Глава 40: Тереза

Каждый вечер, ложась спать, Тереза надеялась, что следующий день вернет ей отца. Как в случае с ящиком Пандоры, все страхи и кошмары становились не так страшны, когда появлялась надежда. Каждое утро она просыпалась с ощущением, что все еще возможно, все наладится, просто не надо ни о чем спрашивать. Ведь Келли, личный камердинер отца, скажет, что ничего не изменилось, потому что, конечно же, не изменилось. И вновь ее раздавит разочарованием, но следом в голову придет все та же идиотская, дурацкая, как мультяшный персонаж с пустой ухмылкой, мысль: может, завтра? Вечное «может, завтра».

Комнаты отца не были роскошными. Никогда. Кровать из натурального дерева, тонкий матрас, на котором он отдыхал даже после того, как перестал спать. Письменный стол с запирающимися ящичками из металла и встроенным в столешницу экраном. Из украшений – ее детская фотография, фотография ее матери, когда та была еще жива, да простенькая стеклянная ваза под один цветок, Келли менял его каждый день. Уинстон Дуарте, высокий консул и создатель Лаконианской Империи, гордился тем, что у него простое мужское жилище. Величие Лаконии определялось не безвкусицей, а трудами. На фоне необъятных имперских амбиций мельчал любой человек. Даже он. Во всяком случае, она всегда воспринимала это так. Верила в это.

Сейчас он сидел за столом и водил головой, как будто следил за полетом видимых только ему насекомых. Его руки временами приподнимались, шаря по столу, и снова замирали, он словно что-то искал и тут же забывал о том. Келли принес ей плетеное кресло, поставил рядом. Тереза села, сложила руки на коленях и принялась разглядывать отца в поисках малейших признаков улучшения. В поисках любой надежды, что «сегодня» превратится в «завтра», и что ради этого стоит жить.

– Папа? – позвала она, и показалось, он отреагировал на звук. Чуть развернулся к ней, и хотя взгляд блуждал где-то далеко, губы его тронула слабая улыбка. Келли следил, чтобы отец всегда был аккуратно причесан, но сейчас казалось, что волосы у него поредели. Поседели еще больше. Засалились. Старые рубцы от акне на щеках огрубляли лицо, он выглядел дряхлее, чем на самом деле. И это вечное выражение удивления, словно вокруг сплошные чудеса, которые ему интереснее, чем родная дочь.

– Папа, – позвала она снова, – он хочет убить меня. Доктор Кортазар. Он собирается меня убить.

Он еще больше развернулся к ней, слегка нахмурился. Может, услышал, может, просто совпало. Протянул руку, чтобы погладить воздух возле ее головы, как делал иногда, но сейчас она обхватила его за пальцы и за руку притянула к себе:

– Ты там? Ты понимаешь, что я говорю? Он хочет меня убить. Он хочет распять меня на булавках, как лягушку, и препарировать. И никто мне не поможет. Никому дела нет.

Теперь она заплакала, и ненавидела себя за это.

– Вернись, – прошептала она. – Папочка, вернись.

Он приоткрыл рот, вроде бы собираясь заговорить, но издал лишь влажный чмокающий звук. С каким мясник швыряет на стол кусок мяса. Секунду он хмурился, а потом отвернулся к окну.

– Папа, – позвала она еще раз. И еще: – Папа!

Он вздрогнул на крик.

Позади отворилась дверь, послышалось вежливое покашливание Келли. Она выронила руку отца, вытерла глаза. Не то чтобы хотелось спрятать слезы. Но лучшее, что ей оставалось сейчас – перестать рыдать.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс? – спросил Келли. Он носил стандартную красную ливрею портье. Она знала его целую вечность, с тех пор как ребенком бегала по коридорам за щенком, который после вырос в Крыску. Он поил ее чаем, накрывал для нее стол. Она всегда смотрела на него как на дверь или картину на стене. Как на вещь. На функцию. Объект. И вот они вместе в этой комнате, и она впервые увидела в нем человека. Старика, преданного отцу, как никто другой. Старательно, как и она, скрывающего то, что произошло.

– Есть изменения? – спросила она. – Он хоть как-то поменялся?

Келли вскинул брови, подыскивая ответ. Вздохнул кротко, как бы извиняясь:

– Трудно сказать, мисс. Временами кажется, он понимает, где он. Понимает, кто я. Но, возможно, я принимаю желаемое за действительное.

