Я нашла круглосуточный придорожный ресторан на Ван Несс-авеню, где стала пить кофе и есть омлет, думая о том ресторане, в котором месяц с лишним назад я познакомилась с Итаном. Интересно, звонил ли он мне после нашего разговора… Я встала из-за столика и воспользовалась телефоном ресторана, чтобы проверить записи на своем автоответчике. От Итана – ничего, зато было сообщение от Джесс. Она оставила его час назад, и голос у нее был явно встревоженный и напряженный. «Никки, речь идет о твоем брате. Приезжай к нам, как только сможешь». Я положила трубку, испытывая острое чувство вины. Мне не следовало оставлять Джесс с Брэндоном так надолго, не заходя и не звоня, чтобы проверить, все ли в порядке. Я слишком зациклилась на делах «Care4».

Была поздняя ночь, и дороги уже опустели. У меня ушло не более пятнадцати минут, чтобы доехать до восточного побережья Залива. Когда я ехала по пересекающему его ярко освещенному мосту Бэй-бридж, ветер дул так свирепо, что я чувствовала, как его порывы тащат и толкают мой мотоцикл из стороны в сторону. Отель, где остановились Брэндон и Джесс, находился в Эмеривилле, ничем не примечательном городке, расположенном между Беркли и Оклендом, – один из тех вездесущих сетевых отелей, которые можно найти неподалеку от любой скоростной автострады в стране. Ничего общего с той пятизвездочной гостиницей, которую я покинула некоторое время назад. Ни роскошного, отделанного мрамором вестибюля, ни бармена, наливающего постояльцам коктейли. Молодой ночной администратор в мятой голубой рубашке спал за стеклом окошка стойки регистрации обслуживания гостей, положив голову на книгу в бумажной обложке. Она лежала корешком к нему, так что прочитать ее название я не смогла. Рядом с грязным столом, на котором стояла пустая кофеварка, находилась стойка со множеством разноцветных брошюр, предлагающих скидки на посещение местных тематических парков и домов с привидениями. Найдя лифт, я под звук его скрипа поднялась на второй этаж вполовину медленнее, чем если бы воспользовалась лестницей. Джесс сидела в кресле, стоящем у кровати, на которой лежал мой брат.

– Как он?

Джесс кивком указала на кровать. Брэндон лежал на ней почти голый, из одежды на нем были только трусы. Он был покрыт потом и находился в полном сознании. В голосе Джесс прозвучала усталость.

– Раньше я никогда не видела ломки и все время думала, не стоит ли позвонить в службу 911. Мерила ему температуру каждый час – она у него высокая, но подниматься дальше уже перестала. Слава богу, что Линда врач. Сегодня она заходила дважды, мерила ему давление и проверяла сердечный ритм.

– Теперь им займусь я. Мне не следовало оставлять тебя с ним так надолго.

– Ты уверена? – В ее голосе прозвучало нескрываемое облегчение.

– Конечно. Этой ночью с ним посижу я.

– Хорошо. – Она взяла куртку и сумку и собралась было уйти, но остановилась: – Тебе удалось что-нибудь выяснить? Первое ноября – до него осталось два дня, Никки.

Она посмотрела на настольные часы, которые показывали, что время уже далеко за полночь.

– Строго говоря, даже один день.

Я попыталась не выдать раздражения, которое вызвало у меня это напоминание.

– Да знаю я, знаю!

– Разве тебе не лучше пойти в полицию? Если что-то произойдет, а ты заранее не предупредишь людей, хотя и могла бы…

Она замолчала. Ей не было нужды заканчивать эту фразу. Мы обе знали, что это будет означать для меня. Как в моральном плане, так, вполне возможно, и в юридическом.

– У меня все под контролем, так что не беспокойся.

Эти слова сильно смахивали на ложь, которую я не любила. Мне было понятно, что сейчас я не должна находиться в номере этого отеля, а выйдя из гостиницы, где остановился Сайлас Джонсон, мне следовало бы немедленно отправиться в офис ФБР. Я говорила себе, что не стала обращаться к ним потому, что добытые мною доказательства были получены таким образом, что их нельзя будет использовать в суде. Вне зависимости от того, действительно ли у нас были общие цели, мне не очень-то хотелось признаваться Джейду и Руби, что я подмешала снотворное адвокату, чтобы увидеть конфиденциальные документы, касающиеся его клиента. И мне совсем не улыбалось оказаться среди сопутствующих потерь, которые могут возникнуть в ходе их операции по нейтрализации «Care4». Кроме того, правоохранительные службы связаны всякими правилами: получение ордеров на обыски, вручение повесток с вызовом в суд или с требованием о предоставлении суду тех или иных документов – на всю эту юридическую тягомотину ушло бы время, которого у нас уже не было. Если «Care4» прикроют второго ноября, это уже ничем не поможет людям, которые погибнут первого числа этого месяца. Но за всеми этими логическими аргументами скрывалось и еще кое-что – то, в чем мне не очень-то хотелось признаваться даже себе самой. Нечто более темное, нечто таившееся, как мне было известно, в глубинах моего существа, даже если мне это и не нравилось.

Они убили Карен. Они пытались убить моего брата, пытались убить меня.

Моя борьба против «Care4» стала для меня чем-то очень личным, и я не желала, чтобы в дело вмешалось ФБР и разобралось с ними. Я хотела сделать это сама.

Большую часть моей жизни я боролась с этой частью моей натуры. Пыталась контролировать свои реакции, хотя иногда мне казалось, что куда легче было бы пойти у них на поводу. Я не знала, какой из этих вариантов действий правильный, не знала, правильно ли больше бояться того, что я могу сделать, чем того, что грозит мне извне. Не знала, и все!

– …хорошо? – сказала Джесс.

– Хорошо?

Я не слышала большей части того, что она сейчас сказала, и решила, что речь шла о моем брате. Однако, подняв глаза, я увидела, что ее взгляд устремлен на меня. На ее лице была написана тревога, и она пристально за мной наблюдала.

– С тобой все хорошо? – опять спросила она.

Она рассеянно смахнула с джинсов клок серой шерсти.

– Я знаю тебя, Никки, мы проводим вместе много часов. Последнее время ты ходишь, как зомби, и вид у тебя такой измученный, словно ты держишь на плечах весь мир. Как ты можешь пытаться справиться со всем этим сама? Тебе противостоит крупная компания, огромный, разветвленный заговор, когда запросто убивают людей. Это дело слишком сложно, чтобы с ним мог разобраться один человек. Даже ты, – откровенно добавила она.

– У меня все под контролем, – повторила я. – Поверь мне.

