ГЛАВА 37 ВИДЕНИЕ

ГЛАВА 37
ВИДЕНИЕ

Никогда прежде Дар не бежал с такой скоростью, как теперь, неся Пони на юг, в Дундалис. Дейнси, к которой с каждой минутой возвращалось былое здоровье, ехала на Смотрителе. Кентавру было не поспеть за Даром. Даже по пути в Барбакан, когда Дар вез обеих женщин, Смотрителю приходилось его догонять.

Но Пони было некогда дожидаться своих друзей. Дейнси теперь вне опасности, а кентавр смышлен и ловок, и никакие гоблины ему не страшны. Теперь мысли Пони занимала судьба всего мира, всех жертв чумы, которые должны узнать правду о чуде Эвелина. В ее мозгу роились замыслы. Ей самой чума больше не страшна. Может, теперь ее сражения за исцеление других станут успешнее? Но она не сможет дать людям то, что происходит у могилы Эвелина. Значит, начнутся паломничества в Барбакан. Но как во время странствий уберечь людей от диких зверей и гоблинов, а потом и от холода, когда наступит зима? И как быть с пропитанием? Поманить людей надеждой на исцеление и обречь в пути на голодную смерть?

Слишком много вопросов теснилось в голове Пони, рисуя ей далеко не радужные картины. Однако она твердила себе, что встававшие перед ней трудности — пустяк в сравнении со страданиями больных в любом уголке королевства. Все ее нынешние опасения — пустяк, когда каждый день умирают люди.

Они умирают каждую минуту, — повторяла себе Пони, и потому она неслась в Дундалис почти без остановок. Малахит помогал Дару. Камень души брал часть жизненных сил от оленей, которые встречались им по пути, и передавал их коню. Кошачий глаз позволял Пони видеть в темноте, и она показывала Дару дорогу, чтобы он мог продолжать путь до самой ночи.

В один из вечеров в ярком свете Шейлы Пони увидела вдалеке одинокую фигурку, стоявшую на гребне холма к северу от Дундалиса. Пони не удивилась, но на сердце у нее потеплело.

— Эй, Роджер! — крикнула она, направив Дара в его сторону.

Роджер чуть ли не кубарем скатился вниз, бросившись ей навстречу.

— А Дейнси? — кричал он. — Где Дейнси?

— Едет на Смотрителе. Кентавры, сам понимаешь, так быстро скакать не могут.

— Так вы… добрались… до Б-барбакана? — стуча зубами, еле выговорил свой вопрос Роджер. — И Эвелин…

Пони соскочила с Дара. Лицо ее светилось улыбкой, и улыбка эта была красноречивее всяких слов. Роджер Не-Запрешь подбежал к Пони, крепко обнял ее и, нисколько не стесняясь, громко заплакал от радости.

Вскоре они были уже в Дундалисе. Кровь Эвелина дала Пони новую силу, и она сразу же начала лечить больных чумой.

Духовный двойник Пони вошел в тело заболевшего мужчины. Теперь зеленое месиво ее ничуть не страшило. Оно больше не прилипало к рукам ее двойника, и Пони усердно сдирала зеленую пленку со всех костей и внутренностей больного.

Уставшая, но довольная, Пони возвратилась в свое тело. Сидя с закрытыми глазами, она, как всегда, заново осваивалась с ним.

— Я исцелен! — услышала она крик больного, вслед за которым раздались многочисленные радостные возгласы.

Пони открыла глаза и увидела в комнате Роджера, Белстера и Томаса Джинджерворта, а также многих других жителей Дундалиса. Те, кому не хватило места, стояли под окном. И все радостно поздравляли ее с исцелением больного.

Но Пони твердо решила с самого начала не давать никаких ложных надежд.

— Нет, ты не исцелен, — довольно жестко возразила она.

Возгласы разом стихли, а у больного вид был такой, словно его сбросили на пол.

— Я дала тебе временную передышку. И для тебя, и для всех остальных существует лишь единственный способ настоящего исцеления.

Пони умолкла и оглядела собравшихся. Все глаза были устремлены на нее, уши ловили каждое ее слово.

— Ты же говорила, что Дейнси вылечилась, — осмелился вставить Роджер.

— Потому что побывала в Барбакане. Вы все должны отправиться в Барбакан и подняться на плоскую вершину горы Аида, где из скалы простерта рука Эвелина Десбриса, — объяснила Пони. — На ладони руки Эвелина вы увидите кровь. Поцелуйте руку и вкусите кровь, и тогда розовая чума будет вам больше не страшна.

— Барбакан? — повторил больной, лицо которого вмиг побледнело.

Собравшиеся тревожно зашептались, повторяя это слово.

Пони вполне понимала их страхи. Само это место, служившее пристанищем демону-дракону, а также длинный и опасный путь на север, пролегающий по диким и глухим краям, мгновенно охладили недавнюю радость. И вновь разум Пони забурлил от множества простых житейских вопросов, связанных с путешествием в Барбакан. Там должны побывать все: и больные, и те, кого чума пока не коснулась.

Но как это сделать?

Пони поднялась в свою комнатку над трактиром. Сейчас ей действительно требовался отдых. Жители Дундалиса просили ее возглавить их паломничество в Барбакан. Пони сказала, что ответит им завтра, хотя уже сейчас знала, каков будет этот ответ. Ее путь лежит не на север, а на юг, в Кертинеллу, в Палмарис и, может быть, дальше. Все должны узнать о том, что возможность исцеления найдена.

Пока у Пони была лишь единственная надежда поведать миру о чуде — заручиться помощью солдат королевской армии и абеликанских братьев. Всех без исключения.

Но даже если это ей и удастся, как обезопасить путь на север, чтобы паломничество туда началось незамедлительно?

Каждая минута приносила людям боль и страдания, и с каждой минутой в могилы и погребальные костры опускали новых умерших.

Пони легла в постель, продолжая обдумывать, какие слова она скажет Браумину, герцогу Каласу, королю Данубу. Она пыталась представить, как Смотритель и Белстер поведут первых паломников. Здесь требовалось быстрое и действенное решение. С этими мыслями Пони заснула.

Она проснулась среди ночи. Она нашла ответ!

Пони высвободила свой дух из тела и понеслась за многие сотни миль на запад.

Вскоре ее духовный двойник очутился в знакомом месте, где ее отнюдь не ждали и где ей вообще не следовало показываться. И все же Пони стала звать властительницу этих мест.

Прошло несколько минут. Пони начала подумывать, а не нырнуть ли ей под завесу, скрывавшую долину Эндур’Блоу Иннинес. Но затем она вдруг почувствовала, что ее куда-то тянет. Это госпожа Дасслеронд с помощью магии своего изумруда пыталась перенести сюда какую-то часть телесного облика Пони, чтобы им было легче беседовать.

Предводительница народа эльфов стояла перед ней, и глаза госпожи Дасслеронд угрожающе сверкали. На этот раз она была не одна. Чуть поодаль Пони увидела других эльфов, многие из которых держали в руках маленькие, но бьющие без промаха луки. Пони инстинктивно опустила глаза и обнаружила, что почти целиком находится в своем теле. Значит, лучники госпожи Дасслеронд вполне могли подстрелить ее.

— Насколько я помню, мы с тобой все уже обсудили в прошлый раз, — сурово произнесла предводительница эльфов. — Наши границы закрыты и для тебя, Джилсепони, и для всех остальных людей.

— Положение изменилось, — попыталась объяснить Пони.

— Оно ничуть не изменилось! — настойчиво возразила госпожа Дасслеронд, сощуривая свои золотистые глаза. — Чума — это забота людей. Мы не позволим ни ей, ни тебе проникнуть в пределы Эндур’Блоу Иннинес. А теперь уходи отсюда. Сейчас я освобожу твое тело и надеюсь, что твой дух последует за ним. Твой дух должен это сделать, иначе, Джилсепони, тебе грозит смерть.

— Я нашла лекарство от чумы! — крикнула ей Пони, отчего глаза предводительницы эльфов широко раскрылись.

— Рука Эвелина. Там, в Барбакане, на горе Аида, — поспешила объяснить Пони. — Та самая рука, которая однажды явила чудо и истребила гоблинов. Ладонь руки кровоточит, и эта кровь, госпожа Дасслеронд, — кровь Эвелина — приносит излечение больным и дает защиту здоровым.

— Чума не коснулась нашего народа, — сухо ответила госпожа Дасслеронд. — Зачем тебе понадобилось прийти к нам с этой вестью?

— Чтобы вы знали об этом и, если чума вдруг проникнет к вам в долину, могли исцелиться, — ответила Пони.

Госпожа Дасслеронд задумалась, затем кивнула.

— Полагаю, мы напрасно осудили твое появление здесь, — призналась она. — Прими нашу благодарность за принесенное тобой известие. Если понадобится, мы вспомним твои слова.

— Но я нуждаюсь в вашей помощи, — без обиняков продолжала Пони. — Уже в ближайшие дни в Барбакан устремятся люди. Они отправятся туда десятками, сотнями. Пока поступит помощь от короля Дануба и абеликанских монахов, путь паломников будет сопряжен со многими опасностями. В первую очередь с угрозой нападения гоблинов и угрозой голода.

— И что ты ожидаешь от народа тол’алфар? — спросила Дасслеронд, голос которой вновь зазвучал жестко.

— Я ничего не ожидаю, — ответила Пони. — Я прошу, чтобы вы на некоторое время предоставили нам помощь. Эльфы могли бы значительно помочь людям в пути. Ваш народ мог бы отгонять гоблинов и оставлять на дороге пропитание. При этом эльфам вовсе не нужно соприкасаться с людьми. Вы могли бы…

— Довольно! — прервала ее госпожа Дасслеронд. — Мне понятен ход твоих мыслей.

— Моя просьба будет услышана?

Госпожа Дасслеронд не пошевелилась.

— Уходи отсюда, Джилсепони, — велела она.

Пони хотела было возразить, но внезапно ощутила знакомое состояние: ее тело вновь разъединялось с духом, возвращаясь в комнатку над трактиром. Духовные глаза Пони видели, что госпожа Дасслеронд скрылась за завесой тумана. Пони хотелось броситься следом и потребовать ответа. Но она знала: если она это сделает, изумруд госпожи Дасслеронд снова вернет ее телесную оболочку, и тогда эльфы ее убьют.

На следующее утро, когда Смотритель и Дейнси прибыли в Дундалис, они увидели, что весь город готовится к путешествию на север. Дейнси встретили громкими, радостными возгласами.

— Тебе придется вновь отправиться в Барбакан, чтобы отвести туда людей, — сказала Пони, подойдя к Смотрителю.

У Дейнси от радости засияли глаза.

— Конечно. Смотритель и мы с Роджером.

Пони отрицательно покачала головой.

— Мне без тебя никак, — сказала она. — Мы должны отправиться в Палмарис, а может, и дальше, чтобы рассказать людям о чуде исцеления и убедить их совершить паломничество в Барбакан.

— Что ж, поедем на юг, — сказал Роджер.

— Нет, Роджер, ты отправишься на север.

Парень попытался возразить, но был сражен простым доводом Пони.

— Ты ведь еще не вошел в завет с Эвелином, — напомнила она.

— Я не хочу расставаться с Дейнси, — заявил он, бросая нежные взгляды на жену.

— Вы обязательно будете вместе, — пообещала Пони, — но не сейчас.

Она взяла Дейнси за руку и буквально силой оттащила от Роджера.

— Ты поедешь на Грейстоуне, а я — на Даре.

— Вы уезжаете? — взвился Роджер. — Прямо сейчас? Она только вернулась, надо хотя бы отдохнуть с дороги. Мы еще даже…

— Пока мы ждем, каждую минуту кто-то умирает от чумы, — сказала Пони. — Разве ты сам не знаешь? И, зная это, ты по-прежнему будешь настаивать, чтобы мы задержались в Дундалисе?

Роджер умоляюще взглянул на Пони, затем — нежно и с любовью — на Дейнси, после чего вздохнул и поцеловал жену.

— Тогда счастливой и быстрой вам с Пони дороги на юг, — сказал он.

— Не с Пони, — воскликнула Джилсепони.

Слова вырвались у нее неожиданно. Роджер и Дейнси удивленно переглянулись. Может, Пони передумала и Дейнси придется ехать на юг одной, а она сама вновь отправится в Барбакан? Пони посмотрела на них твердым и решительным взглядом.

— С Джилсепони, — объявила она. — Пони — это женщина, тихо жившая в Дундалисе. На юг я отправляюсь как Джилсепони.

Роджер задумался над ее словами, потом утвердительно кивнул.

— Тогда легкой вам дороги, Дейнси и Джилсепони, и быстрых коней, — сказал он. — Отправляйтесь не мешкая.

Через несколько минут они обе покинули Дундалис.

