На вершине Пути

Вдоль Пути можно встретить нескольких посланных самим провидением женщин, которые посвящают себя паломникам и отдают на служение им все свои природные способности.

В астурийском городе Вильявисиоса я провел ночь в прекрасной гостинице, украшенной с простотой и сердечностью, как дом, где живет семья. Ее владелица могла бы предназначить ее только для туристов высшего уровня, но она любит паломников. Я не знаю, вследствие какого обета она решила посвятить себя заботам об их благополучии. На расстоянии многих километров перед этим городом маленькие рекламные листки на деревьях сообщают странникам, что их будут рады принять в ее заведении. Она знает, что денежные средства у них скромные, и, должно быть, смутно догадывается об их скупости, поэтому она приспособила свои цены к размеру их кошельков. Но при этом она сердилась бы на себя, если бы предложила им меньше услуг, чем при оплате по полному тарифу. Когда наступает вечер, красивые комнаты, стены которых обиты перкалем, наполняются всей нищетой Пути. Я сушил свою палатку между картиной XIX века, на которой был изображен пейзаж, и восхитительным секретером с отделкой в технике маркетри (инкрустация или мозаика из пластинок дерева ценных пород. – Пер.). Свои носки я развесил на изголовье резной деревянной кровати, а для сортировки моей посуды мне пригодился изящный круглый столик на одной ножке. Я совершенно уверен, что мои собратья-паломники делали то же самое в соседних комнатах. За первым завтраком хозяйка гостиницы пила кофе в обществе своих постояльцев – жаке и явно испытывала от этого большое удовольствие. Собирая в школу дочь, она в то же время разговаривала с ними, спрашивала странников, как они спали, хорошо ли отдохнули, и наводила их на разговоры о Компостеле, где еще ни разу не была. А они, чувствуя себя виноватыми, но подчиняясь неодолимому инстинкту, воровали весь хлеб со стола, чтобы спрятать его про запас в свои рюкзаки. Я уверен, что в Сантьяго многие из них молились об этой женщине или, по меньшей мере, думали о ней.

Еще одну такую хозяйку, но совершенно иную по характеру, я встретил в маленькой деревне Кампьелло, через несколько километров после Тинео. Путеводитель в двух строках сообщал, что в этой деревушке есть бакалейный магазин, который называется «Каса Эрминия». Больше там ничего не было сказано. Придя в Кампьелло, я был приятно удивлен, обнаружив там остановку, приспособленную специально для паломников. Ее назначение не было заметно с первого взгляда. На фасаде было множество ракушек святого Иакова, но часто эти указатели бывают предназначены больше для туристов, чем для настоящих паломников. Войдя в это заведение, я увидел пестрый набор товаров, как обычно в деревенских бакалейных лавках. Справа была стойка, за которой хозяин, нахмурив брови, вытирал стаканы. В глубине зала находился прилавок-холодильник, где были разложены всевозможные мясные деликатесы и сыры; я уже заранее предчувствовал, что они носят экзотические названия, неизвестные уже в двадцати километрах отсюда. А на стенах до самого потолка громоздились в полном беспорядке всевозможные товары, среди которых выделялись крикливо окрашенные пакеты стирального порошка, покрытые пылью пластмассовые игрушки и бутылки с помутневшей содовой водой.

Утро кончалось, и снаружи было жарко. Когда я вошел в бакалею, царившая в ней тишина, злой взгляд хозяина и то, что в деревне не было ни души, на минуту испугали меня. Мне показалось, что я переступил порог одной из тех зловещих красных гостиниц, хозяева которых, по легенде, впускали к себе путников, а потом перерезали им горло и забирали вещи убитых. Я робко сел на табурет у стойки. Пока хозяин ходил для меня за кока-колой, я подозрительно смотрел на колбасы, висевшие над стойкой. Уж не сделаны ли они из мяса паломников?

Эти мрачные мысли рассеялись, когда в зал вошла маленькая толстая женщина в черном платье, поверх которого был повязан фартук. Вошедшая явилась к нам прямо от кухонной плиты, от кастрюль.

