51

За три дня до выпускного бала я сделала последний стежок на своем вечернем платье и сразу его примерила.

Оно было великолепным – бесспорно лучшим из того, что я смоделировала и сшила на данный момент. Оно было до пола, полностью из черного бархата, облегающим, словно перчатка, с расширяющейся от колен юбкой в виде русалочьего хвоста. Перед был скромным, с круглой горловиной, а вот сзади был глубокий вырез, открывающей мою спину почти до копчика. Платье было без рукавов, но с каждого плеча свободно свисали по три блестящие нитки из черных и прозрачных стразов, и их изогнутые линии напоминали мне улыбающиеся складочки в уголках глаз Джея.

Оно сидело идеально – идеальнее, чем любая другая вещь, которую я когда-либо надевала. Будучи надетым с туфлями на высоком каблуке, оно лишь слегка касалось пола подолом. Даже без макияжа и прически я, без сомнения, выглядела сенсационно. И даже была красивой.

В дверь моей комнаты постучалась мама:

– Пейтон, тебе пришло письмо!

А?

Я отперла и открыла ей дверь, желая узнать, как вообще мое письмо могло оказаться у нее, и она вошла в комнату, держа в руках узкий конверт.

– О, Пейтон, это твое платье для выпускного бала? Ты выглядишь такой красавицей – ты и есть красавица! – Она широко улыбнулась мне и заставила меня покружиться на месте, чтобы полюбоваться на меня со всех сторон. – Ты просто принцесса!

– Не принцесса, – сказала я. – Королева.

Я выглядела и чувствовала себя королевой мира.

– Королевская роскошь, и правда. Но у каждой королевы должны быть королевские драгоценности. Тебе необходимы маленькие благородные искорки, чтоб оттенить все это, и у меня такие есть. Жди здесь, я вернусь через минуту.

Она бросилась из комнаты, засунув конверт в карман. Конверт! Я была так занята ее похвалами, что сразу забыла про письмо.

– Мам, подожди, откуда у тебя это письмо? – Как ты его получила? Не может же быть такого, что она вышла из дома и дошла до почтового ящика?

Я уже собиралась выйти за ней в коридор, когда у меня зазвенел телефон, я подняла его и увидела, что на экране высветилось имя Роба.

– Привет! – сказала я. – Прямо сейчас я меряю свое платье для выпускного бала и должна предупредить тебя, что выгляжу так блестяще, что тебе в субботу придется надеть солнечные очки.

Он не ответил и даже не засмеялся. И это было странно, потому что за три наших свидания я выяснила, что у Роба, в отличие от Марка, было чувство юмора.

– Роб?

– Слушай, Пейтон. Я не знаю, как тебе это сказать помягче, так что я скажу как есть. Извини, но я не могу пойти с тобой на выпускной бал.

– Что? Мне послышалось, что ты не пойдешь со мной на выпускной?

– Да. Мне очень, очень жаль, что приходится тебе это говорить.

– А зачем тогда ты это делаешь? – Мой голос был высоким и взвинченным.

– Потому что я решил признаться всем, что я гей. Я имею в виду, я признаюсь в этом на выпускном.

– И? Почему мы все равно не можем вместе пойти на выпускной?

– Парень, который мне нравится, о котором я тебе рассказал, тоже хочет признаться. Мы решили сделать это вместе – пойти на выпускной как пара.

– О!

– И знаю, что выпускной важен для тебя из-за пари и всего остального, но для тебя это просто бал, просто деньги. А для меня… Это моя жизнь, понимаешь?

– Ага.

– Я и обещаю, что выплачу тебе все до единого цента за твое пари. Единственная проблема – это может занять какое-то время, потому что, даже если отец не перережет мне горло, он наверняка перестанет меня содержать.

– Ясно.

Я хотела закончить этот разговор. Хотела снять с себя платье, закинуть его в угол и свернуться где-нибудь в темном месте с ведерком моей единственной, верной и безотказной любви – шоколада.

– Я так счастлив. Я живу во лжи, я устал, меня уже тошнит от нее. Я наконец готов стать собой!

– Я за тебя рада. Ладно, пока.

– Эй, Пейтон? У тебя все в порядке? Я имею в виду, ты же не устроишь мне ничего такого, типа Кэрри?

– Что?

– Ну, не обольешь меня свиной кровью и не подожжешь все вокруг?

Звучит весьма заманчиво.

– Нет, я в порядке, правда. Увидимся.