— Говорил я тебе, что она найдет свое сердце, — напомнил Роджеру Смотритель, когда они смотрели вслед быстро удалявшимся всадницам.

— Опять спасает мир, — довольно язвительно заметил раздосадованный Роджер.

— В ней снова горит огонь, — засмеялся кентавр. — Теперь она готова идти и сражаться рядом с Браумином против чумы. И против герцога, если не захочет слушать, а то и против самого короля. Помнишь, как она ехала по Палмарису, когда этот дурень Маркворт совсем встал ей поперек горла? — все так же смеясь, спросил Смотритель.

Роджеру, вспоминая об этом, совершенно не хотелось смеяться. Он прекрасно помнил то страшное шествие Джилсепони через весь город. Наверное, все, кто видел яростную мощь разгневанной женщины, запомнили это зрелище очень и очень надолго.

— Ну, чего загрустил? — спросил Смотритель, ощутимо хлопнув Роджера по плечу. — Не ты ли ныл, когда она вернулась сюда, отказавшись править и городом, и церковью? А теперь, парень, чего хотел, то и получил!

— Может, она и впрямь сумеет что-то изменить, — согласился Роджер.

— Хотя бы для себя, — сказал кентавр, и его слова вызвали удивленный взгляд парня. — Смотри, приятель: тебе в жизни нужна цель, так? Без цели ты пустое место. Она сейчас ощущает в себе силу и понимает ответственность, какую эта сила несет с собой. Если она прохлопает эту силу, даже не попытавшись ею воспользоваться, жизнь для нее снова лишится цели. А такую рану уже ничем не исцелишь.

— Думаешь, она их всех одолеет? — спросил Роджер.

— Ты же в свое время не знал, что одолеешь, так и Пони не знает, — ответил Смотритель. — Но ты сумел провести свои жизненные битвы, одну за другой, вложив туда все силы. Можешь не сомневаться: Пони поможет королевству и простым людям, у которых сейчас нет никакой надежды. Сотни и тысячи их заживут лучше, а если и нет, то уж, во всяком случае, останутся в живых. Так как может Пони отмахнуться от своего призвания?

— Джилсепони, — поправил его Роджер.

Они надвигались и надвигались на него. Он чувствовал, как от них пахнет торфом. Их безжизненные глаза смотрели на него, завидуя его теплой плоти. Он попытался бежать. Прежде ему всегда удавалось скрыться от них. Но в этот раз живых мертвецов было намного больше, а их движение приобрело некий согласованный характер. Куда бы он ни поворачивался, отовсюду к его горлу тянулись их руки.

Он ударил ногой одного из них, потом развернулся и ударил в лицо другого. Тот даже не вздрогнул.

Тогда он, шатаясь от страха, попытался найти хоть какую брешь между мертвецами и вырваться. Но они окружили его плотной стеной — грязные, смердящие, гниющие мертвецы. Бежать было некуда.

Он крикнул, зовя своих спутников, и вскоре понял, что он здесь совершенно один.

Он попытался сражаться, но сражение было коротким. Его повалили на спину. Живые мертвецы наседали на него, придавливая собой, и он куда-то погружался… все глубже и глубже!

Герцог Тетрафель с криком проснулся. Его пальцы остервенело цеплялись за простыни и одеяла. Он вел отчаянный бой с простынями, пока не своротил постель и не оказался на полу. Какое-то время герцог продолжал кричать, потом завеса сна рассеялась. За крепкими стенами Чейзвинд Мэнор было утро.

Он не сразу поднялся. Сон этот был для Тетрафеля отнюдь не новым. Он преследовал герцога с того самого момента, когда живые мертвецы, направляемые маленькими человечками, уничтожили почти весь его отряд, а сам он спасся бегством. Этот сон преследовал его и в Урсале, и здесь, в Палмарисе.

Однако сегодня ему впервые не получилось вырваться от живых мертвецов. Они его поймали. Что бы могла означать такая перемена? Размышления герцога Тетрафеля были прерваны появлением встревоженного слуги.

— Ваша светлость! На вас напали? — испуганно закричал слуга.

Тетрафель негромко рассмеялся и махнул рукой, сдерживая этого заботливого дурня. Тот действительно остановился, но его лицо почему-то сделалось еще более испуганным. Слуга отодвинулся на несколько шагов, не переставая таращить на герцога глаза. Потом он замотал головой и стал пятиться назад.

— Что случилось? — спросил герцог.

Слуга молчал, словно утратил дар речи. К этому времени он почти достиг двери спальни.

— Да говори же, дурак! — потребовал Тетрафель. — Что…

Не дослушав вопрос герцога, слуга опрометью бросился прочь из спальни.

Тетрафель, продолжая все так же сидеть на полу среди нагромождения простыней и одеял, долго глядел на раскрытую дверь, не понимая, что произошло.

И вдруг он понял! Так вот почему сегодня во сне ему не удалось спастись от мертвецов!

Герцог очень медленно поднес к глазам руку и так же медленно повернул ее.

Розовые пятна.

Тетрафель не закричал. Он завопил на весь дворец.

Настоятель Браумин шел по тихим коридорам Сент-Прешес, беспокойно потирая руки. Сегодняшний день не предвещал ничего хорошего. Палмарис стал неуправляемым городом, и по его улицам катились тревожные и страшные слухи. А тут еще какой-то странный посетитель, которого Виссенти посчитал возможным допустить в монастырь. Разумеется, после проверки.

Настоятель подошел к двери и остановился, переводя дыхание и пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце. Потом он распахнул дверь и увидел дожидавшегося его Шамуса Килрони.

— Брат Виссенти сообщил мне о том, что человек, желающий меня видеть, одет в дорожное платье, — сказал настоятель, стремясь говорить как можно непринужденнее.

— Да, мой друг, и чем длиннее будет дорога, тем лучше, — ответил Шамус, подходя к нему и обмениваясь рукопожатием. — С меня довольно. Больше мне здесь делать нечего.

— Твой отъезд — ощутимая потеря, — заметил Браумин.

— Палмарису грозит катастрофа, и она неминуемо разразится вне зависимости от того, останусь я здесь или уеду, — возразил Шамус. — До тебя уже дошли слухи?

— До меня ежедневно доходит множество слухов, — признался Браумин. — Трудно отличить правду от вымысла.

Шамус, усмехнувшись, кивнул. Он понял, почему настоятель ответил так уклончиво. Да, Браумин слышал о том, на что намекал Шамус Килрони. Настоятелю трудно было что-либо скрыть.

— Это не слухи, — мрачно сказал Шамус. — Герцог Тетрафель действительно заболел чумой и даже сейчас продолжает метаться в панике по Чейзвинд Мэнор.

— Его вполне можно понять, — с сочувствием произнес Браумин.

— Теперь, когда его дворец перестал быть надежной крепостью, он обратится за помощью в Сент-Прешес, — сказал Шамус.

— Мы с ним уже говорили об этом…

— Ему сейчас плевать на те разговоры, — резко перебил Браумина Шамус. — Можешь не сомневаться: отчаяние приведет его к вашим воротам.

Шамус вскинул руку, зная, что сейчас скажет Браумин.

— А вы не пустите его на порог. Поэтому я и уезжаю, друг мой. По сути, катастрофа уже началась, и я не хочу дожидаться конца.

Последние слова Шамуса, а также его утверждение, что Тетрафель обратится к монахам за помощью, объяснили Браумину все. Под катастрофой этот гвардеец подразумевал вовсе не дальнейший разгул чумы. Он говорил о грядущей буре, которая непременно разразится, когда Сент-Прешес откажет герцогу Тетрафелю в помощи. Шамус (и это показалось Браумину вполне логичным) предвидел назревающие в Палмарисе события. В городе вспыхнет грандиозный бунт. Нет, даже не бунт, а настоящая война между Тетрафелем и монастырем. Браумин считал, что они уже потеряли город. Появление в Палмарисе Де’Уннеро и его братьев Покаяния делало положение еще более опасным. Если герцог Тетрафель, до сих пор сохранявший определенный нейтралитет, поддержит Де’Уннеро и начнет будоражить население, монастырю придется ой как туго!

— И куда же ты поедешь? — спросил своего друга Браумин.

— Думаю, на север, — ответил Шамус. — В Кертинеллу или даже дальше. Возможно, заберусь в Тимберленд.

— Неужели ты ничем не можешь нам помочь? — печально спросил Браумин.

— Неужели вы ничем не можете помочь герцогу Тетрафелю? — вопросом на вопрос ответил Шамус.

Настоятель Браумин обвел взглядом помещение, потом поднял глаза к небу и беспомощно покачал головой.

— Тогда молись за нас, друг, — сказал настоятель.

Шамус Килрони кивнул, потрепал Браумина по плечу и ушел.

Настоятель Браумин ничуть не осуждал этого человека. Честно говоря, он очень сожалел, что не может бежать из Палмариса вместе с Шамусом.

ГЛАВА 38
ЧУДО ДЛЯ ФРЭНСИСА

Фрэнсис безуспешно молотил по зеленому месиву чумы, которое булькало и пузырилось под его руками. Он знал, что жить этой женщине осталось совсем недолго. Но он не мог просто смотреть, как умирает еще один человек. Третий за последние три дня.

И Фрэнсис продолжал бороться. Он не только стремился хоть немного продлить жизнь этой несчастной; он боролся с чумой, чтобы не потерять смысл своего существования.

Он даже не заметил, что сегодня чума в теле больной почему-то не набросилась на его духовный двойник с прежней яростью, а потому и не задумался об этой странной перемене и ее последствиях.

Вскоре он вышел из тела больной, сумев лишь немного облегчить ей страдания. Он пристально взглянул на обреченную женщину, затем повернулся, чтобы уйти. И вдруг окружающий его мир бешено завертелся.

Фрэнсис упал лицом вниз.

Задыхаясь, отец-настоятель Агронгерр бежал к главным воротам, где на воротной башне уже находились Бурэй, Мачузо, Гленденхук и множество других монахов. Он протиснулся сквозь толпу братьев и, оказавшись у стены, устремил свой пристальный взор за цветочный кордон. Туда же, куда внимательно смотрели и остальные.

На земле лежал брат Фрэнсис, и его голову бережно поддерживала та самая одноглазая женщина, которую многие больные требовали причислить к лику святых.

— Чума поразила и брата Фрэнсиса, — негромко пояснил магистр Мачузо.

— Розовое пятнышко, беленький кружочек, — сухо произнес магистр Бурэй. — Древние песни не лгут.

Многие вполголоса соглашались с его мнением и творили знамение вечнозеленой ветви.

Картина, которую развернуло перед отцом-настоятелем Агронгерром это туманное утро, подавляла его. Он, живший на свете дольше, чем Фрэнсис, понимал, что переживет этого молодого монаха. Агронгерр восхищался мужеством Фрэнсиса, радовался нескольким победам, которые тот одержал над чумой. Но более всего отец-настоятель восхищался главной, величайшей победой Фрэнсиса. Покинув монастырь, все эти месяцы Фрэнсис неустанно трудился, помогая больным, и до сих пор чума чудесным образом щадила его.

И вот в одно мгновение все рассыпалось в прах. Даже отсюда было видно, что Фрэнсис серьезно болен. Обычное утомление не свалило бы его с ног.

— Потому мы и должны внимательно относиться к словам старых песен, — продолжал Фио Бурэй.

Казалось, он говорил так, будто произносил перед собравшимися речь.

— Братья, жившие прежде нас, оставили нам в дар свою мудрость. И какими же глупцами мы окажемся, если не прислушаемся к их словам!

И вновь собратья поддержали Бурэя, отчего отца-настоятеля Агронгерра внутри даже передернуло. С точки зрения здравого смысла однорукий магистр, разумеется, был прав, и он сам вовсе не намеревался броситься и настежь распахнуть монастырские ворота. То, что задевало Агронгерра, относилось к области духа. Старику претил сам тон Бурэя, весь его праведный пафос; ему были невыносимы эти явные вздохи облегчения, вырывавшиеся у тех, кто сейчас пребывал в относительной безопасности, защищенный толстыми каменными стенами и густыми ароматами цветочного кордона.

— Вам доставляет удовольствие видеть брата Фрэнсиса поверженным? — вдруг спросил Агронгерр.

У Бурэя округлились глаза. Гленденхук глотнул воздух, почти не веря, что отец-настоятель может сказать такое. Даже Мачузо стал беспокойно переминаться с ноги на ногу.

Однако Агронгерр не ограничился только вопросом.

