52
Квартира Марии оказалась скромной и простой, и Тед тут же понял, что живет она одна, довольно давно. Это наблюдение его порадовало. Тед оглядел фотографии – не найдутся ли какие намеки на существование Марти, – но ни одного не обнаружил. Был снимок Джона Кеннеди. Множество фотокарточек в рамках – дети, несколько – какого-то мужчины, видимо отца детей, решил Тед, однако свидетельств того, что этот человек все еще жив, не находилось. По ящику шла игра «Янки», и Тед втихаря выключил телевизор, чего Марти, кажется, даже не заметил. Секретное оружие к бою. Марти и Мария сели в кресла у окна и негромко разговорились. Марти всем своим видом являл то, чего Тед отродясь в нем не видывал: был мягок, восприимчив, внимателен. Тед не мог упомнить, чтобы Марти когда-нибудь вел себя так с женой, но то дело давнее. Казалось, Марти и Мария виделись вчера, а не двадцать лет назад. Мариана подобралась сзади к Теду и шепнула ему на ухо:
– Прекратите на них пялиться.
Тед ощутил ее дыхание у себя на коже, и ему захотелось таращиться еще сильнее – чтобы Мариана пошептала ему вновь.
Потом они сидели за маленьким обеденным столом, ели курицу, свинину, фасоль и рис, пили пиво, вино и сангрию. Мариана показывала и называла Теду кулинарные редкости: эмпанадас, аррос кон гандулес, аррос кон фрихолес, мофонго, перниль… Все новое для Теда, все пугающее. Он боялся есть. Смотрел на еду осторожно – так антилопа гну на водопое страшится притаившихся крокодилов.
Он видел, что Мариана следит за количеством потребляемого Марти спиртного. Тот пожал плечами, дескать, да и хер бы с ним – разок-то. Тед обратил внимание на новое блюдо – жареные платанос, или жареные плантаны, как их представили Теду. Он оглядел блюдо, потом посмотрел на Мариану, она пожала плечами.
– Простите, Мария, а что это? – спросил Тед.
– Платанос.
Так и думал. Съел кусочек. Мало что в этой жизни было вкуснее – даже лучше, чем тогда в буфете.
– Я идиот.
– Не идиот, – возразила Мариана.
– Спасибо.
– Может, чуточку тугодум. Давайте помогу. Да не пугайтесь вы. – Она взялась подавать Теду на вилке понемногу из каждой тарелки.
– Эмпанадас.
– М-м-м-м-м-м-м…
– Аррос кон гандулес.
– М-м-м-м-м-м-м…
– Аррос кон фрихолес.
– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м…
– Мофонго.
– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м…
– Перниль.
– М-м-м-м… дайте-ка сюда.
Тед отнял вилку у Марианы и принялся обжираться самостоятельно. И хотя не очень-то разберешь, что там Тед говорил с набитым ртом, Мария уловила суть:
– Я ничего вкуснее в жизни не пробовал.
Мария встала из-за стола и ненадолго исчезла в спальне. Вернулась со старой манильской папкой. Тед уже слегка захмелел.
– Триллер в Маниле, – объявил он.
Содержимое папки легло на стол – фотографии.
Тот самый «Кодаколор», на котором что угодно тут же смотрится как воспоминание, и воспоминания поэтому отошли еще дальше во времени – и сделались еще священнее.
Взгляд Теда тут же остановился на одном снимке. Сделали его на городской футбольной площадке, эпохи назад. Не постановочный кадр, вся команда по софтболу, все девять «Корон». В углу – Марти с Марией, над чем-то смеются вместе. Закатный свет сообщил фотокарточке некую вневременность. Невероятно, что ушла та пора, – и невероятно, что она вообще была. Мария и Марти принялись перебирать памятных им людей и игроков, рассказывать истории о давно забытых персонажах.
– Этого парня, из местных, Карлоса Крочетти, полуитальянца, полупуэрториканца, никак в команду не брали, то ли пинчраннером, то ли подающим, вечно улыбался. Я его однажды спросил: «Карлос, ты чего такой довольный? В чем секрет?» – а он такой: «Я с виду довольный, а на самом деле я несчастный, все и вся ненавижу. Включая тебя». На полном серьезе – ничего смешнее не слыхал за всю жизнь.
Тед вытащил из горки еще одно фото: Марти вроде как учит маленького Теда бить по мячу. Марти стоит позади Теда, держит сына за талию, они вместе замахиваются битой, смотрят, как что-то летит на них, – мяч? Будущее?
– Ты глянь, – сказал Тед. – Я в упор не помню, как ты меня учил бить.
– Эль Заноса, – проговорила Мария.
– И я не помню, – отозвался Марти.
Мария двинулась дальше и явила всем героический снимок Марти, на подаче, безупречная бейсбольная открытка, на которой кто-то любовным пером – Мария, несомненно, – нарисовал, как школьница, сердечко. Марти рассмеялся, Мария изобразила смущение. Тед мысленно извинился перед матерью, но все-таки спросил:
– Почему вы не остались парой?
Марти и Мария переглянулись, словно пытаясь решить, кто из них может – или должен – ответить на этот вопрос. Мария смотрела на Марти, будто уточняя, следует ли об этом рассуждать. Марти кивнул, и Мария заговорила:
– Я говорю тебе кой-чиво. Остались парой? Мы никогда не пара. Мы были оба жениться.
Тед, очевидно потрясенный этим откровением, попросил у Марти взглядом уточнений.
