Глава 10
«Добрый» педофил: осквернённая любовь

У меня двое сыновей от разных браков. Разница в их возрасте – двадцать три года. Именно поэтому даже сейчас (когда мне почти шестьдесят лет) я прекрасно помню, каково это – ухаживать за младенцем. К тому времени, как появился младший сын, я уже забыл, как возился со старшим, но больше всего меня огорчало, что я напрочь позабыл о сопутствующей ежедневной рутине, когда в жизни остаётся один только быт, быт, быт, и больше ничего. Писатели и философы придают огромное значение мелким будничным делам. Они утверждают, что большинство из нас рано или поздно оглядывается назад и вдруг с запозданием понимает, что мелочи, казавшиеся когда-то совершенно незначительными, на самом деле преисполнены огромного смысла. К счастью, когда родился мой второй сын, я был уже достаточно зрел, чтобы ценить эту бесхитростную истину.

Я лежал на диване, а вокруг царила темнота. Жалюзи были опущены, но через узкие щёлки в комнату всё же попадал свет уличных фонарей. Мой крошка-сын, которому была всего пара недель от роду, спал у меня на груди. Он частенько сползал вперёд, и его мягкая пахнущая молоком головка касалась моего подбородка. Я аккуратно пододвигал его обратно, и тогда он начинал ёрзать, издавая тихие сосущие звуки – чмок, чмок, чмок, – и водить носом, прежде чем снова засыпал.

Я осторожно прикрыл его спину ладонью и заметил, что моя рука укрывает бо́льшую часть его тельца. Кроха был так мал, так хрупок, так уязвим. Если бы он скатился у меня с груди и упал на пол, последствия моги бы оказаться катастрофическими: кровоизлияние в сетчатку, сломанные конечности, повреждение мозга, перелом костей черепа и даже смерть.

Внезапно сердце моё стало расти и сделалось огромным – любовь, которую я ощущал, была настолько велика, настолько безбрежна, необъятна и безгранична, что казалось невозможным удержать её в грудной клетке. Я думал, что у меня сейчас затрещат и разломаются рёбра. А затем любовь – эта безудержная, звериная любовь – вдруг коснулась масштабов Вселенной и наполнилась её смыслом. Я и мой крохотный сын, вдвоём, крутились на этом маленьком зелёно-голубом шаре среди холодной неприветливой пустоты, и вместе с нами крутилось всё беззащитное человечество. По лицу моему побежали слёзы, и не было им конца. Я плакал, плакал и плакал.

Мы пойдём на всё, чтобы защитить наших детей. Мы не задумываясь умрём за них. И если увидим, что им грозит опасность, то убьём кого угодно, лишь бы убедиться, что они выживут.

Вести терапию с человеком, который способен однажды надругаться над ребёнком, крайне сложно. Сразу в полный рост встаёт множество очень непростых моральных дилемм.

Кабинет на третьем этаже амбулаторного отделения мрачной больницы: бежевые стены, неуместная доска для объявлений, облезлый зелёный коврик и старая офисная мебель. Сквозь грязное окно виднеются крыши, трубы, высотки и низко летящий пассажирский самолёт.

– Мне всегда нравились дети.

– В сексуальном плане?

– Да… Думаю, да. Но это слово…

– Сексуальном…

– В некотором смысле я даже не знаю, что оно значит.

Гордону было далеко за тридцать. Курчавые волосы, цветные очки, одет консервативно и скромно. На его плечах тут и там виднелись хлопья перхоти, а лицо – на нём застыло чуть отстранённое выражение – напоминало морду собаки-ищейки с длинными брылями. Кожа Гордона была необычайно бледной, белую шею покрывала красная сыпь.

– Вы сказали, что вам всегда нравились дети…

– В школе я совсем не интересовался девчонками. Когда все они начали взрослеть, мне стало казаться, что они… некрасивы. Когда они обрели… – он обрисовал руками округлые формы, – …это изменение с их телами, оно стало меня отталкивать.

– Вам было противно?

– Я бы не сказал. Я просто перестал считать девочек привлекательными. И чем более зрелыми они становились, тем меньше вызывали интереса. Уже тогда я знал, что я не такой, как все.

– А что вы сейчас чувствуете по отношению ко взрослым?

– Безразличие.