— Пусть каждый из вас запомнит брата Фрэнсиса и принесенную им жертву, — жестко произнес он, попеременно глядя на собравшихся. — Если вы, видя брата Фрэнсиса сраженным болезнью, где-то в глубине души испытываете облегчение и убеждаетесь в правильности избранного нами пути, если кто-то из вас считает этого человека глупцом, заслуживающим подобной участи, тогда я жду вас сегодня же на таинстве Покаяния. Мы прячемся за стенами, потому что этого от нас требует учение церкви. Но каждый из нас должен был бы испытывать сожаление, что мы не обладаем таким мужеством, как брат Фрэнсис, таким состраданием и милосердием. Сейчас, когда конец его близок, можно, глядя на брата Фрэнсиса, сознавать правыми самих себя, но не его. А можно скорбеть, ибо мы теряем настоящего героя.

Агронгерр глубоко вздохнул и, бросив взгляд на Фио Бурэя, быстро пошел прочь. Ему необходимо было побыть одному в тишине своих покоев.

Братья, оставшиеся на воротной башне, перешептывались и качали головами.

— Ты пойдешь на таинство Покаяния? — спросил Бурэя магистр Гленденхук.

Однорукий магистр пренебрежительно усмехнулся.

— Не могу отрицать: жизнь брата Фрэнсиса направляли возвышенные чувства, но ход его мыслей был ошибочным, — довольно громко, чтобы привлечь внимание остальных, произнес Бурэй.

Слова эти явно противоречили недавно сказанным словам отца-настоятеля, что вызвало удивленный шепот и даже возгласы.

— Не надо доверять моим словам, ибо они — не более как мое личное мнение, — продолжал Бурэй.

Он повернулся в сторону поля и драматично махнул рукой туда, где лежал Фрэнсис.

— Доверяйте тому, что вы видите собственными глазами. Брат Фрэнсис забыл об учении, поскольку его сердце было слабым, ибо ему было невыносимо слушать стенания умирающих. Что же, мы верим в искренность его чувств. По мы должны понимать, чем на деле обернулся его поступок. Возможно, его сострадание и милосердие, являющиеся великим даром, в какой-то мере оправдали его своеволие в глазах Бога, с которым он вскоре встретится. Но хватит ли ему этой малой толики оправдания теперь, когда нужно отвечать за отказ принять на себя большую ответственность? Я говорю об ответственности, возложенной на всех нас, — служить преемниками традиций церкви и защищать от грозящей опасности розовой чумы отнюдь не наши бренные тела, а саму церковь. Так допустимо ли нам по примеру Фрэнсиса выйти на поле, чтобы вскоре лечь в могилы? — с пафосом продолжал Бурэй. — Мы знаем, чем это чревато. Наша сиюминутная жалость толкает все земли королевства в полную и беспросветную тьму!

Его уход с башни был не менее впечатляющим, чем уход Агронгерра.

Магистр Гленденхук вместе с собратьями глядел, как Бурэй удаляется стремительными шагами. Гленденхук был убежден, что присутствовал при начале жестокого противостояния. Теперь его друг Фио Бурэй не отступит. Если зрелище смертельно больного Фрэнсиса хоть как-то повлияет на решимость отца-настоятеля и тот допустит малейшие послабления относительно всей этой толпы больных, однорукий магистр будет бороться с Агронгерром до конца.

Перед мысленным взором Гленденхука встала картина: там, на поле, лежит уже не Фрэнсис, а Агронгерр, и новый отец-настоятель Фио Бурэй взирает на него с воротной башни Санта-Мир-Абель.

В эту самую минуту подобный ход событий казался вполне вероятным.

Брата Фрэнсиса разбудили звуки, которые он принял за пение ангелов, — стройный хор радостных голосов, звучащих с небес. Открыв глаза, он увидел, что так оно и есть.

Его окружали десятки больных. Взявшись за руки, они пели молитву. Он помнил, что некоторые из поющих еще вчера были настолько слабы, что даже не могли стоять на ногах. Но сейчас, при поддержке соседей, они стояли и, невзирая на боль, улыбались.

Фрэнсис повернулся на бок и с огромным трудом встал. Он медленно обвел глазами поющих, принимая их любовь и отдавая им любовь своего сердца.

Сунув руку в карман, Фрэнсис ужаснулся, не обнаружив столь драгоценного для него камня души. Его глаза скользнули по земле. Только бы никто из Санта-Мир-Абель не выкрал у него камень!

Словно в ответ на страдальческое выражение его лица, к нему подошла хрупкая, изуродованная, одноглазая женщина и протянула руку. На ладони лежал серый камень.

— Спасибо, Мери, — прошептал Фрэнсис, беря камень. — Моя работа еще не кончена.

— Они молятся за тебя, брат Фрэнсис, — ответила Мери. — Каждый из них отдает тебе свое сердце. А теперь бери камень и лечись.

Фрэнсис улыбнулся. Увы, такое было невозможно, даже если бы он и захотел. Но он не хотел. Он знал, что болен и что чума пожирает его, как хищник. Тем не менее брат Фрэнсис не боялся своей участи.

— Мы все будем петь для тебя, брат Фрэнсис, — продолжала Мери Каузенфед.

Присмотревшись, он увидел, как из ее единственного глаза струятся слезы.

Слезы по нему! У Фрэнсиса перехватило дыхание. Неужели он настолько глубоко затронул сердца этих людей, что они так заботятся о нем? Он взглянул на умирающих. На тех, кого не мог спасти и кто знал, что он не может их спасти. И все же они плакали о нем! Они молились за него!

— Мы не позволим розовой чуме забрать тебя, брат Фрэнсис, — решительно заявила Мери Каузенфед. — Мы будем молиться Богу! Мы будем кричать Богу! Он не возьмет тебя от нас! Не бойся, мы сотворим для тебя чудо!

Фрэнсис взглянул на нее и улыбнулся самой искренней и нежной улыбкой, какая никогда еще не появлялась на его обычно хмуром лице. Он обречен. Фрэнсис не питал иллюзий на этот счет. Он чувствовал, как чума пожирает его тело. Нет, даже камень души здесь не поможет. Как не помогут ему и эти люди. Чума одолеет и отнесет к стопам Бога для последнего суда.

Впервые за многие годы брат Фрэнсис Деллакорт чувствовал, что не боится этого суда.

— Мы сотворим для тебя чудо! — громко повторила Мери Каузенфед, и множество людей подхватили ее слова.

«Они не поняли», — подумал Фрэнсис. Они уже сотворили для него чудо, хотя и совсем не то, о котором сейчас молились.

Они сотворили для него чудо. Настоящее чудо.

ГЛАВА 39
ЗВЕРИНАЯ ЯРОСТЬ

Он услышал громкие, сердитые крики, и их звук лишь подхлестнул его. Недалеко от монастыря послышались также цокот лошадиных копыт и звон доспехов.

Маркало Де’Уннеро замедлил шаг, и идущие за ним братья Покаяния тоже. Кто знает, может, солдаты герцога Тетрафеля вновь решили навести порядок. Это не остановило Де’Уннеро, и он продолжал двигаться вперед. Ничего, он найдет возможность хоть немного испортить жизнь Браумину и другим еретикам, засевшим в Сент-Прешес.

Вывернув на площадь, Де’Уннеро просиял. Там собрался чуть ли не весь гарнизон Палмариса, однако солдаты не делали никаких попыток сдержать толпу. Наоборот, многие из них даже подбадривали этих оборванцев.

«Похоже, злость у черни нарастает, и теперь они не оставят в покое монастырь», — удовлетворенно подумал Де’Уннеро.

Он повернулся к едущим сзади собратьям.

— Наш призыв наконец-то услышан, — возбужденно произнес Де’Уннеро. — Настает час нашей славы. Идемте к ним, покинутым овцам нашего стада, и поведем их на бой против еретиков!

Братья Покаяния пронзительно закричали, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. Они устремились к той части площади, что непосредственно примыкала к монастырю. Красные капюшоны были надвинуты на глаза. Фалды черных сутан развевались от быстрой ходьбы.

Де’Уннеро знал, что рискует, но он не чувствовал страха. На этот раз солдаты не станут препятствовать ни ему, ни его последователям. Наступали иные времена.

— На площади — братья Покаяния, — прорычал Андерс Кастинагис. — И с ними — Маркало Де’Уннеро.

Браумин Херд наблюдал, как толпу охватывает все большее безумие, а вместе с ним зреет бунт.

— Герцог Тетрафель тоже здесь, — сказал Браумин, махнув рукой в дальний конец площади.

Там, за цепью угрюмого вида солдат, стояла богато украшенная карета.

— Все это — с его ведома, — добавил Браумин.

— Он зол и испуган, — сказал брат Талюмус.

— И вдобавок глуп, — вставил Кастинагис.

— Разве мы не можем объявить людям, кто он на самом деле? — беспокойным голосом спросил брат Виссенти. — Я говорю про Де’Уннеро. Здешние жители его ненавидят. Они наверняка не пошли бы за ним, если бы знали…

— Страх перед розовой чумой сильнее ненависти к Де’Уннеро, — перебил его настоятель Браумин. — Да, мы можем объявить им, кто он на самом деле. На кого-то это подействует, но нам мало чем поможет. Поймите, основной зачинщик мятежа — герцог Тетрафель. Братья Покаяния лишь пришли им на подмогу.

Довод настоятеля был вполне логичен, и именно эта логика еще больше встревожила монахов.

— Я уже говорил вам, что город мы потеряли, — продолжал Браумин. — Доказательства налицо.

— Им не прорваться через стены, — решительно заявил брат Кастинагис. — Даже если солдаты герцога вздумают атаковать ворота.

— Мы отбросим их назад, — согласился Виссенти.

— Нет, — возразил Браумин Херд. — Я не допущу, чтобы стены Сент-Прешес оказались запятнаны кровью испуганных и отчаявшихся жителей Палмариса.

— Что же тогда делать? — спросил брат Кастинагис, поскольку странное заявление настоятеля повергло их всех в замешательство.

Братья недоумевали: разве не Браумин совсем недавно требовал, чтобы они защищали Сент-Прешес?

Настоятель Браумин кивнул. По его лицу было видно, что он знает нечто такое, чего не знали остальные. Возможно, у него имелся какой-то ответ.

— Не горячитесь, братья, — сказал Браумин и, оставив их, быстро зашагал по коридору в свои покои.

Изумленно переглянувшись с собратьями, Мальборо Виссенти поспешил вслед за своим старым другом.

Он нагнал настоятеля в небольшой комнате, служившей Браумину передней. Браумин звенел ключами. Ему требовался ключ от одного из ящиков его внушительного письменного стола, где хранился основной запас самоцветов Сент-Прешес.

— А-а, значит, ты решил вооружить братьев, — сделал вывод Виссенти, увидев, как Браумин подошел к заветному ящику. — Но ты же только что сказал…

— Нет, — возразил Браумин. — Я не хочу, чтобы наши стены были политы кровью невинных людей.

— Но тогда… — начал было спрашивать Виссенти и тут же умолк, заметив, что настоятель взял всего лишь один камень.

Камень души.

— Я выйду к ним, — пояснил настоятель Браумин. — Возьму камень исцеления и пойду к герцогу Тетрафелю.

— Зачем? — спросил ужаснувшийся Виссенти.

— Чтобы попытаться, — ответил Браумин. — Если я попытаюсь ему помочь, быть может, он прекратит бунт.

Браумин повернулся, чтобы выйти, однако Виссенти загородил ему дорогу.

— Они не остановятся! — кричал этот низкорослый и вечно чем-то обеспокоенный человек. — Ты сам знаешь, что не сможешь вылечить Тетрафеля. Если ты потерпишь неудачу, это будет лишь на руку этому дракону Де’Уннеро. Он тут же скажет: если бы Бог был на твоей стороне, ты бы сумел исцелить герцога.

— Но сам-то он лишь разглагольствует о мудрости «истинного Бога», однако никого не исцеляет, — заметил Браумин.

— А он и не утверждает, что способен исцелять, — тут же возразил ему Виссенти. — Он лишь утверждает, что чума будет продолжаться до тех пор, пока церковь не одумается.

Настоятель Браумин тряхнул головой.

— Я пойду к Тетрафелю, — объявил он Виссенти, а также подошедшим Талюмусу и Кастинагису. — Возможно, у меня ничего не получится, но, по крайней мере, я попытаюсь.

— Потому что ты трус, — прозвучал у него за спиной резкий голос Виссенти.

Браумин остановился, пораженный горячностью обычно робкого Виссенти.

Настоятель медленно повернулся. Выражение на лице его друга было суровым и неприязненным.

— Трус, — непривычно низким голосом повторил Виссенти.

Браумин удивленно покачал головой. Ведь он как-никак собирался выйти за пределы монастыря, чтобы бороться с розовой чумой. Имеет ли его друг право называть это трусостью?

— Ты хочешь пойти к герцогу, зная, что этого делать нельзя. Ты боишься, что герцог будет подстрекать народ, когда они толпой бросятся на наши стены.

— Им не прорваться сюда! — в очередной раз заявил брат Кастинагис. — Даже если весь город соберется возле наших ворот!