Эти слова прозвучали наигранно даже для меня.

– Ты же не занимаешься такими делами, – продолжала Джесс. – Учить уму-разуму какого-нибудь засранца, мнящего себя крутым парнем и бьющего свою подружку, – это одно… А сейчас дело обстоит совсем иначе. Я видела того типа, который приходил в книжный магазин в тот день, когда мне пришлось спрятаться.

– Мне не нужна ничья помощь, – бросила я.

– Правильно ли ты поступаешь? Ты уверена, что не зашла уже слишком далеко, чтобы хотя бы понимать, какие решения правильные, а какие нет?

– Не беспокойся. Я могу с этим справиться.

Я понимала, что снова и снова повторяю одни и те же банальные фразы. Джесс постояла, глядя на меня, потом ушла. Дверь за ней закрылась, а я села на кровать рядом с братом. Его кожа была покрыта пеленой пота, в глазах горело лихорадочное возбуждение, были видны его ребра. Я положила руку ему на лоб, и меня испугал исходящий от него влажный жар.

– Брэндон, – тихо сказала я, – ты меня слышишь?

Он посмотрел мне в глаза:

– Никки? Никки, ты должна увезти меня отсюда. Ты должна мне кое-что достать. Она не соглашалась это сделать – но ты это сделаешь, я знаю, что сделаешь, ведь ты заботишься обо мне.

– Ты останешься здесь, – тихо сказала я. – Я здесь, с тобой.

– Нет! Мне кое-что необходимо! Ты не понимаешь – без этого я умру!

Я напряглась, испуганная убежденностью в его голосе. Я пошла в ванную и нашла там чистое полотенце, намочила его холодной водой и осторожно положила на лоб моего брата.

– Мы с тобой сумеем перетерпеть это, Брэнди.

Он заметался на кровати, и его пальцы коснулись моей руки.

– Если бы ты в самом деле любила меня, ты бы мне помогла. Если бы тебе было не все равно, ты бы мне помогла. Тебе же на меня плевать, что, скажешь, не так?

Я ничего не ответила. Он все кричал, а я продолжала молча сидеть рядом с ним, прикладывая мокрое полотенце к потному лбу и обнимая его. Я оглядела комнату и увидела на комоде нетронутую миску супа, покрытого пленкой жира, бутылку изотонического напитка, бутылку воды и стоящее у кровати рядом с головой Брэндона пластиковое ведро. Он продолжал браниться и плакать. Я молча сидела рядом с ним, поглаживая его руку и раз за разом прикладывая к его лбу полотенце, которое опять и опять мочила в холодной воде.

В конце концов он угомонился. Я думала, он заснул, но вдруг он снова заговорил, более мягким и менее страдальческим тоном:

– Ник?

– Да?

– Как ты думаешь, мама и папа могут видеть нас сейчас?

Я выпрямилась:

– Что?

– Мама и папа… Могут они видеть нас сейчас? Или же они просто исчезли навсегда?

– Не знаю, – сказала я. – Понятия не имею.

– Почему мы с тобой не говорим о них больше? – Его зеленые глаза были прикованы ко мне, и взгляд их был необычайно ясен.

Я заговорила медленно, выведенная из душевного равновесия прямотой его вопроса:

– Об этом тяжело говорить. И я знаю, что ты тогда пережил – поэтому я иногда и опасаюсь заводить разговор о маме и папе, потому что боюсь, как бы тебе от этого не стало хуже. А может быть, я просто привыкла не говорить о них…

– Папа пытался спасти ее. Ты это знала? Это ничего не дало, но он пытался. А я не пытался. Я не пытался никого спасти. Я просто прятался.

Мои глаза наполнились слезами. Я сжала его руку:

– Если бы они добрались и до тебя, я бы не выжила и не стала тем, кто я есть сейчас. То, что ты остался жив, спасло меня. Именно это всегда меня спасало.

На улице заработал мотор грузовой фуры, и через занавешенные окна начал просачиваться едва заметный свет.

– Я хотел их убить, – сказал он. – Обоих. Долгое время я только об этом и думал. О том, как сильно мне хочется, чтобы они сдохли. Я представлял себе это – все это, каждую деталь, – представлял себе, как это произойдет. Произойдет так, как я этого хочу. В своих фантазиях я убивал их тысячу раз!

Моя рука сжимала его пальцы, но мне этого было недостаточно, мне хотелось быть к нему еще ближе. Я легла рядом с ним, обняла его с готовностью, с радостью, чувствуя, как его обильный пот впитывается в мою одежду.

– Я тоже, – сказала я. – Я тоже только об этом и думала. Это нормально – так думать.

– Карсон Питерс. Он останется в тюрьме навсегда. Он в Сан-Квентине, да?

– Да.

– Как ты думаешь, он оттуда когда-нибудь выйдет?

– Мне бы очень хотелось на это надеяться. Но этого не будет.

– Джордан Стоун.

– Да.

– Второй из них.

– Да, второй.

– Я не видел, что они сделали с мамой. Я был под диваном в гостиной, а они на кухне. Я не мог видеть, но я слышал, я слышал все…

– Ты никогда мне об этом не рассказывал.

– Она спросила их: «За что?». Это были последние слова, которые она произнесла. За что. После того как она… после того, как это началось. Она прокричала эти слова, пока еще могла говорить. Они ей не ответили. Это был последний вопрос в ее жизни, и она так и не получила на него ответа.

– Ты мне и этого никогда не рассказывал, – сказала я, обнимая его еще крепче, давясь комом, стоящим в моем горле, и с трудом дыша.

– Мы с тобой не разговариваем об этом. Но те вещи, о которых мы не говорим, все равно происходят.

– Я знаю.

– Его выпустили из тюрьмы, да, Ник? Выпустили условно-досрочно, верно?

Я ответила не сразу:

– Да, насколько мне известно, выпустили.

– А что было потом?

Последовала еще более долгая пауза.

– Полагаю, он вернулся домой.

– Знаешь, я пытался его найти. Несколько лет назад я наконец собрался с духом. Он был из Геркулеса. Этот городок находится к северу отсюда. Не знаю, что бы я сделал. Я всегда говорил себе, что убью его… но не знаю, смог ли бы я это сделать. Часть меня надеется, что да, а другая часть – что нет. Быть может, я попытался бы ударить его кулаком или сбить машиной. Может быть, просто накричал бы на него. А может быть, я бы просто расплакался, и он бы меня избил. Кто знает? Но его там не было, он исчез, так что теперь это уже не имеет значения.

– Думаю, да, не имеет.