Сказать, что эта женщина излучала властность и уверенность в себе, было бы слишком слабо. Как только она вошла, хозяин как будто испарился. Словно его поглотила серая стена, в цвет которой он внезапно окрасился. Женщина остановила на мне свои иберийские глаза. Никакой головорез-франкист не заставил бы их взгляд опуститься.

– Вы хотите позавтракать, – спросила она.

В этой фразе не было вопросительного знака ни в начале, ни в конце, хотя она была сказана по-испански (в испанском языке вопросительное предложение содержит два вопросительных знака – перевернутый в начале или в середине перед вопросительным словом и обычный в конце. – Пер.). Не дожидаясь от меня реакции на свои слова, она добавила:

– Завтрак еще не готов. Садитесь вон туда!

Долгие недели пути сильно смягчили меня своими ударами, и поэтому я послушно сел на то место, которое она указала мне пальцем. Потом она вернулась на кухню, а я стал ждать. Чуть позже в зал вошел еще один паломник. Это был молодой мужчина высокого роста; нос у него был переделанный, а волосы обесцвеченные.

Мускулы у него были из числа тех, которые создаются долгим посещением городских спортзалов, и он позаботился о том, чтобы показать их во всей красе, – на нем были черный тельник в обтяжку с глубоким вырезом и очень туго облегающие тело шорты до середины бедер. Он словно только что сошел с колесницы парада сексуальных меньшинств. Однако дорожные посохи и рюкзак, хотя и выглядели неуместно при таком наряде, свидетельствовали, что он действительно паломник, подтверждением чего было его присутствие в этом зале.

Женщина снова вышла из кухни, приказала ему сесть напротив меня и объявила:

– Завтрак скоро будет готов.

У нас с соседом завязался разговор, но беседовали мы вполголоса, чтобы никому не мешать. Попробовав несколько языков, мы обнаружили, что у нас есть один общий: молодой паломник был голландцем и выучил французский язык в Бельгии.

Я был по-прежнему полон предрассудков и решил, что для него это первый поход по Пути и, судя по тому, какой он чистый, вышел он не из очень далекого места.

Голландец вывел меня из заблуждения: он шел в Компостелу уже пятый раз и отправился в путь из Брюсселя. Говоря по правде, он уже прошел все возможные маршруты. Он говорил о паломничестве как о шутке, которая оказалась плохой и, главное, ей уже пора закончиться. Он поклялся себе, что этот Путь станет последним. Но в тоне, которым он объявил об этом, чувствовался вызов самому себе. Вероятно, в каждом своем походе он давал эту клятву, но давал напрасно.

В зал вошел хозяин гостиницы, неся в высоко поднятых руках две тарелки, над которыми поднимался пар. Он поставил их перед нами. Меню нам так же не позволили выбирать, как места. Но жаловаться на это не было причин, к тому же нам совершенно не хотелось жаловаться: вся еда была восхитительно вкусной.

Пришла новая группа паломников. Они поздоровались с нами, а потом долго и пристально на нас смотрели. Их не возмутила мысль, которая могла возникнуть при первом взгляде на такую пару, как голландец и я; у них лишь вызвало любопытство то, что один из нас такой чистый, а другой такой грязный.

Когда завтрак закончился, хозяйка прошла вдоль столиков, ожидая похвал. Мы воздали ей по заслугам. Она остановилась около нас и открыла нам свою душу.

Она сказала, что полностью посвятила себя заботе о паломниках. Получив эту бакалейную лавку в наследство, она предназначила ее для их обслуживания. Мы быстро поняли, что она сделала это не из духовных побуждений. Путь был для нее нишей в торговле, и она всю свою энергию тратила на то, чтобы занять эту нишу. Она учла и использовала свое преимущество – то, что Кампьелло расположен на Пути: теперь ее бакалейный магазин упомянут во всех путеводителях. Увы! Перед ней стояло большое препятствие, которое она твердо решила преодолеть: деревня находилась в середине перехода. Паломники ночевали в Тинео, шли оттуда в Поло-де-Альенде и на следующую ночь спали уже там. Поэтому ей приходилось подавать им только завтраки. Это, конечно, было прибыльным делом – в чем мы убедились, получив счет, – но этого ей было мало.