– Вас совершенно не тянет к зрелым женщинам?

– Изредка бывает. Иногда, пролистывая журнал, я цепляюсь взглядом за какую-нибудь фотомодель. Молодую, худенькую модель, и вот тогда во мне пробуждается какое-то чувство. Но не очень сильное. – Сыпь на его шее потемнела. – Я ненавижу то, какой я есть. Ненавижу. – Гордон вцепился руками в волосы, словно собираясь их выдрать. – Всё это неправильно. Я знаю. Но я таким родился; я не выбирал, каким мне быть, – я просто такой, и всё. – Он отпустил вихры, и на плечи посыпалась перхоть. – Я борюсь с собой, постоянно борюсь, и пока что мне удаётся держать себя в руках.

– Вы никогда никого не домогались?

– Я знаю, что это скверно. Я ни разу и пальцем никого не тронул.

Поверил ли я ему? Мною владели сомнения.

– Вы когда-нибудь встречались с кем-нибудь?

– У меня никогда не было сексуального опыта. – Он обдумал точность своего заявления и добавил: – То есть я не совсем верно выразился. Я мастурбирую. – Он отвернулся и посмотрел в окно. – Но это ничем не лучше домогательств.

Гордон намекал на свои сомнительные фантазии.

– Вы пользуетесь какими-нибудь вспомогательными материалами?

– Пользовался. – Его лицо исказилось от осознания всей безнравственности собственных пристрастий. Похоже, Гордон искренне страдал. – Каталогами детской одежды. – (Мы беседовали в доинтернетовские времена.) Он виновато опустил голову. Далее он продолжал говорить, но теперь уже обращался к полу: – Я так давно борюсь с собой. Но лучше не становится, в какой-то мере становится даже хуже. Я боюсь, что однажды не смогу сдержать себя.

Гордон достал из кармана аккуратно сложенный носовой платок. Развернув голубой квадрат, он вытер слёзы, едва они появились на глазах. Затем он высморкался.

– Простите, – проговорил Гордон. – Простите.

Почему люди становятся педофилами?

Скорее всего, тут играют роль биологические факторы, такие как гормональные аномалии и нарушения в работе мозга. Известны случаи, когда после мозговой травмы половое влечение человека перескакивало со взрослых на детей. За такое смещение интереса отвечают орбитофронтальная кора и правая и левая области дорсолатеральной префронтальной коры, а также повреждения в височной доле головного мозга (которые также связаны с гиперсексуальностью). Если говорить в общем и целом, то все биологические факторы упираются в расторможенность. Гипотетический и неприятный вывод из концепции расторможенности таков, что педофилические потребности встречаются намного чаще, чем мы готовы признать. Ключевое различие между педофилом и не-педофилом несущественное и зависит от эффективности работы вторичных сдерживающих механизмов. За самоконтроль в значительной степени отвечает лобная доля головного мозга, та самая область, которая очень уязвима для алкогольного опьянения. Именно поэтому мы видим очевидную связь между употреблением алкоголя и сексуальным насилием над детьми. Если лобная доля не справляется с контролем, оно является на свет в полной красе и проявляются все наши чудовищные наклонности. Конечно же, для этого в работе лобной доли должна иметься природная уязвимость, и те, у кого функционирование лобной доли ослаблено, вероятней всего, пойдут на поводу у социально неприемлемых потребностей. Хотя на педофилов приходится 3–5 % всего населения, одно американское исследование, проводившееся в условиях строжайшей анонимности, установило, что 21 % мужчин признают небольшую степень сексуального интереса к детям.

Предполагается, что педофилы взрослеют довольно рано. Это означает, что они начинают мастурбировать тогда, когда самые привлекательные индивиды из группы их ровесников ещё находятся в предпубертатном возрасте. Фантазии, в которых присутствуют ровесники, укрепляют в качестве сексуального объекта детей, и некоторые люди так и не вырастают из таких фантазий.

Более сложные объяснения педофилии делают акцент на эмоциональную незрелость и избегание взрослых отношений. Также значительную роль играет желание держать сексуальную ситуацию под абсолютным контролем.

