ГЛАВА 41
ВОПРЕКИ СЕБЕ
— Отрежем их посередке, и ихний конелюдь им ничем не поможет! — ухмыльнулся маленький гоблин Крискшнак, обнажая кривые зубы. — Отрежем и всех пожрем!
Соплеменники радостно задергали головами. Еще бы! Зрелище было и впрямь захватывающим. Внизу по тропе двигалась длинная вереница людей. То были первые паломники из Дундалиса и двух соседних городов, идущие в Барбакан.
Для орды гоблинов, явившихся сюда с близлежащих гор, люди казались легкой добычей. Гоблины, в отличие от паломников, прекрасно знали здешние места. Теперь они начнут постоянными набегами косить, точно траву, ряды этих беспечных и глупых людишек. А потом по остаткам паломников нанесут и последний удар!
К сидящим в засаде стягивались все новые и новые гоблины, общее число которых вскоре перевалило за три сотни.
Крискшнак, пуская от возбуждения слюни, вместе с другими разведчиками начали спускаться к тропе. На противоположной стороне их с нетерпением ждали соплеменники. Но вдруг один из разведчиков неожиданно вскрикнул от боли.
— Ой! — вопил гоблин. — Паршивая пчела! Такая ужальная!
Крискшнак обернулся и увидел, что кричащий гоблин отчаянно молотит руками воздух и дергается всем телом. Наконец он вскрикнул последний раз. Гоблин безжизненно рухнул на камни.
Крискшнак не успел сообразить, что к чему, как закричал другой гоблин, а за ним — третий.
Среди своих Крискшнак считался смышленым малым, и потому он не стал раздумывать о причинах столь странного поведения его товарищей, а решил поскорее уносить ноги. Он перевалил через уступ, пробежал по плоскому валуну, затем спрыгнул с небольшой скалы. До спасительной рощи ему оставалось не более двадцати футов.
Вначале ему обожгло бедро. Крискшнак наклонился и увидел торчащее из ноги древко маленькой стрелы. Хромая, он побежал дальше, но в бедро вонзилась другая стрела. Третья попала ему в живот.
Согнувшись от боли, держась одной рукой за живот, а другой — за бедро, Крискшнак упорно двигался к деревьям.
— Роща, — с надеждой выдохнул гоблин, думая, будто спасся. Он поднял глаза и увидел… маленьких лучников, нацеливших на него свои маленькие луки.
Спустя мгновение Крискшнак навсегда затих под градом маленьких стрел.
Король Дануб недоверчиво глядел на пергамент, пытаясь разобрать строчки, написанные торопливым пером какого-то купца, чей корабль сегодня утром пришел в урсальскую гавань. Это сообщение передавалось вдоль всего Мазур-Делавала: из уст в уста, с корабля на корабль. Оно предваряло официальное сообщение герцога Тетрафеля.
Дануб взглянул на Констанцию и Каласа. Прежде чем передать пергамент королю, они прочли это сообщение сами. Серьезные лица обоих лишь отчасти выдавали их внутреннее смятение.
— Это может явиться нашим спасением, — напомнил им король.
— Тетрафель болен, а потому готов хвататься за соломинку, — возразил герцог Калас.
— Поверить всему, чему угодно, — тут же вставила Констанция.
Она вздрогнула: в ней зашевелился ревнивый страх, что Джилсепони вновь окажется спасительницей мира.
— У нас нет полной уверенности ни в чем, — сказал король. — Особенно сейчас, когда нам еще несколько дней придется дожидаться официального сообщения, написанного Тетрафелем.
— Часто слухи бывают неточными, — осторожно произнес Калас.
По тону герцога чувствовалось, до чего же ему хотелось, чтобы это так и было.
Однако Дануб был иного мнения. Он медленно покачал головой.
— Слишком серьезные слова тут написаны, — заметил он.
— Возможно, многие из тех, кто передавал сообщение, разделяют участь несчастного Тимиана, — возразила Констанция. — Они либо сами являются жертвами чумы, либо кто-то из их близких.
Король Дануб вновь обратился к пергаменту и медленно перечитал сообщение. Там говорилось, что герцог Тетрафель находится на пути в Барбакан вместе со всеми имеющимися у него солдатами и большей частью жителей Палмариса. Неужели все это выдумки больных людей, которым так хотелось поверить в спасение?
— Возможно, какие-то частности и исказились при передаче, но общее содержание представляется вполне достоверным, — вслух заключил король Дануб.
— И вы верите, что Тимиан Тетрафель отважился на такую глупость, как отдать весь палмарисский гарнизон в распоряжение Джилсепони Виндон? — язвительно спросил Калас.
— Если она нашла средство победить чуму, это вполне разумный и правильный шаг.
Констанция презрительно хмыкнула и отвернулась.
— Давайте исходить из того, что это сообщение достоверно, — предложил Дануб.
— То есть признать, что средство исцеления найдено? — спросил герцог Калас, недоверчиво качая головой в такт каждому своему слову. — И что же, прикажете сообщить эту весть тысячам обреченных жителей Урсала? Представляете, какими бунтами это грозит и чем вообще это может обернуться для королевской власти, если сведения окажутся ложными?
— Я не призываю к поспешным действиям, — поправил его король Дануб. — Прежде чем что-либо объявлять народу, мы дождемся официального сообщения от Тетрафеля. Но давайте представим, что солдаты и жители Палмариса действительно двинулись в путь. Что в таком случае должны делать мы?
Калас шумно втягивал легкими воздух, а Констанция все так же глядела в дальний угол зала и недоверчиво качала головой. Если массовый исход из Палмариса — правда, для Дануба это может иметь весьма серьезные последствия. Если Тимиан Тетрафель отдал в распоряжение Джилсепони палмарисский гарнизон и даже послал солдат туда, куда она велела, подобное событие в случае бездействия Дануба грозило политической катастрофой. Надо учитывать, что Тетрафель всегда отличался непредсказуемостью своих поступков. Но если Дануб, следуя его примеру, передаст армию и подданных в руки этой женщины, а ее «лекарство» окажется пустым звуком, размеры катастрофы увеличатся десятикратно.
—. Мы могли бы отправить небольшой отряд. Скажем, моряков, герцога Брезерфорда. Пусть поплывут на север и все разузнают, — предложил герцог Калас.
— Пока они вернутся, благоприятное время года будет упущено, и дороги на север станут непроходимы, — возразил король Дануб. — А потом зима унесет жизнь многих, кого можно было бы спасти.
Констанция круто повернулась в его сторону.
— Такое впечатление, будто вы уже целиком поверили этой женщине, — резко произнесла она, после чего они с Данубом обменялись долгим, пристальным взглядом.
— Пока чума не кончилась, мы все находимся в безнадежном положении. — спокойно проговорил Калас, беря на себя несвойственную ему роль посредника.
— Готовь солдат к дороге, — приказал Дануб.
— Но, ваше величество… — в один голос начали возражать герцог и Констанция.
Дануб поднял руку, призывая их успокоиться.
— Я не отдаю тебе приказа начинать поход, — пояснил он. — Я велел подготовить войска на тот случай, если мы решим тронуться в путь. И пошлите за настоятелем Хингасом, чтобы мы знали, каковы намерения церкви на этот счет. Судя по положению Сент-Хонса и других монастырей, их дела намного хуже наших. Простой народ в большинстве своем винит в появлении чумы не королевскую власть, а церковь.
Шел дождь, но настроение жителей Тимберленда было по-прежнему бодрым, ибо на горизонте уже маячила горная цепь Барбакана. Еще день пути, даже меньше, и они будут там. Роджер Не-Запрешь и Смотритель знали все тропы в этих горах. Они знали, как побыстрее добраться до горы Аида и плато Эвелина, а значит — и до спасения.
Утром Роджер вместе со Смотрителем отправились разведать дорогу. На этот раз они были особенно внимательны — кентавр почуял сильный запах гоблинов и опасался, что эти твари могут находиться где-то поблизости.
Их обоих по-настоящему страшило неожиданное столкновение с целым племенем гоблинов, но то, что они увидели, не представляло никакой угрозы.
Тело мертвого гоблина валялось на обочине дороги.
Роджер подошел ближе и, поддев тело ногой, перевернул его. Он заметил множество маленьких ранок на лице, шее и груди. Такие ранки ему доводилось видеть раньше.
Глаза Роджера тут же устремились вверх и начали внимательно оглядывать ветви ближайших деревьев.
— Ты чего глазеешь по веткам? — спросил Смотритель. — И кто убил этого звереныша?
— Стрелы, — ответил Роджер, продолжая смотреть вверх. — Маленькие стрелы…
— Эльфов, — докончил за него мелодичный голос, донесшийся из кроны дерева.
Роджер всего однажды слышал этот голос, но сразу же узнал, кто это. Голос был знаком и Смотрителю.
— Дасслеронд? — удивленно засмеялся кентавр. — Значит, и ты здесь?