Я положила трубку и разрыдалась. Мне не надеть это платье в субботу. Мне не попасть на выпускной и не выиграть кучу денег. Мне придется брать двойные смены до скончания времен, чтобы заработать деньги, которые нужно отдать ликующим Тори и Стиву. Мысли о том, как они отреагируют, заставили меня расплакаться еще сильнее. Я могла только представить, что скажет Стив, когда я признаюсь в поражении:

«Так, давайте-ка еще раз: парень, с которым ты встречалась, предпочел пойти на свидание с другим парнем, лишь бы не с тобой? Поздравляю, Большая Пи!»

Я вытащила бумажный платок из коробки рядом с кроватью и яростно вытерла глаза.

К черту Стива и Тори. И к черту Роба и любовь всей его жизни. И к черту Тима – особенно его – и Марка, и его отца, и бозон Хиггса в Швейцарии. К черту их всех! Они не стоят моих слез. Я не собиралась провести остаток вечера, плача о своих обманутых надеждах. Я собиралась съесть пару шоколадных батончиков за просмотром всех серий последнего сезона «Великих британских швейных посиделок» подряд.

– Нашла! – заявила вернувшаяся мама. – Они принадлежали твоей бабушке. Старинные, из марказита, – она защелкнула на мочках моих ушей пару сережек-подвесок и надела большое кольцо на мой мизинец, а затем отошла, чтобы полюбоваться. – Идеально! Вот, посмотри на себя.

Я изучила свое изображение в зеркале, поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы серьги покачивались и сверкали.

– Ты права, мам, – говорила ли я ей когда-нибудь эти слова. – Они были бы идеальны. Единственная проблема – я больше не собираюсь на выпускной бал. – Я сняла сережки и кольцо и протянула ей обратно. – Мой кавалер меня бросил.

– Не может быть!

– Может.

Я рассказала ей о решении Роба. Она поразмышляла над этим пару мгновений, а потом сказала:

– Знаешь, дорогая, я думаю, ты все еще можешь привести на бал самую привлекательную и прекрасную пару.

– Нет, не могу – он занят.

И Рен, и Фэй не упустили возможности подойти ко мне и рассказать, что Джей пригласил на выпускной бал Джессику Саммерс. Я оценивала ее рост на пять футов и восемь дюймов, так что, по крайней мере, они не нарушали «Закон высоких девушек».

– Я говорю не о парне, Пейтон, – сказала мама очень мягким голосом.

– Да ладно, а о ком тогда? О девушке?

– Нет, я говорю о тебе. Тебе самой. Почему ты должна пропустить свой выпускной бал в старшей школе только потому, что с тобой рядом нет пары? Тебе не нужен парень, чтобы дополнять тебя. Приведи туда себя, и ты будешь человеком с самой шикарной парой.

– Ты имеешь в виду, пойти одной? Я не смогу. – Насколько это было бы неловко? Я могла бы с тем же успехом вырезать слово «одиночка» у себя на лбу.

– Сможешь. Ты самодостаточна, Пейтон, – тебе достаточно быть с самой собой.

Удивительно – моя мама на самом деле давала мне материнский совет. Я пристально всмотрелась в нее, изучая каждую деталь, и заметила, что она выглядела иначе. Лучше. На ней были джинсы и чистый свитер, а не привычная униформа в виде заляпанной толстовки и треников. Ее чистые волосы были собраны в аккуратный хвост, а лицо казалось менее утомленным и более живым.

– Мам, с тобой все в порядке?

– Знаешь, я думаю, я в порядке настолько, насколько не была долгое-долгое время.

– И ты забрала почту из почтового ящика? Ты выходила из дома?

– Я проверяла почтовый ящик каждый день на этой неделе, – было видно, что она гордилась этим достижением.

– Зачем?

– Я ждала важного письма, и сегодня, – она достала конверт из кармана и протянула его мне, – оно наконец пришло.

Я проигнорировала письмо.

– Мам, это просто фантастика. Ты молодец – я знаю, как тебе было сложно.

– Не так уж и сложно, по сравнению с походом на почту в январе. Вот это реально было сложно.

– Ты ходила на почту? Правда? Зачем?

– Мне нужно было отправить важную посылку. А теперь, если ты прочитаешь, мы обе узнаем, что происходит.

Она снова протянула мне письмо, и на этот раз я его взяла. На мгновение меня обуял страх, что на конверте снова будет гербовая печать штата Мэриленд, но ее не было. На ее месте стоял логотип Нью-Йоркской школы моды.

– Мама?

– Ну, открывай же. Я больше не могу терпеть это напряжение.

Я надорвала конверт и вытащила письмо. Мой взгляд плясал по невозможным фразам.