Социальные и культурные факторы тоже могут способствовать развитию тяги к детям. Лёгкий доступ к детской порнографии повышает возможности мастурбации на заданные образы, к тому же дети часто сексуализируются в рекламе. В западных странах стали популярны худощавость и безволосость (то и другое – характерные черты детского, несозревшего тела). Хирургическая коррекция половых губ становится распространённой формой косметической операции, а гладкий, не покрытый волосами лобок делает женщин похожими на детей. Эта новая сексуальная эстетика делает нормой то, что прежде считалось предпочтением педофилов.

Нет такой теории, которая достоверно объясняла бы истоки педофилии. У каждой версии есть свои уязвимые места. Например, предположение, что педофилы избегают отношений со взрослыми людьми, явно хромает, потому что большой процент сексуальных насилий совершается отцами по отношению к собственным дочерям. Они состоят в браке, но вместе с тем вот так пользуются своим положением. Вероятней всего, педофилия подразумевает комплекс причин, обусловленных различными источниками влияния.

В целом педофилы не испытывают стыда. Им не хватает осознанности, и в этом они похожи на психопатов. Не чувствовать угрызений совести им помогают оправдания, которые искажают реальное положение вещей: «Сексуальное домогательство на самом деле безвредно… Детям нравится заниматься сексом… Ранний сексуальный опыт избавляет от комплексов». Учитывая, что большинство педофилов ухаживает за потенциальными жертвами, излишне говорить, что они, как правило, очень умелые манипуляторы.

Гордон осознавал, что секс с детьми – дело дурное, и этим не походил на остальных. К тому же он, похоже, страдал от собственных мыслей и фантазий. Однако меня терзало сомнение: а что, если он на самом деле манипулирует мной, чтобы добиться какой-то своей, неясной мне цели, о которой я узнаю слишком поздно? В то же время, когда я смотрел на Гордона, я был убеждён в том, что он искренен со мной – настолько он был подавлен. От его голоса, становившегося иногда мертвенно-монотонным, пробегали мурашки по коже. Таким голосом мог говорить лишь человек, который не знал ни радости, ни самореализации и для которого не было будущего.

– Я трачу много денег на благотворительность. На детскую благотворительность…

– Из-за чувства вины?

– Да.

– Но вы говорили, что никогда не прикасались к ребёнку.

– Никогда не прикасался.

– Тогда почему вы чувствуете вину?

– Из-за моих мыслей и фантазий.

– Почти у всех людей есть свои мысли и фантазии.

– Но не о детях ведь.

– Может, и так, но есть у людей такие мысли и фантазии, которые им хотелось бы сохранить в тайне и никому не рассказывать. И вместе с тем они бы ни за что не хотели претворить их в жизнь.

– Мне всегда казалось, что дурные мысли ничем не отличаются от дурных поступков.

– Ваша семья была набожной?

– Да.

Насколько нравственно равноценны мысли и действия? Большинство религий поддерживает идею абсолютной равноценности, пусть и с некоторыми оговорками. Наверно, потому, что Богу всё видно: с Его точки зрения, мысли – это точно такие же поступки, которые видны как на ладони. Непристойные мысли для Него то же, что и непристойные действия. Но насколько плохо иметь дурные мысли в мире, где Бога нет? Наша тревога произрастает из допущения, что раз мы думаем о чём-то, то, значит, хотим это совершить, и чем больше мы думаем о нашем желании, тем вероятней, что однажды реализуем его. Может, это и правда, но лишь в определённой мере. У сексуальных фантазий и сексуального поведения нет строгой корреляции. Нас могут возбуждать сексуальные фантазии, связанные с определёнными людьми или ситуациями, но это далеко не всегда означает, что нам хотелось бы воплотить их в жизнь. Риск и запрет возбуждают больше всего. Соцопросы показывают, что многие женщины мечтают о грубом сексе, но ни одна из них не хотела бы оказаться изнасилованной. Мужчины мечтают увидеть жену в постели с другим, но, учитывая мужскую сексуальную ревность, лишь единицы действительно согласны, чтобы их жёны переспали с другим мужчиной.

Несмотря на то, что сексуальные фантазии не обязательно отражают реальное сексуальное поведение, человеку могут поставить диагноз «педофилическое расстройство» (согласно DSM-V), если на протяжении как минимум шести месяцев в его сексуальных фантазиях присутствовали дети; вместе с тем эти мечты должны быть регулярными, яркими и пробуждающими желание, а также тревожить человека.

