфекционизм как защиту от резкой родительской критики; на другом – когнитивисты, которые представляют то же явление как набор немотивированных предписаний, которые возникают в мозгу (например, бессознательное желание выстраивать вещи в ряд).

Мать Аниты не только относилась к детям с пренебрежением, но и была очень критичной. На предыдущем сеансе Анита рассказала: «Мама всегда выискивала недостатки. Я тоже могла бы стать художницей, как она, если бы не её замечания. Она всегда находила только минусы».

Я склонялся к мнению, что перфекционизм Аниты – это скорее защитная реакция, нежели свойство её нервной системы, хотя оба подхода ни в коем случае не исключают друг друга. Порой одна и та же черта может иметь несколько истоков и являться результатом нескольких причин.

Анита продолжала бы обсуждать прошлое Грега и задавать бесконечные вопросы, потому что ждала идеальных ответов, которых он ей попросту не мог дать. Как программист Грег понял, что Анита попала в «цикл проверки», в котором не было прописано условие выхода.

Анита выглядела подавленной.

У Грега нашлось что добавить.

– Даже когда я просто сижу на месте и молчу, ты считаешь, будто что-то идёт не так. – Он снова повернулся ко мне. – Когда дома я иногда задумаюсь о чём-нибудь незначительном, отвлекусь, Анита тут же волнуется и спрашивает: «В чём дело? Почему мы не разговариваем?»

Он взял Аниту за руку и погладил по тыльной стороне её ладони. Анита подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Я очень хочу, чтобы мы были счастливы, – сказал он. – Но то, что ты делаешь, душит наши отношения.

Основным истоком, питавшим ревность Аниты, был её детский страх остаться брошенной; страх, заложенный эволюцией и многократно увеличенный пережитым слишком рано чувством покинутости. По сути, именно страх быть брошенной сделал Аниту уязвимой для психиатрических заболеваний. Но что это значит – быть психологически уязвимым? Легко представить физические слабости: они могут быть связаны, например, с недостатком витаминов в организме или хрупкостью костей. Но как представить слабость психологическую? Как выглядят причины психологической уязвимости?

Когнитивные психологи, описывая систему убеждений и верований, которая влияет на то, как мы видим, понимаем и реагируем на окружающий мир, прибегают к термину «схема». Схемы формируются опытом, который переживает человек.

Порой идею схемы уловить довольно сложно, потому что она условна и её нельзя увидеть глазами; однако дисфункциональную схему можно описать метафорически – как линзу, через которую проходит свет жизненного опыта и преломляется из-за царапин или трещин на стекле. Искажённое изображение, которое получается в итоге, отражает совершенно иную, нереальную картину мира и вызывает сильные переживания. Если искажения обрисовывают мир, к примеру, как место, полное опасностей и чудовищ, то человек будет испытывать иррациональный страх.

Американский психиатр Аарон Т. Бек, разработавший когнитивную терапию, полагал, что дисфункциональные схемы хранят накопленные знания как минимум двумя способами: в виде условных суждений, или допущений, к примеру, «Если меня не любят, я не могу быть счастлив»; и в виде безусловных утверждений, таких как «Меня нельзя любить». Второй вид высказываний представляет собой «базовое убеждение». Базовые убеждения намного мощнее допущений и лежат в самой глубине души.

Основную часть важнейшего жизненного опыта человек усваивает ещё до освоения речи, поэтому некоторые схемы либо невербальны, либо содержат в себе невербальные элементы. Пока не освоена речь, обучение и запоминание происходит на уровне тела. Когда наши тела «вспоминают», мы испытываем физические симптомы, например учащённое сердцебиение, сбивчивое дыхание или мурашки по коже. Возможно, именно поэтому появилось устойчивое выражение «нутром чую». Похоже, едва уловимое восприятие происходит не в мозгу, а в других частях тела.

Схемы хранятся в бессознательной части разума и именно оттуда влияют на ви́дение человека. Как только активируется предречевая схема, человек погружается в мощные необузданные эмоции младенческого возраста. Такой спусковой механизм, как ревность, может активировать схему брошенности, и уязвимую личность накроет волной жуткого непереносимого одиночества. Весь процесс происходит автоматически и почти что бессознательно. Основная задача психотерапии – рассказать уязвимому человеку о его схемах и переделать их путём корректирования дисфункциональных утверждений и пагубных базовых убеждений. Отношения психотерапевта и пациента – в которых терапевт становится своего рода суррогатным родителем – могут дать мощный толчок для изменений на доречевом уровне; однако, чтобы добиться таких фундаментальных подвижек, дуэту терапевта и пациента нужно проделать долгую работу.