Отец снова принялся следить за невидимыми жучками в воздухе. Лоб его разгладился. Даже если он слышал все и понял все, теперь его занимало что-то другое. Она поерзала, скрипнуло плетеное кресло.

– Я вернусь, – сказала она. – А если он изменится... Если ему станет легче…

– Я прослежу, чтобы вам немедленно сообщили, – пообещал Келли.

Она поднялась, чувствуя рассогласованность движений. Как будто она воздушный шарик с обрезанной веревочкой. Пока она шла к двери, Келли взял плетеный стул, собираясь вынести его из комнаты.

– Он был бы рад узнать, что вы приходили, – сказал Келли. – Не знаю, понял ли он, что вы здесь, но если бы понял, был бы рад. Я твердо верю.

Наверно, он хотел утешить, но Терезе было все равно. Она вышла, не поблагодарив, не обругав, она просто тупо переставляла одну ногу за другой, пока не покинула личные апартаменты отца.

В общественных частях Государственного Здания, где крутились шестеренки правительственных механизмов, по-прежнему кипела оживленная деятельность. Как в пчелином улье или термитнике, обитатели которого еще не знают, что их королева мертва. Никто не остановил Терезу, никто не посмотрел в глаза. Словно привидение, она прошествовала мимо и добрела до своих комнат. Хотелось лишь одного – запереться изнутри, заползти в кровать, молясь, чтобы уснуть без сновидений, и пусть сон перенесет ее в завтрашний день. Или позже. Куда угодно, только бы подальше от «сейчас».

Но когда она добралась к себе домой, дверь была открыта. На диване сидел полковник Илич. Он не поднял глаз, когда она вошла.

– Где Крыска? – спросила Тереза.

– В спальне. Ты пропустила урок этим утром, – сказал он приятным, нисколько не осуждающим и до тошноты фальшивым голосом.

Тереза сложила руки на груди:

– Я была с отцом.

– Похвально, но твой отец предпочел бы, чтобы ты выполняла свои обязанности. Все. В том числе обязанность учиться. – Илич встал, выпрямившись во весь рост, добавляя себе властности. – И завтракать.

– Я не голодна.

– Это не обсуждается. У нас…

– Опасные времена, – перебила Тереза. – Нестабильная ситуация. Мы должны блюсти наш внешний вид. Знаю. Все только об этом и твердят.

– Тогда прекращай вести себя, как мелкая паршивка, и делай, что положено.

Занятно, как изменилось сейчас его лицо. Она так привыкла, что он держит себя в руках, всегда профессионален и открыт, и дружелюбен. А тут – смятение, недовольно поджатые губы. Потом мелькнуло выражение удовольствия. Даже гордость. Всего на пару мгновений, но рассказать кое о чем успело.

– Ты, – отчитывал он, не давая ей рта раскрыть, – дочь высокого консула. Лицо всей семьи. Ты олицетворяешь стабильность империи.

– Да ваша империя в жопу катится! – выкрикнула Тереза. – Кругом все рушится. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Его голос снова затвердел, стал выдержан:

– Я хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты показывалась на уроках. Я хочу, чтобы ты всем и каждому излучала нормальность, стабильность и спокойствие. Таков твой долг перед отцом и империей.

Ее охватила такая ярость, что, казалось, еще немного, и тело воспарит над полом. Она не знала, что сейчас скажет. Не было ни аргументов, ни четко выработанной позиции, только переполняющий ее гнев.

– А тебе, значит, можно целыми днями рыскать по округе в поисках Тимоти? Тебе можно приглашать доктора Окойе вести уроки, ведь ничем важным она не занимается, то ли дело – добивать моих друзей? Ты со своими обязанностями тоже не справляешься, так что не тебе мне что-то указывать. Лицемер!

Илич посмотрел на нее, прямо в глаза, и усмехнулся. Потом протянул руку и погладил ей волосы, как она, бывало, ласкала Крыску, он даже почесал ее за ушами. Нежно и унизительно. Гнев Терезы испарился, сменившись стыдом. Лучше бы ее обуревал гнев.

– Бедное дитя. Так вот в чем дело? В шпионе? Это из-за него ты сходишь с ума?

– Я из-за всего схожу с ума, – буркнула она, но ярость уже ушла.

– Он не был тебе другом. Он был шпионом и убийцей. И прибыл сюда, чтобы убить нас. А та его пещера? Она должна была служить укрытием после подрыва портативной атомной бомбы. Гора являлась отметкой для эвакуационной команды.

