Глава 39
«Вяземская лавра»

Пройдя по Полторацкому переулку, Шептульский нырнул в арку и оказался в «Вяземской лавре» – лихой славы оторвановке, куда стекались последние отбросы столичного города. За каким делом мог сюда по доброй воле сунуться приличный господин – являлось полной загадкой, но именно в эти трущобы сейчас углубился доктор Бессонов, за которым просил филера проследить Илья Алексеевич.

После пары загаженных коридоров-переулочков Шептульский выпал в затянутый паром гусачный двор, где в нос ударило нестерпимое зловоние и гудели рои зеленых мух. В огромных чанах, установленных на пропитанных кровью досках, бурлили в красной жиже бычачьи внутренности, хвосты и копыта. Из этого мерзкого варева работники в заскорузлых фартуках стряпали здесь же на столах рубцы и студни, которые понесут торговцы по улицам и площадям. Оторвавшись от кровяной лужи, паршивая собачонка дернулась было с рыком на незнакомца, но Кузьма Гурьевич сумел улепетнуть в подворотню соседнего Тряпичного флигеля.

Торопливо ступая по трясине из чавкающих лохмотьев, Бессонов уже миновал заваленный горами дрянного сора двор, по которому медленно слонялись сонные тряпичники. Перед очередной аркой он обернулся, но филеру удалось удачно откачнуться за вывешенную для просушки стираную тряпку и остаться незамеченным.

Бессонов шел вдоль широких круглых окон в пролетах арок верхнего уровня двухъярусной галереи, пристроенной к длинному грязно-желтому фасаду Стекольчатого флигеля. Стекла играли переливами на отсвет, и Шептульский неточно приметил, за какой из дверей скрылся доктор. По двору сновал разного рода люд, из углов долетали отзвуки перебранок. Шептульский, приняв вид бусого лохмотника, взобрался на второй ярус и пошел на нетвердых ногах по коридорчику, украдкой заглядывая в окна. Из-за обшарпанной двери прямо на него вывалился совершенно голый молодец, и филеру понадобилось усилие, чтобы оттолкаться от объятий вдрызг пьяного селадона. Наконец за очередным окном Кузьма Гурьевич углядел знакомый силуэт. Доктор беспокойно размахивал руками и что-то горячо объяснял некоему господину в кресле. Самого собеседника скрывала портьерка, были видны лишь руки, сложенные на рукояти трости. Шептульский отшатнулся, чтобы не выдать себя, и едва не столкнул развязную девицу, гулявшую по тому же коридору в самом развращенном виде.

– Не желает ли барин Шато Лафиту? – поинтересовалась она.

– Ступай, ступай, – тихонько пробормотал филер, опасаясь лишнего внимания. – Знаю я твой лафит – сахар с мезгой.

В этот момент дверь отворилась, и Бессонов вышел в галерею. Лицо его горело, глаза бегали, а из прикушенной губы выступила капля крови.

– Как не стыдно, барин? – громко заныла проститутка.

В тот же миг весь облик Шептульского преобразился: тело как-то враз оплыло и развалилось на согнувшихся колесом нетвердых ножках, глаз затуманился, а на лице запечатлелась блаженная улыбочка. Он привычным движением обхватил за талию девицу и повлек ее к приоткрытой двери – от неожиданности проститутка даже не стала сопротивляться. Для пущего эффекта новоявленный ухажер завел сипловатым голоском:

Дойдя до приоткрытой двери, он посмотрел вслед доктору. Тот уже пересек двор и шмыгнул обратно в арку.

– Пойдем, – потянула девица.

– Небось без билета промышляешь? – с осуждением молвил Шептульский и тут же пожалел.

– Фараон, что ли? – скривила вишневые губки развратница, почувствовав у кавалера профессиональную интонацию.

Еще мгновение – и на полицейского налетели бы сутенеры, но вовремя подброшенная в воздух монетка, упавшая в ладошку красотки, смягчила ее расположение.

– Глупая, я за маргаритками пришел, – как можно гадливее ухмыльнулся Кузьма Гурьевич, чем окончательно развеял подозрения.