Глава 20

Генхакер ведет меня через парк к длинной лестнице, встроенной в стену атриума. Всю дорогу желудок сводит от нервного напряжения, хотя я знаю, что не одна. Коул и Анна следят за нами, пробираясь сквозь толпу на некотором расстоянии. Но они не смогут зайти вместе со мной в лабораторию Регины. Я останусь с ней наедине. И еще не знаю, что она от меня хочет. Взять образец ДНК? Просканировать тело? Сделать биопсию мозга?

И внезапно вся эта затея кажется мне безумно опасной.

Мы добираемся до бетонной лестницы с металлическими перилами на другой стороне парка, которая взбирается вверх по стене. Когда мы поднимаемся выше, я замечаю, что тропинки и деревья образуют круг, разрезанный неровной линией. Это символ Регины, который я видела на экране, когда Мато взламывал имплант у меня в голове.

Хакер останавливается у стальной двери с прикрепленным к стене сканером безопасности и проводит по нему панелью. В проеме виднеется коридор, ведущий в то самое помещение, которое я видела во время сеанса VR, – огромную круглую лабораторию с растениями, оплетающими стены, и животными в клетках. Я останавливаюсь на лестничной площадке и в последний раз бросаю взгляд на парк, где под одним из деревьев замечаю Коула со скрещенными на груди руками. Он кивает, и я, сглотнув, захожу в лабораторию.

– С возвращением, – говорит Регина, шагая мне навстречу и широко разводя руки.

На ее плече вновь сидит ворон, но змеи, которая обвивала ее шею, нигде нет. Регина передвигается с безупречной, сверхъестественной грацией, а ее платье колышется вокруг ног. Она улыбается, и чешуйки вокруг ее глаз морщатся.

– Я так рада, что ты пришла.

– Спасибо, что разрешила нам зайти в город, – говорю я.

Она пренебрежительно взмахивает рукой:

– Не стоит благодарности. Спасибо, что согласилась на мои условия. Понимаю, было не разумно предлагать такой обмен, но я не могла позволить Мато вернуться просто так из-за того маленького переворота, который он хотел совершить в прошлый раз. Может, он и считает Энтропию своим домом и, вполне возможно, когда-то сможет возглавить коммуну, но он должен заслужить свое место здесь, как и все остальные.

Я поднимаю бровь:

– Значит, ты не будешь меня изучать?

– О нет, – сияя, говорит она. – Мы точно займемся этим.

Она разворачивается и идет к лабораторному столу, а я смотрю на терминал для кодирования, встроенный в стену. Уверена, это модель «Картакса», и, судя по значку, вращающемуся на экране, он подключен к их сети. Даже не представляю, почему в «Картаксе» предоставили Регине доступ. Я следую за ней и прохожу мимо круглой платформы, висящей посреди комнаты. На ней стоит металлический стеллаж, заполненный цилиндрическими баками с темной, вязкой жидкостью. Из щели, образовавшейся между платформой и отверстием в полу, веет холодом. Трудно разглядеть, что там, но когда я прохожу мимо, то замечаю блики света на воде где-то далеко внизу.

– Платформа качается не просто так, – заметив мой взгляд, говорит Регина и указывает на баки. – Мы обнаружили, что образцы млекопитающих растут быстрее, если их слегка качать. Это лучше воссоздает внутриутробную среду.

Я пристально всматриваюсь в баки. В темной жидкости виднеется что-то бледное и трепыхающееся. Это легкие. В каждом баке их, наверное, штук по десять, соединенных друг с другом тонкими жилами и извивающимися проводами. Регина, скорее всего, выращивает их, чтобы протестировать изменения в вакцине.

– Долгоносик все еще у меня в руке, – говорю я. – Он так и не выпал.

Регина останавливается с остекленевшим взглядом.

– Странно. Я отправила команду на отключение. Видимо, он разрушился в твоей руке. Такое иногда случается. Не переживай, со временем наниты не оставят от него и следа. Теперь он безвреден.

Она подходит к лабораторному столу в дальнем конце комнаты. На ее коже мерцают кобальтовые светодиоды. Вот только они не выстраиваются в привычную линию над панелью. Вернее, на ее предплечье есть такая от локтя до запястья, но есть и другие: на плечах, на груди и сразу несколько, словно пунктирная линия, подчеркивают скулы. А еще виднеется слабое свечение под платьем. Уставившись на нее, я хмурюсь от внезапного осознания, для чего она использует узоры на своей коже.

