Я остаюсь на пляже до тех пор, пока из старого громкоговорителя на крыше столовой не начинают играть побудку. Музыка несется мимо меня над поверхностью озера – прямо на другой берег. А вот и первый день.

Еще один первый день.

Я не хочу бороться за место под душем с толпой подростков и бреду в столовую во влажном халате и шлепках. К счастью, там пусто. Я – да пара работников. Парень с темными волосами и лысоватой козлиной бородкой пялится на меня с полсекунды, а потом отворачивается.

Не обращая на него внимания, я беру пончик, банан и чашку кофе. Банан исчезает быстро. С пончиком у нас проблемы. Я вспоминаю прищуренные глаза Вивиан и ее сжатые губы. Неодобрение. Я кладу пончик на стол, вздыхаю, снова его поднимаю и наконец доедаю, запивая кофе. Я рада, что пятнадцать лет спустя могу ей противостоять.

В «Кизил» я возвращаюсь словно не по своей полосе. Толпа девчонок бежит в столовую, и я пробираюсь сквозь этот импровизированный прилив. Все они чистенькие, свеженькие и приятно пахнут. Присыпка. Лосьон для лица. Клубничный шампунь.

Один аромат, тяжелый и цветочный, заглушает другие. Духи.

Но не какая-то там обыкновенная туалетная вода.

«Обсешн».

Ими пользовалась Вивиан. Она брызгала шею и запястья два раза в день. С утра и в обед. Запах заполнял весь коттедж, оставаясь даже после ее ухода.

Теперь мне кажется, что она была здесь. Что она ушла, и теперь все пахнет ее духами. Я разворачиваюсь в толпе и ищу ее глазами. Я знаю, что ее там нет, но все равно пытаюсь найти. Я нащупываю браслет и прикасаюсь к маленькому клюву. Просто так. На всякий случай.

Девчонки бегут дальше, и запах уносится вместе с ними. Не остается ничего, только волоски на моей шее встают дыбом, и я вздрагиваю. Я захожу в коттедж, чтобы взять вещи, и втягиваю носом воздух. Ничего. Чей-то дезодорант.

В душевой я вижу Миранду, Кристал и Сашу. Они среди опоздавших. Миранда смотрится в зеркало и возится с прической. Рядом ноет Саша:

– Мы уже можем идти? Я с голоду умираю.

– Секундочку, – Миранда откидывает прядь. – Вот. Теперь пошли.

Я машу им рукой, пробираясь к душевым. Все занято. Самая дальняя, впрочем, свободна. Стены в душевых из кедра, а двери – из непрозрачного стекла. Сейчас в центре двери горит свет. За моей спиной – тоже свет.

Я начинаю волноваться, а потом понимаю, что происходит. Это солнце, оно заглядывает сквозь трещину в стене. Ту самую трещину, в которую я подглядывала за Тео.

Я выдыхаю, чувствуя себя идиоткой. Но все-таки хорошо, что это не еще одна камера. Я и так уже почти впала в паранойю. Я даже собираюсь пойти в другой душ, но раздумываю. Какой смысл, я уже даже воду включила. Утром очень большая нагрузка, так что вода становится все холоднее.

Кроме того, о трещине знала только Вивиан. Она мне сама сказала.

В общем, я моюсь и стараюсь сделать все побыстрее. Намыливаю голову, быстро смываю шампунь, закрыв глаза. Мне нравится этот вынужденный момент слепоты. По лицу бежит мыльная вода, а я могу представить, что мне тринадцать и я тут впервые. Что Вивиан, Натали и Эллисон живы и здоровы. Они ждут в «Кизиле». Что пятнадцать лет назад ничего не случилось.

Мне нравится это чувство. Я хочу постоять под душем подольше, но вода становится все холоднее. Через пару минут она догонит по температуре Полуночное озеро.

Я заканчиваю мыть голову и открываю глаза.

Кружок света на двери исчез.

Я быстро поворачиваюсь, проверяю стену. Солнце исчезло. Трещину что-то заслонило.

Вернее, не что-то, а кто-то.

И он совсем рядом. Я вскрикиваю и устремляюсь к двери, хватая полотенце и халат. Выбегаю из душевой, но солнце уже вернулось. Наблюдатель исчез.

Я крепко завязываю халат и бегу сквозь пустое помещение, собираясь поймать незнакомца.

Снаружи никого нет. Нигде. В сотне метров две девчонки спешат на завтрак, смешно потряхивая хвостиками на голове.

Я одна.

И все-таки я обхожу здание по периметру. Я добираюсь до входной двери и начинаю думать, что мне показалось. Может быть, кто-то оперся о стену и случайно прикрыл щель.

У этого объяснения есть свои слабые стороны. Если бы это было ненамеренно, незнакомец не ушел бы, как только я поняла, что за мной подсматривают. Он бы еще стоял здесь и удивился, почему я выбежала вся мокрая и с остатками мыла на коже.