– Но вот что странно, – все так же тихо и задумчиво продолжал мой брат. – В тот день, когда я приехал на поиски Стоуна, я не смог выяснить о нем абсолютно ничего. Похоже, никто ничего о нем не знал. Как будто он вернулся домой, а потом просто исчез без следа, растворился в воздухе.

Я обнимала брата. Я чувствовала запах его пота, его тело, его дыхание. Я чувствовала его так, словно находилась в его теле, ощущая в моем собственном теле ставшие уже вялыми симптомы ломки, чувствуя, как его трепет, его уязвимость находят отклик в моем мозгу. Я никогда еще не испытывала такой близости к своему брату. Мы с ним оба вышли из одного и того же материнского чрева. Только он и я, и более никто…

– Ник?

– Да, Брэнди?

– Ты не могла бы рассказать мне какую-нибудь историю на ночь? Как тогда, когда мы были детьми?

– Какую-нибудь историю?

– Да, историю. Расскажи мне историю.

Я задышала очень медленно, мои глаза были закрыты, голос тих.

– О чем должна быть эта история?

– Расскажи мне, что случилось с Джорданом Стоуном после того, как он вернулся домой.

Я долго молчала. Просто лежала, обнимая его и глядя, как в щели между стенами и занавесями сочится свет.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Тут только мы с тобой, Ник. Только ты и я. Так что расскажи мне историю, эту историю.

Некоторые из мыслей, проносившихся в моем мозгу, нашли точку опоры и закрепились.

– Хорошо, если тебе этого хочется, я расскажу.

Когда в 2005 году Стоуна выпустили из тюрьмы условно-досрочно, он вернулся в дом своих родителей в Геркулесе. Это небольшой городок с населением примерно 25 000 человек, стоящий на побережье залива Сан-Пабло, чуть севернее Беркли. Стоуну только что исполнилось двадцать восемь лет, и у него не было ни гроша. Так что отправиться прямиком домой было для него логично. Впрочем, у него к тому же не было выбора. Условием его условно-досрочного освобождения из тюрьмы было проживание в доме родителей. Вообще-то ограничительных условий у него было немного, но это было одним из них. Федеральные законы и законы штата были очень строги, если ты, к примеру, осужден за преступление, носящее сексуальный характер. Если бы Джордана осудили за то, что он в возрасте восемнадцати лет спал со своей семнадцатилетней подружкой, ему пришлось бы столкнуться со множеством жестких ограничений. Его на всю жизнь зарегистрировали бы в качестве лица, осужденного за половое преступление, и куда бы он ни переезжал, он должен был бы отмечаться в местном полицейском участке, ему бы не разрешалось селиться поблизости от школ и парков, его имя и адрес должны были бы постоянно находиться в общедоступной базе данных. Но осужденный убийца? К такому преступнику общество относилось с большим доверием. Разумеется, он не имел права голосовать или покупать огнестрельное оружие, но, кроме этого, единственное, что он обязан был делать, – это являться раз в неделю на встречу со своим инспектором по надзору за лицами, освобожденными условно-досрочно, и избегать столкновений с законом.

Вернувшись, Стоун, судя по всему, жил тихо и незаметно. Само его освобождение прошло тихо и незаметно – никакого внимания со стороны СМИ, никаких статей в газетах об исправившемся убийце, вернувшемся домой, никаких авторских колонок, горячо приветствующих или резко осуждающих его выход из тюрьмы. Ничего вообще…

Его семья принадлежала к среднему классу: у отца был небольшой бизнес, выполнявший строительные подряды. У него были старший брат и младшая сестра, у которых были уже свои семьи с детьми. Его сестра жила в Сан-Диего, а брат – в Ричмонде. Судя по всему, они не поддерживали близких отношений со средним.

Весьма немногие компании имеют обыкновение нанимать на работу осужденных за тяжкие преступления, особенно если они только что вышли из тюрьмы, где сидели за убийство, но Джордану повезло. Его отец знал одну малярную бригаду, которая либо была не слишком разборчива, либо хотела оказать ему услугу. Так Джордан почти сразу получил постоянную работу. С понедельника по пятницу он работал на стройках, а кроме того, еще и поступил в муниципальный двухгодичный колледж. Так что теперь за счет штата Калифорния, которому его содержание в тюрьме уже обошлось в кругленькую сумму – примерно 50 000 долларов в год, – Стоун мог закончить колледж.

Распорядок его дня был прост. Он работал, отмечался у своего инспектора по надзору за лицами, освобожденными условно-досрочно, и спал дома. По условиям его освобождения из тюрьмы он не имел права употреблять алкоголь, поэтому он не ошивался в барах и ночных клубах. Приятелей у него было немного. Время от времени он встречался с несколькими парнями, с которыми, вероятно, учился в старшей школе, и они играли в пул или занимались боулингом. По меньшей мере один-два раза в неделю он ходил в галерею игровых автоматов, где проводил многие часы в симуляторе гонок серийных автомобилей или в сражениях с зомби. Больше в его жизни не было почти ничего.

За одним исключением: Стоун обожал книги комиксов.

В городке имелся магазин, торговавший книгами комиксов, и он наведывался туда не менее трех-четырех раз в неделю. Большинство покупателей в этом магазине ходили туда регулярно. Они ошивались там подолгу и были знакомы друг с другом. Почти все они были мужского пола: от мальчиков, еще не достигших подросткового возраста, до мужчин средних лет. Это было своего рода сообщество. В задней части магазина имелась комната, где по пятничным вечерам проводились турниры по игре «Мэджик», в которой сочетались стратегия и фэнтези, там существовала также секция игр «Темницы и драконы» и еще одна: по японским аниме и манга. Но главным в магазине были книжки комиксов. И Стоун был от них без ума. Он торчал в этом магазине часами, листая старые выпуски. Редкая улыбка появлялась на его лице, только когда он целиком погружался в какой-нибудь комикс или графический роман.

Все это было мне известно, поскольку в Геркулесе я следила за ним.

Совет по условно-досрочному освобождению решил, что он исправился.

Они считали, что он заслуживает шанса начать жизнь заново. Я же не была в этом так уверена.

Я сняла комнату в Беркли, в доме, сдаваемом в аренду нескольким жильцам. Вместе со мной там жили пять или шесть студентов и студенток, которые были лишь немногим младше меня. Они устраивали вечеринки, готовились к занятиям, готовили еду и всегда забывали помыть за собой посуду. Они покупали великое множество дешевой водки и вина, расфасованного в картонные, выложенные фольгой коробки с краниками, но вечно забывали купить туалетную бумагу и мыло. Все у них было как у большинства студентов бакалавриата. В Беркли мне было удобно. Геркулес находился в десяти милях южнее. Близко, но не чересчур близко.