— Приветствую тебя, Смотритель, — ответила госпожа Дасслеронд. — Рада вновь тебя увидеть, хотя меня удивляет, что во время чумы ты оказался среди людей.
— Направляюсь вместе с ними к старому другу, — ответил кентавр. — Слыхала про руку Эвелина?
— Джилсепони нам сообщила, — ответила госпожа Дасслеронд.
— Значит, ты уже побывала на плато?
Ответа не последовало, и Смотритель, достаточно хорошо знавший эльфов, решил больше не говорить об этом.
— Можете не волноваться: путь к Аиде совершенно безопасен, — сказала разведчикам госпожа Дасслеронд.
— И много тут гоблинов болталось? — спросил кентавр.
— Не слишком, — послышался другой знакомый голос. — Мой колчан опустел лишь наполовину.
С этими словами Белли’мар Джуравиль спрыгнул на нижнюю ветку раскидистого вяза. Роджер хотел подойти ближе, однако эльф предостерегающе поднял руку.
— Мы обезопасили дорогу и останемся здесь ненадолго, — пояснила госпожа Дасслеронд. — Но это дорога для людей, значит, людям ее и охранять. Знайте, что незадолго до конца лета мы возвратимся в Эндур’Блоу Иннинес.
— Мы и так очень вам благодарны, — сказал Смотритель, почтительно склонив свой человеческий торс. — И пусть благословение Эвелина будет с вами.
— До самой Аиды, — ответила госпожа Дасслеронд, обращая свои слова к Роджеру. — Знайте, что и обратный ваш путь также будет безопасным.
— Вслед за нами придут другие, и их будет очень много, — начал объяснять Роджер.
— Они уже движутся сюда, — вмешался Джуравиль. — Жители Кертинеллы, Ландсдауна и даже Палмариса. Джилсепони побывала там. Когда вы тронетесь в обратный путь, сюда доберутся Браумин и его монахи, а еще через какое-то время здесь появится новый барон Палмариса с целым гарнизоном солдат.
При этих словах лица Роджера и Смотрителя буквально просияли.
— А она славная девушка, наша Пони, — заметил кентавр.
— И Дейнси тоже, — поспешил добавить Роджер.
Ему очень захотелось рассказать Джуравилю о том, как изменилась его жизнь, но эльф исчез, словно растворившись в густой листве деревьев. Роджер несколько раз позвал его. Ответа не было.
Роджер со Смотрителем вернулись назад и сообщили, что путь свободен.
На ночлег паломники расположились уже среди высоких скал Барбакана, в непосредственной близости от горы Аида. Наутро первые путешественники достигли заветной площадки, поцеловали руку Эвелина и вкусили крови с его ладони.
В числе первых был и Роджер. Едва войдя в завет с Эвелином, он безошибочно почувствовал, что отныне стал защищен от розовой чумы.
— Это дурацкая затея! — недовольно бросила Констанция Пемблбери.
Король Дануб продолжал облачаться в дорожное платье, прикрепляя к поясу меч.
— А если все это чушь? — продолжала Констанция. — Вы представляете, какой опасности вы подвергаете себя? И чем это может обернуться для королевства?
Все эти вопросы Дануб слышал уже не в первый раз. Сетования Констанции не прекращались с того самого момента, как он объявил, что вместе с внушительной армией отправляется из Урсала в Палмарис и, возможно, даже дальше. Он спокойно смотрел в глаза Констанции и улыбался.
— Если это все-таки не чушь, я должен быть одним из первых, кто окажется там, — пытался объяснить он придворной даме. — Какой же я король, если прячусь в Урсальском замке, а в это время на севере совершается спасение мира?
— Все эти месяцы мы прятались в Урсальском замке, — напомнила Констанция. — Торренс еще ни разу не покидал его стен.
— Мы слишком засиделись здесь! — ответил Дануб.
Он собирался покинуть зал, но Констанция бросилась вперед и загородила дверь.
— Я знаю, вы утомлены такой жизнью, как и все мы, — сказала она. — Но мы должны быть стойкими во имя блага королевства.
— Герцог Тетрафель отдал в распоряжении Джилсепони весь свой гарнизон, — напомнил ей Дануб. — Он поверил ей и повел с собой весь город.
— Ему нечего терять.
— Возможно, и так. Но мы с тобой знаем, что мне нельзя оставаться в стороне, когда где-то происходят важные события. Для охраны пути на север понадобится множество солдат. Если все так, как говорят, количество паломников начнет постоянно увеличиваться.
— Братья из Сент-Хонса еще не готовы к отъезду, — возразила Констанция.
Так оно в действительности и было. Настоятель Хингас знал о возможном чуде и даже утверждал, что его посетил духовный двойник Джилсепони и настойчиво убеждал отправиться на север. Тем не менее сам Хингас и его собратья не собирались трогаться в путь прямо сейчас.
Король Дануб, выслушав возражения в очередной раз, глубоко вздохнул, затем крепко схватил Констанцию за плечи.
— Я верю в это, — сказал он. — Я должен в это верить. И если средство избавления Хонсе-Бира от чумы действительно найдено, я непременно должен оказаться в Барбакане. Ради блага народа и королевской власти.
— Вы верите в чудо? — довольно резко спросила Констанция. — Или в нее?
Вопросы несколько удивили Дануба: Констанция впервые открыто приревновала его к Джилсепони. Но ведь то, что узнала Джилсепони, касалось судьбы всех народов!
Король Дануб долго и пристально смотрел на Констанцию.
— Я должен это сделать, — заявил он, осторожно, но решительно отодвигая придворную даму от двери.
Затем он вышел из зала.
Его ожидал герцог Калас, не слишком обрадованный предстоящим путешествием, но уже одетый по-дорожному.
— Корабли герцога Брезерфорда ждут отплытия, — доложил Калас. — Дорога к гавани надлежащим образом подготовлена.
— Тогда едем немедленно, — ответил Дануб и зашагал по коридору, увлекая за собой герцога.
— Ваше величество! — раздался голос Констанции; король и герцог обернулись.
Констанция стояла, упираясь руками в дверной проем.
— Вас ждет рискованное путешествие, — проговорила она. — Вы должны назвать своего преемника.
Дануб искренне удивился ее словам. Он не раз отправлялся навстречу опасностям, даже и не думая о каком-либо официальном заявлении. Впрочем, до сих пор ему и не требовалось делать подобных заявлений.
— Я вернусь, — сказал он Констанции, не желая говорить об очевидных вещах и доставлять ей боль.
— Я требую этого ради блага королевства, — громко заявила Констанция.
Король Дануб ощущал на себе сверлящий взгляд Каласа, однако не отводил глаз от Констанции.
— В случае моей гибели трон наследует принц Мидалис, ныне правящий Вангардом, — объявил Дануб. — Перед тем как покинуть Урсальский замок, я распоряжусь, чтобы это было официально засвидетельствовано.
Констанция чуть повернула голову, стремясь скрыть под вежливой улыбкой вспышку гнева.
Король Дануб повернулся и ушел.
Герцог Калас какое-то время продолжал смотреть на Констанцию.
— Терпение, — сказал он, когда Дануб отошел на достаточное расстояние и уже не слышал его слов. — Мервик еще слишком мал.
Констанция бросила на него испепеляющий взгляд и с шумом захлопнула дверь.
Калас, которому тоже не хотелось спешно покидать Урсал, но который хорошо знал свое место и не перечил желаниям короля, только усмехнулся и поспешил вслед за Данубом.
ГЛАВА 42
СПАСЕНИЕ ИСТИННОЕ И МНИМОЕ
Зрелище, открывшееся Джилсепони и Дейнси на подъезде к Санта-Мир-Абель, заставило их забыть то, что они увидели в Палмарисе… На унылой, открытой всем ветрам равнине, рядом с величественными стенами монастыря, громоздились десятки шатров и навесов. Джилсепони казалось, что внутри каждого шатра лежало по нескольку десятков больных.
Сотни людей — живые покойники — отрешенно бродили по лагерю и вокруг него.
— Сколько их, — в ужасе прошептала Дейнси Окоум.
Джилсепони кивнула. Она понимала, почему здешнее поселение чумных больных столь велико. Вокруг Санта-Мир-Абель не было городов. Ближайшим городом, если не считать маленького Эмвоя, был Палмарис, лежавший в восьмидесяти милях к северо-западу и отделенный широким проливом. Людям из ближних и дальних селений этого обширного края больше некуда было идти, и они стекались сюда, под стены главной крепости церкви Абеля. Стекались и умирали на глазах монахов и самого отца-настоятеля.
А сколько больных умерло по дороге? — думала Джилсепони. Наверное, еще столько же.
Джилсепони вдруг охватило такое отчаяние, что ей захотелось повернуть Дара и поскакать назад, скрыться в Дундалисе, в комнатке над трактиром «У доброго друга». Забиться в нору, которую она когда-то вырыла для себя. Невероятным усилием воли Джилсепони прогнала эти мысли, закрыла глаза и представила образ простертой руки Эвелина.