Черные пятна расположены так не случайно. Регина специально закодировала их таким образом, чтобы скрывать лей-линии на теле. Низкие и плоские кабели прячутся в узорах ее чешуи, разветвляются на лице и спускаются по спине. Их, должно быть, десятки. А может, и сотни.

– Они тебе нравятся? – заметив мой взгляд, спрашивает Регина. – Каждый из светодиодов – это одно отдельное ядро. Микроскопическое, правда. Когда я разработала оригинальную панель и ее установили миллиарды людей, то поняла, насколько она ограничена. Как может одна-единственная плата в руке контролировать все тело, используя провода для транспортировки нанитов к костям и мышцам? Даже это описание кажется допотопным. Но потом мне пришла в голову идея использовать эти ядра.

Я смотрю на светящиеся кобальтовые точки на ее коже.

– Это панели?

– Однофункциональные панели, – поправляет она. – На большинстве из них установлен только один или два алгоритма. Но не это делает их особенными. – Она с улыбкой поднимает руку и поворачивает ее, чтобы полюбоваться на созвездие крошечных синих точек на черно-зеленой коже. – Обычным панелям для установки нужен зародыш, который, подобно семечку, вырастит дерево, но эти панели настолько простые, что их можно вырастить с помощью нескольких синтетических генов. Хотя я бы никогда не смогла создать подобное для «Картакса».

– Почему нет?

Она улыбается:

– Они бы испугались, что люди попытаются добавить их в человеческие клетки зародышевой линии.

– То есть могли бы родиться с этими генами? – говорю я.

Ее улыбка становится шире:

– Все верно. Какая ужасающая мысль!

В ее голосе слышится сарказм, но от этой мысли мне не по себе. Только в одном большинство генхакеров солидарны – не вносить изменения в ДНК своих детей. Гентех не может изменить вашу естественную ДНК, когда она находится в ваших клетках. Но при этом вполне легко можно изменить геном, а затем вырастить человека со взломанной ДНК, как это сделали в «Картаксе» со мной и с другими детьми. Но такое изменение будет передано и их детям, а через несколько поколений приживется в генах людей. Есть несколько незначительных и одобренных генетических уловок, которые люди могут использовать для своих детей, но они в основном связаны с проблемами здоровья. Да и в большинстве случаев их не используют, потому что ребенок почти сразу после рождения получает панель, куда устанавливаются алгоритмы, которые в случае чего можно просто удалить.

– Мне интересно, как ты смогла выследить Лаклана, – говорит Регина. – Ты сказала, что это как-то связано с нейронным имплантом? Мне бы хотелось просканировать его, если ты не против.

Она открывает шкаф и проводит пальцем по нескольким коробочкам, прежде чем вытащить одну из них. Сняв крышку, Регина достает что-то маленькое и черное.

– Это микроанализатор, который нужно вставить в разъем у тебя в голове.

Я нервно переступаю с ноги на ногу. В последний раз, когда сканировали имплант, у меня из руки вырвались провода.

– Я думала, ты хочешь взглянуть на мою ДНК.

– Хочу, – подтверждает она. – Но сканирование будет неявным. Он просто проследит за имплантом и отправит мне информацию о том, что тот делает.

– Я… я не знаю, – говорю я. – Мато уже взламывал его, и это оказалось не очень весело.

Она вздыхает:

– Ох, он очень молод. Мато нужно научиться более деликатному подходу. Мне не следовало его так рано учить дроблению, потому что теперь он ко всему применяет грубую силу. Я надеялась, что в «Картаксе» он будет работать с Лакланом. Тот бы смог научить его ценить заботу и терпение, но Бринк почти сразу же утащил Мато в Центральный штаб. – Она приподнимает микроанализатор. – Это никак не повлияет на работу импланта. Ты даже не заметишь его. Но если твой имплант действительно отсылает сигналы Лаклану, то, думаю, есть вероятность, что мы сможем воспользоваться этим не только для того, чтобы отследить его местоположение. Но сначала мне нужно увидеть, что за маячок там стоит.

Регина протягивает мне микроанализатор, и я осторожно забираю его. Он на удивление тяжелый и сделан из тусклого черного металла с серебристым штекером на конце.

– Он работает по беспроводной связи, – говорит она и кивает на мою манжету: – Если хочешь, можешь сама запустить сканирование. Мне нужен только результат.

Я верчу микроанализатор в руках и вызываю интерфейс манжеты. Перед глазами тут же начинает подсвечиваться серебряный штекер, а рядом с ним отражается код доступа. Я все еще сомневаюсь, что Регине можно доверять, и не в восторге от идеи вставить что-то себе в голову, но она права – если имплант действительно как-то связан с панелью Лаклана, то мы можем не только определить его местоположение.