Через несколько недель я уже знала распорядок дня Стоуна, вероятно, не хуже, чем он сам. Работа маляром, галерея игровых автоматов, магазин, торгующий книгами комиксов. Прежде я никогда ни за кем не следила, так что мне пришлось учиться этому на ходу. Но у меня было и преимущество. Джордан не только не знал, как я выгляжу, но и не подозревал, что за ним ведется слежка. Так что я наблюдала за ним и изучала его.

Вскоре я уже знала, что мне надо делать.

И начала ускоренными темпами изучать книжки комиксов.

Поначалу я полагала, что это будет легко. Достаточно освежить мои знания о Супермене и Человеке-пауке, и я буду готова вступить в бой. Я никогда не любила книжки комиксов. В детстве и подростковом возрасте это, вероятно, был единственный вид книг, которые я не читала. Супергерои, суперспособности, суперзлодеи – все в них было с приставкой «супер». Мне же хватало обыкновенных людей, и суперлюди мне были не нужны.

Однако, к моему удивлению, оказалось, что мир, изображенный в книгах комиксов, умопомрачительно огромен и сложно устроен. Тысячи персонажей, сотни любимых фанатами жанра сценаристов и иллюстраторов, интересные сюжеты, конкурирующие компании, такие, как «DC» и «Марвел», с различными сюжетами, со взаимодействующими и сливающимися воедино мирами, образующими целую вселенную. Я была потрясена, узнав, что иные из этих маленьких бумажных книжиц стоят бешеных денег. На ежегодные съезды любителей комиксов приезжали многие тысячи людей. Так что мне предстояло изучить огромный объем информации.

К счастью, я всегда умела учиться быстро и хорошо.

Я потратила месяц, изучая книги комиксов каждый день. К моменту окончания своей учебы я знала еще далеко не все, и меня никто бы не счел экспертом. Но я знала уже достаточно, чтобы начать действовать.

Зайдя в магазин книг комиксов, я не сказала никому ни единого слова. Просто просматривала комиксы. Я была там единственной девушкой. И ловила на себе множество взглядов. Одни из них были любопытными, другие изучающими, большинство же сочетали в себе и то и другое.

Я не обращала на них внимания. Я просто читала. И наблюдала.

Неделю спустя я снова зашла в магазин. На сей раз я явилась за полчаса до того, как Стоун должен был закончить работу. Сделав ставку на то, что он придет, поскольку его привычки мне были уже известны, я знала – шансы того, что он появится, составляют один к одному.

И действительно, он появился менее чем через час после моего прихода.

Считается, что отсидевшие как следует преступники выглядят одинаково – массивные, с накачанными в тюрьме мускулами и покрытые грубо сделанными татуировками. Однако Джордан был живым опровержением этого стереотипа. На нем были очки в металлической оправе, золотистые волосы доходили ему до плеч. Он был так худ, что его можно было назвать почти тщедушным. Его лицо отличалось мальчишеской красотой, которая сойдет на нет к тому времени, когда он доживет до средних лет, но пока что она еще не увяла.

После того как он зашел в магазин, я некоторое время продолжала читать свои комиксы, как всегда, игнорируя мужские взгляды. Затем подошла к прилавку и спросила, нет ли у них первого выпуска ограниченной серии издательства «Марвел», вышедшего в 1971 году, в котором впервые появляются «Защитники». Стоявший за прилавком малый был впечатлен. Он был в очках, и от него пахло марихуаной и лосьоном «Олд спайс».

– Я вижу, ты сечешь в нашем деле, – сказал он. – Но извини, этого издания у нас нет. Оно редкое.

– Знаю. Поэтому-то я и хотела его найти.

Я снова была единственной девушкой во всем магазине. Я выкрасила волосы в черный цвет с фиолетовыми мелированными прядями, на мне были черные очки, губы накрасила сливяно-черной помадой, а глаза густо обвела темными тенями. В своей черной облегающей футболке с изображением Бэтмена, черных джинсах и черных кроссовках я выглядела если и не завзятым готом, то чем-то вроде этого. Стоун украдкой посмотрел на меня, и по моей коже пробежали мурашки.

Его взгляд был подобен горячему утюгу, прижатому к моей щеке.

Через несколько дней я опять явилась в магазин. Теперь меня здесь уже немного знали. Продавец, от которого пахло лосьоном «Олд спайс», приветственно кивнул мне, еще какой-то завсегдатай сказал «привет». Он был из мужчин постарше. Проходя мимо, я бросила на него нервный взгляд, сложила на груди руки, словно защищая ее, потом сняла с разных стеллажей несколько книжек комиксов и, отойдя в угол, села там на пол по-турецки. Я то и дело ловила на себе мужские взгляды, но продолжала молчать. И ни разу не подняла глаз, просто с сосредоточенным видом переворачивала страницы.

Наконец я встала с пола, чтобы уйти. И как бы случайно прошла по магазину как раз в тот момент, когда там стоял Джордан. Я остановилась и кивком показала на книжку комиксов у него в руке. Новый комикс про людей-Х.

– Это ведь придумал Грант Моррисон, верно?

Он посмотрел на меня и кивнул:

– Да.

Это были первые слова, которые мы сказали друг другу. Я ощутила такое головокружение, что мне захотелось сесть. В висках бешено стучала кровь. Но сказала я только одно:

– Он отличный сценарист.

Стоун кивнул:

– Да. Отличный.

Этого было довольно, и я вышла.

Все часы, проведенные в магазине, открыли мне много нового про книжки комиксов, а также научили кое-чему еще. Кое-чему более важному. Я начала понимать, что людям нужны фантазии, что часто они хотят чего-то так сильно, что даже задумываются о том, чего бы им хотелось. Стоун, продавец магазина, мужчины, просматривающие комиксы, – все они хотели, чтобы рядом с ними в магазине сидела необщительная, не старающаяся выглядеть сексуальной девушка в облегающей футболке с изображением Бэтмена. Девушка, которая разбиралась в книгах комиксов и любила их. Я была их фантазией.