— Да, их слишком много, — прошептала она, отвечая Дейнси.
Она пришпорила Дара, и могучий конь поскакал через поле.
Множество глаз следило за двумя всадницами, осторожно двигающимися между шатрами и навесами, держа путь к главным воротам монастыря. Джилсепони ощущала себя плывущей по бурному морю, а Санта-Мир-Абель представлялся ей далеким островом.
Но не спасительным островом.
Как ей хотелось разнести эти стены!
* * *
Брат Фрэнсис медленно шел вдоль цветочного кордона, чувствуя, как с каждым шагом у него слабеют ноги.
Пусть его бывшие собратья это увидят.
Он был крайне изможден и измотан. В кармане у брата Фрэнсиса лежал камень души, и монаху хотелось, высвободив свой дух, прорваться за стены Санта-Мир-Абель.
Да, ему хотелось, словно призраку, нарушить покой тех, кто прятался за стенами.
Как ему хотелось, чтобы они это увидели!
Катая камень между пальцев, Фрэнсис понимал, что упустил такую возможность. Сейчас у него вряд ли хватит сил высвободить дух из тела.
Он не сумеет даже позвать к стене Бурэя.
Ноги слабели, дыхание тяжелело с каждым шагом.
Нет, они должны это увидеть. Они должны оказаться свидетелями того, что брат Фрэнсис встретил смерть мужественно и с сознанием своей правоты!
Он уже не шел. Фрэнсис даже не заметил, когда его ноги подкосились и он упал. Ему удалось немного откатиться в сторону, так, чтобы иметь в поле зрения стену. Он несколько успокоился, увидев наверху фигуры монахов. Глаза ослабели, и ему было не различить, кто именно стоит на стене. Но Фрэнсис чувствовал: бывшие собратья глядят на него и показывают в его сторону.
Значит, они непременно скажут Бурэю.
Утешившись этой мыслью, Фрэнсис повернулся к цветочному заграждению, погрузившись в волны ароматов и созерцая разноцветные пятна. Умирающему монаху казалось, что запахи цветов способны дать ему то же, что некогда давал гематит, — отделить душу от тела. И тогда он на благоуханном облаке полетит прямо к Богу и предстанет перед его судом, которого он больше не страшился.
Фрэнсис не услышал, как где-то поблизости раздался и смолк цокот копыт. Ушей его коснулся шум собиравшейся толпы, возглавляемой Мери Каузенфед. Несколько сотен больных двигалось сюда, чтобы проститься с братом Фрэнсисом из Санта-Мир-Абель.
Знай Фрэнсис об этом, он был бы счастлив.
Джилсепони еще издали увидела лежащего и поняла, что он безнадежен. Такие же люди встречались ей и в Палмарисе, и по дороге сюда. Ему уже ничто не поможет. Даже если сейчас она отдаст все силы сражению с чумой в его теле, ей удастся лишь ненадолго продлить ему жизнь. Может, на несколько минут или даже часов, которые он все равно проведет в мучениях.
Глядя на его изможденное и почти бездыханное тело, Джилсепони понимала: чума одержала победу над жизнью этого человека, и теперь его глаза видели не столько окружающий мир, сколько глядели по ту сторону завесы.
Джилсепони ни за что не узнала бы лежащего, если бы вокруг не повторяли его имя. Когда она в последний раз видела Фрэнсиса, это был сильный, крепкий, чуть грузноватый человек с чисто выбритым лицом и коротко подстриженными волосами. Сейчас перед ней лежал настоящий бродяга! Длинные, спутанные волосы, такая же длинная, густая борода и совершенно высохшее тело.
Джилсепони подошла к нему, опустилась на колени и взяла его руку в свою.
Фрэнсис долго глядел на нее, но, похоже, так и не узнал.
— Здравствуй, брат Фрэнсис, — прошептала она. — Я слышала о твоем поступке, о твоем мужестве и сострадании к больным.
Фрэнсис продолжал отрешенно смотреть на нее, затем на его лице появилась улыбка.
— Джилсепони? — спросил он.
Она кивнула и потянулась за камнем души, хотя и сомневалась, удастся ли ей войти в тело Фрэнсиса.
Улыбка больного разом погасла.
— Ты можешь меня простить? — спросил он.
При каждом слове из его груди вырывался хрип.
Джилсепони удивленно и непонимающего взглянула на него.
— Твой брат, — произнес Фрэнсис. — Греди Чиличанк… Это я…
Джилсепони наклонилась ближе, стараясь не хмуриться.
— Я убил его, — признался Фрэнсис. — По пути из Палмариса. Это был несчастный случай… Я не хотел…
Джилсепони приложила палец к его губам, не давая ему договорить. Событие было слишком давним, а ненависть — слишком неуместной сейчас.
— Прости меня, — снова произнес Фрэнсис. — Мы все тогда ошибались и делали страшные вещи.
— А теперь ты знаешь истину? — спросила Джилсепони.
Фрэнсис вновь улыбнулся, а потом вздрогнул и закрыл глаза. Джилсепони опять потянулась к камню души, но Фрэнсис, словно прочитав ее мысли, задержал ее руку.
— Я ухожу без страха, — прошептал он, и Джилсепони показалось, что эти слова он произнес больше для себя, чем для нее.
— Я не боюсь суда, — добавил он, не открывая глаз.
Это были последние слова брата Фрэнсиса Деллакорта, монаха из Санта-Мир-Абель.
Джилсепони даже и предположить не могла, что смерть Фрэнсиса так больно ударит по ней. Прежде она не испытывала никаких дружеских чувств к этому человеку. Одно время он был в числе ее злейших врагов. И даже потом, когда после падения Маркворта они оба оказались в Сент-Прешес и Фрэнсис объявил, что она должна стать матерью-настоятельницей церкви Абеля, Джилсепони относилась к нему довольно неприязненно.
И вот он только что тихо и, как ей показалось, радостно скончался на ее глазах. К своему удивлению, Джилсепони стало очень тяжело, оттого что Фрэнсис умер.
Джилсепони осторожно сняла мертвую руку со своего плеча и переложила ему на грудь. Потом медленно встала и огляделась. Собравшиеся во главе с одноглазой женщиной плакали, глядя на тело брата Фрэнсиса. Джилсепони повернулась в сторону мрачно высившихся стен Санта-Мир-Абель. Ей понадобилось некоторое время, чтобы успокоиться и подавить чувства, захлестнувшие ее при виде монастыря.
Там в цепях держали Смотрителя. Там нашли мучительную смерть ее приемные родители.
Она глубоко вздохнула, напомнив себе, для чего она здесь, потом заставила себя взглянуть туда, где на стене стояло несколько фигур в сутанах. Взяв Дейнси за руку, Джилсепони пошла к монастырю.
— Фрэнсис умер? — спросил сверху чей-то резкий, незнакомый ей голос.
— Да, умер, — ответила Джилсепони.
Она услышала, как спросивший презрительно рассмеялся.
— Они невзлюбили его за то, что он оказался у нас, — послышалось у нее за спиной.
Джилсепони обернулась и увидела одноглазую женщину. Над телом Фрэнсиса уже хлопотали больные, бережно оборачивая его в простыню.
— Фрэнсиса изгнали из монастыря, когда он заболел? — спросила Джилсепони.
Женщина покачала головой.
— Он пришел к нам сам, когда был еще совсем здоров. И как мог помогал им всем, — ответила она, махнув рукой в сторону толпы больных. — Всем. Прежде чем заболеть, он сумел одного, а может, двоих вылечить от чумы. Да, хороший человек был брат Фрэнсис. Святой, попомни мои слова! Этим, что выстроились на стене, даже невдомек.
Женщина с силой плюнула под ноги.
— А-а, что они вообще знают, жалкие трусы? Сами носа не высовывают наружу и грозят убить каждого из нас, если мы только сунемся за их цветочную загородку.
Брат Фрэнсис… святой. Джилсепони смотрела, как уносят его тело. В ее мозгу никак не укладывались слова одноглазой женщины. Но еще сильнее на разум Джилсепони давили последние слова самого Фрэнсиса, его убежденность, что он не боится суда. Может, Фрэнсис действительно нашел свет и истину? Была ли его умиротворенность в минуту смерти настоящей, а не кажущейся? Может, он почувствовал, что уже искупил свой грех, и потому более не страшился Божьего суда?
Джилсепони вновь посмотрела на стену. Монахов стало больше. Несомненно, многим хотелось увидеть последнее путешествие их бывшего собрата.
— Мне необходимо поговорить с отцом-настоятелем, — крикнула им Джилсепони.
— Тебя никто не пустит внутрь, — услышала она тот же резкий и высокомерный голос.
Джилсепони взглянула на массивные монастырские ворота, и ее рука инстинктивно потянулась мешочку с самоцветами, висевшему у нее на поясе.
— Если бы я захотела, обошлась и без ваших разрешений, — пробормотала она сквозь зубы.
Она еще раз посмотрела на высокомерного монаха и только сейчас заметила, что левый рукав его сутаны заткнут за пояс.