— Разве ты не видишь, что тобой движет страх? — продолжал Виссенти, возбужденно бегая вокруг Браумина. — Ты боишься, что для защиты монастыря нам действительно придется пойти на те меры, о которых ты сам же говорил. Ты не хочешь нести ответственность за бойню! Вот в чем все дело!

Поведение Виссенти окончательно ошеломило Браумина.

— А когда ты выйдешь и потерпишь неудачу, они все равно пойдут на нас, — бушевал Виссенти. — Если не под командованием умирающего Тетрафеля, то под командованием Де’Уннеро. И тогда уже нам придется бороться в одиночку, без настоятеля. Значит, ты трус, — повторил Виссенти, дрожа всем телом. — Ты знаешь, что нам придется делать, но тебе не хочется пятнать свои руки кровью!

Браумин посмотрел на Кастинагиса и Талюмуса и встретил их холодные взгляды.

— И все это поставит нас в еще худшее положение, — подытожил Виссенти. — Чем тогда мы сможем оправдать наш отказ помогать простым людям, если ты, поправ все принципы, отправишься к герцогу? Чем мы ответим на их проклятия, когда ты ясно дашь понять, что монахи, прячущиеся за стенами монастыря, — просто трусы?

Эти слова проняли Браумина до глубины души. Никто еще не называл ему с такой беспощадной наглядностью истинные причины, определяющие стратегию церкви во время эпидемии чумы. Но еще больше удивило троих друзей поведение настоятеля. Он вдруг рассмеялся, и смех его вовсе не был ироничным. В нем слышалась полная растерянность.

— Спасибо тебе, мой друг Виссенти, что все мне растолковал, — сказал Браумин. — Теперь я понимаю, почему мне нельзя туда идти.

Он растерянно качал головой. Виссенти бросился к нему и крепко обнял.

— Но мы не будем проявлять жестокость к тем, кто пойдет на штурм, — распорядился Браумин. — Разумеется, мы должны обороняться, однако постараемся избежать кровопролития. Пусть наши молнии будут оглушать нападавших, сбивать их с ног, но по возможности никого не убьют.

Кастинагису такое распоряжение вовсе не понравилось, однако он вместе со всеми кивнул в знак согласия.

Приехав в Кертинеллу, Шамус Килрони понял, что чума добралась и сюда. Это его не удивило. Его удивило другое: жители города были исполнены надежды и решимости. Еще более гвардейца удивило, что в Кертинелле не существовало черты, за которую изгоняли заболевших. Наоборот, к этим людям относились заботливо и внимательно. Столь милосердное отношение к ближним взволновало Шамуса, однако он не мог не задаться вопросом: а не сошли ли жители Кертинеллы с ума?

Вскоре после приезда он встретился с предводительницей Кертинеллы, которую звали Джанина-с-Озера.

— Я тоже заболела, — довольно спокойно сообщила Джанина, закатав рукава и показав ему заметные розовые пятна. — Думала, дни мои сочтены.

— Думала? — недоверчиво повторил Шамус и сам не заметил, как отодвинулся от больной женщины.

— Думала, — твердо произнесла Джанина, наградив Шамуса решительным взглядом. — Но теперь у меня другие мысли. Я знаю, что можно бороться и остаться в живых.

Шамус не отрываясь глядел на нее, и в глазах его читалось недоверие.

Джанина громко расхохоталась.

— Представь себе, думала! — еще раз повторила она. — Но потом Пони… нет, теперь она хочет, чтобы ее называли Джилсепони… она приехала к нам и рассказала о том, как можно исцелиться.

Шамус вздрогнул. Должно быть, его давняя подруга Джилсепони навидалась немало страданий и, подобно братьям Покаяния, тоже выдумала какую-нибудь чушь о причинах розовой чумы.

— Она вылечила Дейнси Окоум. Что смотришь? Да, вылечила, — упрямо проговорила Джанина. — Выгнала из нее чуму.

Шамус не мигая глядел на Джанину. Он знал, что с помощью самоцветов можно излечить чуму, но такие случаи крайне редки. Вместе с тем он был рад услышать, что Джилсепони по-прежнему жива. Но в ее всемогущество он поверить не решался. Шамус знал о судьбе своей двоюродной сестры Колин, которая умерла у Джилсепони на руках.

Он не торопился верить сказкам.

— Так она и тебя вылечила? — спросил Шамус.

Джанина вновь поразила его громким хохотом.

— Она на время загнала чуму в угол, — сказала предводительница Кертинеллы.

— В таком случае, ты по-прежнему больна.

Джанина кивнула.

— Но ты только что говорила об исцелении, — заметил вконец запутавшийся и недоумевающий Шамус.

— Верно. Джилсепони его нашла, — спокойно начала объяснять Джанина. — Но не здесь. Сама она может дать лишь передышку. А чтобы по-настоящему исцелиться, нужно, дружочек мой, проделать долгий путь в Барбакан, на гору Аида. Там из камня торчит рука ангела, и с нее капает исцеляющая кровь. Мы как раз готовимся в путь. Весь город. А три города Тимберленда уже отправились к Аиде.

— Что? — вяло спросил Шамус, глядя на Джанину с нескрываемым удивлением.

Все, что сказала Джанина, по-прежнему казалось ему какой-то диковинной выдумкой.

— А где сейчас Джилсепони?

— Отправилась в Ландсдаун помогать им готовиться в путь, — сообщила предводительница.

Через несколько минут Шамус во весь опор скакал в Ландсдаун, до которого был всего час пути.

Прибыв туда, он увидел на центральной площади поспешно сооруженный навес. Перед ним стояла длинная цепь больных. Другие люди, вероятно здоровые, деловито нагружали повозки провизией и другими необходимыми вещами.

Шамус не испытывал никакого желания приближаться к больным. Тем не менее он подавил страх и пошел вдоль очереди, пока не увидел ту, что искал, которая с самоцветом в руках помогала больным.

Шамус встал рядом с Джилсепони, но сейчас она не видела его, поскольку ее духовный двойник расправлялся с чумой в теле мальчика. Шамус терпеливо ждал. Через несколько минут Джилсепони открыла глаза, а ребенок широко улыбнулся и убежал. Его место заняла женщина.

Джилсепони оглянулась. Увидев старого друга, она просияла. Она махнула больной женщине рукой, попросив немного обождать, потом встала (как заметил Шамус, с большим усилием) и крепко обняла гвардейца.

Шамус весь одеревенел, и Джилсепони, понимающе смеясь, чуть отстранила его от себя.

— Меня ты можешь не бояться, — сказала она. — Теперь я не могу заболеть розовой чумой.

— Никак ты стала великой мировой врачевательницей? — не без солидной доли сарказма спросил Шамус.

Джилсепони покачала головой.

— Не я, — ответила она.

Шамус поглядел на вереницу больных, на мальчика, которому Джилсепони явно помогла, поскольку теперь он усердно трудился наравне со взрослыми, нагружая повозку.

— То, что делаю я, сможет делать любой монах, сведущий в использовании камней, — сказала Джилсепони.

— Видел я плоды их стараний, — возразил Шамус. — Помощи от них — почти никакой или вовсе никакой, а сами они настолько перепуганы, что прячутся за монастырскими стенами.

— Они еще не поцеловали руку Эвелина, — ответила она и махнула терпеливо дожидавшейся женщине.

Оглянувшись на Шамуса, Джилсепони увидела на его лице все то же удивленное и недоверчивое выражение.

— Ты сомневаешься? — спросила она. — Разве не на твоих глазах рука Эвелина сотворила тогда чудо?

— Его рука убила гоблинов, а не чуму.

— Так знай, что я видела такое же чудо: его рука убила чуму, — твердо ответила Джилсепони. — Когда я принесла Дейнси к руке Эвелина, ей до смерти оставалось не более секунды. Я увидела, что ладонь его руки кровоточит. Думаю, эта кровь сочится постоянно. Дейнси успела вкусить его крови, и чума тут же отступила от нее. Потом я поцеловала руку сама, потому что чума добралась и до меня. Но теперь я ее не боюсь.

— И все эти люди готовы двинуться в Барбакан? — спросил Шамус.

— Не только они. Туда двинется весь мир, — убежденно произнесла Джилсепони.

— Но откуда ты знаешь? — не сдавался Шамус. — Ты уверена, что кровь не иссякнет? Что она действительно исцеляет?

Джилсепони одарила его улыбкой знающего и полностью убежденного в своих словах человека.

— Я знаю, — только и сказала она.

Она приложила свою руку к пылающему лбу женщины, потом поднесла к ее губам камень души.

— Нам надо продолжить разговор, — сказал Шамус.

Джилсепони согласно кивнула и начала входить в магию камня.

Потрясенный увиденным и удивленный, Шамус Килрони вышел из-под навеса и направился прямо в трактир, что был через дорогу. В заведении было пусто. Шамус подошел к стойке и налил себе порцию весьма крепкого напитка.

Через некоторое время туда же пришла Джилсепони. Вид у нее был усталый, но довольный.

— Они должны выдержать это путешествие, — объяснила она Шамусу. — Во всяком случае, того, что я делаю для них, должно хватить, чтобы они успели добраться до Аиды.

Она отвернулась.

— Кроме одного, — тихо добавила она. — Он давно болен. Даже если бы я помогала ему до самой Аиды, чего я никак не могу себе позволить, он все равно вряд ли дожил бы до конца пути.

Шамус глядел на нее, качая головой.

— И все равно все это кажется выдумкой, — признался он.

— Я ничего не выдумывала, — возразила Джилсепони. — Дух Эвелина раскрыл мне эту истину, послав призрак Ромео Муллахи.

Но взгляд Шамуса по-прежнему выражал недоверие, и Джилсепони только пожала плечами. Она слишком устала, чтобы спорить.

— Значит, теперь ты можешь если не исцелить, то серьезно помочь больным? — спросил он. — И все потому, что кровь с руки Эвелина сделала тебя неуязвимой для чумы?

Джилсепони кивнула.

— Да, я могу им помочь, — подтвердила она, принимая из рук Шамуса бокал. — Во всяком случае, некоторым из них. Но то же самое сможет любой монах, который поцелует руку Эвелина. У меня больше нет страха перед чумой, и потому у многих людей мне удается, что называется, накрепко загнать ее в угол.

— Но только не у тех, кто серьезно болен, — заключил Шамус.

Джилсепони покачала головой и проглотила содержимое бокала.

— Увы, для многих это уже слишком поздно, и каждый день, потраченный мною понапрасну, приводит к новым смертям.

На лице Шамуса застыл ужас.

— Неужели ты взвалила себе на плечи такую ответственность? — спросил он.

— Если не я, тогда кто?

Он все так же молча смотрел на нее.

— Все эти люди, больные и здоровые, отправятся в Барбакан завтра утром, — продолжала Джилсепони. — Я не смогу их сопровождать, но ты бы смог. По правде говоря, ты должен это сделать, чтобы оберегать их в пути и чтобы самому поцеловать руку Эвелина.

Джилсепони смотрела ему прямо в глаза. Ее взгляд просил, даже умолял, напоминая Шамусу, через что довелось пройти им обоим.

— Смотритель уже ведет паломников из трех городов Тимберленда. Шамус должен повести жителей Кертинеллы и Ландсдауна, — добавила Джилсепони. — И это еще не все. Шамусу нужно остаться на севере.

Шамус понял, что планы эти рождаются в ее голове только сейчас, по ходу разговора.

— Из тех сил, которые тебе удастся собрать, нужно создать охрану. Вы должны будете охранять дорогу до Барбакана.

Шамус Килрони, который на собственном опыте знал, насколько длинна эта дорога, недоверчиво усмехнулся.

— Для этого тебе понадобится вся королевская армия!

— А я как раз и намереваюсь привлечь к этому всю королевскую армию, — ответила Джилсепони.

Она сказала это настолько серьезно и решительно, что Шамус даже покачнулся на своем стуле. Потом он с удивлением понял, что уже не сомневается в ее словах. Но они напомнили ему совсем о других, не менее серьезных заботах.

— Дела в Палмарисе совсем скверны, — мрачно сказал Шамус. — Народ бунтует, а герцог Тетрафель всерьез подстрекает бунтовщиков. Он тоже заболел чумой, но настоятель Браумин ничем не может ему помочь.

Джилсепони кивнула. Услышанное не особо удивило и не слишком взволновало ее.

— Помимо герцога нашлись еще охотники баламутить народ, — продолжал Шамус. — В городе появились самозваные братья Покаяния из отколовшихся монахов и тех, кто присоединился к ним. Они кричат на каждом углу, что чума — Божья кара за то, что церковь сбилась с пути Маркворта и свернула на путь Эвелина.

Эти слова заставили Джилсепони насторожиться.

— Как мне говорили, главарем у братьев Покаяния — Маркало Де’Уннеро.

Он налил Джилсепони новую порцию. Увидев ее оцепеневший взгляд и внезапно побелевшее лицо, Шамус сразу догадался, что это будет для нее не лишним.