Точно так же другие люди думают о чем-то ином и желают, чтобы это произошло. Так, мужчины, в одиночестве пьющие в барах, представляют в своих фантазиях женщину, которая войдет в этот бар одна, сядет рядом, заведет с ними разговор. Выберет этого мужчину, поймет его и, быть может, отправится вместе с ним к нему домой. Так некоторые мужчины-военные мечтают о загорелой красотке в джинсовых шортах, выглядящей так, будто от них отрезали штанины, красотке, которая может объяснить разницу между патроном кольцевого воспламенения и патроном центрального воспламенения и которой нравится попрактиковаться в стрельбе по мишеням перед тем, как распечатать блок из шести банок пива. А завязавшие алкоголики или фанаты здорового образа жизни стараются найти себе такую женщину, которая занимается триатлоном, участвует в соревнованиях по его самой трудной разновидности, а пятничные вечера проводит, упражняясь в кроссфите. Другие ищут такую, которая разбирается в языках программирования. И, наконец, есть мужчины, мечтающие влюбиться в женщину, которая может отличить картину Рембрандта от картины Рубенса.

В конечном итоге я познакомилась с ними со всеми. Со всеми типами мужчин. Ищущих себя в других. Каждый из них чего-то хотел, каждый имел какую-то фантазию. Обычно ее довольно легко было увидеть, распознать и облечь в плоть и кровь. На разных этапах моей жизни я сыграла каждую из этих ролей. В то время я еще не до конца осознала, что для того, чтобы ввести человека в заблуждение, совсем необязательно требуется лгать. Куда важнее было показывать людям то, что им уже хотелось увидеть. Говорить им то, что им уже хотелось услышать, и давать им возможность строить свои собственные предположения.

Когда на следующей неделе я вошла в магазин, Джордан сразу сказал мне «привет» и спросил, что я читаю. Я показала ему «Спаун» № 1, затем села по-турецки на своем обычном месте, в том же самом углу, и начала молча читать. Когда он подошел ко мне час спустя, он нервничал – это было однозначно.

– Привет, – повторил он.

Я подняла голову и посмотрела на него:

– Привет.

– Я Джордан.

– Я Эшли, – сказала я, помолчав секунду.

Он нервно повозил ногой по полу и поскреб подбородок.

– Послушай – я тут думал… Ну… может, если бы тебе захотелось съесть бургер или еще что-нибудь такое. Конечно, если у тебя есть время.

– Ты хочешь сказать, вдвоем с тобой?

Он переступил с ноги на ногу.

– Да. Если хочешь.

Я подумала несколько секунд.

– Когда?

Этот вопрос явно застал его врасплох. Ответил он с запинкой:

– Э… ну, давай сегодня вечером, если ты еще будешь здесь. Или в какое-то другое время.

Я закусила губу и начала теребить прядь своих непривычных черных волос.

– Ну ладно. Думаю, я могла бы сегодня пойти. Но мне надо будет рано вернуться домой. Завтра утром у меня занятия.

Джордан Стоун улыбнулся. Искренней счастливой улыбкой. И кивнул:

– У меня тоже.

Он был робок. У нас было три свидания, прежде чем он попытался меня поцеловать. Я подобралась, заранее готовясь к этому поцелую. До этого мы были в галерее игровых автоматов, где играли в скибол и видеоигры, выиграв длинные цепочки красных бумажных номерков, использованные затем, чтобы накупить мелких безделушек, которые Китай, по всей вероятности, штамповал триллионами штук. Мы вместе вышли на парковку и остановились возле старенького пикапа марки «Форд», который, как мне было известно, зарегистрирован на его отца. Я увидела на его лице напряженную смесь желания и страха, и он сказал:

– Ну, до скорого.

Я кивнула, и он тут же наклонился и осторожно положил руку мне на бедро, а губами коснулся моих губ.

Мне пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. В моих ушах оглушительно стучала кровь, голова кружилась, меня тошнило, но я позволила ему это сделать, позволила поцеловать себя. И даже в какой-то мере ответила на его поцелуй. Он придвинулся еще ближе. Я чувствовала, как ко мне прижимается его худосочное тело, ощущала биение его пульса. У него была эрекция, и это я ощущала тоже, думая, что меня сейчас стошнит. Но вместо я оставалась равнодушной. Отмечая все про себя, но ничего не чувствуя. После нескольких мгновений, показавшихся мне бесконечными, я отстранилась.

– Мне пора.

– Хорошо, – сказал он.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Эшли.

Надо было вести себя осторожно и соблюдать правила игры. Я должна была ему нравиться, и он должен был мне доверять. Но не до такой степени, чтобы начать рассказывать людям о новой черноволосой девушке в его жизни, которая любит книги комиксов. Не до такой степени, чтобы пригласить меня в свой дом на воскресный ужин и представить своим родителям. Не до такой степени, чтобы он попросил меня пообщаться со своими друзьями. И не до такой степени, чтобы мы оказались в постели.

Поэтому для того, чтобы действовать, я выбрала третью неделю, считая с того момента, когда он поцеловал меня на парковке. Третью неделю походов в галерею игровых автоматов, в кино, одной поездки в Сан-Франциско, когда мы поели пиццы в Норт-Бич, поцелуев и объятий в его пикапе, когда я позволяла ему с нарастающим возбуждением лапать меня. К этому времени я уже очень ему нравилась. Я это видела, потому что это было уже совершенно очевидно.

Да и как бы могло быть иначе? Ведь я была для него идеальным вариантом.

– Хорошо было бы куда-нибудь съездить, – как-то вечером предложила я, сидя рядом с ним в его пикапе.

Мы остановили машину на тихой эстакаде, идущей между вершинами холмов. Вечер стоял ясный и холодный. Под нами шумел поток машин на скоростной автостраде. Окна в пикапе запотели, и какое-то время мы целовались и обнимались, почти не разговаривая.

– Куда? – спросил он.

– У моей семьи есть дом в нескольких часах езды отсюда. Между озером Тахо и Рино. Там катаются на горных лыжах. Мои родные приезжают туда зимой, но сейчас дом пуст. Мы могли бы побыть там, – многозначительно сказала я.

Я видела его глаза. В них отражались мысли, желание поехать со мной и страсть.

– Когда?

– Почему бы не отправиться завтра? На работе у меня выходной, а занятий не будет. – Я сказала ему, что работаю официанткой неполный рабочий день и учусь в отделении Калифорнийского университета штата, расположенном на восточном побережье Залива в Хейварде.

Похоже, это предложение его испугало.

– Мне надо работать, – сказал он.

– Так наплюй. Позвони им и скажи, что ты заболел.

Он отвел глаза, явно чувствуя себя неловко.

– Послушай, Эшли, по правде говоря, мне нельзя выезжать за пределы штата.

Он заговорил об этом со мной в первый раз. На что я задала ему вполне логичный вопрос:

– О чем ты? Почему нельзя?

Он покачал головой, по-прежнему отведя глаза и глядя в окно.