Возможно, у нас получится даже взломать его панель.

Я убираю волосы, вставляю штекер в разъем и включаю его с помощью манжеты. На мгновение перед глазами все вспыхивает, а затем появляется изображение, которое мне уже показывал Мато, – полупрозрачная человеческая голова. На нем так же высвечен красным имплант и множество ветвящихся, оплетающих мозг проводов, только теперь между двумя долями мозга проходит тонкая синяя линия, а над левым полушарием расплывается гигантское темное пятно.

– Ты пострадала, – говорит Регина. – У тебя было сильное сотрясение мозга, но, похоже, оно почти прошло.

При виде гигантского пятна у меня по коже бегут мурашки.

– Мато говорил, что это произошло во время расшифровки. Это место обозначено темным пятном?

– Нет, на повреждение указывает синяя линия, – поправляет она. – Имплант хранит карту нейронных аномалий, как эта. Хотя и темное пятно тоже редкость. Это изолированная область – часть твоего мозга, которая отрезана от всего остального. Обычно подобное происходит из-за травм, но также ее можно создать с помощью импланта.

– Это могут быть воспоминания? – спрашиваю я, вспомнив про океан, который увидела у себя в голове, когда Мато взламывал имплант.

Регина кивает, но ее брови и чешуйки на лице морщатся.

– А в этом есть смысл. Лаклан мог создать клетку с помощью импланта, чтобы скрыть от тебя воспоминания, не стирая их. Хотя здесь слишком много воспоминаний. Поглощение такого количества нейронных связей так же опасно, как и их уничтожение. Но в любом случае тебе нужно научиться контролировать имплант.

Я мгновение молча смотрю на нее.

– Ты хочешь сказать, что я смогу контролировать воспоминания с помощью импланта?

– Конечно. Я научу тебя как, если ты решишь остаться здесь. Имплант предназначен для того, чтобы реорганизовать наш разум так, как нам бы этого хотелось. При желании ты сможешь создать базу данных своих воспоминаний. Хотя это в любом случае будет лучше, чем то, что сейчас. Изолированная область такого размера может вызвать инсульт.

Я смотрю на изображение и чувствую, как на меня накатывают одновременно волнение и ужас. Для меня было бы идеальным решением возможность контролировать свои воспоминания. Мне не хочется стирать прошлое Цзюнь Бэй, но я не готова в него погрузиться, и все же от вида проводов, пронизывающих мой мозг, мне не по себе.

– Это выглядит жутковато, – говорю я.

– Имплант? – удивленно переспрашивает Регина.

– Кажется, словно внутри меня поселился инопланетянин, который контролирует мой разум своими усиками.

Она запрокидывает голову назад и смеется. Одна из птиц, сидящих в клетках у нас над головами, вскрикивает от испуга и начинает хлопать крыльями.

– Что в этом смешного? – спрашиваю я.

– Это не так, – говорит Регина, когда ее смех стихает, а на лице появляется кривая улыбка. – Ты просто очень молода. Я и забыла, как много тебе еще предстоит узнать. – Не отрывая глаз от изображения импланта, она бесшумно подходит ближе и останавливается рядом со мной. – Закрой глаза и представь себя.

Я бросаю на нее настороженный взгляд.

– Давай, – подбадривает она. – Я не стану кусаться.

Я неохотно закрываю глаза и пытаюсь мысленно нарисовать свой портрет. В моем сознании возникает образ, сшитый из воспоминаний, которые размываются, перекраивая и то и дело сменяя друг друга. Мое отражение в зеркале. Девушка в майке «Картакса», лежащая рядом с Коулом.

Цзюнь Бэй, бегущая с закрытыми глазами к забору. Я открываю глаза, отгоняя видение.

– Что ты увидела?

– Я… я не знаю. До сих пор не знаю, кто я.

– Тогда опиши первое, что приходит на ум, когда я произношу имя Катарина.

Ее подсказка помогает, и перед нами вспыхивает четкое, мерцающее изображение. Я стою рядом с лабораторией «Проекта Заратустра» после того, как поняла, что Лаклан жив. В тот момент я осознала, что мне придется остановить его.

– Я вижу девушку, которая пережила очень многое, – говорю я. – У нее сломаны ногти, а в волосах запеклась кровь, но она видит перед собой цель.

Легкая улыбка появляется на лице Регины.

– Не то.

Я нервно переступаю с ноги на ногу.