– Как часто у вас возникают сексуальные фантазии?

– Постоянно. Мысли, образы. Они рождаются в моей голове и начинают одолевать. Я стараюсь отгораживаться от них и подавлять. Но они всё равно возвращаются. – Когда мы подавляем неугодные мысли, они потом настигают нас с ещё большей силой. Позже они повлияют на содержание последующих фантазий, и получится так называемый рикошетный эффект фантазий. Похоже, попытки Гордона лишь усложняли ситуацию. – Я просто не могу себя контролировать. А если я не способен следить за своими мыслями…

Весь его вид указывал на внутренний стресс. Я решил перейти к вопросам попроще. Я мало знал о происхождении и окружении Гордона, поэтому попросил его рассказать о семье и работе.

Отец Гордона работал таможенником, но теперь уже был на пенсии, мать же всегда была домохозяйкой. Оба родителя вели себя довольно отстранённо. Гордон никогда не чувствовал особой близости ни с отцом, ни с матерью, и даже теперь, когда они уже состарились, он редко навещал их. «Мы не общаемся, нам нечего сказать друг другу». У него были две старшие сестры, которых он очень любил. «Когда я был ребёнком, они постоянно возились со мной. Баловали меня». Сначала он ходил в начальную школу при монастыре, а затем – в католическую государственную среднюю школу, где все считали его «очень способным мальчиком». Но, несмотря на успехи в школе, в институт Гордон так и не пошёл. Сразу после школы он устроился в госучреждение по выплатам социальных пособий и стал заниматься простенькой бумажной работой. Он проработал на одной должности более двадцати лет.

– Стараюсь быть тише воды ниже травы.

– Почему? – спросил я.

– Если бы меня повысили, то пришлось бы общаться с большим количеством людей и выполнять организаторскую работу.

– Почему вы считаете это проблемой?

Гордон посмотрел в окно. Всё стекло было заляпано голубиным пометом.

– Потому что чувствую себя самозванцем, мошенником, а когда приходится общаться с людьми, пусть и поверхностно, то они начинают задавать вопросы. Где ты живёшь? С кем живёшь? Чем занимаешься по выходным? И мне от таких вопросов не по себе. Большинство мужчин моего возраста женаты, и то, что я до сих пор холост, тут же вызывает волну интереса. Люди начинают расспрашивать, почему я не женат. Но, думаю, такое поведение вполне естественно.

– У вас есть друзья?

Гордон неловко поёжился.

– Знаете, очень сложно, ну, когда… – Он отвернулся от окна и посмотрел мне в глаза. – Дружба ведь подразумевает открытость, честность. А как я могу быть открыт и честен? – Его взгляд скользнул прочь, и сыпь на шее запылала.

– Гордон?

Когда он снова заговорил, в его монотонной речи заиграли эмоции:

– Я хочу спокойно ходить в столовую на работе и не бояться, что со мной кто-то завяжет разговор. Хочу чаще видеться с сёстрами. Хочу с радостью проводить время в кругу их семей и не бояться играть с их детьми. Хочу… – Он замолчал, впился ногтями правой руки в левую руку и добавил: – Может, я слишком уж многого хочу.

Я так не думал.

Эмпатия – это способность представить, каково оказаться на месте другого человека, и она является одной из важнейших человеческих черт. Почти всё, что мы делаем, так или иначе связано с представлением о том, что думают и чувствуют другие люди. Мы развиваем способность отделять чужие субъективные состояния от собственных в возрасте четырёх лет. Психологи называют такое явление пониманием чужого сознания. Слушая Гордона, я остро чувствовал его боль, его одиночество, горе, вину, истязания и страх. Его ненависть к себе была подобна губительному яду, разъедавшему его сущность. Он никогда не знал сексуального удовлетворения. Его никогда не целовали, никогда не ласкали. И он никогда не знал истинной близости. Мне было его жаль.

Я повидал много людей, подвергшихся в детстве сексуальному насилию, и знаю, насколько разрушительным может быть такой опыт. Мне приходилось наблюдать за тем, как они рыдают об утерянной невинности и как их внутренний ребёнок до сих пор дрожит в темноте, прислушиваясь к приближающимся шагам и ожидая дверного скрипа в своей спальне.

Так как же я мог жалеть Гордона?