Схема брошенности чаще всего активируется в близких отношениях; нейтральные замечания или поступки партнёра интерпретируются в негативном ключе, после чего следует чрезмерная или неадекватная реакция. Состояние паники и сильного возбуждения затем сменяется состоянием отстранённости и ухода, которое вдобавок может служить наказанием ничего не понимающего партнёра.

Когнитивная терапия, сосредоточенная на схеме, – прекрасный пример общего языка, на котором говорят терапевты разных школ. Несмотря на то что у когнитивных терапевтов и психоаналитиков совершенно разные подходы, главная цель тех и других – уменьшить силу влияния, исходящую из бессознательного, и увеличить осведомлённость сознания об истоках саморазрушительного поведения. Тогда пациент сможет оценивать ситуацию более критически и, следовательно, делать более разумные и адекватные умозаключения.

Я был настроен очень оптимистично. Терапия ревности может вызывать некоторые сложности, но у нас всё шло хорошо, мы достигли неплохого прогресса. Грег и Анита разговаривали друг с другом, и оба решительно хотели сохранить и улучшить отношения. Я разработал план терапии и изложил его в виде диаграммы, на которой изобразил причины Анитиной ревности по мере их удалённости, провёл от них стрелки к её базовым убеждениям, допущениям и мыслям, обвёл кругами объяснения того, как можно сладить с определённым поведением, и начертил маленькие квадратики с переменными факторами. Случай Аниты представлял собой классический пример, рассмотренный в различных психологических моделях и теориях. Всё указывало на то, что терапия увенчается успехом.

Но на следующий день Грег с Анитой расстались.

Первым ко мне пришёл Грег. На лбу, прямо над левой бровью у него был прилеплен пластырь.

– Вечером в пятницу мы встречались с друзьями в теннисном клубе. Анита чувствовала себя как рыба в воде, расслабленно, мы наслаждались общением. Валяли дурака, шутили, смеялись. Анита очень общительная и умеет найти подход к людям. Хотя вы бы, наверно, даже не догадались, что она такая. Вы ведь видели её только здесь – когда она рассказывала о своих проблемах. Но когда она в другой обстановке… – Грег бросил взгляд за окно, – …с ней легко и весело. Была там, на вечеринке, ещё одна женщина: стояла у барной стойки. Она показалась мне знакомой, а когда повернулась, то я узнал её – это была Кейт, моя бывшая подружка. Мы встречались лет пять назад, но недолго – ничего серьёзного, лёгкое увлечение. Я отвернулся, надеясь, что она просто пройдёт мимо и не заметит меня, но Ричард, один из моих приятелей, окликнул её и позвал присоединиться к нам – она работала в той же туристической компании, что и он. Я понятия не имел, как мне вести себя в подобной ситуации. Кейт держалась дружелюбно, и было очевидно, что мы знаем друг друга, но никто не спрашивал, откуда мы знаем друг друга. Думаю, Кейт почувствовала некоторую неловкость, потому что мы с ней поболтали совсем чуть-чуть. Бо́льшую часть времени она говорила с Ричардом и его женой. Слава богу, Кейт ушла, как только допила бокал. Анита почти ничего не говорила с тех пор, как к нам подошла Кейт, и весь оставшийся вечер тоже молчала. Я чувствовал неладное, да и, наверно, перебрал с выпивкой. – Грег посмотрел на меня виноватым взглядом, как бы прося о снисхождении. Я, словно священник, дарующий милость, чуть приподнял руку и понимающе кивнул, и тогда Грег продолжил: – У меня выдалась тяжёлая неделя, и мне хотелось спокойных выходных с Анитой и мальчиками. Мне не хотелось ни о чём спорить. Пока мы ехали в машине, обстановка прилично накалилась. Анита спросила: «Откуда ты знаешь Кейт?» Я рассказал ей, что Кейт – моя бывшая, и тогда Анита говорит: «И когда же ты собирался мне о ней рассказать?» Я не был готов к такому вопросу, потому что мне вообще-то хотелось уже забыть о Кейт, мирно доехать до дома и заняться любовью – как обычная пара. Но всё же я объяснил, что с Кейт мы провстречались недолго и я не видел её уже несколько лет. На что Анита сказала: «Что? Ты не видел её до сегодняшнего вечера?» А я ей: «Да, не видел». Но Анита уже начала что-то подозревать и накручивать, я видел, как она становится всё печальней. – Грег посмотрел на диван, на пустое место рядом с собой, как если бы только что заметил, что Аниты нет рядом. – Мы приехали домой, отпустили няню, – продолжил он. – И, когда сидели на кухне, Анита начала задавать вопросы – они вылетали пулемётной очередью, один за другим. Конца им не было. А потом она вдруг сказала совсем нелепицу, вроде: «До сих пор считаешь её симпатичной?» И я сказал: «Да, я до сих пор считаю Кейт симпатичной». Я собирался добавить «Но я её не люблю», как Анита запустила в меня тарелкой. Она промахнулась, попала в стену, но осколок отлетел и задел меня здесь. – Грег указал на пластырь. – И тогда я подумал: «Я так больше не могу. Не нужно мне всё это. Так жить невозможно».