— Я готова говорить с ним у ворот, через цветочный кордон, — сказала Джилсепони.
Монах презрительно усмехнулся и повернулся, намереваясь уйти.
— Тебе известно, кто я? — крикнула ему Джилсепони, заставив остановиться. — Я — Джилсепони Виндон из Дундалиса, друг Эвелина Десбриса, друг Браумина Херда и жена Полуночника! Это я уничтожила демона, вселившегося в отца-настоятеля Маркворта!
Монах вернулся к краю стены и стал внимательно разглядывать женщину.
— Скажи отцу-настоятелю, что я привезла исключительно важные сведения, — продолжала Джилсепони. — Жизненно важные.
— Можешь передать их мне, — ответил однорукий монах.
— Попроси отца-настоятеля встретиться со мной у цветочного заграждения, — сказала Джилсепони, не обращая внимания на его властные слова. — Если все вы хотите услышать мой рассказ, тогда приходите. У меня нет времени повторять его более одного раза.
Сказав это, Джилсепони повернулась, махнула Дейнси и одноглазой женщине и направилась в сторону больных.
Монах окликал ее несколько раз, веля ей вернуться и объяснить, что к чему. Он даже пригрозил, что не позовет Агронгерра.
Но Джилсепони не собиралась играть в его игры. Особенно сейчас, когда вокруг ее ожидало столько работы.
— Расскажи мне о себе, — попросила она одноглазую женщину, понимая, что той каким-то образом удалось выжить.
К тому же, видя, как спокойно и толково та распоряжается, Джилсепони безошибочно угадала в ней предводительницу лагеря больных.
Вскоре Джилсепони уже занималось привычной работой, помогая больным, которых строго по порядку направляла к ней Мери Каузенфед. В это время створки массивных ворот Санта-Мир-Абель распахнулись. В арочном проеме стояли несколько монахов. С обеих сторон их окружали другие монахи с тяжелыми арбалетами в руках. Джилсепони подозвала Мери.
— Успокой людей и проследи, чтобы они не расходились. Я скоро вернусь, — объяснила она.
— Я уже видела тех, кого ты исцелила, — начала возбужденно тараторить Мери.
— Говорю тебе снова: я никого не исцелила, — поправила ее Джилсепони. — Я дала им необходимую передышку. Как я и рассказывала, исцеление они получат позже, от того, кто значительно сильнее меня.
Она потрепала Мери по плечу, потом кивнула Дейнси, и они вдвоем направились к цветочному заграждению.
— Мы много наслышаны о твоих замечательных делах, Джилсепони Виндон, — приветствовал ее самый грузный из монахов.
Судя по морщинистому лицу, он был и самым старшим среди них. Наверное, так будет выглядеть в старости Белстер О’Комели, только, разумеется, без сутаны.
— Я — отец-настоятель Агронгерр, прежде служивший в Сент-Бельфуре. Великая боль наполняет мое сердце при мысли, что чума не миновала и тебя.
— Уже миновала, — незамедлительно ответила Джилсепони.
— Но ты же пытаешься лечить больных! — возразил отец-настоятель.
— И вскоре непременно разделишь судьбу Фрэнсиса, — закончил фразу стоявший рядом с ним однорукий монах.
— Чума мне больше не страшна, — ответила Джилсепони, — потому что я вошла в завет с Эвелином и вкусила его крови. Теперь я могу с помощью камня души лечить других, не опасаясь, что демоны чумы проникнут в мое тело. И потому мое лечение стало успешнее.
— И что же, ты собираешься вылечить их всех? — спросил однорукий монах.
— Вероятно, я не вылечу никого, — ответила Джилсепони. — Но многих я сделаю достаточно сильными, и они выдержат путешествие, которое обязательно должны совершить.
Она умолкла, видя, как на лицах монахов появляется интерес.
— Они должны совершить паломничество в Барбакан, к плато Эвелина. Там их ждет настоящее исцеление, — объяснила она.
Однорукий монах презрительно хмыкнул и хотел что-то сказать, но Агронгерр поднял руку, не дав ему говорить.
— Это правда, отец-настоятель, — продолжала Джилсепони, пристально глядя на него. — Посмотрите на эту женщину, — она подтолкнула Дейнси вперед. — Вот живое подтверждение моих слов. Она находилась не в лучшем состоянии, чем Фрэнсис. Я думала, что ее смерть неминуема, но затем…
— Но затем я поцеловала кровоточащую ладонь, — перебила ее Дейнси. — И мне показалось, будто ангелы спустились с небес и выжгли чуму из моего тела.
— А Фрэнсис-то мертв, — словно не обращая внимания на Дейнси, бросил однорукий монах. — И ты его не спасла.
— Он не смог бы выдержать путешествие.
Джилсепони оглянулась на длинную очередь больных, дожидавшихся ее возвращения.
— И из них далеко не все дойдут до конца, — призналась она. — Но многие дойдут и обретут исцеление. А те, кого чума пока не коснулась, получат надежную защиту против нее.
Монахи молчали. Взглянув на них, Джилсепони увидела, как отец-настоятель задумчиво пощипывает свой подбородок.
— Ты желала говорить со мной. Следовательно, ты считаешь, что мы можем сыграть в этом какую-то роль, — сказал Агронгерр.
И вновь однорукий монах презрительно усмехнулся.
— Дурацкую роль, — процедил он. — Вне сомнения, ты хочешь, чтобы мы вышли на поле и применили священную магию, пытаясь помочь этой толпе, а потом все бы дружно перемерли.
— Я хотела рассказать вам о чуде, произошедшем на Аиде, — объяснила Джилсепони, обращаясь к Агронгерру и снова изо всех сил стараясь не обращать внимания на неприятного ей однорукого монаха. — Вы и все ваши братья должны как можно скорее совершить паломничество туда и войти в завет с Эвелином. Только тогда вы сможете по-настоящему помогать больным. Пока этого не случилось, я ни в коем случае не хочу, чтобы вы рисковали жизнью. Нам крайне необходима помощь ваших братьев в той долгой войне, которую мы вынуждены вести с чумой.
Агронгерр ответил не сразу, однако Джилсепони ясно видела, какие чувства им владеют.
— Не надо верить мне на слово, — резко сказала Джилсепони, не обращая внимания на то, что однорукий монах снова пытается вставить очередное язвительное замечание. — Воспользуйтесь камнями души и проверьте сказанное мною. Отправьтесь в Палмарис, и вы увидите, что весь город пуст, а его жители движутся на север. С ними идут солдаты герцога Тетрафеля и ваши собратья из Сент-Прешес. Отправляйтесь дальше, и вы увидите длинные вереницы жителей других городов, идущих к этому самому священному из мест.
Джилсепони замолчала. Ей было любопытно, станут ли монахи возражать. Но по их ошеломленным лицам она увидела, что им нечего сказать.
— Отец-настоятель, пусть камни перенесут вас на гору Аида, — сказала она наконец. — Если требуется, посетите в духе это священное место. Убедитесь сами и тогда пошлите ваших братьев, и, разумеется, в теле, чтобы они вкусили крови завета Эвелина и узнали истину. Ваша помощь жизненно необходима.
— Ты многого просишь от нас, — тихо ответил Агронгерр.
— Я говорю вам правду и прошу, чтобы вы сделали правильный выбор, — сказала Джилсепони.
— Все это чепуха, — заявил однорукий монах. — Твоя подруга пережила чуму, так не она одна! Та уродливая женщина на поле, которая возится с больными, тоже сумела выжить. Но мы же не стали кричать о чуде и требовать, чтобы весь мир устремился туда, где чума выпустила эту одноглазую из своих когтей!
Джилсепони пожала плечами.
— Выбор за вами. Хотите — верьте, не хотите — продолжайте прятаться за стенами, — сказала она и усмехнулась. — Я могу лишь рассказать вам правду и молить о том, чтобы ваша вера оказалась настоящей, а не просто маской, за которой вы прячетесь.
Однорукий монах нахмурился.
— Если вы не верите в возможность таких чудес, тогда вас и впрямь не зря обвиняют в том, что вы прячетесь за стенами.
Она повернулась и пошла прочь. Дейнси, беспомощно усмехнувшись, двинулась следом.
— Эй, а откуда у тебя камни? — крикнул однорукий монах.
Джилсепони резко обернулась.
— Это мои камни, — сказала она.
— Все камни принадлежат церкви, — возразил монах.
Джилсепони сощурилась и обожгла его презрительным взглядом.
— Так подойди и возьми их, — предложила она.
Монах не пошевельнулся, и она зашагала дальше.
Джилсепони ожидала, что в спину ей полетят арбалетные стрелы. Но этого не случилось, и она вернулась к терпеливо ждущим ее больным и продолжила работу. Мери Каузенфед следила за очередью, выстроившейся к Джилсепони, и, не давая людям передышки, отправляла их готовиться к дороге.