Когда-то ко мне на терапию ходил хирург, страдавший от депрессии. Однажды он пришёл совершенно разбитым и подавленным. Он плакал и едва мог говорить. Он чувствовал себя будто в тумане. «У меня сплошная каша в голове, – бормотал он. – Да и сам я весь как размазня». Вдруг у него зазвонил телефон. «Прошу прощения, я должен ответить». Хирург слушал, что ему говорят на том конце, и выражение его лица становилось всё более суровым. Он встал с кресла и принялся расхаживать по кабинету. Было совершенно ясно, что его коллеги в ходе операции столкнулись с какой-то сложной проблемой. За несколько секунд мой пациент превратился в спокойного и рассудительного человека с недюжинным даром убеждения. Он выпрямился во весь рост, и казалось, будто даже пиджак стал ему мал – так он вдруг вырос. Твёрдым, уверенным голосом он обсуждал разные возможные варианты, а потом спонтанно выдвинул ряд предположений. Речь его стала точной, профессиональной. После долгой паузы он проговорил: «Всё в порядке? Хорошо». Затем выключил телефон и снова опустился в кресло. Мышцы на его лице расслабились, острые черты растаяли, словно воск. «Я просто размазня», – пробормотал он. Его голос надломился, и по лицу снова потекли слёзы.

Быть мастером своего дела – значит, в какой-то мере иметь две личности. Ты не только живой человек, но ещё и профессионал, отвечающий за то, чтобы работа была исполнена надлежащим образом. Я смотрел на Гордона не как человек со своими переживаниями и мнениями, а как психотерапевт; а психотерапевты, чтобы выполнить свою работу, должны воздерживаться от личных суждений.

Был ли Гордон скверным человеком?

Виновность человека напрямую связана с такими понятиями, как свобода воли и осознанный выбор. Человек заслуживает порицания, когда он сознательно выбирает неправомерное действие. Если же человек, чьё поведение всегда было безупречным, вдруг получает травму мозга и начинает растлевать детей, мы осуждаем его уже не так яро, как того, кто имел к педофилии изначальную склонность и пошёл у неё на поводу. Мы объясняем его поведение повреждённым мозгом и скорее склонны считать, что не он плохой человек, а что ему просто не повезло. Но на самом деле может оказаться так, что педофилы с изначальной предрасположенностью к аморальным поступкам находятся в той же самой ситуации: им просто не повезло. Может даже оказаться так, что вообще-то ни у кого из нас нет свободного выбора, как поступать в той или иной ситуации. А если так, то как тогда можно судить о виновности? Как тогда хоть кого-то можно назвать скверным человеком?

Французский математик Пьер-Симон Лаплас, живший в конце XVIII и начале XIX веков, первым описал основные принципы научного детерминизма – механической обусловленности причинно-следственной связи, которая предполагает, что всякое решение складывается из определённых предпосылок. Научный детерминизм напрочь отвергает идею свободной воли. Мозг формирует сознание, и каждое состояние мозга обусловлено его предшествующим состоянием. Хоть мы и полагаем, что делаем какой-то выбор, на самом деле выбор уже сделан заранее и неизбежен. Мы свободны принимать лишь те решения, которые в итоге и принимаем. Лабораторные исследования показывают, что активность мозга, связанная с выполнением действий, начинается приблизительно за половину секунды до того, как подопытные принимают решение совершить эти действия. То есть ваш мозг решает, встать вам или сесть, ещё до того, как вы приняли решение.

Если свободы воли не существует, то, значит, любое действие и поведение предопределены и идея виновности бессмысленна.

Научный детерминизм подвергается критике со стороны философов, которые верят, что лабораторные исследования (рассматривающие простейшие решения, такие как движение пальца) чрезмерно упрощены и что мы в самом деле проявляем свободу воли – или что-то похожее на неё, – когда принимаем сложные решения (например, стоит ли связывать себя узами брака). К тому же существует несколько очень абстрактных теорий, которые подтверждают наличие свободной воли с помощью переноса идей из квантовой физики в нейробиологию. Возможно, на субатомном уровне наш мозг функционирует не детерминированно. Квантовый мир очень гибок и полон вероятностей. Заданные условия, или предпосылки, очень расплывчаты и могут привести ко множеству альтернативных решений.