– Тогда я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать.

– Это не то, что я хочу от тебя услышать, – говорит она. – Это то, что мне хочется, чтобы видела ты. – Она протягивает руку и проводит пальцем с обсидиановой кожей по моей щеке. – Не важно, какое у тебя лицо, Катарина. И какое тело. Даже если я каким-то образом изменю их, ты все еще будешь существовать. У тебя нет крови в волосах или сломанных ногтей. У тебя вообще нет волос. Да и весишь ты не больше двух килограммов.

Она взмахивает рукой, и изображение импланта меняется на человеческое тело с прозрачной кожей, сквозь которую светятся мозг, позвоночник и сеть нейронов.

– Это выглядит знакомым?

Я молча смотрю на изображение. Оно напоминает имплант – плотное тельце с усиками, тянущимися в разные стороны.

– Вот как ты выглядишь, – говорит она. – Ты маленькая, округлая, и у тебя много усиков, с помощью которых ты управляешь своим телом. Все остальное – иллюзия. Если ты водишь машину, то не становишься ею, а остаешься водителем. Не обманывайся насчет автомобиля из своей плоти. Ты должна понимать, кто ты на самом деле, чтобы изменить себя.

В ее глазах горит голод, когда она произносит слово «изменить», и я оглядываюсь на дверь лаборатории, задаваясь вопросом, запирается ли она снаружи.

– Я знаю о твоем даре, – говорит она. – Я посвятила свою жизнь исследованиям человеческого тела и мозга, но все результаты очень незначительные. Если бы ты согласилась поработать со мной и изучить, насколько способен изменяться твой разум, то, возможно, это ознаменовало бы рассвет нового мира.

По спине ползет дрожь. Нечто подобное Лаклан написал в записке, которую нашел Мато.

– Подумай о перспективе, – продолжает она. – Представь, что ты сможешь контролировать свои мысли, как мы контролируем алгоритмы в своих телах. Представь себе, что ты сможешь останавливать отвлекающие факторы, которые обстреливают нас каждую минуту каждого дня. Наш разум как дикий, заросший лес с густым кустарником, через который нам приходится пробираться, чтобы не сбиваться с мысли, но однажды с твоей помощью мы сможем научиться превращать его в красивый сад.

– Поэтому ты хотела, чтобы я пришла сюда? – спрашиваю я.

– Частично. – Она отворачивается, приподнимает ворона с плеча и пересаживает себе на запястье. – Еще мне хотелось загладить свою вину – любым доступным способом. Если захотите, ты и твои друзья можете остаться жить в Энтропии. Я не лгала, когда говорила, что «Проект Заратустра» был самым жестоким из всего, что я когда-либо видела. Именно из-за него я и уехала из «Картакса». – Ее взгляд скользит по телам, плавающим в резервуарах у стены. – Мне удалось забрать с собой несколько человек, но я не смогла спасти вас пятерых и с тех пор жалела, что пришлось оставить вас. Мы с Лакланом пытались пару раз вытащить вас, но так и не смогли.

В груди все сжимается.

– Лаклан пытался вытащить нас?

Она кивает, поглаживая клюв ворона.

– Нет никаких оправданий тому, что он сделал, но ты должна понимать, как в «Картаксе» контролируют это. Все было по-другому, пока власть не захватил Бринк. Прежним лидером была женщина, которую мы звали Гадюкой. Такая же быстрая и смертоносная. Она обладала невероятной способностью манипулировать людьми.

Я открываю рот, чтобы спросить Регину, как манипулировали Лакланом, но останавливаюсь. На самом деле мне не хочется знать, с помощью чего его могли контролировать. Не хочется слышать оправданий тем годам пыток, которым он подвергал меня и других. Но в глубине души, где я все еще считаю себя его дочерью, мне отчаянно хочется услышать объяснения, любые объяснения того, почему так горячо любимый мною последние три года человек делал такие ужасные вещи.

– Не думаю, что кто-то может оправиться от того, что сделали с нами в «Картаксе», – пересаживая ворона в одну из клеток на стене, говорит Регина. – Нелегко исцелиться от этого. Не в нашем мире.

Я прислоняюсь к лабораторному столу.

– А что произошло с тобой?

Задав вопрос, я тут же подумала, что он слишком личный, но Регина, кажется, не возражает.