Больные, которые уже очень давно не чувствовали себя так хорошо, незамедлительно отправлялись в путь, объединяясь по нескольку десятков человек. Они хотели как можно скорее добраться до Палмариса и оттуда двигаться дальше. Если все пойдет хорошо, объясняла им Джилсепони, к северу от Палмариса они должны будут встретить солдат и монахов, готовых помочь им так же, как она.
— По крайней мере, скоро под нашими стенами стихнут все эти крики и стоны, а в нос перестанет бить зловоние, — сказал Фио Бурэй, обращаясь к Гленденхуку.
Они смотрели, как люди непрерывной цепью уходили с поля. Меж тем работа Джилсепони продолжалась, и Мери все так же следила за очередью и отдавала распоряжения.
— Джилсепони Виндон сгодилась хотя бы на это, — ответил Гленденхук.
— Она сказала правду, — объявил отец-настоятель Агронгерр, подходя к ним.
Бурэй и Гленденхук, все это время обменивавшиеся язвительными замечаниями, почувствовали себя несколько неуютно.
— Похоже, все население Палмариса двинулось на север, — добавил Агронгерр.
Фио Бурэй недовольно отмахнулся.
— А если она права? — спросил отец-настоятель Агронгерр. — Представьте, что миру действительно явлено чудо, но мы даже не хотим на него взглянуть.
— А если она ошибается? — ответил ему Бурэй. — Неужели мы должны по ее прихоти отправить туда братьев лишь затем, чтобы половина умерла в пути, а другая половина вернулась в Санта-Мир-Абель, принеся в наши стены чуму?
— Ее работа с камнями граничит с чудом, — признался Агронгерр.
— Но она же сама утверждает, что не может исцелять больных, — напомнил ему Бурэй.
Агронгерр молча повернулся и ушел, оставив их вдвоем.
Вернувшись к себе, отец-настоятель обдумал все существующие возможности. Что движет им: практический подход или трусость? И какой может оказаться цена неверного предположения?
Все эти размышления напомнили ему картину последних минут брата Фрэнсиса, который умер на поле, рядом с неприступными стенами Санта-Мир-Абель, и который мужеством своим значительно превосходил старого Агронгерра.
— Ах, Фрэнсис, — со вздохом пробормотал старик.
Агронгерр вспомнил ту ночь накануне нового года, когда Фрэнсис покинул монастырь и ушел к больным. Он не только подвергал себя явному риску заболеть чумой. Его поступок вызвал презрение и насмешки со стороны так называемых собратьев.
Эта картина преследовала Агронгерра на всем пути до его покоев. Образ Фрэнсиса не оставлял отца-настоятеля и там. Он словно следовал за ним по пятам и чуть позже, когда Агронгерр по круглой каменной лестнице двинулся вниз.
Он спускался все ниже и ниже, до самого первого этажа. Но и там он не задержался, а продолжил путь в подземелье. Агронгерр шел по коридорам, пока не очутился возле одной необычайно странной двери. Ее сверху донизу покрывали затейливые украшения, среди которых далеко не сразу можно было разглядеть массивную задвижку.
Агронгерр достал связку ключей и стал искать нужный, намереваясь открыть дверь и совершить задуманное раньше, чем кто-либо доберется сюда и станет его отговаривать. Сердце отца-настоятеля было твердо в своем решении; воспоминания о несчастном умершем Фрэнсисе не позволяли ему передумать. Однако разум Агронгерра наполнял страх.
Он открыл замок, поднял задвижку и потянул на себя дверь… но не более чем на дюйм, поскольку другая, более сильная рука вновь захлопнула ее.
Попятившись, отец-настоятель увидел магистра Бурэя, глядевшего на него с холодной яростью. Возможно, они бы еще долго смотрели друг на друга, но в глубине коридора зазвучали шаги. Сюда, спускаясь по лестнице, направлялся кто-то еще.
— Советую хорошенько подумать, старый идеалист, — угрожающе предупредил Бурэй. — Если вы это сделаете, то знайте, что после вашей смерти церковь Абеля будет низринута в такой хаос, какого не знала за всю свою долгую историю.
— Ты уверен, что прав, магистр Бурэй?
— Я просто знаю, что так оно и будет.
— Тебе бы хотелось, чтобы я возглавлял церковь, которая равнодушна к страданиям простого народа? — спросил отец-настоятель.
— Чума пройдет, как проходила раньше, — сказал Бурэй, понизив голос, ибо в коридоре появились магистр Гленденхук вместе с магистром Мачузо.
— Церковь не должна погибнуть, — уже шепотом добавил Бурэй.
Магистр Гленденхук подошел и встал на одинаковом расстоянии от них, удивленно глядя то на одного, то на другого.
— Что вас так встревожило, братья? — спросил он.
Отец-настоятель Агронгерр бросил на него недоверчивый взгляд, потом отошел от Бурэя.
— Ты знаешь точку зрения каждого из нас, — сказал он, обращаясь к Гленденхуку. — Ты слышал рассказ Джилсепони и, следовательно, видел, как между нами пролегла незримая черта. По какую сторону от этой черты стоит магистр Гленденхук?
От заданного в лоб вопроса у Гленденхука даже опустились плечи. Было ясно, что ему очень не хочется участвовать в открытом противостоянии. Он сочувственно взглянул на Агронгерра, затем повернулся к пристально смотревшему на него Бурэю. Казалось, что однорукий магистр требует от Гленденхука немедленного решения.
Гленденхук протянул руку, собираясь было положить ее Агронгерру на плечо, но затем отошел от отца-настоятеля и встал рядом с Бурэем. Он поклонился Агронгерру.
— При всем моем уважении и почтении к вам, отец-настоятель, — сказал он, — я боюсь чумы и внимательно отношусь к тому, что написано в древних хрониках. Эти древние песни — результат горького опыта и страданий тех, кто их написал. Меня страшит отправка братьев за пределы Санта-Мир-Абель, но я еще более боюсь того, что камни души могут оказаться в недостойных руках.
— Эти камни будут в руках наших братьев, — возразил Агронгерр, не понявший последних слов Гленденхука.
— А как насчет тех братьев, которые неизбежно умрут во время пути? — спросил Бурэй. — Камни, находившиеся у них, легко смогут попасть в недостойные руки.
— Джилсепони сумеет научить людей, — резко ответил Агронгерр, ибо его неприятно задела интонация, с какой Бурэй произнес слово «недостойные», и нелепость подобного предположения.
— Именно этого, отец-настоятель, я и боюсь больше всего, — признался магистр Гленденхук.
Агронгерр вздрогнул, как если бы Гленденхук дал ему пощечину. В это мгновение отец-настоятель почувствовал себя настолько старым и уставшим от борьбы, что был готов махнуть рукой и уйти. Но потом он повернулся и увидел перед собой лицо магистра Мачузо, доброго и мягкого человека, который руководил наемными работниками в Санта-Мир-Абель. Время от времени монастырь делился с больными на поле провизией и кое-какими вещами, и Агронгерр неоднократно видел, как Мачузо запихивает в мешки что-нибудь сверх положенной меры.
— Мои молодые братья проводят слишком много дней, уткнувшись в старые книги, — с улыбкой произнес Мачузо, — а также слишком много часов стоят в коленопреклоненных позах с воздетыми руками и глазами, устремленными к небесам.
— Мы — братья ордена Абеля! — резким тоном напомнил ему магистр Бурэй.
— Которые больше узнают о мире, если почаще будут смотреть в глаза страдающих людей, — быстро ответил Мачузо. — Братья настолько поглощены своими ритуалами и собственной значимостью и исполнены такой решимости подняться над стадом, которое, по их словам, они призваны пасти, что не в состоянии увидеть удивительную возможность, открывшуюся нам сегодня.
— И кто ее открыл? Невежественная женщина? — бросил Бурэй.
— Лжепророчица, — подхватил Гленденхук.
— Но эта «невежественная женщина» вместе с братом Эвелином уничтожила на Аиде демона-дракона! — парировал Мачузо. — И она же сокрушила дух этого демона, вселившийся в отца-настоятеля Маркворта, в чем сам Маркворт признался на смертном одре магистру Фрэнсису. И теперь, отец-настоятель, она вновь указывает нам путь, — продолжал необычно возбужденный Мачузо, обращаясь непосредственно к Агронгерру. — Путь к Эвелину в духе и во плоти.
Агронгерр вновь подошел к двери. Бурэй тоже. Однако отец-настоятель так посмотрел на однорукого магистра, что тот попятился назад.
— Не делайте этого, — пытался остановить его Бурэй. — Вы навлекаете проклятие на всех нас.
— Я буду проклят, если не сделаю этого, — твердо ответил Агронгерр. — Магистр Мачузо, оповести всех братьев, — продолжал он. — Я никого не принуждаю силой, а предлагаю каждому сделать свой выбор. Все, кто захочет совершить паломничество, должны в течение часа собраться и быть готовыми к отъезду.
— Часа? — переспросил Гленденхук, которому сама мысль о том, что несколько сотен братьев сумеют за столь короткий срок подготовить и нагрузить повозки, показалась чудовищно нелепой.