– У меня были кое-какие неприятности много лет назад. И теперь я должен оставаться в пределах штата.

– А, – сказала я. – Тогда ладно. Я просто предложила. Как бы то ни было, мне надо домой.

Он запустил мотор, и мы выехали на дорогу. Крючок был закинут.

На следующий день, когда я увидела его после работы, он пребывал в отличном расположении духа – он улыбнулся и поцеловал меня.

– Давай сделаем это, – сказал он.

– Ты уверен? У тебя не будет неприятностей?

– Давай поедем. Это будет здорово. Ну пропущу один день. Подумаешь…

Я взяла его за руку:

– Машину поведу я.

Мы поехали на восток по федеральной автостраде 80, проехали через Сакраменто, после чего дорога стала почти свободной. Если бы остались на этой автостраде и проехали еще 3000 миль, то оказались бы где-нибудь в Нью-Джерси. Мы приблизились к горному хребту Сьерра-Невада, и дорога серпантином пошла по горам, приближаясь к перевалу Доннера, печально известному имевшим там место зимой 1846 года массовым каннибализмом. Дорога пошла круто вверх, затем круто вниз по поросшим лесом горам в направлении озера Тахо. Мы оставались на автостраде 80 и когда дорога вновь пошла по равнине, а затем углубились в Невадскую пустыню, где в темноте рос только низкорослый кустарник.

– Ты что-то притихла, – сказал он. – Все в порядке?

– Думаю, да.

– Ты нервничаешь?

Я посмотрела на него:

– Точно не знаю.

– Это ведь не из-за меня?

– Могу ли я задать тебе один вопрос?

– Само собой.

– Книжки комиксов. Почему они так тебе нравятся? Что тебя так в них увлекло?

Он на секунду задумался.

– Думаю, когда я был ребенком, они казались мне жутко интересными. Куда более интересными, чем реальная жизнь. Реальная жизнь представлялась мне скучной. – Он снова задумался. – Теперь я вижу в них иное. Они рассказывают о возможностях. О том, что случиться может все что угодно. О том, что возможно все. Их персонажи всегда могут оказаться на следующей странице, в следующем выпуске, в какую бы передрягу они ни попали.

Я кивнула.

– А как насчет тебя, Эш?

Я пожала плечами:

– Даже не знаю, что мне в них нравится.

Когда я наконец свернула с федеральной автострады 80, было уже девять часов вечера и чернильно-черное небо пустыни было полным-полно звезд. А еще на нем, как кривая турецкая сабля, блестел узкий месяц. Нас окружал бесплодный пустынный ландшафт.

– Они живут далековато, – сказал он. Тон его был небрежен, но в нем определенно сквозила нервозность. – Ты же не сбилась с пути, верно?

– Нет, не сбилась.

– И мы уже почти на месте?

Я кивнула:

– Да, мы почти на месте.

Я свернула на другую дорогу, немощеную и такую узкую, что, если бы нам навстречу попалась другая машина, мне пришлось бы съехать в сторону и остановиться. «Форд» подпрыгивал на ухабах, по его ходовой части звонко стучал вылетающий из-под колес гравий.

– Ты, кажется, говорила, что это дом для тех, кто приезжает, чтобы покататься на горных лыжах, – неуверенно сказал он. – Тогда где же горы?

– Они не могли позволить себе купить дом у озера Тахо. Так что они выбрали местечко подальше.

– А-а-а…

Мы ехали все дальше и дальше. Я покрутила ручку настройки радиоприемника, быстро переходя от одной радиостанции к другой, ища какую-нибудь музыку. Наконец зазвучала какая-то песня в стиле кантри, ее пел баритон на фоне атмосферных помех.

– Где мы, Эшли? – снова спросил он.

Нигде не было видно ни домов, ни машин. За ветровым стеклом царила непроглядная тьма, освещаемая только фарами, звездами и желтым, как расплавленное свечное сало, светом месяца.

У узкого съезда я сбросила скорость и свернула на него.

Мы совсем съехали с дороги, подпрыгнув на грунтовых колеях.

Он больше не пытался скрывать свою нервозность:

– Эшли! Где мы?! Здесь же вообще нет домов.

– Мы почти на месте, – повторила я.

Трясясь на ухабах, мы проехали еще пятьдесят ярдов.

Я остановила машину.

Впереди фары образовывали два одинаковых световых круга, в которых виднелись заросли низких кустов.

– Эшли, это что, розыгрыш? Давай просто вернемся домой. Перестань! Это была неудачная шутка!

Я посмотрела на Стоуна.

– Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно, чтобы вернуться назад. Пошли. Я покажу тебе, где мы находимся.

Он начал было что-то говорить, но я уже выходила из машины. Фары я оставила включенными. Немного поколебавшись, он тоже вылез из пикапа и подошел ко мне. Мы стояли в световых пятнах от фар, глядя на пустынный ландшафт. Кустарники и низкорослые кактусы отбрасывали на землю причудливые тени.

– Эшли, что это?

Я посмотрела Стоуну прямо в лицо:

– Те неприятности, о которых ты говорил, из-за которых ты не мог покинуть штат. Ты никогда не рассказывал мне, что это за неприятности, что именно произошло.

Его лицо побледнело в ярком свете фар:

– О чем ты говоришь?

– Что именно ты совершил? Что такого ты сделал, что тебе запрещено пересекать границы штата?

Он вздрогнул, как будто я ударила его.

– Ничего. Просто одну глупость. И это было давно, – пробормотал он.

– Ты не хочешь мне об этом рассказать?

– Я не хочу об этом говорить. Я просто хочу домой, Эшли. Мне холодно. Я хочу есть. Я не знаю, где мы сейчас. Мне надо домой.

– Быть может, меня зовут не Эшли.

Он уставился на меня:

– О чем ты говоришь?

Теперь, когда это наконец случилось, я не понимала, что именно чувствую. Однако чего-то не хватало. Не хватало торжества, радости победы, которые, как я всегда себе представляла, я буду испытывать в этот момент. Их просто не было. Вместо них я чувствовала опустошенность. В моей душе царила такая же пустота, как в этой пустыне, поросшей кустарником и покрытой тенями.

– Ты меня не узнаешь, верно? – сказала я. – Ты ведь и понятия не имеешь.

Его лицо побледнело еще больше. Он сделал шаг назад.

– Не узнаю тебя? О чем ты?

– Да и как тебе меня узнать? Правда, мне всегда говорили, что у меня глаза моей матери…

Он был совершенно сбит с толку.

– Твоя мать? При чем тут твоя мать?