Камни ударяли в стену или перелетали через нее, заставляя нескольких караульных монахов приседать и пригибать головы.

Внизу, на площади, Де’Уннеро и его молодцы в черно-красных сутанах без устали сновали среди толпы, подбивая людей на неизбежный выплеск ярости.

И он не замедлил себя ждать. Швыряя камни и выкрикивая проклятия, люди, которым было уже нечего терять, устремились на штурм монастыря. К его стенам приставили наспех сооруженные лестницы. Часть нападавших готовилась атаковать монастырские ворота. Они катили стенобитное орудие, налегая на него с обоих боков.

— Настоятель Браумин! — крикнул сверху Кастинагис, указывая ему на приближавшийся таран.

Стихийный бунт перерастал в необъявленную войну, и мягких сдерживающих средств против стенобитного орудия не существовало.

— Защищайте монастырь, — хрипло прошептал Браумин и пошел прочь от стены.

У него за спиной послышался резкий звук пущенной рукотворной молнии. Крики раненых неслись вперемешку с яростными возгласами. Он слышал, как по стенам молотит непрекращающийся град камней. И за всем этим, странным образом перекрывая остальные звуки, раздавался голос Маркало Де’Уннеро, призывавший толпу к новому приступу безумия.

Штурм монастыря продолжался несколько часов. Монахи стойко отражали нападение. Они проворно отбрасывали неуклюжие лестницы вместе с лезущими по ступенькам людьми, наносили удары рукотворными молниями, стреляли из арбалетов. В ход шло даже кипящее масло, которое выливали на головы штурмующих. У стен Сент-Прешес валялись тела десятков убитых. Раненых и искалеченных было еще больше.

Осада продолжалась и на следующий день. Невзирая на потери толпа заметно возросла. Но теперь к разъяренным жителям и братьям Покаяния добавилась еще одна сила. Под громкие звуки фанфар на площади появился герцог Тетрафель и его солдаты, все как один в полном боевом облачении.

Настоятель Браумин уже направлялся к стене, когда ему на пути попался молоденький монах.

— Герцог, — выдохнул испуганный монах, — привел с собой армию и требует, чтобы мы сдали монастырь!

Браумин ничего не сказал в ответ, а лишь поспешил наверх, на парапет воротной башни, где уже находились трое его ближайших союзников.

— Настоятель Браумин! — крикнул стоявший рядом с герцогом глашатай.

— Я здесь, — ответил Браумин, выходя на всеобщее обозрение и прекрасно сознавая, что многие лучники Тетрафеля уже взяли его на прицел.

Глашатай откашлялся и развернул пергамент.

— По приказу герцога Тимиана Тетрафеля, барона Палмариса, вы и ваши собратья, скрывающиеся ныне внутри монастыря, объявляетесь на территории города Палмариса вне закона. Вы должны как можно быстрее покинуть Сент-Прешес. Будучи благородным и щедрым человеком, герцог Тетрафель не станет вас преследовать и подвергать наказаниям, если вы сегодня же уйдете из города и пообещаете не возвращаться в Палмарис!

Пока глашатай зачитывал приказ, настоятель Браумин неотрывно глядел на Тетрафеля, стараясь придать своему лицу бесстрастное выражение.

— Мы ведь говорили о возможности отправиться в Кертинеллу и открыть там часовню Эвелина, — негромко напомнил ему Виссенти.

Браумин обернулся к нему и решительно замотал головой.

— Герцог Тетрафель! — громко прокричал он. — Ваша власть не распространяется на монастырь, а потому вы не имеете права предъявлять нам подобные требования.

Глашатай хотел что-то ему ответить, однако герцог, которого злость заставила на время забыть о болезни, оттолкнул его.

— Весь город ополчился против вас! — крикнул он Браумину. — О каких правах церкви вы заявляете, если у вас нет больше приверженцев?

— Мы не повинны в том, что вы заболели чумой, герцог Тетрафель! — резко ответил ему настоятель.

— Именно вы и повинны! — раздался голос Де’Уннеро.

Он выбежал в центр площади, потрясая руками перед толпой.

— Это они! Их вероотступничество обрушило Божий гнев на наши головы! Изгоните этих еретиков во славу Бога! И тогда чума мгновенно уйдет с наших земель и из наших жилищ!

— Герцог Тетрафель! — вновь громко крикнул Браумин. — Мы не в силах ни наслать на вас чуму, ни избавить от нее. Но вспомните, сколько раз братья из Сент-Прешес…

— Вон! — перебил его герцог, выскакивая из кареты и выбегая вперед. — Вон, говорю я вам! Убирайтесь из монастыря и из моего города!

Настоятель Браумин пристально смотрел на него, и его холодный взгляд был наилучшим ответом рассерженному и испуганному герцогу.

— В таком случае мы не снимем осаду, — заявил герцог Тетрафель. — Если до рассвета вы не уберетесь из монастыря и из города, то вам несдобровать. Вы в осаде! И знайте: нашему терпению быстро наступит конец. С каждым днем условия вашей капитуляции будут становиться все жестче и тяжелее!

Браумин повернулся и пошел к спуску.

— Если нападение повторится, защищайте монастырь так, как этого потребуют обстоятельства, — сказал он друзьям. — И пожалуйста, ради всего святого: если представится возможность, нанесите смертельный удар по Маркало Де’Уннеро.

Кастинагис и Талюмус угрюмо кивнули. Виссенти, лучше них знавший Де’Уннеро, при каждом слове настоятеля все сильнее сжимался и бледнел. Виссенти глядел вслед Браумину. Может, он поступил глупо, отговорив настоятеля от помощи герцогу Тетрафелю? Может, им действительно стоит покинуть монастырь? Всем без исключения?

Виссенти бросил взгляд на площадь. Там Де’Уннеро проводил молитвенное служение для сотен… нет, тысяч собравшихся. Люди внимали его словам. Виссенти слышал их одобрительные возгласы. Братья Покаяния, рассеявшись в толпе, вербовали себе новых союзников.

Виссенти знал: осада будет жестокой. Разъяренные жители не успокоятся до тех пор, пока от монастыря не останутся обгоревшие, развороченные стены. Судьбу братьев тоже несложно предугадать. Оставшихся в живых поволокут по улицам, забивая насмерть. Или сожгут у позорного столба, как несчастного магистра Джоджонаха.

Он услышал слова молитв. Но громче молитв звучали другие, гневные слова, обещавшие, что монахи Сент-Прешес дорого заплатят за обрушившуюся на Палмарис чуму.

У брата Виссенти похолодела спина. Ночь он провел без сна.

— Они приближаются, — угрюмо произнес настоятель Браумин, обращаясь к стоящим на парапете стены собратьям.

С момента предъявления Тетрафелем ультиматума прошло несколько дней. И Браумин, и его собратья чувствовали: этот день может стать для них последним. Герцог Тетрафель провозгласил осаду, но она вовсе не означала бездействие нападавших. Сила их атак возрастала с каждым днем. Среди озлобленных жителей, непрерывно подстрекаемых Де’Уннеро, было немало безнадежно больных, и ощущение близкого конца только подстегивало их ярость.

Атака, как всегда, началась с метания камней. Потом нападавшие приставили к стенам лестницы. У многих в руках были длинные мотки веревок с самодельными крючьями. Толпа вновь поставила на колеса перевернутый таран и покатила к монастырским воротам. Удары рукотворных молний уже трижды опрокидывали его. В последний раз, перевернувшись, он раздавил своей тяжестью не менее десятка человек. Однако сейчас стенобитное орудие опять двигалось к воротам под возбужденные крики кативших его людей.

Монахи рассредоточились по внешней стене. Оружие было самым разнообразным: самоцветы, арбалеты, тяжелые палицы, ножи. Гремели рукотворные молнии, со свистом летели арбалетные стрелы. Братья едва успевали отпихивать лестницы нападавших и перерубать их веревки.

Неожиданно на стену обрушился град стрел. Несколько братьев осели на пол. Одни из них стонали от боли, другие лежали тихо.

— Лучники Тетрафеля! — крикнул брат Талюмус, прячась за стену. — Ударьте по ним молниями! Бейте молниями по солдатам герцога!

Настоятель Браумин храбро встал во весь рост, держа в руке графит. Оттуда вырвалась ослепительная белая молния и ударила в цепь лучников, расшвыряв стрелков в стороны. Браумин пригнулся, ожидая ответного удара, но тут он заметил того, кто всецело поглотил его внимание: в толпе появился Де’Уннеро. Он яростно призывал несчастных и обманутых людей бесстрашно броситься навстречу смерти.

Из руки Браумина вырвалась вторая молния, намного слабее первой, однако Де’Уннеро успел заметить ее. Звериные инстинкты не подвели: он отпрыгнул в сторону, и удар лишь пробил ему ногу.

С криком, более напоминавшим тигриное рычание, брат Истины бросился к монастырю.

Браумин поспешно огляделся по сторонам, ища глазами лестницу или веревку, которыми мог бы воспользоваться Де’Уннеро, и на какие-то секунды выпустил того из виду. Настоятель не заметил, что бег Де’Уннеро был больше похож на бег крупного зверя, нежели человека. Не останавливаясь ни на мгновение, брат Истины достиг основания стены и легко подпрыгнул на высоту двадцати пяти футов. Ухватившись за зубчатую стену, Де’Уннеро перемахнул через парапет и мгновенно оказался возле ошеломленного Браумина.

Сильный удар сбил настоятеля с ног. Двое монахов бросились к Де’Уннеро, однако он пригнулся, отставив в сторону одну ногу. Другой ногой он поставил подножку на пути первого из бегущих и, когда тот споткнулся, схватил монаха и швырнул его во внутренний двор. Второй монах с разбега ударил его, но Де’Уннеро мертвой хваткой вцепился ему в плечо, а другой рукой с силой ударил монаха в горло, после чего без каких-либо усилий тоже сбросил вниз.

Несчастный монах был еще жив, когда с глухим стуком ударился о камни площади. Будто стая хищных птиц, толпа тут же налетела на него.

К Де’Уннеро устремился третий монах, держа в руках заряженный арбалет.

Де’Уннеро внимательно следил за каждым движением монаха и в момент, когда тот нажал курок, с силой оттолкнулся от пола мощными задними ногами тигра. Стрела просвистела ниже, не причинив Де’Уннеро никакого вреда.

Опустившись, человек-тигр ринулся на стрелявшего. Удары сыпались один за другим, разрывая тело несчастного и круша его кости. Де’Уннеро скинул вниз и его, но монах умер раньше, чем его тело достигло земли.

Забыв об опасности, к Де’Уннеро побежали другие монахи, стремившиеся всеми силами защитить раненого настоятеля. Де’Уннеро успел подобраться к Браумину. Он перевернул настоятеля, чтобы тот не увидел кулака, занесенного над ним для смертельного удара.

В это время рукотворная молния ударила человека-тигра в грудь, и он перелетел через парапет. Толпа изумленно ахнула, видя, с какой легкостью он приземлился! Де’Уннеро ничем не выказал обжигавшей его боли. Он быстро растворился в толпе.

Прерванное на короткое время нападение на монастырь возобновилось. Толпа с новой силой полезла на стену и начала ударять по воротам. Монахи отбивались всем, что было в их распоряжении. Но они истощили свою магическую силу. Их ряды тоже становились все меньше. Стрелы градом сыпались на стену, раня одних и убивая других.

После схватки с Де’Уннеро у настоятеля Браумина сильно кружилась голова и шла кровь из разбитого носа. Но он отказался от помощи, запретив братьям тратить драгоценное время. Он отрешенно глядел на толпу, все так же рвущуюся к стене, на солдат Тетрафеля, чьи стрелы сеяли смерть.

Браумин знал: сегодня Сент-Прешес падет, а он вместе с другими братьями будет казнен.

Подъехав к северным воротам Палмариса, Пони услышала столь хорошо знакомые ей звуки сражения: крики ярости и боли, лязг стали, гром рукотворных молний и густые ухающие удары тарана, бьющего в массивные створки ворот.

Джилсепони пришпорила Дара, одновременно пытаясь понять, из какой части города доносятся эти звуки. Ее удивило отсутствие караульных на городской стене. Ворота были закрыты, но их никто не охранял.

— Откройте! — крикнула она, останавливая коня. — Откройте! Это Джилсепони!

Ответа не было.

Это могло означать только одно: люди штурмуют стены монастыря Сент-Прешес. Отсутствие стражи у городских ворот целиком подтверждало слова Шамуса о том, что войска герцога Тетрафеля готовятся к бунту.

— Тебе придется поискать какой-нибудь другой въезд. Но будь предельно осторожна, — сказала она подъехавшей Дейнси.

Джилсепони опустила руку в мешочек с самоцветами, чтобы достать оттуда несколько камней. Затем она сосредоточилась на Даре и стала передавать коню свои мысли, прося его пуститься галопом.