— Будет исполнено, — с поклоном ответил Мачузо. — Сомневаюсь, что кто-то решит остаться.
— А если это все-таки ложная надежда? — в последний раз спросил Бурэй.
— Тогда лучше умереть, пытаясь убедиться в этом, чем отсиживаться здесь, — сказал отец-настоятель Агронгерр, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу Бурэя.
Агронгерр распахнул дверь в хранилище самоцветов, где лежало более тысячи камней.
ГЛАВА 43
ЗАВЕТ ЭВЕЛИНА
Когда в конце лета Джилсепони вернулась в Барбакан, она убедилась, что в Вангарде услышали ее призыв. Едва ли не все жители этой самой северной провинции Хонсе-Бира, ведомые братом Делманом и настоятелем Хейни, отправились в паломничество.
Увидев сотни вангардцев, поднимающихся по склону, Джилсепони устремилась к ним. Ей не терпелось увидеть Делмана, а также настоятеля Браумина, который стал теперь своеобразным хранителем плато Эвелина и проводником для всех, кто пришел исполниться завета.
Вначале на краю священного склона она разыскала Делмана и крепко обняла его. Затем, с трудом пробираясь между толпой паломников, Джилсепони направилась на самый верх, к руке Эвелина. Неожиданно она заметила в толпе два знакомых лица.
— Андаканавар! — радостно воскликнула она. — Лиам О’Блайт!
Могучий рейнджер обернулся на зов, и лицо его засияло. К удивлению Джилсепони, какой-то веснушчатый рыжеволосый человек тоже заулыбался ей в ответ.
— Разве мы знакомы, прекрасная женщина? — спросил рыжеволосый.
Джилсепони удивленно взглянула на него, подходя к рейнджеру и к человеку, который некогда представился ей как Лиам.
— Думаю, что незнакомы, — учтиво ответила она рыжеволосому.
— Тогда откуда же ты знаешь мое имя? — удивился он.
Джилсепони пристально взглянула на него, затем перевела взгляд на спутника Андаканавара, который покраснел.
— Значит, Лиам О’Блайт — это ты? — спросила она рыжеволосого.
— А разве кто-то говорил тебе, что меня зовут по-иному? — удивился тот.
— Про тебя я ничего не знала, но некто украл твое доброе имя, — сказала Джилсепони, не сводя глаз со спутника Андаканавара.
— Ну, тогда ты попала в нешуточную беду! — громко засмеялся Лиам О’Блайт, тыча пальцем в сторону своего друга.
— Я предпочел путешествовать под чужим именем, — признался разоблаченный лжец. — В противном случае я мог бы навлечь на себя неприятности.
— Уж не являешься ли ты каким-нибудь знаменитым грабителем? — спросила Джилсепони, скрестив на груди руки. — Или ты лишь похищаешь у других людей имена?
— Он принц, — ответил за Мидалиса Лиам. — Брат короля и правитель Вангарда.
От удивления Джилсепони широко раскрыла рот. Она сразу поняла, кого ей напомнил тогда этот человек. Мидалис был почти точной копией Дануба, только моложе и стройнее.
— Я думал, уж ты-то ей скажешь, — произнес Андаканавар, обращаясь к подошедшему Смотрителю.
— Я не думал, что тогда это было нужно, — сухо заметил кентавр. — У нее и так хлопот был полон рот. Не хватало ей еще узнать, что в поединке она наголову разбила наследного принца Хонсе-Бира!
— А ты знал? — спросила Джилсепони.
— Я как-то говорил тебе, девонька: в лесу нет ничего, чего бы я не знал. Ну когда ты мне поверишь?
Джилсепони растерянно покачала головой.
— Мы все перед тобой в долгу, — сказал принц Мидалис, подходя к ней. Потом он низко поклонился и поцеловал ей руку.
— Я так вообще был при смерти, — добавил Лиам. — Уже всерьез думал: вот тебе и конец, Лиам О’Блайт! Если бы не рука Эвелина, так бы оно и было!
— Ты спасла мир, рейнджер-самоучка, — с улыбкой произнес Андаканавар.
— Не я, а Эвелин, — быстро поправила его Джилсепони, кивнув в сторону простертой руки. — Я была лишь вестницей.
— Зато какой замечательной вестницей! — горячо произнес принц Мидалис.
Он сжал ее руку и с восхищением посмотрел ей в глаза.
Джилсепони почувствовала себя неловко и очень обрадовалась, увидев спускавшегося Браумина. Тот заключил ее в такие крепкие объятия, что у Джилсепони перехватило дыхание.
Остаток дня они провели вместе и участвовали в громадном празднестве, которое началось вечером у подножия горы. Джилсепони обратила внимание, что среди паломников совсем мало жителей Альпинадора.
— Они боятся магии самоцветов, а потому боятся и завета с Эвелином, — объяснил Мидалис.
— Не думаю, что альпинадорцам для исцеления нужно непременно обращаться в абеликанскую веру, — ответила Джилсепони и заметила, как у настоятеля Браумина удивленно поднялись брови.
— Для церкви Абеля это место — святое, — отметил Браумин.
Джилсепони кивнула, не собираясь затевать спор.
— Здесь место, как должна понять церковь Абеля, которое предназначено для добрых людей всего мира. И не имеет значения, абеликанцы они или нет, — сказала она. — Если речь идет о том завете Эвелина, который мне известен, он дарует исцеление каждому, кто сюда приходит, вне зависимости от верований.
Теперь ее голос зазвучал резче. Все вопросительно поглядели на настоятеля Браумина.
— Я никогда не отказывал альпинадорцам, — начал он. — У меня и в мыслях не было запретить им приходить на плато Эвелина или обусловить вкушение крови какими-то особыми требованиями. Жителей Альпинадора удерживают их собственные страхи, а вовсе не мои или чьи-то еще слова. Может, они боятся, что все это специально подстроено, чтобы обратить их в нежелательную для них веру.
— А может, они боятся увидеть правду. Им страшно, что их древние верования вдруг окажутся несостоятельными, — добавил Делман.
Джилсепони заметила, как помрачнело лицо Андаканавара.
— Считать так, во-первых, глупо, а во-вторых — высокомерно, — сказала она. — Ни то ни другое не было свойственно Эвелину Десбрису.
Она повернулась к рейнджеру. Лицо ее было полно искреннего сочувствия.
— Чума уже вторглась на твою родину?
Он кивнул.
— Не с такой силой, как у вас. Но и у нас многие заболели, и многие уже умерли.
— Приведи их сюда, — сказала Джилсепони. — Убеди их. Скажи им, что исцеление — такой же дар их Бога, как наших. Скажи им любые слова, какие понадобятся, только приведи своих соплеменников сюда.
— Здесь не существует никаких условий, — добавил Браумин Херд, и его слова очень обрадовали Джилсепони.
— Я как раз намереваюсь это сделать, — пообещал ей рейнджер. — Не зря же я сам вкусил крови.
— Если хочешь, братья из Сент-Бельфура пойдут вместе с тобой, чтобы оказывать помощь во время пути, как это делают братья из Сент-Прешес на дороге к югу отсюда, — предложил Делман.
— Посмотрим, — только и ответил Андаканавар.
На следующий день паломники из Вангарда покинули Барбакан. Еще через день, к великой радости Джилсепони, на склонах горы появились монахи из Санта-Мир-Абель. Их прибыло где-то около трех сотен — почти половина населения громадного монастыря. Возглавлял их сам Агронгерр. Они поднялись к руке Эвелина и приняли завет. Тем же вечером они поспешили назад, на юг. Агронгерр отлично понимал, что даже незначительное промедление умножает страдания многих людей. Отец-настоятель пообещал, что остальная часть монахов из Санта-Мир-Абель появится здесь где-то через пару недель.
Джилсепони хорошо спалось в эту ночь. Она знала, что видение, посланное ей через Оракула духами Элбрайна и Эвелина, приносило все более обильные плоды.
Спустя несколько недель Джилсепони и Смотритель наблюдали издалека за нескончаемой вереницей паломников. Одни двигались к Аиде. Те, кто уже вкусил крови Эвелина, спешили назад, в свои земли, надеясь до наступления зимы хоть что-то собрать с полей.
Теперь, когда семьсот монахов из Санта-Мир-Абель заняли свое место в цепи и солдаты из Урсала присоединились к палмарисскому гарнизону герцога Тетрафеля, дорога на Барбакан стала быстрой и безопасной.
— Говорят, сюда едет король Дануб, — сказал Смотритель.
Джилсепони кивнула. Ходили слухи, что сегодня к вечеру к отрогам Барбакана должна прибыть вся королевская свита, включая и двух его сыновей.
— Везет сюда весь свой двор, — продолжал кентавр, внимательно глядя на Джилсепони. — Даже двоих малолетних сынишек тащит, как я слышал.