– Однажды я попыталась выбраться из «Картакса», но мне не удалось, и Гадюка чуть не стерла меня с лица земли за это, – говорит она, рассматривая клетки на стене. – По собственной глупости я взломала свою панель и сбила алгоритм контроля за рождаемостью. А потом забеременела. Я не понимала, что показатели гормонов реальные, пока не стало слишком поздно. – Отбросив волосы с лица, Регина переводит взгляд на меня, и на ее лице появляется смущенная улыбка. – Это была просто глупая ошибка, да и мне не хотелось иметь ребенка – до того момента я вообще не хотела детей, а его отец уже был женат. Но в тот момент я была готова пожертвовать всем ради него. Поэтому мне пришла в голову мысль уйти из «Картакса», но Гадюка не позволила. Она сказала, что они заберут ребенка и поместят в интернат, чтобы я могла и дальше работать сутки напролет. Но мне больше всего на свете хотелось спокойной жизни.

Она поднимает руку к одной из клеток и, просунув палец сквозь решетку, почесывает шею ящерке, которая свернулась на палочке.

– Я сказала Гадюке, что все равно уйду, а она начала угрожать ребенку. И в одну прекрасную ночь я выбралась из «Картакса» с одеждой в рюкзаке и именами генетиков, которые могли бы меня приютить. Мне удалось добраться до пустыни, устроиться здесь и родить девочку. Она выглядела точно так же, как и я в детстве. И впервые я осознала всю привлекательность естественной ДНК. Но Гадюка нашла нас. Не знаю как. Я знала, что стоит на время оградить ребенка от внешнего мира – моя мама бы точно этого хотела, – но при этом никогда не придерживалась правил, которых не понимала. Поэтому, когда малышке было две недели, мы с ней отправились в город. А вечером у нее поднялась температура и появились синяки на теле.

Меня пронизывает озноб.

– Они заразили ее?

Регина прижимает ладони к лабораторному столу.

– Гадюка решила, что это подстегнет меня, поможет преодолеть барьеры, которые мешали мне разобраться с вакциной. И у меня не осталось выбора, кроме как вернуться в «Картакс», чтобы кодировать все свободное время, которое оставалось от общения с ребенком. Но вскоре появился запах, и я уже не могла находиться рядом с ней. Они поместили ее в стеклянный короб, и малышка все время плакала.

Я закрываю рот, не зная, что сказать.

Регина поднимает голову и горько улыбается:

– Я почти сделала это, понимаешь? Я подобралась очень близко – мне не хватило всего недели. Вакцина была написана специально для нее и не сработала бы с кем-то другим, но это был бы самый большой прорыв за многие годы. Но время вышло. Они утащили меня еще до взрыва, но я слышала его. И слышала каждый раз, когда потом садилась за вакцину. Не думаю, что когда-нибудь смогу кодировать так же вдохновенно, как в те две недели. Я отдала все, что имела, но этого оказалось недостаточно.

От ужаса произошедшего у меня пропал дар речи, поэтому я просто качаю головой. Воспоминание о покрытой синяками груди Дакса мелькает перед глазами. Он сказал, что заразилась вся команда. Что после этого работа пошла эффективней.

Как в «Картаксе» могли так поступить?

– Но я ушла не из-за этого, – говорит Регина. Она откидывает голову назад и смотрит на стену с клетками, в которых сидят змеи и птицы. – После смерти дочери я просто сдалась и позволила им удерживать меня там. Я просыпалась, когда меня будили, работала, когда мне говорили, и спала, когда разрешали. А еще пыталась кодировать, но внутри образовалась пустота, да и код тоже выглядел пустым. Но Гадюка нашла способ мотивировать меня. Она поняла, что перегнула палку, и решила все исправить.

В груди начинает покалывать.

– Что значит «все исправить»?

Регина медленно опускает голову и смотрит на меня своими черными глазами.

– Гадюка решила дать мне возможность начать все сначала с моей малышкой. Клонирование. В «Картаксе» создали копию ребенка, которого у меня забрали. Я не знала, что ее ДНК добавили в эксперимент, даже не догадывалась об этом, иначе бы ушла или убила всех и сожгла то место дотла. Когда мне рассказали, ей уже было шесть месяцев и ее маленькие ножки стучали по стеклянному резервуару, а из ручек торчали провода. Ты знала, что, находясь в таких баках, они могут открывать глаза? Я видела ее всего один раз и сразу поняла, что должна сбежать оттуда, иначе они сделают это снова – позволят мне влюбиться, а потом начнут угрожать ей. И она бы ни минуту не прожила в безопасности.

Воздух в комнате меняется, а покалывание в груди перерастает в боль.

Регина смотрит на меня своими ониксовыми глазами:

– Ты должна поверить мне. Я ушла, чтобы защитить тебя.