Сильная и энергичная хозяйка гостиницы мечтала добиться, чтобы именно у нее, в ее деревне паломники останавливались на ночь. Для этого она переоборудовала старинный сарай в гостиницу. После завтрака хозяйка показала нам свое заведение.

Под безжалостным солнцем первых послеполуденных часов мы с голландцем, обливаясь потом, прошли несколько сот метров, отделявшие нас от гостиницы. Хозяйка, одетая во все черное, шла перед нами, и на ее лбу не блестело ни капли пота. Явно ее тело обладало высоким коэффициентом полезного действия, который экономит каждую каплю воды, извлекает из пищи все калории до последней и превращает все в энергию, а затем наконец в полновесные деньги.

Спальня была новой и чистой. Женщина похвалилась постельным бельем и назвала цену матрасов. Но все-таки, как во всех частных гостиницах, кровати находились очень близко одна к другой. Ни настойчивость хозяйки, ни чистота помещения не заставили меня передумать: я собирался идти дальше. К тому же было еще очень рано, и я еще не получил свою порцию впечатлений на этот день. Мой спутник оказался таким же несогласным, как я, пока, открыв одну из дверей, не обнаружил за ней совершенно новую стиральную машину и такую же новую сушилку для белья. Эти принадлежности гостиницы явно были обязательными для голландца: именно благодаря им он был таким необыкновенно чистым. Это явно был паломник-оригинал, который странствовал не от святого места к памятнику старины, а от программы для стирки хлопка при 40 градусах до функции отжимания вещей из синтетики при шестистах оборотах. Было похоже, что после пяти походов Путь утратил для него всякий интерес, и его ничто не привлекало, кроме этих невероятных хозяйственных удобств. Этот вывод я сделал, услышав, как он кричал от счастья в прачечной. Он сразу же включил машину для стирки футболок и носков и объявил, что останется здесь на всю ночь.

Хозяйка бакалейного магазина, увидев, что я выхожу из ее гостиницы, не отказалась от намерения убедить меня остаться. Она показала мне первую раковину дальнейшего Пути и сообщила, что, должно быть, считала главным коммерческим доводом в свою пользу.

– Отсюда начинается обходная тропа, – гордо объявила она, многозначительно понизив голос. – Вы пока не найдете ее в своем путеводителе. Но она помечена. Раковины и желтые стрелки вдоль всей тропы!

Это меня заинтересовало: обходная тропа – значит, там еще меньше народа, а в этих горных местах – и еще более дикие места.

– С точки зрения истории, – продолжала говорить хозяйка свою уже хорошо отшлифованную рекламную речь, – она гораздо интересней, чем обычный Путь. Вы увидите на ней не меньше четырех средневековых гостиниц для паломников. А пейзажи такие, что у вас захватит дыхание от восторга.

Она явно приберегала самое лучшее на конец.

– Но это долго, и вы не пройдете через Полоде-Альенде. А до ближайшей гостиницы тридцать километров – то есть целый день пути, если выйти отсюда.

За этим последовало долгое молчание, с помощью которого хозяйка внушала собеседнику логичный вывод: он обязательно должен переночевать в ее гостинице. Увы! У меня тоже была козырная карта. И я небрежно бросил ей этот козырь:

– Это не беда. У меня есть палатка, я всегда могу заночевать в пути.

Женщина поняла, что проиграла. Но она была из тех, кто сражается до конца. Раз уж я не стал ее клиентом, она попыталась сделать меня своим зазывалой.

– Пройдите по обходной тропе! – патетически зашептала она и схватила меня за рукав. – Пройдите по ней, а потом напишите всем людям, которые издают путеводители в вашей стране. Скажите им, что самый красивый Путь – этот. Пусть они исправят свою ошибку и начнут предлагать Кампьелло как остановку.