Джилсепони лишь кивнула и не напрасно скрыла улыбку. Она знала: Смотритель ее проверяет, желая узнать, питает ли она какие-либо чувства к королю Хонсе-Бира. По правде говоря, она никогда особо не задумывалась об этом. Не до того ей было.
В тот же вечер они встретились с королем Данубом. Всем собравшимся, в особенности Констанции Пемблбери, было ясно, что годы ничуть не притушили чувств, испытываемых королем к героической Джилсепони Виндон.
— Моя работа — здесь, — объяснила королю Джилсепони, когда он вновь попросил ее стать баронессой Палмариса.
— Мне кажется, работа здесь может успешно продолжаться и без тебя, — возразил Дануб.
Джилсепони отчасти была согласна, но лишь отчасти.
— К северу от Барбакана полно гоблинов и великанов, — сказала она. — Поэтому мне пришлось самой провозгласить себя рейнджером Барбакана. По крайне мере на это время.
— Уж лучше бы ей обойтись без этого звания, — смеясь вставил Смотритель. — А так, в случае чего, придется мне выручать нашего рейнджера из беды!
Его слова вызвали всеобщий смех.
— Палмарис ждет твоего согласия, — без тени шутки произнес Дануб. — Когда бы это ни случилось — сегодня, завтра или через несколько лет, — город будет твой.
Джилсепони ничего не сказала в ответ. Что бы ни было у нее на сердце, она не могла не оценить уважение, выказанное ей королем. Джилсепони почтительно поклонилась и промолчала.
Когда она вновь подняла голову, от нее не ускользнули (да и не могли ускользнуть) завистливый взгляд Констанции Пемблбери и предостерегающий прищур глаз герцога Таргона Брея Каласа.
«Ох, этот странный мир политики!» — подумала Джилсепони.
— Он намерен сделать ее королевой, — заметил герцог Калас, обращаясь к Констанции, когда они возвращались из Барбакана. — Да ты и сама, разумеется, это знаешь.
Констанция не ответила, но ее молчание было красноречивее всяких слов. Конечно же, она знала. Могла ли она не знать? В течение всех пяти дней, едва они выехали из Барбакана, Дануб только и говорил о Джилсепони Виндон. Король пообещал ей Палмарис, и его обещание было искренним. Калас знал: достаточно одного ее слова — и его обещание распространится на Урсальский замок, на столицу и даже на все королевство.
Да, Калас и Констанция это знали. Король Дануб охвачен любовью к Джилсепони Виндон. Ему придется ждать, ибо она не торопилась покидать Барбакан. Однако Дануб был терпеливым человеком и знал, как добиться того, чего он сильно желал.
— Королева Джилсепони, — негромко произнес Калас.
Констанция Пемблбери одарила его взглядом, полным нескрываемой ненависти.
Они двигались на север толпами, больные вперемешку со здоровыми. Паломники приходили из всех уголков Хонсе-Бира: от Вангарда до Лапы Богомола и более южных мест — Йорки, предгорий Пояса-и-Пряжки и далекого Энтела.
Даже из Бехрена в Барбакан приходили немногочисленные кучки испуганных смуглокожих людей, решивших ослушаться запретов своих ятолов. Часть пути бехренцы проделывали морем, пробираясь на торговые корабли. Достигнув Палмариса, они продолжали путь по суше, ведомые отчаянным желанием исцелиться.
С наступлением зимы поток паломников превратился в тонкий ручеек, но Джилсепони, Смотритель и Браумин Херд не ушли со своего поста. Магия Эвелина чудесным образом защищала площадку от самых холодных и пронизывающих ветров.
На переломе года паломников стало совсем мало. По доходившим сюда известиям, немало людей умерло в пути от буранов или истощения.
Однако это не поколебало веру Джилсепони и ее друзей. Да, чума продолжала собирать свой зловещий урожай, но сколько тысяч уже никогда не заболеют!
Наступит весна, и в Барбакан вновь хлынут людские потоки. Сюда доходили и другие, радостные известия. Палмарис был наводнен паломниками, которые с нетерпением дожидались возможности тронуться в путь.
В самом начале второго месяца весны все трое были приятно удивлены, увидев знакомую фигуру, закутанную в оленьи шкуры, которая карабкалась вверх по склону.
Улыбка Джилсепони стала еще шире, когда она заметила, что Андаканавар пришел не один. Вслед за ним на гору поднималось немалое число альпинадорцев.
— Ты не верила, что я смогу привести их в такое время года? — с усмешкой спросил Андаканавар. — За кого же тогда ты меня принимаешь, рейнджер-самоучка?
Джилсепони оставалось только смеяться и качать головой.
Андаканавар познакомил их с Брунхельдом. Джилсепони показалось, что этот альпинадорец не испытывал особой радости, оказавшись здесь. Однако он был серьезно болен чумой.
Джилсепони и Андаканавару пришлось пережить несколько тягостных минут, уверяя альпинадорцев, что вхождение в завет с Эвелином и вкушение его крови не означают отступничество от их веры и не требуют от них никаких обещаний.
— Вы сможете вернуться на родину, к вашим обычаям и вашему Богу, но от чумы вы спасетесь, — сказала Джилсепони.
Говоря, она больше смотрела на Браумина, чем на альпинадорцев.
— Добрый Брунхельд, ты знаешь Агронгерра, который стал теперь отцом-настоятелем нашей церкви, — сказал Браумин, удивив Джилсепони и Смотрителя.
Но в свое время Браумин долго говорил с Агронгерром о возможности встречи с Андаканаваром и был к ней готов.
— Ты знаешь, насколько важен союз, который ты заключил с ним и с принцем Мидалисом. Подумай же о дальнейшем укреплении дружеских уз между нашими народами.
Им пришлось ждать, пока Андаканавар переведет слова настоятеля на альпинадорский язык, чтобы Брунхельд понял не только буквальное значение слов, но и все оттенки речи.
Брунхельд что-то сказал рейнджеру. Андаканавар повернулся к троим друзьям.
— Он говорит, что этот поступок может оскорбить его богов, — объяснил рейнджер.
Джилсепони взглянула на своих друзей, затем на альпинадорцев.
— В таком случае, сделай это один, — предложила она Брунхельду. — Покажи пример своим соплеменникам. Будь первым альпинадорцем, вкусившим крови Эвелина.
Андаканавар кашлянул.
— Точнее, вторым, — поправила себя Джилсепони, поскольку, будучи тогда в Барбакане, рейнджер наверняка вкусил крови Эвелина. — Но первым среди тех, кто рос и воспитывался в Альпинадоре. Пойди к руке и добровольно прими завет. Тогда тебе будет понятнее, как убедить тех, кого ты привел сюда вместе с собой.
Андаканавар начал переводить, но Брунхельд махнул рукой, показав, что понял. Он набрал в легкие воздуха, затем прошел мимо Джилсепони прямо к простертой руке.
Брунхельд опустился на одно колено, внимательно осмотрел высохшую ладонь Эвелина и даже понюхал ее.
Джилсепони осторожно подошла к нему сзади.
— Поцелуй ладонь, и ты все поймешь, — пообещала она.
Брунхельд подозрительно глядел на Джилсепони.
— Как же ты сможешь правильно все объяснить своему народу, если сам не знаешь? — простодушно спросила она.
Альпинадорец долго и пристально глядел на странную женщину, затем низко склонился, глотнул воздуха, опустил голову и вкусил крови Эвелина.
На его лице появилось удивление, сменившееся…
Ликованием.
Брунхельд вновь посмотрел на Джилсепони.
— Видишь, ты остался прежним, и твой Бог остался прежним, — тихо сказала она. — Но чума уже никогда не коснется тебя.
Они шли в течение целого дня, суровые и недоверчивые альпинадорцы, и принимали спасение от руки будущего святого церкви Абеля. Они задержались в Барбакане, чтобы отпраздновать свое исцеление. На прощание Брунхельд пообещал Джилсепони послать весть по всему Альпинадору, чтобы убедить своих соплеменников идти сюда.
В ответ Джилсепони пообещала ему, что их встретят как друзей.
Как и предполагалось, с ранней весны паломники вновь хлынули в Барбакан. Они беспрерывно прибывали в Палмарис из всех уголков Хонсе-Бира и оттуда шли дальше на север.
Джилсепони и Смотритель издалека наблюдали за этой человеческой рекой и радовались, что завет Эвелина продолжает исполняться и розовая чума будет побеждена.
На дальних подступах к Барбакану, там, где дорога проходила среди леса, за паломниками следила еще одна пара глаз, и чувства у следившего были совсем иными.
Для Маркало Де’Уннеро этот безостановочный людской поток, направлявшийся к Эвелину Десбрису, был подобен жестокому зеркалу, кричащему о его неудаче.
Теперь он в равной степени был и человеком, и зверем, порабощенный силой тигриной лапы — магического самоцвета, некогда ставшего неотъемлемой частью его жизни. В прошлом он гордился этим как своим исключительным достижением; сейчас это стало его проклятием, ибо он был уже не в состоянии сдерживать в себе инстинкты свирепого, голодного тигра. Де’Уннеро стал убийцей. Он питался плотью и кровью людей, а потому не мог не убивать. В тех случаях, когда ему не попадалась человеческая добыча, он охотился на оленей и кроликов.