Я думаю о других вариантах. Возможно, мимо пролетела птица? Или девчонки пробежали на завтрак? Или вовсе мне показалось… Я пытаюсь понять, сколько времени в душе не было света. Не так уж и долго. Долю секунды. А я ведь стояла с закрытыми глазами, а потом привыкала к тусклому освещению. Может быть, все это – не более чем обман зрения?

Я иду в «Кизил» и убеждаю себя, что это игра света. Что мне показалось. Что это оптическая иллюзия.

Я заставляю себя поверить.

Я лгу себе.

Только такую ложь я готова принять.

Первый урок рисования проходит на улице, подальше от здания ремесел и искусств и толпы девчонок. Я продолжаю убеждать себя в том, что ничего не случилось, но я по-прежнему потрясена происшествием в душе. Паранойя идет за мной следом, и я обращаю внимание на чужие взгляды.

Саша предлагает рисовать озеро, и ее мысль приходится мне по душе. Тревога стихает, потому что это куда лучше, чем писать натюрморт.

Десяток девочек стоит у мольбертов – их специально перенесли на лужайку за Особняком. Девочки взяли палитры и нервно созерцают белые холсты, перебирают кисти. Я тоже волнуюсь, и не только из-за утреннего инцидента. Ученицы надеются на меня, ждут совета. Это страшновато, я не знаю, как с таким справляться. Марк был прав.

Я рада, что на урок пришли обитательницы «Кизила». Даже Кристал тут – со скетчбуком и угольными карандашами. Я смотрю на них и набираюсь уверенности.

– Сегодня мы будем писать то, что видим, – объявляю я. – Посмотрите на озеро и изобразите его в своей манере. Используйте любые краски и техники. Это не школа, оценок ставить я не буду. Порадуйте себя.

Девочки начинают писать, а я хожу вокруг и проверяю, как идут дела. Процесс написания картин успокаивает меня. Работы некоторых – например, Саши с ее безупречными линиями – даже подают надежды. Полотна других не столь оптимистичны: Миранда, например, кладет широкие и дерзкие синие мазки. Но, во всяком случае, все эти девочки что-то пишут – в то время как я не занималась этим уже полгода.

Я дохожу до Кристал и вижу, что она набросала девушку-супергероя в обтягивающем костюме и плаще. Она стоит около мольберта. У нее мое лицо. А вот мускулистое тело явно принадлежит не мне.

– Назову ее Моне, – говорит Кристал. – Днем она пишет картины, а ночью борется с преступниками.

– Какая у нее суперспособность?

– Я пока не решила.

– Ну, придумаешь что-нибудь.

Занятие заканчивается, когда в столовой звонят к обеду. Девчонки кладут кисти и убегают.

Я остаюсь одна и собираю для начала холсты. Отношу их в здание ремесел и искусств по две штуки, чтобы не смазать непросохшую краску. Потом возвращаюсь за мольбертами и вижу, что их уже складывает тот самый рабочий. Он прибивал черепицу на крыше, когда я приехала, а теперь вышел из сарая на краю лужайки. Дверь до сих пор открыта. Внутри виднеются газонокосилка, пила и цепи на стене.

– Я решил, что вам нужна помощь.

У него хриплый голос и акцент штата Мэн.

– Спасибо. – Я протягиваю руку. – Я Эмма, кстати.

Он не жмет мою ладонь, а просто кивает:

– Знаю.

Он не рассказывает, откуда. Нужды нет. Он был тут пятнадцать лет назад. Ему все ясно.

– Вы же тут работали, да? Я узнала вас, когда приехала.

Он складывает очередной мольберт и бросает его вместе с другими.

– Ага.

– А что вы делали, пока лагерь был закрыт?

– Я не работаю в лагере, я работаю на семью. Я все равно здесь, закрыт лагерь или открыт.

– Понятно.

Я не хочу показаться бесполезной, поэтому складываю последний мольберт и вручаю ему. Он кладет его в кучу и берет сразу все – по шесть в каждую руку. Впечатляет. Я бы унесла только пару штук.

– Помочь вам?

– Все в порядке.

Я уступаю ему дорогу и вижу, что трава слегка забрызгана краской. Белый, лазурный и багровый, напоминающий кровь. Рабочий видит пятна и качает головой:

– Устроили тут беспорядок.

– Такое бывает, когда пишешь картины. Видели бы вы мою студию!

Я улыбаюсь ему, надеясь, что он смягчится. Этого не случается, и я вынимаю из заднего кармана тряпку, чтобы протереть газон.

– Должно помочь.

На самом деле, краска просто размазывается широкими полосами.

Мужчина почти рычит:

– Миссис Харрис-Уайт не любит беспорядок.

Он уходит с легкостью, будто мольберты ровным счетом ничего не весят. Я остаюсь на месте и пытаюсь оттереть лужайку. У меня не получается, и тогда я выдергиваю испачканные травинки и подбрасываю их в воздух. Порыв ветра ловит их и уносит к озеру.