Она отъехала на некоторое расстояние от городской стены, затем Дар поскакал во весь опор. Это действительно был летящий галоп; приблизившись к стене, конь ничуть не замедлил свой бег, полностью доверяя всаднице. Джилсепони передала свою энергию малахиту, потом сдавила ногами конские бока, заставив Дара прыгнуть. Словно невесомое перышко, он взметнулся вверх и действительно полетел.

Они приземлились с другой стороны стены, но Джилсепони все так же передавала свою энергию магии камня. Это позволяло Дару скакать, не касаясь копытами земли, а самой Джилсепони давало удобный обзор. Она решила, что именно такой — летящей над землей — она и появится на поле сражения.

Но как управлять конем? И как сохранить скорость, если сильные ноги Дара не касаются земли?

Она знала ответ, как и то, что он пришел от Эвелина. Джилсепони достала из мешочка другой камень — магнетит. Теперь она пробуждала магическую энергию этого камня, одновременно пытаясь разглядеть происходящее у стен Сент-Прешес. Она сосредоточила свое внимание на монастыре, точнее — на громадном колоколе, висевшем на центральной башне. Благодаря магнетиту Джилсепони ощущала металл колокола. Если бы она применяла камень привычным образом, то передала бы притяжение колокола самоцвету, наполнила бы камень энергией, которая затем, словно ядро катапульты, только несравненно быстрее, понеслась бы в нужном направлении. Но на этот раз Джилсепони использовала силу притяжения, чтобы соединить камень и колокол незримым мостом. И они с Даром, почти невесомые, неслись по этому мосту прямо к монастырской башне.

От чудовищного зрелища происходящего ей на какой-то миг захотелось развернуть коня и поскакать обратно на север… Возле монастырской стены теснилась обезумевшая, дикая толпа. Люди карабкались по приставным лестницам, чтобы затем рухнуть вместе с ними и разбиться насмерть. Монахов, которых удавалось стащить с парапета, разрывали на куски. Гремели рукотворные молнии, свистели стрелы луков и арбалетов. Число погибших затмевало собой число унесенных розовой чумой!

Джилсепони достала третий камень. Гнев, охвативший ее, только придал ей силы. Сейчас она находилась в состоянии предельной магической сосредоточенности. Малахит позволял ей и Дару лететь над землей, магнетит вел прямо к монастырю. Теперь Джилсепони окружила себя и коня бело-голубым сиянием — защитным покровом, который давал серпентин.

Она оказалась над самым полем сражения и, чтобы замедлить движение, изменила энергию магнетита, резко снизившись на некотором отдалении от толпы. Ее появление прошло почти незаметно, поскольку все вокруг были охвачены азартом штурма.

Но вскоре все и каждый узнали о прибытии Джилсепони! Ее сила перетекла в рубин, и у самых ног наступавших разорвался громадный огненный шар, заставив стены монастыря задрожать так, как не смог бы заставить никакой таран. Вторую молнию Джилсепони направила на колокольню, и над городом гулко ударил колокол.

Лучники герцога Тетрафеля нацелили на нее свои луки, но ни у кого не хватило смелости выстрелить. Монахи Сент-Прешес благоговейно взирали на столь хорошо знакомую им всадницу, понимая, что к ним наконец пришло спасение.

Джилсепони и Дар опустились на площадь. Конь заржал и ударил по земле копытами.

— Что означает все это безумие? — грозно спросила Джилсепони, и вокруг стало так тихо, что ее голос был отчетливо слышен повсюду.

— Разве вам недостаточно чумы, если вы убиваете друг друга? Какая глупость обуяла вас, опустившихся до нравов гоблинов и поври?

Люди спешили скрыться от ее пронизывающего взгляда: одни втягивали головы в плечи, другие в страхе падали на колени.

— Это они повинны! — крикнул какой-то брат Покаяния, махнув рукой в сторону монастырской стены.

— Молчать! — загремела Джилсепони.

Она подняла руку, сжимавшую самоцветы.

Брат Покаяния поспешно ретировался.

Зато другой брат Покаяния ничуть не испугался и медленными шагами направился к Джилсепони. Таким же медленным движением он откинул с лица капюшон.

— Это они повинны, — с ледяным спокойствием произнес он.

Джилсепони пришлось схватиться за поводья, чтобы не вывалиться из седла. Да, она узнала этого человека. Ее обожгло болью воспоминаний, сменившейся величайшей ненавистью. Она узнала этого человека, безошибочно узнала, несмотря на его длинные волосы и бороду. Ей вдруг показалось, что их с Маркало Де’Уннеро обоих вновь перенесли в Чейзвинд Мэнор, в тот судьбоносный день.

— Они следуют путем демона, — добавил Де’Уннеро, продолжая приближаться.

— Они следуют путем Эвелина, — возразила Джилсепони.

Де’Уннеро улыбнулся и пожал плечами, словно она согласилась с его мнением.

Джилсепони оторвала взгляд от Де’Уннеро.

— Слушайте меня все! — крикнула она. — Эвелин был вашим спасителем во времена Бестесбулзибара. Сейчас он вновь становится вашим спасителем!

— Деяния Эвелина обернулись для нас чумой, — заявил самозваный брат Истины.

Площадь снова заполнил гул голосов, но Джилсепони не обратила на них внимания. Она следила за приближавшимся Де’Уннеро. Нет, люди не станут слушать ее, пока рядом находится этот божок, опровергающий каждое ее слово.

Но сейчас Джилсепони вовсе не волновало внимание толпы. Ее вдруг перестало занимать происходящее вокруг: и битва, и страдания людей. В эту самую минуту Джилсепони занимал только человек в черной сутане с красным капюшоном, который медленно подходил к ней. Чудовище, повинное в гибели ее дорогого Элбрайна! Она спрыгнула с коня и убрала все самоцветы, кроме одного. Другой рукой она выхватила из ножен меч.

Де’Уннеро продолжал улыбаться, но двигаться стал медленнее.

— Эвелин — лжец, — сказал он.

— Это говорит Маркало Де’Уннеро, бывший епископ Палмариса, — в тон ему ответила Джилсепони.

В толпе послышались восклицания. Значит, ее догадка была верна: не многие из собравшихся знали, кто скрывается за громким титулом Брата Истины.

— Тот самый Маркало Де’Уннеро, который убил барона Рошфора Бильдборо и его племянника Коннора, — объявила Пони.

Теперь голоса в толпе зазвучали громче.

— Ложь все это! — закричал брат Истины, сохраняя внешнее спокойствие. — Как говорят очевидцы и те, кто расследовал эту трагедию, барон Бильдборо был растерзан тигром.

— Не тигром, а человеком, умеющим с помощью магии превращаться в тигра.

— Нет! — завопил Де’Уннеро, стараясь не дать словам Джилсепони проникнуть в сознание толпы. — Используя магию самоцвета, можно на время превратить одну руку в лапу тигра. В крайнем случае две, если человек достаточно искусен в магии. Но обстоятельства гибели барона Бильдборо были совершенно иными, и твое утверждение — это чудовищная ложь отъявленного глупца!

Пони обвела глазами толпу, увидев недоверчивые и очень перепуганные лица обманутых Де’Уннеро людей. Она вдруг поняла, что ей не удастся разоблачить его. Ей не убедить людей в истинной сущности Брата Истины.

— Пусть они делают выводы сами, — сказала она, обращаясь к Де’Уннеро. — А мы с тобой здесь и сейчас сведем наши личные счеты.

С этими словами Пони взмахнула мечом, показывая коварному монаху, что так просто он отсюда не уйдет.

Зловеще рассмеявшись, Де’Уннеро пожал плечами, скинул сутану и встал в боевую стойку. Он начал описывать круг, намереваясь подобраться к Пони слева.

— Не вступай с ним в бой! — донесся сзади крик настоятеля Браумина. — Ты не знаешь силу…

Джилсепони подняла руку, прося его замолчать. Сейчас ничто не должно отвлекать ее от поединка. Ни в коем случае. Этот человек ранил ее Элбрайна и тем самым предопределил его гибель в последующей битве с Марквортом. Этот человек поднял на бунт толпу и настроил людей против Сент-Прешес. Де’Уннеро являлся для Джилсепони символом всего, что она ненавидела. Сегодня ему не уйти от сражения.

С неожиданной для нее скоростью Де’Уннеро прыгнул вперед. Его левая рука скользнула под меч, потом резко метнулась вверх и в сторону, отведя меч на безопасное расстояние. Другой рукой Де’Уннеро намеревался нанести сильный удар. Джилсепони решила, что он проверяет ее, делая ложные выпады и нанося ложные удары. Это несколько сбило ее с толку, и ей пришлось отпрыгнуть назад. Кулак Де’Уннеро попал в цель, ибо никаких ложных выпадов брат Истины делать не собирался.

На этом их сражение могло бы и закончиться. Де’Уннеро надвигался на нее, нанося лобовые удары то правой, то левой.

Но Джилсепони владела искусством би’нелле дасада. Она в совершенстве освоила многие приемы танца меча, в особенности тактику чередующихся лобовых ударов и отходов. И потому ей удавалось уворачиваться от ударов Де’Уннеро. Наконец она сделала стремительный выпад и, взмахнув мечом, заставила противника отступить.

Пони перешла в наступление: снова выпад, снова удар. Однако Де’Уннеро с удивительным проворством отпрыгнул в сторону, вынудив Джилсепони повернуться. Повернувшись, она вдруг обнаружила, что у нее не остается пространства для маневра, и была вынуждена вновь поспешно отступить.

Но отступление было недолгим. Джилсепони припала на одно колено, резко подалась вправо, переложила меч в другую руку и затем нанесла удар наискось.

Де’Уннеро подпрыгнул, поджав под себя ноги. Джилсепони остановилась, потянула меч на себя, затем ударила напрямую.

Де’Уннеро повернулся, поднял ногу, а затем резко опустил ее. Защищаясь, Пони выбросила вперед левую руку и отступила. Ее обожгло болью, и Пони прижала руку к бедру.

Она не позволила отвлечь ее внимание и отошла всего на пару шагов, затем снова устремилась вперед, ударив Де’Уннеро мечом. Теперь уже он схватился за раненое предплечье.

Но если Джилсепони думала, будто обладает сейчас преимуществом, тогда она просто недооценивала Маркало Де’Уннеро. Издав звериное рычание, он двинулся вперед, бешено вращая обеими руками. Джилсепони лишилась всякой возможности наносить удары. Она понимала: стоит промахнуться, и Де’Уннеро выбьет меч у нее из рук. Де’Уннеро продолжал наступать.

Джилсепони была вынуждена отступать все дальше и дальше. Она пыталась разгадать смысл этого бешеного движения. Потом она воззвала к Элбрайну, прося направить ее.

Но ответа не последовало — Элбрайна не было рядом. Джилсепони приходилось одной сражаться против чудовища, именуемого Де’Уннеро. Теперь она отчетливо понимала, что противник значительно превосходит ее. Зачем она так бездумно потратила свою магическую энергию! Если бы она сейчас могла вдохнуть силу в серпентин и рубин и испепелить Де’Уннеро до самых костей!

Ей пришлось ударить мечом сплеча, чтобы отвести очередной удар. Сделав это, Джилсепони вдруг поняла, что Де’Уннеро ее обманул.

Свирепый монах отвел свою ногу, затем совершил круговой замах и сильно задел лодыжку отступавшей противницы.

Падая, Джилсепони удалось избежать серьезного ранения. Но Де’Уннеро вновь стремительно прыгнул и наклонился над нею.

На этот раз меч ничем не мог ей помочь. Потом Джилсепони заметила, как одна из рук Де’Уннеро превратилась в тигриную лапу.

Для Маркало Де’Уннеро наступил момент высочайшего триумфа, полной победы. Еще несколько минут — и Джилсепони будет мертва, а с нею умрет и всякая угроза со стороны последователей Эвелина.

Он — победитель. Сейчас он вновь поднимет эту жалкую толпу, вольет в нее новую ярость и поведет на штурм против тающих рядов защитников Сент-Прешес.

Он знал это. Он знал, что убьет ее, едва его нога ударила Джилсепони по лодыжке и самоуверенная противница повалилась на камни площади. Де’Уннеро чувствовал кровь Джилсепони, и это же чувствовал пробуждавшийся в нем тигр. Она отнюдь не труслива, эта женщина, даже наоборот. Сейчас она вновь попытается схватиться за меч. Прежде чем она это сделает, он нанесет последний удар. И меч не поможет ей против смертельных когтей тигриной лапы.

Он убьет ее одним ударом.

Де’Уннеро стал отводить руку, видя незащищенную шею Джилсепони. Меч ей не поможет; ей не избежать смерти.