– Неправда.

Он взял ее за плечо. Крепко, почти больно.

– Ты пропустила утренний урок. Мы это наверстаем. Тебе нужно кое-чему научиться.

Офисы службы безопасности были ей знакомы. Кабинеты такие же, как в других подразделениях, разве что двери укрепленные и с взрывоустойчивыми замками. Еще здесь были камеры для политических заключенных, но неизвестно, сидел ли в них кто-то, кроме Джеймса Холдена. А вот криминалистическая лаборатория оказалась чем-то новым. Просторное помещение с высоким потолком и подвижными перегородками, которые при необходимости могли опечатать секцию и атмосферу в ней. Вдоль одной из стен выстроились вытяжные шкафы с ручными манипуляторами за высокопрочным стеклом. Посередине комнаты столы, между ними оставлены проходы, чтобы, если понадобится, подкатить тележку со специальным оборудованием – химическим, биологическим, электронным или компьютерным. С полдесятка сотрудников стояло у рабочих станций. А на столах – вещи Тимоти. Вырезанные из дерева инструменты. Раскладушка. Его ящики и коробки. Даже один из ремонтных дронов, который, по-видимому, был поврежден во время перестрелки, а сейчас лежал на столе, словно мертвое животное.

Илич приказал очистить комнату и оставить их одних. Техники вышли, стараясь не слишком откровенно пялиться на Терезу. Их лица снедало любопытство. Что дочь высокого консула делала там? Что бы это значило? Любопытные взгляды тяжестью ложились на плечи, пригибали к земле.

Когда они остались одни, Илич усадил ее на табурет и принес диск с данными. Диск был ей знаком, она видела его в пещере Тимоти, но тогда не обратила на него внимания. Илич подключил его к монитору, вывел папки с файлами на экран и отступил назад, жестом приглашая: Валяй. Смотри.

Тереза вдруг поняла, что не хочет.

– Начни с заметок, – посоветовал Илич. – Увидишь, каким другом был тебе Тимоти.

Все записи были пронумерованы и датированы. Сперва она не увидела в них никакой закономерности, но ранее открытые файлы имели пометки от криминалиста. Оказалось, что файлам Тимоти соответствуют данные из журналов системы безопасности за те же даты. Он следил за охранниками Государственного Здания. Изучал их модели поведения и привычки. Искал бреши. И отслеживал Джеймса Холдена. Эти заметки были более сумбурны, поскольку Холден не придерживался четкого распорядка, блуждал по филиалам и садам, как вздумается, а Тимоти – Амос, его звали Амос – отмечал все разы, когда Холден оказывался в пределах видимости с наблюдательного поста на горе.

Начав просматривать заметки, она уже не могла остановиться. Открыла тактические карты и узнала схемы города и Государственного Здания. Нашла серию файлов, где были отмечены зоны поражения при подрыве небольшого ядерного устройства – если установить заряд у стены, если подорвать в городе, если тайно пронести в Государственное Здание. К ним прилагались цифры предполагаемых человеческих потерь и процент ущерба инфраструктуры. Она открыла документ, озаглавленный «Протокол эвакуации». Топографические карты показывали первичную точку эвакуации, как раз рядом с тем местом, где они впервые встретились, и вторичную, в дне пути отсюда, с примечаниями Тимоти – Амоса – о том, какие участки сети визуального наблюдения вывести из строя, чтобы добраться до каждой из точек.

Вот как он убил бы нас. Вот как потом ушел бы. Вот человек, которого он пришел спасать, и вот люди, которых он уничтожил бы ради него. Она ждала, что вернется гнев. Правда, ждала. А вместо этого вспомнился Холден. «Раз он сказал, что он тебе друг, значит, так и было».

– Теперь ты видишь? – спросил Илич. – Понимаешь, кем он был?

Все эти планы убить ее и отца. Перебить их всех. «Ты должна лечь на пол. Прижмись к нему изо всех сил. Закрой уши руками, ладно?». Разве такое говорят тому, кого хотят убить?

– Я понимаю, – солгала она. – Понимаю.

Илич вырубил монитор:

– Тогда мы с этим закончили.