– А что Анита?

– Она начала плакать, проснулся Брэд, и она ушла наверх укладывать его. Когда она вернулась, я сказал, что мне лучше съехать – так будет лучше для всех.

– Как отреагировала Анита?

– Просто ушла в себя. Стала… не знаю, безразличной… будто заледенела. – Грег вытер слезу.

– Ничего страшного… – сказал я и поставил коробку с платочками на диван.

Он смотрел на них несколько секунд, а затем вытащил одну штуку.

– Анита – прекрасная женщина. То есть, понимаете, она потрясающая. – Он высморкался, скомкал платок и убрал в карман. – Но какие бы чудесные чувства нас ни связывали, теперь всё похоронено под кучей дерьма: слишком уж много всего навалилось. Надеюсь, мальчишки не очень будут переживать. Они классные парни, я буду по ним скучать. Но если мы с Анитой будем продолжать жить вместе и она будет срываться, как тогда, в пятницу, ничего хорошего из этого не выйдет. Брэд и Бо не должны видеть свою мать в таком состоянии, просто не должны.

Мы обсуждали разные варианты: временно разъехаться, перейти к более интенсивной терапии. Но Грег оставался твёрд в своём решении. Отношениям пришёл конец.

– Может, вы ещё передумаете, – предположил я.

– Нет, – уверенно ответил он. – Я хочу вернуться к своей прежней жизни.

Анита пришла на следующий день. Она вошла в приёмную бойким, деловым шагом – словно на бизнес-встречу. Волосы зачёсаны назад и убраны ободком, макияжа на лице в два раза больше обычного. Хоть Анита и накрасилась очень умело, макияж смотрелся ненатурально – лицо выглядело неживым, кукольным. Она села на диван, закинула нога на ногу и стала рассказывать свою версию событий.

– Я насторожилась сразу, как только увидела её. Я заметила, что между ними что-то происходит… между ними явно что-то было. Я чётко это видела.

Грег отвечал на вопросы Аниты уклончиво – он попросту не хотел отвечать на них, и да, она сорвалась, но он вёл себя совершенно непростительно.

– Если бы я не начала расспрашивать об этой Кейт, он сам даже словом бы о ней не обмолвился.

На вечеринке Анита чувствовала себя униженной. Её заставили сидеть с Кейт за одним столом и «наблюдать, как та стреляет в него глазками и как накручивает на пальчик волосы». Анита бесподобно подметила поведение манипулирующей женщины, которая старается привлечь внимание мужчины и выглядеть при этом совершенно невинно.

– Как он мог со мной так поступить?

Всё ещё оставалась слабая надежда, что Грег передумает рвать отношения, поэтому я решил, что разумней не затрагивать данную тему – по крайней мере пока всё не прояснится до конца. Но Анита спросила в лоб:

– Он ведь к вам вчера приходил, верно?

Я почувствовал, что встаю на скользкий путь.

– Да. Приходил.

Она с вызовом вскинула голову и сказала:

– Мы расстаёмся.

– Понятно.

А потом уже тихим голосом, словно от нехватки дыхания, Анита добавила:

– Он бросает меня.

Сперва не было ни звука, но постепенно послышались всхлипы, а затем Анита разразилась криком жгучей боли, которая заставила её согнуться пополам, как если бы её физически ударили в живот. Слёзы струились по лицу, оставляя за собой чёрные полосы туши. Небрежно, по-детски, она смахнула сопли тыльной стороной ладони. Я пытался завладеть её вниманием, но Анита ушла глубоко в доречевое состояние, где ужасы неописуемы, где между миром хаоса и разумным «я» не пролегает моста из слов, где язык не способен дать имя отчаянию и тем защитить от него.

Как-то в институте, когда я был студентом, я обсуждал с одним из преподавателей своё решение стать клиническим психологом. «А, – сказал мне преподаватель, – так вам нравятся страдания?» Его провокация была неспроста. «Жизнь в пучине горестей…» Он хотел заставить меня задуматься, в самом ли деле я желаю провести остаток жизни, сидя в кабинете и наблюдая за мучениями людей, ведь у такого занятия есть свои издержки. Сильное горе и сильные переживания могут ранить самого терапевта, и так просто эту рану не залечишь.