– Очень даже при чем, – сказала я. – Видишь ли, Джордан, все дело именно в ней.

И тут Стоун начал понимать.

Его лицо прямо на глазах старело по мере того, как он пятился от меня. Медленно, как будто к его ногам был привязан тяжелый груз, он дюйм за дюймом придвигался к машине.

Он остановился как вкопанный, когда увидел в моей руке пистолет.

– Эшли, – сказал он. – Пожалуйста. Что, как ты думаешь, я сделал?

– Я не думаю. Я знаю.

Я все еще не испытывала ни ликования, ни удовлетворения, которые ожидала испытать. Вместо них я чувствовала только тупой гнев и холодную нарастающую усталость. И мне совсем не хотелось находиться сейчас здесь. Часть моей души желала одного: снова сесть в машину, отвезти Стоуна в Геркулес, уехать к себе, принять горячий душ и никогда о нем больше не вспоминать.

Но это было невозможно. Я слишком далеко зашла. К тому же я знала, что это не поможет. Я провела последние десять лет, пытаясь не думать о Стоуне. Но это было бесполезно, он никогда не выходил у меня из головы. И никогда не выйдет.

– Что ты собираешься со мной сделать? – Он попятился еще дальше.

– Стой, – сказала я. – Мы еще не закончили. Нам еще есть о чем поговорить.

Он больше не пятился, а лицо исказилось.

– Выходит, все это время, весь последний месяц, все наши свидания, все объятия и поцелуи и разговоры о книгах комиксов – все это было ложью от начала до конца?

– Я тебе не лгала.

Он горько рассмеялся.

– Еще как лгала! Ты лгала обо всем – даже о том, как тебя зовут. – Он отчаянно обвел рукой пустынный ландшафт: – О доме для катания на горных лыжах посреди этой чертовой пустыни, обо всем вообще ты лгала, не переставая. Только для того, чтобы привезти меня сюда?

– Да, – согласилась я. – Чтобы привезти тебя сюда.

– Почему? – В его голосе звучало осознание своего бессилия.

– А почему ты это сделал? – Этот вопрос жег меня все последние десять лет.

– Это Карсон, – ответил он. – Все спланировал он. Я был подростком. Я был глуп. Я просто пошел у него на поводу.

– Оставь свои россказни судейским, – сказала я, внезапно рассвирепев. – Ну конечно, во всем был виноват только он. Он тебя совратил. Все это брехня. Газеты с готовностью схавали это вранье. И присяжные тоже. И совет по условно-досрочному освобождению. Но только не я, не я! Ты помог перерезать горло моей матери мясницким ножом. Ты не обязан был это делать. Но ты это сделал!

Вид у Джордана был тошнотворный: он съежился, сжался, а его тень выглядела чудовищно огромной, вытягиваясь по темной земле.

– Он сказал, что убьет меня, если я откажусь помогать! И он говорил это серьезно! Он бы меня убил. Он сказал, что не сможет доверять мне, если я тоже не приложу к этому руку.

– Ты мог бы сказать «нет», мог бы его остановить. Ты мог бы дать им возможность убежать. Мог бы вызвать полицию. Ты мог бы сделать хоть что-то, чтобы ему помешать. Но ты не сделал ничего…

Он закусил губу и внезапно расплакался:

– Я страдал. Ты понятия не имеешь, каково мне было. В исправительном доме для несовершеннолетних преступников, потом в тюрьме. Знаешь, что банды черных заключенных делали со мной? Со слабосильным белым пареньком?

– Мне на это плевать.

Впервые в жизни я навела на человека пистолет. Это был маленький черный полуавтоматический «Ругер». Я купила его на свой двадцать первый день рождения. Это был мой подарок самой себе.

Уже тогда я знала, что буду с ним делать.

Я отвела затвор, дослав патрон в патронник.

Он сделался еще бледнее. Его голос дрожал:

– Ты понятия не имеешь, что с тобой будет потом. Ты думаешь, что знаешь, но это не так. Наверное, ты думаешь, что, когда ты нажмешь на спусковой крючок, на этом все и закончится. Но поверь мне, это будет только начало. Если ты убиваешь человека, это потом преследует тебя всю жизнь. Думаешь, за последние десять лет я смог спать спокойно хотя бы одну ночь? Думаешь, у меня была хоть одна-единственная ночь, когда я не просыпался, истошно крича?

Моя рука дрожала так же, как и его голос. Я не хотела больше говорить с Джорданом. Не хотела больше ничего о нем знать.

– Я готова пойти на этот риск.

– Тебя поймают, – сказал он. – Я сказал кое-кому, что поеду с тобой. Рассказал об этом вечере.

– Не думаю, что ты и впрямь кому-то что-то сказал, но я готова пойти и на этот риск.

– Неужели ты и правда хочешь, чтобы я умер?

– Не знаю, – честно сказала я. – Но я не могу представить себе, как можно позволить тебе остаться жить.

Его голос зазвучал громко, полный неконтролируемого страха:

– Почему бы тебе не убить Карсона? Почему останется жить он, а не я?

Мой палец на спусковом крючке напрягся.

– Я думаю о Карсоне Питерсе каждый день.

– Ты лгала мне, – повторил Стоун. В его голосе звучала огромная горечь. – Как и все остальные. Как и весь этот дерьмовый мир. Ты обманула меня!

– Думаю, так оно и есть.

– Почему бы тебе просто не отпустить меня? Ведь я старался в корне изменить свою жизнь.

– А почему это должно иметь хоть какое-то значение? После того, что ты совершил? С какой стати ты вообще получил это шанс?

– Неужели ты не веришь в милосердие? В искупление грехов? Ты в это не веришь?

– Когда речь идет о тебе, не верю.

Он плача упал на колени. Его лицо было обращено вверх, ко мне, и находилось менее чем в одном футе от дула моего пистолета.

– Умоляю тебя, Эшли. Пожалуйста. Ты мне нравилась. Мне даже казалось, что я влюбляюсь в тебя.

Эта мысль вызвала у меня еще большее отвращение, чем все, что он говорил прежде.

– Заткнись. Ты не знаешь меня. Ты никогда меня не знал. Я позволила сделать меня твоей фантазией, чтобы привезти тебя сюда. Все во мне было фантазией!

– Пожалуйста!..

Этот разговор становился слишком долгим. Чем дольше он говорил, тем труднее мне становилось сделать то, ради чего мы здесь находились. Я уже жалела, что не пристрелила его сразу после того, как он вылез из машины.

– Заткнись, – сказала я. – Встань и хотя бы прими это как мужчина.