Де’Уннеро мог ожидать чего угодно, только не этого. Джилсепони разжала ладонь левой руки, на которой лежал небольшой камень. В следующее мгновение его энергия ударила по маленькой серьге с символом церкви Абеля, висевшей в ухе Де’Уннеро.

Удар почти оторвал ему ухо. Вместо того чтобы убить Джилсепони, Де’Уннеро закричал и зажал рукой рану.

Джилсепони откатилась в сторону и вскочила на ноги. Де’Уннеро отступил, воя от боли и злобы.

— Обманщица! — крикнул он.

— С такими, как ты, честное сражение невозможно, — быстро ответила Джилсепони.

— Обманщица! — вновь закричал Де’Уннеро.

— Я не применяла магию, пока этого не сделал ты! — крикнула Джилсепони.

Она бросилась в атаку. Де’Уннеро был вынужден отпрыгнуть в сторону.

У него внутри все бурлило. В нем кипела безграничная ярость. Голову обжигало болью. Гнев пронизывал его мозг, его мысли. Только что он был близок к победе! Победа была у него в руках, в когтях его смертоносной тигриной лапы!

Де’Уннеро не заметил, как его кости с хрустом начали менять форму. Тигр вырывался наружу. Он понимал: этого нельзя допустить! Особенно здесь, на глазах толпы, после того как его объявили убийцей барона Бильдборо!

Но он был не в силах загнать гигантского зверя внутрь; этому мешали обжигающая боль и такая же обжигающая ярость.

Чувства Де’Уннеро обострились: он увидел Джилсепони, а позади — ее коня, с громким ржанием вставшего на дыбы.

Только отчаяние позволило ей пробудить силу магнетита, и только удача помогла нанести удар по единственному кусочку металла, оказавшемуся на теле Де’Уннеро. Джилсепони достала другой камень, графит. Нет, понимала она, второго удара не получится, или он будет очень слабым. Ее магические силы истощились настолько, что она сомневалась, сумеет ли вообще такой удар остановить нападение этой громадной и страшной полосатой кошки.

Единственным оружием оставался меч. Ее замечательный меч, так часто выручавший, но… Джилсепони ясно сознавала, в каком бедственном положении сейчас находилась.

Однако Де’Уннеро не набросился на нее, и Джилсепони вдруг почувствовала, что их личное сражение кончено. Луки солдат герцога Тетрафеля повернулись в сторону Де’Уннеро. Толпа кричала, требуя его смерти.

Теперь ни у кого из собравшихся не осталось и тени сомнения, что перед ними — убийца их любимого барона Бильдборо.

Наконец они узнали, кто такой брат Истины на самом деле.

Тигр прыгнул, но не на Джилсепони, а мимо и пустился бежать. Вслед ему полетели стрелы, и часть из них попала в цель. Но Де’Уннеро продолжал бежать, и люди испуганно расступались. Он двигался большими прыжками, направляясь к городской стене. Монахи Сент-Прешес стреляли по нему из арбалетов. Вскоре Де’Уннеро услышал за спиной топот копыт. Всадники герцога пустились за ним в погоню.

Вся эта суматоха не трогала Джилсепони. Ее более не занимал убегавший тигр. Здесь, на площади, у нее остался более важный противник.

Герцог Тетрафель пристально глядел на нее из окна своей богатой кареты.

Боль и ярость, звериная жажда крови и слепая ненависть — все эти чувства бурлили в нем наряду с полным отчаянием и глубоко запрятанной, но ясно осознаваемой мыслью: он проиграл. За какие-то жалкие минуты его победа обернулась полным поражением. Отныне ему нет места среди людей.

Он бежал к стене, слыша звуки погони и изнемогая от боли. Десяток стрел застряли в его полосатой шкуре. Только страх и ярость гнали его дальше.

Впереди он увидел женщину на знакомой лошади. Сейчас он мог бы прыгнуть на нее, вцепиться в горло и насладиться теплой кровью. Но сзади была погоня, и потому он, не останавливаясь, побежал к воротам.

Нет, к воротам нельзя, сообразил вдруг тигр и свернул в боковую улочку. Только не к воротам — тогда всадники погонятся за ним и дальше. А он чувствовал, что устает. Он был хищником, не способным, в отличие от лошадей, к долгому и быстрому бегу. К тому же он был ранен.

Он вновь устремился к стене, но выбрал место подальше от ворот. Погоня стремительно приближалась. Де’Уннеро собрал последние силы и перепрыгнул через стену.

В воздухе его настигла еще одна стрела.

Он упал на землю. Подавив желание распластаться и замереть, он поднялся и заставил себя двигаться дальше, ища укрытие.

Он чувствовал, как вокруг него сгущается тьма, слышал хриплое дыхание смерти. Ее холодная и безжалостная рука тянулась к нему.

ГЛАВА 40
СОМНЕНИЯ БРАУМИНА

Ошеломленные люди стояли на площади, глядя вслед всадникам, пустившимся в погоню за убегавшим тигром.

Джилсепони не устремилась вслед за королевскими солдатами. Уставшая и измученная стояла она возле Дара. Она глядела на братьев Покаяния и видела, как их теснит толпа. Она глядела на солдат, все так же грозно восседавших на конях. Она видела, как герцог Тетрафель смотрит на нее из окна кареты.

Потом она медленно повернулась. На внешней стене монастыря по-прежнему было полно монахов, готовых к дальнейшей обороне. Одни держали в руках самоцветы, другие — арбалеты. Несколько человек обступили громадный чан с кипящим маслом. Среди братьев находился и ее друг Браумин Херд, глядевший на нее со смешанным чувством уважения, любви, благодарности и страха.

Джилсепони словно оказалась на узком перешейке, окруженном с обеих сторон бушующими потоками. Вопреки всему, что произошло на площади, бушующие потоки были готовы вновь обрушиться друг на друга.

К этому времени герцог Тетрафель выбрался из кареты. Джилсепони бросились в глаза его ссутулившиеся плечи и синяки под глазами. Даже издалека было видно, насколько сильно он болен.

— Братья из Сент-Прешес неповинны в вашей болезни, — громко сказала Джилсепони, обращаясь к герцогу Тетрафелю и вновь сосредоточивая на нем свой взгляд. — Чума не является делом человеческих рук, как не является она и наказанием, исходящим от разгневанного Бога.

— Это ты так говоришь! — донесся откуда-то сбоку голос одного из братьев Покаяния. — Тебе не остается ничего другого, потому что вы пошли против Бога!

Он вышел вперед, тыча пальцем в сторону Джилсепони. Ее ответом был совершенно спокойный, уверенный и настолько холодный взгляд, что этот брат Покаяния попятился назад.

— Они ни в чем не повинны, — обратилась к Тетрафелю Джилсепони.

— Они прячутся за стенами, пока люди вокруг страдают и умирают! — гневно ответил герцог.

— Как прятались и вы, ваша светлость, пока не заболели, — ответила Джилсепони. — Я не осуждаю вас, герцог, — поспешно добавила она, видя, что ее резкие слова взбудоражили солдат. — Ни я, ни вы, ни кто-либо другой не вправе осуждать людей за то, что они стремятся укрыться от чумы, кто бы ни были эти люди: монахи или солдаты. Мы не вправе осуждать отцов, которые изгоняют из дома заболевших детей, опасаясь за жизнь остальных членов семьи.

— Но ты-то сама не пряталась от чумы! — послышалось из толпы, и Джилсепони увидела служанку из дома, в котором умерла Колин.

— Это был мой добровольный выбор, — быстро ответила Джилсепони, чтобы у людей не возникло желания сравнивать ее с братьями из Сент-Прешес. — Как и вы, герцог Тетрафель, сделали свой выбор.

Звук копыт подсказал чуткой Пони, что Дейнси Окоум наконец-то добралась до площади.

— Но не отчаивайтесь! — крикнула Джилсепони. — Наше спасение — в наших руках, и вот вам подтверждение моих слов!

Она указала на Дейнси. Лица людей выражали самые разнообразные чувства; многие из собравшихся пришли в безудержную ярость.

— Герцог Тетрафель, согласны ли вы пойти со мной внутрь монастыря на встречу с настоятелем Браумином и узнать о возможности исцеления?

Герцог не отрываясь глядел на нее.

— Обман! — выкрикнул другой брат Покаяния. — Она хочет обмануть вас, чтобы не дать расправиться с монахами!

Джилсепони даже не взглянула в его сторону.

— Вы серьезно поражены чумой, и вам грозит скорая смерть, — без обиняков продолжала она, обращаясь к герцогу. — Ни я, ни монахи не в состоянии вам помочь. Но выход существует. Существует лекарство от чумы, и я знаю, где оно.

— Так скажи нам! — крикнули ей из толпы, и эту мольбу подхватили сотни голосов.

Джилсепони взмахнула рукой.

— Я не смогу вам помочь до тех пор, пока вы продолжаете враждовать, — крикнула она в ответ. — И прежде всего мне необходимо согласие герцога Тетрафеля.

Джилсепони вновь перевела взгляд на него. Туда же устремились тысячи глаз, тысячи надежд и молитв. На плечи Тетрафеля внезапно легла непосильная ноша.

— Вы согласны пойти со мной? — вновь спросила Джилсепони. — Даю слово, что вам не причинят вреда и не возьмут в плен.

— Твое слово? — недоверчиво переспросил герцог Тетрафель, бросая косые взгляды на монахов.

— И мое тоже, — сказал настоятель Браумин.

Окружавшие его монахи беспокойно задвигались, ошеломленные поведением своего настоятеля. Затем Браумин заявил, что, прежде чем допустить Джилсепони в монастырь, ее должны будут подвергнуть обследованию. Герцога Тетрафеля они не пустят внутрь ни в коем случае, поскольку знают о его болезни.

— Мы встретимся у ворот, — пояснил настоятель, — по обе стороны цветочного кордона, который братья соорудят внутри сторожевого домика.

— Герой во всем и до конца, — пробормотал герцог Тетрафель, постаравшись, чтобы и Джилсепони услышала его слова.

Впрочем, такое место встречи ее очень устраивало.

— Всем оставаться на местах, — приказал Тетрафель, обращаясь к солдатам и жителям.

Герцог шумно втянул в себя воздух и вместе с Джилсепони и Дейнси направился к воротам Сент-Прешес. Спустя некоторое время, когда монахи разместили цветы в коридорчике сторожевого домика, ворота отворились.

Рядом с настоятелем Браумином стояли Виссенти, Талюмус и Кастинагис.

Теперь уже Джилсепони глотнула воздух. Наступал момент, от которого зависит то, как повернутся дальнейшие события.

Джилсепони рассказала им обо всем. О том, как Роджер привез безнадежно больную Дейнси в Дундалис, как затем она вместе с Дейнси и Смотрителем отправились в Барбакан. Джилсепони рассказала о призраке Ромео Муллахи (здесь брат Виссенти даже боязливо вскрикнул) и о втором чуде, произошедшем на Аиде.

— Я тоже поцеловала руку Эвелина, — закончила свой рассказ Джилсепони. — Теперь мне не страшна розовая чума.

Магистр Виссенти воспринял ее слова с радостью, брат Талюмус — с надеждой, брат Кастинагис — с заметной долей скептицизма. Отношение настоятеля Браумина, которое он скрывал за дружеской улыбкой, на самом деле было более чем скептическим. Зато Тетрафель оживился, воспламененный появившейся надеждой.

— Ты — мой ангел-спаситель, — сказал он Джилсепони, беря ее руку. — Теперь ты изгонишь эту нечисть из моего тела!

Джилсепони попыталась объяснить ему, что сама не может окончательно излечить от чумы ни его, ни кого-либо другого.

— Чума не всегда приводит к смерти, — вмешался настоятель Браумин.

Судя по его тону, он не считал «откровения» Джилсепони чем-то особо выдающимся и чудесным.

— Люди излечивались от чумы, хотя такие случаи редки, — продолжал настоятель.

— Тогда почему же вы прячетесь за стенами? — резко спросил герцог Тетрафель.

— Древние песни не лгут: удается излечить одного из двадцати заболевших, — спокойно ответил Браумин. — И один из семи монахов, проводящих лечение, непременно заболевает сам. Мы прячемся потому, что эти цифры, известные из трагедии прошлого, вынуждают нас к этому.

Тетрафель дрожал. Казалось, он вот-вот взорвется гневной тирадой.

— Но положение изменилось, — вмешалась Джилсепони. — Сама я так и не смогла помочь Дейнси. Я делала одну попытку за другой и неизменно терпела поражение.

— Возможно, твои действия все же оказались более успешными, чем ты думаешь, — предположил Браумин.

Едва услышав его первые слова, Джилсепони замотала головой.