Всего один раз я чуть было не расплакался на терапии, когда мальчик вспоминал о том, как умерла его мать. День для его семьи начинался предвкушением радости и веселья, а закончился тяжким горем. Они оказались втянуты в ряд событий, которые впоследствии обернулись национальной трагедией. Многие люди погибли, сотни получили ранения. Вовсе не жалость пронзила меня, когда я слушал рассказ потрясённого мальчика о криках и изуродованных телах. Меня поразило его мужество, его благородные попытки оставаться беспристрастным, потому как он хотел дать точный портрет своей мамы. Он хотел рассказать, какой она была женщиной, и о её доброте, он хотел придать её короткой жизни значение, рассказывая о ней другим людям.

Рыдания Аниты начали затихать, и вскоре она успокоилась. Передо мной снова появилась взрослая Анита и сказала: «Я не хотела ранить Грега. Правда не хотела. Я просто была сама не своя».

Почему люди склонны к саморазрушающему поведению?

Для описания внутренней склонности повторять пережитые в прошлом травмы в контексте нынешних отношений Фрейд использовал термин «навязчивое повторение». Больше всего Анита боялась быть брошенной, этот страх наполнял её детство, но вместе с тем она упорно продолжала вести себя с Грегом так, чтобы он её в итоге бросил. Хотя бо́льшая часть её поступков была совершена бессознательно, сознание Аниты могло если не видеть, то хотя бы предположить грядущие последствия. Между сознательным и бессознательным нет чёткой границы – есть области полутонов, сумеречные зоны и размытые очертания. Более того, Анита прекрасно знала о своём прошлом. До Грега у неё были отношения с другими мужчинами, и она точно так же ревновала, обвиняла, и в итоге отношения заканчивались разрывом, так и не успев толком сформироваться. Почему же Анита продолжала повторять одни и те же ошибки? Почему не могла измениться?

Фрейд размышлял над причинами навязчивого повторения и пришёл к заключению, что в людях заложен инстинкт смерти – движущая сила, которая питает все виды саморазрушающего поведения и даже самоуничтожение. Наличие такой силы он подтвердил законом природы: все организмы эволюционируют из неживой материи и в итоге к ней и должны вернуться. Такое простое предписание отражается в наших мыслях и наклонностях. Как только мы отдаёмся саморазрушающему поведению, мы выпускаем наш инстинкт смерти на волю и становимся на шаг ближе к забвению.

Навязчивое повторение можно объяснить ещё проще: как своего рода вредную привычку. В раннем детстве мы заучиваем определённые шаблоны поведения, и они действуют в нас по умолчанию. Такого рода поведение принадлежит к схемам, которые настолько плотно вросли в нас, настолько неотделимы от нашего «я», что любое расхождение с их предписанием заставляет нас чувствовать себя сбитыми с толку и совершенно беспомощными. Мы испытываем то, что психиатр Р. Д. Лэйнг, придерживавшийся радикальных взглядов, называл онтологической неуверенностью: мир для нас перестаёт быть стабильным местом, в котором всё просто и понятно. Мы чувствуем, что теряем себя.

Саморазрушающее поведение сохраняется, даже если причиняет нам боль, потому что альтернативы видятся нам куда бо́льшим злом. Дисфункциональные схемы подобны старым стоптанным ботинкам – проку от них почти никакого, но мы к ним привыкли и нам в них удобно.

Партнёрам, отношения которых развалились, совместная терапия всё же может принести пользу, особенно если у них есть дети. Обычно остаются какие-то нерешённые и спорные вопросы, неоплаченные счета и неулаженные дела, с которыми нужно разобраться, чтобы оба партнёра и их дети смогли спокойно расстаться с прошлым и жить дальше. Дружеские переговоры так же необходимы парам, которые расстались относительно мирно, без тяжких последствий и ущерба. Я спросил Аниту, хочет ли она таких переговоров. Но ни она, ни Грег не проявили желания.

Я предложил Аните подумать о длительном курсе психотерапии. Она ответила согласием, но я сомневался в её искренности.

– Наверно, после всего вы чувствуете себя подавленной.

– Вы сделали что смогли…

– Такое чувство можно понять.

– Я разочарована, да. Но не подавлена.

Мы поработали над её депрессией и поговорили о доверии.

– Если бы я была на сто процентов уверена, что Грегу можно доверять, – сказала она, – я бы не стала задавать ему столько вопросов.

– Но разве можно хоть когда-то быть уверенным на сто процентов? Нет никаких гарантий. Когда любишь, приходится рисковать.