– Нет! – с неожиданной запальчивостью в голосе крикнул он. – Ты можешь убить меня, но не можешь говорить мне, чтобы я принимал это как мужчина! Охранники в тюрьме говорили то же самое – просто будь мужчиной! Как будто от этого что-то может стать лучше.

Он плакал, из его носа на губы текли сопли. Он сжался в комок и закрыл лицо руками, прижавшись щекой к земле.

Я навела дуло пистолета на точку чуть повыше его уха. Небольшой калибр мне не помешает. Его убьет первый же выстрел. Двадцать второй калибр популярен у наемных убийц по всему миру. Тихий и смертоносный. Это будет быстрая, мгновенная смерть. Совсем не такая, как у моих родителей. Но смысл был не в том, чтобы точно уравновесить чаши весов и восстановить вселенский кармический баланс. Смысл состоял в том, чтобы Джордан Стоун покинул этот мир.

Это было единственное, чего я хотела.

Разве не так?

Я вдруг осознала, что все еще держу пистолет, нацелив его точно в верхнюю точку его уха, и промазать я не могу. Патроны двадцать второго калибра дешевы. Я стреляла из этого пистолета 5000 раз, будучи от природы хорошим стрелком, а благодаря упражнениям в стрельбе по мишеням стала еще лучше. Прицел моего пистолета образовывал идеальный треугольник аккурат над его ухом. Все пройдет гладко. Джордан Стоун умрет, как я и хотела.

Таковы они. Они. А не я.

Я посмотрела на сжавшееся, корчащееся тело на земле. Даже если бы у меня в руке не было пистолета, я бы все равно чувствовала себя в полной безопасности. К моменту окончания старшей школы я провела более пятидесяти любительских боксерских поединков и 2000 учебно-тренировочных боев на ринге в спортзале. Пистолет в моей руке не имел никакого значения. Я бы смогла справиться со Стоуном и без него.

Он заслуживал смерти, а значит, оставался только один вопрос. Кем я хочу стать?

Я приняла решение, выкинув из головы все сомнения и нажала на спусковой крючок. Отдачи не было. Только негромкий щелчок и эхо в ночи. Джордан истошно закричал, все его тело напряглось.

Эхо прокатилось и затихло.

– Вставай, – сказала я.

Из-под его согнутого локтя выглянул один полный страха глаз.

– Ты подстрелила меня!

– Вставай, – сказала я уже более нетерпеливо. Примерно в футе от его головы была видна почти неразличимая отметина там, куда в сухую землю врезалась моя пуля. – С тобой все в порядке.

Его голос был тих и испуган:

– Что ты собираешься со мной делать?

– Если бы я решила застрелить тебя, я бы так и сделала.

Он медленно встал с земли и посмотрел на меня, скрестив руки на груди и касаясь руками плеч. Он казался сейчас совсем маленьким.

– Ты не собираешься меня убивать?

Я проигнорировала его вопрос.

– Сейчас ты отправишься куда захочешь, только не на запад. Держись вне границ Калифорнии и никогда не возвращайся назад. Таковы условия сделки.

– Но я должен прийти к своему инспектору по надзору за освобожденными условно-досрочно. Если я у него не отмечусь, они выдадут ордер на мой арест.

– Это твои проблемы…

– А как же мои друзья, моя семья – все, кого я знаю, живут в Геркулесе.

– Ты отнял мою семью, – сказала я. – Навсегда. Думаешь, можешь вызвать у меня чувство вины?

Мне не хотелось больше ни секунды оставаться рядом с этим сопливым, хнычущим, униженно умоляющим меня демоном, который так часто виделся мне в снах. Мне было противно. Весь мой обман, все ухищрения последних месяцев разом всей своей тяжестью обрушились на меня. Истории о мщении, которые я так любила, когда была девочкой, не смогли подготовить меня к этому. В них мщение возбуждало, опьяняло, но сейчас я отнюдь не испытывала подобных чувств. Не говоря больше ни слова, я села обратно в машину.

– Ты не можешь просто оставить меня здесь! – крикнул он мне вслед. – В этом безлюдном месте черт знает где!

Но я так и сделала.

Я оставила его там и уехала, и, насколько мне известно, больше о Джордане Стоуне не слышал никто и никогда. С тех пор я ни разу не встречала его имени в газетах. Он исчез без следа. Но была одна вещь, которую он сказал, – я ее запомнила. Его адресованные мне упреки во лжи. Они были справедливы, и мне это не нравилось. Я действительно ему лгала. И поэтому я решила, что больше никогда никому не буду лгать.

Я лежала на кровати рядом с братом, глядя на проникающий сквозь занавески свет. Уже занялся день. Лоб моего брата больше не горел от жара; теперь его пот был холодным. Я нашла еще полотенца, намочила их в горячей воде и стала прикладывать горячие компрессы к его лицу и груди. Моя одежда была насквозь пропитана его потом, до самой кожи. Но это не казалось мне неприятным. Ведь это была часть его. Моего брата. Это только делало мою любовь к нему еще сильнее.

– Ник?

– Да?

– По-моему, я чувствую себя лучше.

Я сжала его в объятиях:

– Вот и хорошо.

– Кто были те мужчины, которые охотились за тобой, Ник? Чего они хотели?

– У них были дурные цели.

– Они все еще охотятся?

– Думаю, да.

– И что теперь будет? Нам опять придется прятаться? Бежать куда-то еще?

– Нет. – Я смотрела на свет дня, пробивающийся сквозь занавески на окне. Зная, что мне предстоит сделать в этот день. – Мы больше не станем от них прятаться.

– Если ты не прячешься, тебя ловят. Так бывает всегда.

– Ну и хорошо, – сказала я. – Пусть ищут. Пусть ловят.

Он посмотрел на меня с испугом:

– Не понимаю.

Я ответила не сразу. Мой взгляд не отрывался от окна – в этот момент я думала о другом окне, разбитом окне в коттедже, этом бесполезном выходе, который для меня стал олицетворением последних хлипких мостков, разделяющих жизнь и смерть. Думала о Карен, которая пыталась убежать от неизбежного и чей удар кулаком по стеклу был так же тщетен, как биение о него крылышек мотылька. Это они пришли в мою жизнь. Я их не звала. Они нашли меня, убили Карен, пытались убить моего брата, хотели отнять у меня все.

Такое однажды уже произошло со мной. Другие люди отняли у меня все.

Я не допущу, чтобы это случилось опять.

Я хотела, чтобы Брэндон понял.

– Дело не только в том, что они охотятся за мной.

– А в чем?

– В том, что я охочусь за ними.