Даже если мы не согласны с научным детерминизмом, мы всё равно не так свободны, как нам хотелось бы. Мы не выбираем свои ДНК и то, какие связи выстраивает наш мозг. Не выбираем уровень нейромедиаторов, гормонов, наши семьи и пережитый в раннем детстве опыт. Учитывая все эти факторы, можно сказать, что человеческое существо формируется на основе множества факторов и никто не «выбирает» быть педофилом.

Я не пытаюсь оправдать педофилию. Сексуальное насилие разрушает жизни, а чрезвычайно травматичное сексуальное насилие порой доводит и до суицида. Это чудовищное преступление. Однако, будучи психотерапевтом, вы не можете отказываться от пациентов просто потому, что они вам отвратительны. Тут нужно искать сострадание. Свое я почерпнул в спорных моментах морали – в белых пятнах, наполняющих наше понимание свободной воли.

Я считал маловероятным, что Гордон совершит насилие. Однако моё мнение строилось на том, что рассказывал он сам, как рассказывал и как выглядел во время беседы. Самое главное, что в окружении Гордона не было детей и он перестал приезжать к сёстрам. У него едва ли была возможность совершить насилие. Однако частота, с которой он мастурбировал, казалась невероятной для человека, настолько сильно погружённого в депрессию. Мрачное настроение обычно снижает желание, но всегда возможны исключения.

Однажды, прямо посередине сеанса, Гордон вдруг выпалил:

– Простите. Я должен вам кое-что рассказать…

– Слушаю вас.

Он провёл пальцем по воротничку рубашки, оттягивая его.

– Я говорил, что у меня нет друзей. Но это не совсем так. Время от времени я вижусь с одной супружеской парой, они живут неподалёку. Барри и Джейн.

– Продолжайте.

Царившее вокруг напряжение не рассеялось. Сыпь на шее Гордона поднялась выше и теперь задевала его подбородок.

– И такое дело… – Он хлопнул по коленям ладонями. – В общем, у них есть дочь.

– Сколько ей лет?

– Шесть.

Поэтому он и пришёл ко мне? Чтобы надругаться над ребёнком и переложить часть вины на меня? Он ведь мне чётко сказал, что боится не совладать с собой, а я ничего не предпринял.

Гордон понял, о чём я думаю.

– Я не… Я не собираюсь делать признания.

– Ясно.

– Её зовут Молли.

– И…

Вся его разговорчивость вдруг улетучилась и лицо стало отрешённым.

– Гордон, вы что-то говорили?

Я побуждал его к ответу, но он не реагировал, а когда наконец вернулся к действительности, то посмотрел мне в глаза, и в них помимо прочего читалась просьба, мольба: он хотел избавиться от всех своих мук. Боль Гордона была безграничной, ярко выраженной и подогреваемой глубоким отчаянием. Я не умею читать чужие мысли и всегда предостерегаю от излишних домыслов, которые можно построить, опираясь на внешний вид человека, но мне было очевидно, что Гордон влюблён – как Тристан, Ромео или Вертер, – безумно и трагично влюблён. Я видел перед собой человеческое существо, бившееся между двух огней и пытающееся сладить с внутренним противоречием своей натуры, которая вдруг проявилась во всю мощь. Гордон завис где-то между небом и землёй, разрываемый душой и бессознательным.

Мало-помалу он начал раскрываться, прерывая свой рассказ длинными и мрачными паузами.

Он познакомился с Барри в местном пабе. В то время Барри был безработным, и Гордон рассказал ему о том, как и какие социальные льготы лучше всего оформить в его случае. Слово за слово, и Гордона пригласили на ужин, где он и познакомился с Джейн и Молли (ей тогда было пять лет). Молли тут же овладела всеми его мыслями. Когда он рассказывал о ней, мне вспомнилась повесть Томаса Манна «Смерть в Венеции», в которой описывается безответная любовь пожилого писателя к красивому мальчику. Писатель часами наблюдает за мальчиком, и его томление выражено в поэтическом настрое платонического мистицизма: мальчик есть совершенство, мальчик есть истина.

Молли была для Гордона платоническим идеалом. Но что он собирался делать с этим идеалом?

Когда я задал ему этот вопрос напрямую, он отвернулся. Потому что, как бы он ни пытался оправдать свои чувства и облагородить своё желание, в конце концов, он хотел заняться с Молли сексом, а ей было всего шесть лет.