«Мы рады предложить вам место на нашем первом курсе по дизайну одежды… нестандартная и необычная заявка, но мы были очень впечатлены дизайном и базовой идеей, а также коммерческим потенциалом вашей коллекции… демонстрирует исключительную одаренность… с радостью сообщаем, что вы стали одним из двух получателей полной стипендии, покрывающей обучение и проживание… которая будет сохранена при условии удовлетворительных академических и практических достижений… с нетерпением ждем возможности познакомиться с вами и курировать вас во время путешествия по раскрытию и развитию вашего удивительного таланта…»

Я вскрикнула.

– Что? Что там написано.

Я снова вскрикнула и отдала маме письмо, а потом мы обе кричали, плакали, обнимали друг друга и прыгали по моей комнате.

– Как это случилось? – спросила я, когда мы, наконец, перестали визжать и плакать.

– Я заполнила заявление от твоего лица и отправила его вместе с твоими рисунками и моделями из обоев, дополнив сопроводительным письмом, рассказывающим о нашей ужасной финансовой ситуации и моем психическом расстройстве. Я попросила их рассмотреть твое заявление, хотя твои модели и не были сшиты из ткани. И они рассмотрели!

– Ты сделала это ради меня? – Я вспомнила жестокие слова, произнесенные во время той ссоры, и то, как я швырнула ей свои наброски, и мне стало стыдно.

– Конечно. Ты моя дочь – ради тебя я сделаю что угодно, разве ты не знала?

В этот момент на меня обрушилась действительность. Я резко села на кровать и сказала:

– Это потрясающе, и я так благодарна тебе за все, что ты сделала, мам. И я так горжусь тобой! Честно, я не знаю, что делает меня счастливее – это письмо или тот факт, что ты выходила из дома, и тот факт, что ты, наконец, признала наличие у себя психического расстройства.

– Я чувствую, что будет «но», – сказала она, пристроившись на краю моей кровати.

– Но как я могу уехать в Нью-Йорк и оставить тебя тут одну?

– Пейтон, та наша ссора, и все, что ты сказала…

– Прости, я наговорила столько ужасного…

– Нет, ты была честна. Немного резко было сказано, да, но, возможно, именно это мне и было нужно, чтобы до меня дошло, – она повертела в руках сережки, соединила их, затем снова разъединила. – Это было так унизительно – понять, что я совершенно не справилась с единственной задачей, которая на самом деле была для меня важна.

Я озадаченно смотрела на нее.

– Со своим материнством, – просто сказала она. – Я думала, что быть хорошей матерью значит никогда не отпускать своих детей. Но это значит совершенно обратное, так ведь? Нужно любить их настолько, чтобы позволить им двигаться дальше и быть там, где им нужно быть. Я собираюсь, наконец, стать хорошей матерью, даже если это убьет меня! – Она улыбнулась, услышав собственные слова. – И оно не убьет, знаешь, может, это, наоборот, спасет меня.

– Но как ты справишься?

– Я назначила встречу с психологом, которая специализируется на тревожных расстройствах и патологическом накопительстве. Она поможет мне справиться. Она даже ездит к пациентам домой. И если она скажет, что мне необходимо лечение, я его пройду. Я сделаю все, что требуется, чтобы ты не лишилась своей мечты. Над моим мертвым телом в этом доме ты будешь оторвана от действительности, если все будет продолжаться, как и было. А когда ты закончишь учебу, я планирую присутствовать в Нью-Йорке на церемонии вручения дипломов.

Потом мы снова обнялись и расплакались. И впервые за все это время у меня была мама, а у мамы была дочь. У меня было ощущение, будто нечто – возможно, горе по Итану и страх быть нелюбимой и брошенной – наконец закончилось. А еще было ощущение, что нечто другое, более сильное и жизнеутверждающее, только начиналось. Почему мы, я и моя мама, должны бояться потерь и одиночества? У нас этого было уже столько, что если бы оно должно было нас раздавить, то уже раздавило бы. Но мы все еще держались, все еще стояли, все еще боролись. Возможно, даже надеялись.

Возможно, именно в этом и состоит примирение с горем. Не в том, чтобы однажды внезапно преодолеть его и почувствовать себя лучше, вернуться к своим прежним ощущениям. А в том, чтобы научиться жить рядом с этим, перестрадать это, пусть и с трудом, перерасти это и стать чем-то большим, пока однажды наша жизнь и наша любовь не станут больше, чем наша боль и пустота. Невозможно вернуться к прежней нормальности, но, если хватит смелости, можно добраться до чего-то хорошего.

Нам обеим пора было отпустить свой страх, отбиравший наши силы. Пора было начать жить.

Мы сидели в тишине, держась за руки. Потом мама наконец встала и, перед тем как уйти, оставила бабушкины драгоценности на моем прикроватном столике со словами:

– На случай, если ты передумаешь насчет выпускного бала, – и закрыла за собой дверь.

И на этот раз я ее не заперла.