– Я не могу рисковать.

– Но другие люди рискуют.

– Я не другие люди.

Она внимательно оглядела свой острый каблук и провела по нему пальцем.

Анита хотела любить, но любить для неё значило ревновать, а ревность Аниты убивала любовь. После того как она рассталась с Грегом, она пришла ко мне ещё шесть раз, а оставшиеся три встречи отменила. Последняя страница в папке с её случаем – столбик из трёх «Н».

Мы больше никогда не виделись. Точнее, не виделись лично.

ДСР, или «Диагностико-статистическое руководство по психическим расстройствам», разработанное Американской психиатрической ассоциацией, представляет собой обширный сборник диагнозов и классификаций. Сейчас вышло пятое издание. За многие годы существования эта диагностическая библия не раз подвергалась серьёзной критике: больше всего её упрекают за то, что она основана не на реальной практике и что к её созданию слишком уж сильно приложили руку фармацевтические компании. Множество психологов и психотерапевтов считают, что сама идея свести всю психиатрическую диагностику к универсальному перечню в корне искажает и упрощает до примитива работу психологии, такая идея обманчива и пагубна. На людей, говорят они, нельзя навешивать ярлыки.

У меня лично нет никаких идеологических предубеждений против постановки диагнозов. Диагноз – это не что иное, как обобщающий термин для нескольких симптомов, чаще всего встречающихся вместе. Какие-то диагнозы более убедительны, какие-то – менее, плюс всегда есть опасность превратно истолковать обычное поведение и увидеть болезнь там, где её нет, но в целом диагностика мне кажется полезной, а классификация всего лишь служит средством для наведения порядка в хаотичном и запутанном мире симптомов. ДСР нравится мне гораздо больше, чем его конкурент, Международная классификация болезней (МКБ), разработанная Всемирной организацией здравоохранения, – просто потому, что его легче читать и он более понятен. Хотя и тот, и другая во многом схожи.

Ранее я упоминал, что Анита по всем параметрам соответствует диагнозу, описанному в ДСР как бредовое расстройство ревнивого типа. Оно расположено в разделе с заголовком «Шизофрения и другие психотические расстройства», в ряду очень серьёзных психических заболеваний. Но как кто-либо может быть до конца уверен, что подозрения пациента беспочвенны? Без постоянного наблюдения двадцать четыре часа в сутки нельзя ничего сказать наверняка.

Примерно 20–40 % женатых гетеросексуальных мужчин признают, что имели как минимум одну побочную связь; в том же сознаются и 20–25 % замужних женщин. Приблизительно в 70 % встречающихся пар партнёры изменяют друг другу. Более половины людей, не состоящих в браке, «уводят» чужого партнёра, пытаясь разбить уже существующие отношения. С точки зрения эволюционной психологии, репродуктивная стратегия людей носит смешанный характер: сознательный выбор партнёра и супружеские узы сочетаются с безрассудными случайными связями.

Диагноз «бредовое расстройство ревнивого типа» на самом деле довольно надуманный, потому как строится на том, чего нельзя знать наверняка. В самом ли деле Грег говорил правду? Всегда ли он оставался верен Аните? Я считал его честным, порядочным человеком. Но я мог ошибаться. Он мог оказаться умелым манипулятором, у которого были свои мотивы. И если он лгал, то можно ли оставлять диагноз Аниты? Эта мысль не даёт мне покоя. Но я убеждаю себя, что действовал, опираясь на факты, которые знаю доподлинно, а не на рассуждения о том, чего не знаю и не узнаю никогда. У Аниты были глубоко укоренившиеся проблемы, истории, в прошлом уже имела место патологическая ревность. У Аниты не было веских доказательств, подтверждающих её мрачные опасения. Поэтому ей можно приписать бредовое расстройство. Однако что-то до сих пор не даёт мне покоя, остаётся какое-то смутное сомнение.

Десять лет спустя после того, как Анита покинула мой кабинет, я лежал на кровати в нью-йоркском гостиничном номере и тыкал на кнопки телевизионного пульта, перескакивая с канала на канал, чтобы как-то отвлечься. Вдруг я выловил на экране знакомое лицо. Вне сомнений, это была Анита. Она почти что не изменилась, да и её глаза не перепутаешь ни с какими другими. Она стояла посреди огромной шикарной комнаты и рассказывала о тканях и цветовой гамме; я понял, что смотрю трейлер программы о дизайне интерьера. Я вскочил с кровати и попытался рассмотреть, есть ли на пальце у Аниты обручальное кольцо, но трейлер уже закончился, передо мной возникла карта восточного побережья США, и начался прогноз погоды на завтра.