— Я ничего не добилась, кроме того, что заболела сама. Но сейчас я совершенно здорова, и чума никогда уже не проникнет в мое тело, потому что оно очистилось кровью Эвелина. И это правда, настоятель Браумин. Источник исцеления существует, хотя и находится далеко отсюда, в Барбакане. Там больные, которые сумеют дожить до конца путешествия, получат исцеление, а здоровые — надежный щит против чумы.

Теперь уже Браумин недоверчиво покачивал головой, что заставило Джилсепони говорить с еще большим пылом.

— Ты сомневаешься, как сомневались многие, слушавшие твой рассказ о первом чуде на Аиде, — напомнила она настоятелю. — Я говорю о призраках и о крови, сочащейся с ладони давным-давно высохшей руки. Я говорю о чудесном исцелении Дейнси, которая уже шла по мрачной дороге смерти.

Джилсепони замолчала, глядя исключительно на Браумина. Она шагнула вперед, не замечая, что ступила в цветочный кордон.

— Ты давно знаешь меня, Браумин Херд. Ты знаешь, кто я. Ты знаешь о моих достоинствах и недостатках. Но я никогда не давала кому-либо ложных надежд.

— Колокол! Колокол! — раздался громкий крик, эхом отозвавшийся по всему монастырю. — Колокол! — снова крикнул возбужденный молодой монах, наконец-то разыскавший настоятеля.

— Настоятель Браумин, колокол! — запинаясь, повторял монах, указывая в сторону центральной колокольни.

— Что случилось, брат Диссин? — строго спросил Браумин, опуская руки на его плечи и пытаясь успокоить монаха.

— Колокол! — в очередной раз произнес Диссин, по щекам которого катились слезы. — Ты должен видеть это сам!

Из глубины монастыря донеслись другие крики:

— Знамение! Чудо!

Кастинагис, Талюмус и Виссенти бросились к колокольне. Браумин повернулся и увидел, что Джилсепони и двое ее спутников смело пересекли цветочный кордон. Настоятель попытался их задержать и вдруг обнаружил, что не в состоянии этого сделать. К своему удивлению, он почувствовал: случилось действительно нечто чрезвычайное, чего он не мог и не имел права отрицать.

Вместе со всеми Браумин устремился к монастырю, миновал несколько лестниц и коридоров и, наконец, оказался у лестницы, ведущей на колокольню. На винтовой лестнице было полно монахов, настолько возбужденных и ошеломленных, что они даже не заметили, как вместе с ними бежит больной герцог Тетрафель.

Одолевая один вираж лестницы за другим, Браумин выбрался на площадку, откуда был отчетливо виден главный колокол монастыря Сент-Прешес. В него ударила рукотворная молния, возвещая о прибытии Джилсепони в Палмарис.

На потемневшей стенке старого колокола, словно вырезанное огненным резцом, запечатлелось изображение поднятой руки, обхватившей лезвие меча.

Браумин раскрыл от изумления рот. Затем повернулся к Джилсепони.

— Как тебе удалось… — начал спрашивать он и вдруг увидел, что Джилсепони ничуть не меньше его поражена увиденным.

Он устал. Он давно не мылся, но на это сейчас не было сил. Если чума еще не проникла в его тело, то, скорее всего, это ненадолго. Но у брата Холана Делмана и в мыслях не было оставить борьбу с чумой. Ни в коем случае, когда видишь, сколько людей умирает под стенами Сент-Бельфура.

Об этом не помышляли ни настоятель Хейни, ни другие монахи, оставшиеся здесь после того, как было решено открыть монастырские ворота. Трое братьев скончались в ужасных мучениях, заразившись во время своих безуспешных попыток помочь заболевшим. До сих пор монахам так и не удалось никого вылечить, хотя их героические попытки помочь продлили жизнь многим людям.

Но даже этот факт не мог остановить Хейни, Делмана и их собратьев. И принц Мидалис, питая неизменные дружеские чувства к простым людям, не желал прятаться в своем небольшом дворце на территории крепости Пирет Вангард. Как и монахам, ему было невыносимо слышать крики умирающих.

Мидалис пока оставался здоровым, зато у Лиама налицо были все признаки начавшейся чумы.

Холан Делман поспешил в сумрак своей кельи с единственным желанием на какое-то время отгородиться от окружающего мира. О болезни Лиама он узнал только сегодня утром, едва начав, как обычно, помогать больным у стен Сент-Бельфура, и эта новость сразила его сильнее, чем ежедневный изнурительный труд по уходу за больными чумой. Как ему хотелось броситься к Лиаму и утешить его! Как он хотел направить все свои целительные силы в помощь другу прямо сейчас, когда еще не поздно и чума не успела пустить корни в его теле!

Однако Делман не мог бросить свои обязанности, посчитав тем самым жизнь своего дорогого друга выше жизни остальных. Это противоречило его вере и представлениям о Боге. Да, они успели крепко сдружиться с Лиамом О’Блайтом, однако Холан Делман любил Бога превыше всего.

Но любовь к Богу не могла облегчить его душевную боль, которую причинило ему известие о болезни друга.

Делман свернулся калачиком на своей койке, натянул одеяло и попытался хоть на время забыться.

Вначале он почувствовал ее и вздрогнул. Он откинул одеяло и тогда увидел ее.

В келье стояла Джилсепони.

Холан Делман сел на постели.

— Как ты здесь очутилась? — спросил он. — Неужели корабль…

Он не договорил, ибо вдруг понял, что перед ним находится не настоящая Джилсепони, а ее духовный двойник. Делман глотнул ртом воздух, пытаясь успокоить заколотившееся сердце. Он заерзал на койке, качая головой и дрожа всем телом.

— Брат Делман, мы нашли решение, — наполовину словами, наполовину мысленно сообщила ему Джилсепони.

Холан Делман знал о путешествии в духе, но никогда воочию не видел. Первой мыслью Делмана было, что Джилсепони умерла и теперь к нему явился ее призрак. Затем догадался, что перед ним находится духовный двойник Пони.

— Брат Делман! — уже настойчивее произнесла она.

Он понял, что Джилсепони старается успокоить его, поскольку время дорого и она не сможет долго оставаться в Вангарде.

— Где ты находишься? — спросил он.

— В монастыре Сент-Прешес, — ответила она.

Неожиданно ее голос ослабел, и теперь разговор шел скорее на уровне чувств, нежели на словах. Затем возникла картина места, которое Холан Делман знал очень хорошо. Ее сменила другая картина: плоская гора и высохшая рука, простертая из недр скалы.

— Отправляйтесь туда все, кто болен, и все, кто здоров, — сказала Джилсепони. — Отправляйтесь туда и вы исцелитесь.

Духовный двойник исчез.

Некоторое время брат Делман продолжал сидеть на постели, шумно дыша. Потом вся его усталость куда-то пропала, и он бросился к настоятелю Хейни.

В тот же день в монастыре Сент-Прешес состоялась новая встреча Джилсепони, Тетрафеля и Браумина.

— Туда должны пойти все, — сказала Джилсепони. — И больные, и здоровые. Это должна быть не бредущая толпа, а упорядоченное шествие под защитой ваших солдат.

Герцог Тетрафель, до которого только сейчас начало доходить, скольких хлопот потребует это путешествие, колебался.

— Я готов послать часть солдат, — согласился он.

— Всех! — не терпящим возражений тоном отчеканила Джилсепони. — Повторяю, туда должны отправиться все без исключения. А прежде вы должны будете отправить послание в Урсал и попросить короля Дануба направить на охрану северных дорог всю его армию. Напишите ему, что при этом необходимы согласованные действия, как на настоящей войне. А ты, настоятель Браумин, должен отправить в Барбакан братьев, используя всю доступную тебе магию, чтобы они оказались там как можно быстрее. Как только монахи вкусят крови Эвелина, они, уже не боясь заболеть, смогут помогать паломникам в пути на Аиду.

— Но ты же говорила, что не в состоянии меня вылечить, — возразил герцог Тетрафель.

— Я могу приостановить течение болезни на достаточно длительное время, чтобы вам удалось совершить путешествие на Аиду и исцелиться.

— И ты уверена, что нужно поступать именно таким образом? — довольно мрачно спросил Браумин, и Джилсепони кивнула. Лицо ее было суровым и серьезным.

— Нам потребуется помощь солдат и монахов на всем пути от Палмариса до Барбакана, — объяснила Джилсепони. — Понадобятся склады с провизией и места, где больным паломникам, если надо, помогут силой камней или иными средствами. Понадобятся места, где можно будет переменить лошадей. Солдаты должны будут встречать очередную партию паломников, сопровождать их до следующего такого же места и возвращаться за другими. И так — на всем протяжении пути.

— А ты понимаешь, с какими трудностями это сопряжено? — недоверчиво спросил герцог Тетрафель.

— А вы понимаете, какие последствия нас ожидают, если мы не сделаем этого? — тут же вопросом ответила Джилсепони.

Тетрафель, сразу вспомнив о собственной болезни, замолчал.

— Ты передала весть Делману? — спросил Браумин.

Джилсепони кивнула.

— Вангард предупрежден. Думаю, к этому часу они должны уже принять решение.

— Ты намерена подобным же образом послать сообщение отцу-настоятелю в Санта-Мир-Абель?

Джилсепони задумалась, затем отрицательно покачала головой.

— Я должна отправиться туда вместе с Дейнси. Иначе мне не убедить тамошних братьев.

Браумин, в свою очередь, задумался над тем, что она сказала, потом кивнул.

— Ты права, их не так-то легко убедить, — проговорил он, вспомнив свою последнюю встречу с Гленденхуком и недоверчивого, властного циника Фио Бурэя.

— Нам нужна их помощь, — сказала Джилсепони. — Всех, абсолютно всех братьев вашей церкви. Вначале они должны будут побывать на Аиде и обрести защиту, а затем без устали трудиться, помогая паломникам.

— Но сначала нужно помочь жителям Палмариса, — потребовал Тетрафель.

Джилсепони кивнула.

— Мы начнем прямо сейчас, на площади.

Взяв камень души, Джилсепони обратилась к больным. Она помогала всем, кто был в состоянии дойти до площади. Солдаты и здоровые жители Палмариса стали подготавливать лошадей и повозки.

Поскольку Браумин и другие монахи пока не могли помогать больным, они направляли в камни души свою силу и затем передавали ее Джилсепони.

Она безостановочно трудилась весь день и всю ночь. Нескольким больным она так и не смогла помочь, ибо было уже слишком поздно. Джилсепони знала: этим людям не добраться до Барбакана, даже если бы она сопровождала их и непрерывно врачевала на всем протяжении дороги. Тем не менее Джилсепони не отказала им в помощи, попытавшись хоть как-то уменьшить их страдания.

Уже под утро, истощенная до предела, но сознающая, что каждая минута ее промедления означает чью-то смерть, Джилсепони и Дейнси Окоум выехали из Палмариса. Вместо медленной паромной переправы их через Мазур-Делавал перенесла «Сауди Хасинта» капитана Альюмета.

В ту же ночь настоятель Браумин вместе со всеми монахами отправились в спешное путешествие на север, используя магические самоцветы для облегчения ноши лошадей, освещения дороги и обследования местности. Помня опыт своей первой поездки в Барбакан, они заимствовали часть сил у диких животных, что позволяло лошадям бежать быстрее и реже делать остановки.

Монахи намеревались как можно быстрее добраться до Барбакана, чтобы затем, растянувшись живой цепью вдоль всего пути, помогать паломникам.

И все же Браумина Херда терзали сомнения. Да, он доверял Джилсепони и хорошо помнил изображение, чудесным образом появившееся на главном колоколе Сент-Прешес. Однако слишком многое в жизни этого мягкого и доброго человека вдруг оказалось поставленным на карту. Он не позволял своим надеждам воспарять высоко, боясь горько разочароваться.

И что тогда? Этот вопрос не давал настоятелю покоя. Что ждет жителей Палмариса, герцога и солдат, если их дальний и тяжелый путь в Барбакан, куда доберутся далеко не все, окажется жестоким разочарованием?

Эта мысль заставляла его вздрагивать, и тогда Браумин начинал думать о Джилсепони. Он вспоминал их предпоследнюю встречу. Тогда, вручив ей мешочек с самоцветами, он молил о том, чтобы ей удалось найти свет, который укажет путь к спасению от свалившегося на людей бедствия. И вот она явилась в Палмарис, утверждая, что этот путь найден. Почему же ее слова вызвали в нем не радость, а бесконечные сомнения?

Мог ли он называть себя другом Джилсепони и не верить ей?

Какой же он служитель Бога, если он не в состоянии поверить в чудо?

Назад: ГЛАВА 33 ПОКИНУТОЕ СТАДО

Дальше: ГЛАВА 41 ВОПРЕКИ СЕБЕ

ГЛАВА 38 ЧУДО ДЛЯ ФРЭНСИСА

ГЛАВА 39 ЗВЕРИНАЯ ЯРОСТЬ

ГЛАВА 40 СОМНЕНИЯ БРАУМИНА