– Я понимаю, что это безнадёжно, – сказал он. – Знаю, что такому никогда не бывать.

Гордон общался с Барри и его семьёй уже примерно год. Как-то летом он ходил с ними на пикник. Он любовался, как солнечный свет играет на длинных золотистых локонах Молли, и думал о том, как долго сможет прожить в мире, где любовь для него под запретом; в мире, где вырвавшаяся на свободу любовь непременно ранит или даже уничтожит объект его любви.

– Уж лучше мне умереть, – признался он от всего сердца. – Я бы никогда не совершил ничего подобного с Молли.

Один из самых спорных случаев в истории психотерапии – случай Эллен Вест, девушки, страдавшей от расстройства пищевого поведения, депрессии и ряда других проблем. Её лечением занимался Людвиг Бинсвангер, один из первых психиатров, проводивших экзистенциальную терапию. В 1921 году Бинсвангер отпустил Эллен из больницы домой, зная, что, скорее всего, она покончит с собой. Три дня спустя она отравила себя и умерла. Спорный момент в деле Эллен касается взгляда Бинсвангера на исход, который представлялся ему аутентичным. Эллен воспользовалась своим правом сделать выбор, и её выбор, вполне вероятно, оказался самым верным. Подобная аргументация используется сторонниками идеи, что неизлечимо больные пациенты имеют право на суицид.

Если бы Гордон решил покончить с собой, был бы такой исход экзистенциально приемлемым? Такой результат вряд ли пришёлся бы мне по душе, но вместе с тем я вижу, насколько он практичен и насколько спасительной может оказаться жертва, приносимая ради защиты других.

После того как Эллен Вест покинула больницу, состояние её здоровья значительно улучшилось. Он выглядела счастливой и впервые за долгие годы ела от души. Он сделала свой выбор и наконец-то обрела покой?

– Уж лучше мне умереть, – повторил Гордон. И у меня не оставалось сомнений, что говорит он на полном серьёзе.

Я пытался излечить Гордона от депрессии, однако, как ни крути, она была напрямую связана с его пылкой безнадёжной любовью к Молли и педофилией. Необходимо было работать напрямую с основной проблемой.

Гордон ходил ко мне на сеансы в те времена, когда психологи верили, что сексуальную ориентацию можно скорректировать путём «научения». При нормальном сексуальном развитии сексуальные предпочтения закрепляются через мастурбацию. Формируется прочная ассоциация между фантазиями, в которых присутствуют предпочитаемые сексуальные объекты, и удовольствием. Предполагалось, что тот же самый принцип может помочь перенаправить сексуальное влечение на другой объект, и с этой целью придумали новую форму лечения – оргазмическое подкрепление.

Работало оно следующим образом.

Педофилу велели мастурбировать на свои привычные фантазии о детях, однако в момент оргазма он должен был переключиться на образ взрослого человека. Такая смена объекта – с ребёнка на взрослого – с каждой новой мастурбацией должна происходить всё раньше и раньше. Если подкрепление проходит успешно, то недавний педофил оказывается способен выстраивать отношения со взрослыми и следует дальнейшее подкрепление.

Я рассказал об этом подходе Гордону, и он крайне заинтересовался. Также я дал ему дополнительные инструкции:

– Если вы перескочите с одной фантазии на другую слишком рано, у вас может пропасть эрекция. Если так случится, то возвращайтесь к первой фантазии, пока не достигнете точки невозврата, а затем уже думайте о зрелой женщине. Ясно?

– Да.

– Но не забывайте придерживаться основного принципа: переключаться с одной фантазии на другую всё раньше и раньше.

– Конечно.

– И ещё один момент, очень важный. Мы пытаемся усилить ваше влечение к зрелым женщинам и ослабить влечение к детям. Поэтому критически важно, чтобы вы больше не думали о детях во время оргазма. Такой поступок непременно укрепит ассоциацию между детьми и сексуальным возбуждением, а мы ведь хотим, наоборот, ослабить её. Ясно?

– Ни в коем случае не буду так делать, – очень серьёзно откликнулся Гордон. – Обещаю.

– У вас есть вопросы?