– Я был высоконравственным безнравственным мужчиной, – сказал Марти.
– А дневник что же?
– Не надо верить всему, что читаешь, сынок.
Встряла Мариана:
– Можно вас на минутку?
Она вывела Теда из квартиры, и они прогулялись вокруг квартала.
– Почему я не помню, как отец учил меня подавать?
– Давно дело было, – откликнулась Мариана.
– Нет, но я же именно по этому поводу злился, понимаете, на отца – вечно у него не было времени, он никогда не считал, что я того стою, никогда не верил в меня, никогда не пытался, но вот же доказательство, что он пытался. И он что, не изменял матери? Вы в это верите?
– Это не имеет значения, но, да, верю.
– Иисусе, кажется, один я – говнюк.
– Да ну, – сказала Мариана, – просто таков ваш сказ. Та фотокарточка в вашем сказе была неуместной, а теперь, может, все иначе. Может, ваш сказ меняется. Это не значит, что вы говнюк. Значит, вы не спите, живы и готовы все переписать.
Тед все никак не мог бросить думать о том образце отца с сыном, который он начисто удалил из своего самоопределения. А тут – изобличающая улика, добавленная внезапным свидетелем в последний день слушаний по делу об убийстве. Мир Теда слегка закачался, как корабль на морских волнах. Он шел и чувствовал, что равновесие у него пошаливает.
– Погодите. – Он остановился. – Зачем вы меня сюда вывели? Вы о чем-то хотите поговорить?
– Нет, – ответила Мариана. – Я просто хотела выйти ненадолго. Люблю здешние улицы летом. Как всемирный праздник. Диско из окон. Словно Господь устроил чаепитие и играет у себя в колонках диско.
– Господь не играет диско. Господа с него воротит.
– Господа ни с какой музыки не воротит.
– Нет, с диско воротит. Да-да. Он просто не болтает об этом. Этим своим творением он гордится меньше всего. Ху же только пиявки и телевидение. Диско – мерзейшая музыка из всех.
– Она веселая. Под нее танцуешь. А еще она грустная. А под битом – многая боль, вслушайтесь: «Но нет, но я, я проживу…»
– Это конец цивилизации. Не желаю слушать. Вы за этим вышли на улицу? Послушать «Давай Буги-Уги-Уги»?
Мариана лукаво улыбнулась:
– Ага, именно. А еще хотела дать им время побыть наедине.
– Побыть наедине?
– Ага.
– Ах в этом смысле «наедине»? Серьезно? Им же под сто, обоим.
– У них другой сказ.
– Чё, правда?
Тед развернулся и двинулся обратно, домой к Марии. Почувствовал себя отставной бонной и не был уверен, что готов к тому, в чем Мариана не сомневалась. Они вернулись в пустую квартиру. Марии нет. Марти нет. Тед собрался позвать отца, но тут, вместе с возней в спальне, уловил это недвусмысленное ощущение. Марти с Марией были в спальне.
– Ебануться, – произнес Тед чуть громче необходимого.
Мариана шикнула на него. Они стояли и слушали – и старались не слышать.
– Мне кажется, будто я чуточку предаю свою мать.
– Вовсе нет. Это прекрасно.
– Я прям горжусь парнем. Охуеть какая прелесть это все, сил никаких нет.
Но тут-то из спальни донеслись решительно не прелестные звуки. Быстрые вздохи, стоны и словно бы урчание. Мариана вскинула руку: Теду предлагалось помолчать, чтобы стало слышно, что говорят. Она повторила по-испански, вполголоса:
– Incluso el viejo leon sigue siendo un rey. Лев, пусть и старый, остается королем.
– Ой-й-й-й. Во дает. Я-то сам не лев, скорее тот, кого львы жрут. Типа газели или гну, прихожу себе к водопою, ничего не подозревая.
– Может, никогда не поздно стать королем.
– Это она сказала или вы?
– О, это я. – Мариана вновь жестом попросила тишины. – Eso es correcto, amor, yo soy tuya, la mujer te tus sueiios. Yo he estado esperando por ti, у tu has esperando por mi. Да, любимый, я твоя женщина, женщина твоих грез. Я ждала тебя. Ты ждал меня.
– Это вы? Или она?
– Что?
– Вы переводите или со мной разговариваете?
– Перевожу.
Звуки из комнаты нарастали.
– Айе, Поппи, давай. Давай, Поппи. От так!
Мариана прилежно перевела:
– Она говорит: «Да, папуля, давай, давай, папуля. Вот так!»
Тед поднял ладонь – остановил ее:
– Спасибо, достаточно, я понял, там половина по-английски.
Звуки секса в соседней комнате внезапно обернулись приглашением к сексу в этой, будто инфекция в воздухе. Оба немного смутились, и Тед попытался пошутить.
– Во вы даете, латиноамериканки. Беретесь ебаться – мозги не ебете, да?
– Точно. Мы к этому делу очень по-взрослому Мария гремела уже в полный голос:
– Ese culo es tuyo!
Мариана вскинула брови:
– Она сказала…
На сей раз Тед стремительно прервал ее:
– «Куло» – это задница, да? «Куло» означает «задница»?
– Да.
– Ох ты. Я так и думал. Пошли отсюда. Пошли на улицу. Нам пора.
Пока Тед гнал Мариану к двери, она сказала:
– У вашего отца испанский куда лучше и разговорнее, чем я помню.
– Прекратите, меня чуточку мутит. Я побежал, догоняйте. Встретимся на Стэйтене.