Он знал, что погружается в бездну, что тигр приобретает безраздельное господство над его разумом и душой.
Но не над телом. Похоже, что кольцо с гематитом, которое однажды он забрал у купца в Палмарисе, каким-то образом укоренилось в его искалеченном существе. Ведь он наверняка должен был умереть от ран, полученных в день его несостоявшегося триумфа, сменившегося поспешным бегством из Палмариса. Он много дней вытаскивал из себя наконечники стрел. Несколько раз это заканчивалось сильнейшим кровотечением. Де’Уннеро слабел и даже терял сознание.
Однако всякий раз он вновь пробуждался к жизни и обнаруживал, что его очередная рана полностью затянулась. Камень души не позволял ему умереть! Но тогда, в те дни, Маркало Де’Уннеро больше всего на свете хотел умереть, чтобы освободиться от хватки тигра, от ужасающей тюрьмы, в какую превратилось его тело.
Он даже хотел отправиться на плато Эвелина. Де’Уннеро не боялся чумы. Он почему-то знал, что не заболеет. Он постоянно слышал восторженные разговоры о завете Эвелина. Он слышал их от тех, кто направлялся в Барбакан и кто возвращался оттуда. Вдруг рука Эвелина способна исцелять не только от чумы? Вдруг она способна избавить его от проклятия?
И Де’Уннеро пустился в путь к Барбакану. Но однажды, тихим, безлунным вечером, он увидел, как женщина из каравана паломников слишком далеко отошла в лес от спасительного пламени костра. На этом его путешествие закончилось.
После кровавого пиршества Де’Уннеро понял: ему бесполезно идти в Барбакан. Таким, как он, не получить спасения от святого Эвелина Десбриса.
И он скрылся в лесу, двигаясь все дальше и дальше на запад, в глухие и дикие места, где полно оленей и другой дичи и почти не встречаются люди.
Так прошло несколько лет. Наступила весна восемьсот тридцать четвертого года Господня. Уже предыдущая весна принесла в Барбакан лишь тоненькие ручейки паломников. Их было настолько мало, что настоятель Браумин вернулся в Сент-Прешес. Многие монахи, которые несли службу вдоль дороги в Барбакан, смогли теперь возвратиться в свои монастыри. По сведениям, поступавшим с юга, паломников этим летом ожидалось очень мало.
Казалось, чуме уже нанесен сокрушительный удар. Испытывая смешанные чувства, Джилсепони и Смотритель покинули пост на горе Аида и вернулись в родные места.
Прежде чем въехать в Дундалис, Джилсепони навестила рощу и долго простояла у могилы Элбрайна. Потом она спустилась в пещеру под вязом, заглянула в Оракул и увидела, что дух Элбрайна находится рядом с нею. Впервые за все эти годы она перестала быть Джилсепони, вновь превратившись в Пони. Она почувствовала себя просто Пони — девочкой, которая когда-то росла в этих краях вместе с Элбрайном и которой слишком долго пришлось странствовать по свету, прежде чем вновь сюда вернуться.
Несколько часов она провела в общении с духом своего погибшего мужа и только поздним вечером выбралась из пещеры. Смотрителя поблизости не было; только легкий ветерок доносил звуки его волынки.
Как все это напоминало те далекие дни!
Дундалис за эти годы разросся. Многие паломники, вместо того чтобы возвращаться на юг, решили остаться здесь. Крупнее стали и два других города Тимберленда, а также все города по дороге к югу, включая и сам Палмарис. Население там выросло, и теперь в Палмарисе было больше жителей, чем ко времени начала чумы.
Трактир «У доброго друга» сделался весьма шумным и многолюдным заведением. Приветственные крики по случаю возвращения Пони звучали так оглушительно, что напомнили ей трактир с тем же названием, который был в Палмарисе у ее приемных родителей.
Белстер трудился за стойкой вместе с Роджером. Дейнси работала урывками, когда ее малыш, только начинавший ходить, спал. Тогда она спускалась вниз и принималась кружиться между столиков.
— Мы можем немного поговорить? — спросила Пони всех троих, когда закончились приветствия, объятия и слезы.
Белстер кивнул двоим завсегдатаям, которые принялись обслуживать посетителей, а Пони повела своих друзей в заднюю комнатку.
— Хорошо, что ты вернулась, — искренне обрадовался Белстер.
— Но ненадолго, — ответила Пони и поочередно обвела глазами каждого из друзей. — Я намерена отправиться в Палмарис и принять предложение короля Дануба, — объявила она.
— И ты будешь баронессой Пони? — с радостным и веселым смехом спросила Дейнси.
— Баронессой Джилсепони, — поправила она.
— А как насчет твоих абеликанских друзей-монахов? — спросил Белстер. — Они вовсю готовятся провозгласить Эвелина святым, чуть ли не в нынешним году. Они надеются открыть в Кертинелле новую часовню. Думаю, Браумину хочется, чтобы ты, девонька, стала главной при этой часовне или хотя бы помогала ему в церковном служении.
Слушая слова трактирщика, Пони не переставала качать головой.
— Они должны меня понять, — твердо сказала она. — Я смогу больше сделать для утверждения учения Эвелина, будучи баронессой Палмариса, нежели заняв какое-то место в церкви. Там мне пришлось бы ежедневно сражаться за власть, и прежде всего потому, что я — женщина.
Она посмотрела на Роджера, ища у него поддержки. За исключением Смотрителя, никто не знал ее так хорошо, как он. Роджер, улыбаясь, утвердительно кивал.
Это был единственно правильный выбор.
— В Чейзвинд Мэнор у меня обязательно найдется место для Белстера, — пообещала Пони. — И для Роджера и Дейнси — тоже.
— И для Бриана, — с озорной улыбкой вставила Дейнси.
— Бриана? — переспросила Пони.
Потом, увидев лица Дейнси и Роджера, она догадалась. Снова начались объятия и поздравления. Затем Дейнси повела Пони туда, где мирно спал Бриан, и стала рассказывать ей все подробности его рождения и их с Роджером жизни за эти годы.
Через месяц Джилсепони Виндон уехала из Дундалиса. Она заблаговременно отправила послание в Палмарис, сообщив, что принимает предложение короля Дануба стать баронессой. Задолго до ее прибытия в город герцог Тетрафель с большой радостью покинул Чейзвинд Мэнор.
Бринн Дариель подумала, что одержала победу. После того как она мастерски увернулась, ударила, отступила и вновь нанесла удар, ей казалось, что маленький Эйдриан потерял равновесие.
Но ее отход был перекрыт с обеих сторон, и когда Бринн занесла свой изящный меч для удара снизу, Эйдриан ударил по его лезвию своим мечом, пригнув оружие девочки к земле. Он едва шевельнул рукой, и в следующую секунду острие его меча оказалось напротив горла Бринн.
— Наконец-то, — произнес Эйдриан, ибо это была его первая победа над старшей по возрасту рейнджером-ученицей, которую очень высоко ценили эльфы.
— Замечательный успех, — заметила госпожа Дасслеронд, обращаясь к Белли’мару Джуравилю.
Они оба стояли неподалеку, в кустах, невидимые для юных воинов.
— Его действия кажутся мне даже более обещающими, чем у нашей Бринн.
Джуравиль кивнул. После сражения, которое они только что видели, у него не было возражений. Он мало знал об Эйдриане и не общался с мальчиком. Однако по рассказам других эльфов ему было известно, что ребенок очень горделив и обладает довольно взрывчатым характером. Но госпожу Дасслеронд, похоже, это не волновало. Каждый раз, когда Джуравиль упоминал о них или о других отрицательных сторонах маленького рейнджера, госпожа Дасслеронд обвиняла его в пристрастности и прекращала разговор.
— Пора заняться и другой стороной его обучения, — сказала предводительница эльфов, и ее слова застигли Джуравиля врасплох.
— Камни? — нерешительно спросил он.
Госпожа Дасслеронд кивнула.
— Приобретя магические способности, он станет самым совершенным воином, каких только знал мир, — сказала она. — Он превзойдет своего отца, превзойдет первого Эйдриана и даже Терранена Диноньела.
— Он еще слишком мал, — решился возразить Джуравиль.
На самом деле он хотел сказать своей госпоже не это. Он хотел буквально крикнуть ей, что этот ребенок нуждается не только в обучении искусству сражения и магии самоцветов. Душа Эйдриана тоже нуждается в обучении. Мальчику надо научиться достигать равновесия в мыслях и — что еще важнее — в своем сердце.
Однако Джуравиль промолчал, ибо знал, что госпожа Дасслеронд не послушает его.
Невдалеке от него Эйдриан дразнил Бринн Дариель, подзадоривая ее на новое сражение, чтобы он смог «побить ее еще раз».
Белли’мара Джуравиля терзали очень недобрые предчувствия.