Он снова взял ее за руку и повел прочь. Она не заметила, чтобы он что-то заказывал, но когда они вернулись в ее комнаты, там дожидалась еда. Белая протеиновая размазня, которой кормят больных. Кусок выращенного в чане мяса, по краям поджаристый до черноты, а в серединке розовый. Яйца. Фрукты и сыр. Сладкий рис с кусочками сушеной рыбы. Все на металлическом подносе, там же вилка и тупой нож. Крыска потрусила к ним, но почуяла, что что-то не так. Когда Илич протянул руку, собираясь почесать ее за ушами, собака увернулась от него и уселась Терезе на ноги.

– А теперь, – приказал Илич, – ешь свой завтрак. Сегодня вечером отдохни. Завтра придешь на урок вовремя. Мы будем в восточном саду, где нас смогут увидеть сотрудники, и ты будешь вести себя так, будто все нормально. Поняла?

– Я не хочу это есть. Я не голодна.

– Мне плевать. Ты все съешь.

Она посмотрела на еду перед собой. Неохотно взяла вилку. Вспомнился старый фильм о девочке из Солнечной системы. На Земле.

– Я не обязана есть. Свобода тела прописала в конституции.

– Не в нашей, – заявил Илич. – Ты все съешь, а я буду сидеть и смотреть. А потом мы с тобой просидим еще час, пока ты перевариваешь. Или же я позову доктора Кортазара с воронкой и зондом, и мы запихнем все в тебя силой. Я понятно объясняю?

Тереза наколола на вилку кусок мяса и положила в рот. Умом она понимала, что это вкусно. Когда она прожевала, Илич кивнул.

– Еще, – сказал он.

После его ухода, Тереза долго не могла шелохнуться. Сидела на диване, ощущая тяжесть в желудке. Так обильно она не ела целые недели, и сейчас чувствовала себя раздутой, ее мутило. Крыска почуяла, что ей плохо, пошла, положила мохнатую голову ей на колени, поглядела снизу добрыми карими глазами.

Тереза включила кино. То самое, которое любила в детстве. Безымянная марсианская девочка и злая фея Пинслип. Знакомые образы принесли что-то вроде утешения. В них, по крайней мере, была предсказуемость. Понятно, что в итоге девочка без имени сбежит из Страны Фей. Вернется в Иннис Дип к своей семье. А в последней сцене спрячет детские игрушки и отправится в университет, во взрослую жизнь. В знак того, что победила. Что отныне она вольна вести любую жизнь, пленницей эльфов ей не быть.

Тереза улеглась на диван, положила голову на подушку. Девочка снова попалась Пинслип и побежала, пытаясь вырваться из плена. И вырвалась. Тереза запустила кино сначала.

Заключенные и их дилеммы. Пока шел фильм, она взяла свой ручной компьютер. Нашла в старых записях таблицу, которую когда-то рисовал Илич.

==================================

| ТЕРЕЗА СОТРУДНИЧАЕТ | ДЖЕЙСОН СОТРУДНИЧАЕТ

==================================

ДЖЕЙСОН ПРЕДАЕТ | Т3, ДЖ3 | Т4, ДЖ0

==================================

ТЕРЕЗА ПРЕДАЕТ | T0, ДЖ4 | T2, ДЖ2

==================================

Пальцы легко прошлись по схеме. Она и забыла, что Илича зовут Джейсон. Она много чего забыла.

Загвоздка – неразрешимая ее часть – состояла в том, что предавать других по-любому выгоднее. Если она будет хорошей, у нее отберут преимущество. Если она будет плохой, все равно отберут. Ей надо было воспользоваться той же логикой, но она не воспользовалась. Все ее предали, а когда она отказалась сотрудничать, принудили силой. Так что предавать разумнее.

Пинслип обнаружила, что девочка выбралась из клетки, и заорала. Тонкие пальцы феи сжались в кулаки. Крыска шумно всхрапнула, прижалась к ней пушистым боком. Тереза опустила руку, погладила старую собаку. На черной морде и на кончиках ушей проглядывала седина. Горло сдавило, то, о чем не хотелось знать, перло наружу, как всплывающий с океанского дна пузырь. И когда он достигнет поверхности, жизнь уже не будет прежней. Все изменится, потому что она изменится.

А прорвался пузырь не криком, а еле слышным выдохом. Тереза наклонилась к вислому уху Крыски. И прошептала:

– Это больше не мой дом. Я не могу здесь оставаться. Я должна уйти.

Крыска подняла морду и лизнула Терезу в щеку, соглашаясь.