– Как часто я должен…

– Зависит от вас и способностей вашего организма. Если вы станете мастурбировать слишком часто, вам будет сложнее возбудиться в каждый последующий раз, а чтобы метод сработал, нужно быть возбуждённым. Вы сами найдёте оптимальную для вас частоту.

Когда Гордон поднялся с кресла и собрался уходить, выглядел он намного живее, чем обычно. На его лице даже появилась робкая, признательная улыбка.

Лечение, основанное на теории научения, представляет собой форму поведенческой терапии. В общем и целом поведенческие терапии доказали свою исключительную эффективность, особенно при работе с особыми фобиями, такими как боязнь пауков или темноты. Многие психологические проблемы похожи на вредные привычки, перенятые откуда-то, и, если их переняли, вполне возможно от них отучиться. Однако не всему можно научиться и не от всего можно отучиться, и восторженный запал, с которым приветствовались методики по смене сексуальной ориентации, вскоре стал угасать. Оказалось, что они не такие уж и надёжные, как предполагалось в исходных исследованиях.

Прошёл месяц, оргазмическое подкрепление почти никак не сказалось на сексуальных предпочтениях Гордона. «Сколько бы я ни кончал, думая о женщинах, мне до сих пор намного больше нравятся дети». Он глядел на меня безжизненным взглядом сквозь свои цветные очки. Он был сильно подавлен.

Мы поговорили об альтернативах. Оказалось, что Гордон уже знал об антилибидных препаратах. «Думаю, если я буду принимать эти лекарства, от меня мало что останется. Они меняют личность». Даже ненавидящие себя педофилы обладают чувством личностной целостности, которую стремятся защитить. Гордон прочитал, что из-за эстрогена растёт грудь, и, ясное дело, испугался.

Тогда я сменил тактику и стал работать с его романтизмом, но Гордон уже и без того понимал, что его идеализация Молли абсурдна. «Я знаю, – говорил он, кивая головой. – Только пользы от этого знания никакой. Это просто безумие».

Гордон согласился с тем, что будет лучше для всех, если он прекратит общение с Барри и его семьёй. Как только он принял это решение, он стал похож на человека, чьё сердце разбили. Какое-то время он чувствовал себя совершенно потерянным.

Были и улучшения, пусть и совсем крохотные. Гордон ещё больше смирился с фактом, что, наверно, ему придётся прожить всю жизнь без любви. Думаю, таким он и был до встречи с Молли, пока она не всколыхнула в нём чувства и не сделала его «романтичным». Также, уверен, Гордону пошла на пользу наша беседа, сама возможность открыто обсудить его сексуальность. Такой опыт разительно отличался от совершенно неэффективного и даже губительного подавления мыслей.

– Вы чувствуете, что жёстко контролируете себя? – спросил я.

– Да, – ответил Гордон. – Контролирую.

Но мы оба понимали, что его уверенность может вмиг улетучиться, стоит ему снова увидеть солнечный луч, затерявшийся в волосах Молли.

После заключительного сеанса на душе у меня было неспокойно. Гордон был педофилом. Он вышел из моего кабинета, спустился по лестнице и теперь шёл по улице мимо ничего не подозревающих родителей с детьми; когда он проходил мимо ворот младшей школы, его взгляд подолгу задерживался на белых носочках и тощих ножках. Мне пришлось напомнить себе, что он ни разу никого не тронул. «Уж лучше мне умереть», – говорил он. Все его страшные деяния происходили только у него в голове. У каждого из нас в голове свои страшные деяния – у кого-то их больше, у кого-то меньше. Во Вселенной, где нет Бога, мысли не равны поступкам, и мы грешим лишь внутри костяной камеры, которая зовётся черепом.

Я убрал папку с историей Гордона в портфель и защёлкнул замок. Глядя в заляпанное окно, поверх труб и крыш, я видел, как вдали собираются тучи. Скоро зажгутся фонари и превратят хлынувший ливень в яркие чёрточки и точки; скоро раскрывшиеся зонты начнут борьбу с ветром. Какое-то время я сидел и смотрел в окно.

Выйдя из больницы, я поднял воротник пальто и влился в людской поток: беспокойный, раздражённый, энергично нёсшийся сквозь свет ярких слепящих огней. Уже давным-давно стемнело.

Я пришёл домой, но на душе у меня было всё так же неспокойно.

Неспокойно мне и по сей день.