Я неуверенно пообещал, что выполню эту просьбу. В своем тогдашнем состоянии отрешенности я искренне верил, что сделаю это. Тем, что пишу эти строки, я в определенном смысле исполняю свое обещание. Должен сказать, что этот обходной горный участок Пути действительно не имеет себе равных по красоте, и ни в коем случае нельзя пройти мимо него.

Но пусть не обижается моя знакомая хозяйка бакалеи: интерес к нему вызван вовсе не хвалеными средневековыми гостиницами, о которых она говорила. Первое из этих заведений представляет собой кучу камней, поросшую ежевикой. Табличка, надпись на которой, вероятно, наша честолюбица написала сама, гордо объявляла: «Первая гостиница». От второй сохранился кусок стены высотой в двадцать четыре сантиметра. Третья – в том же роде. О четвертой я помню, что от нее осталось несколько камней, поверхность которых была вровень с землей, и посреди них паслось стадо овец. Холод горного воздуха, усталость от подъема в гору и жажда, которую я начинал испытывать, объединившись, вызвали у меня галлюцинации. Я видел, как овцы усмехались, что я читаю табличку.

Но хотя эти так называемые памятники старины вызывают разочарование, сама обходная тропа соответствовала обещанному, и даже больше.

Путь поднимается вверх и стирается. Временами он становится почти невидимым – обычной тропинкой, искусственной линией, которая едва касается горы. Уже опытный паломник, который за долгие недели научился замечать метки святого Иакова еще до того, как они становятся видны, в этом диком краю может применить все свое искусство странника. Он определяет направление приблизительно. Его ум перешагивает через высокие горы и протягивает нить через долины. Он чувствует дорогу, угадывает ее; она равна по размеру этим гигантским рельефам, но он приручит ее шаг за шагом. Ничего не изменяя в своей походке, он перепрыгнет через гребни гор и перейдет через пропасти. Он еще никогда не был так мал, как среди этих огромных масс, но в то же время, благодаря своему уму и крошечной силе своих шагов, он одного размера с ними. Виктор Гюго сформулировал это так: «Пешеход – карликовый великан». Он ощущает себя сразу на дне бездны своего смирения и на вершине своей мощи. В состоянии безволия, в которое его привели недели странствия, с душой, освободившейся от желаний и ожиданий, с телом, которое укротило свои страдания и нетерпения на этом просторе, насыщенном красотой, одновременно бесконечном и завершенном, паломник готов увидеть нечто более великое, чем он, и, по правде говоря, более великое, чем всё в мире. По крайней мере, для меня этот долгий горный этап был временем, когда я пусть не видел Бога, но все же чувствовал Его дыхание.

Церкви и монастыри были только прихожими, в которых меня готовили к появлению чего-то, что еще оставалось невидимым. И вот, когда эти места уединения настроили меня на восприятие великой тайны, мне наконец было позволено предстать перед ней.

Нужно, чтобы паломник был наконец один и почти обнажен, чтобы он сбросил с себя мишуру литургии: лишь тогда он сможет подняться к небесам. Все религии слились вместе в этой встрече лицом к лицу с Основным Принципом. Как ацтекский жрец на пирамиде, шумер на зиккурате, Моисей на Синае, Христос на Голгофе, одинокий паломник на этих высотах, находясь во власти ветров и облаков, отрешается от мира, который он видит сверху и издалека, освобождается от себя и своих напрасных желаний и, наконец, достигает Единой, Основной, Изначальной Сущности. Не важно, каким именем он ее называет. Не важно, в чем воплощается это имя.

Я поднялся на пустынный перевал, где земля поросла низкой травой, и оказался среди тумана. Его полосы, похожие на куски белой ткани, обвивались вокруг больших утесов, поднимавшихся из земли. Маленькие озера, в которых отражалось небо, разрывали зелень альпийских лугов. Я проходил мимо телок и мимо овечьих стад. Вдруг на горизонте появилась группа диких лошадей с длинными гривами. Они прыгали на свободе: должно быть, их толкал ветер, если только их не встревожило мое присутствие. Один конь, крупней и отважней остальных, остановился и стоял в ожидании, пристально глядя на меня. Потом он изогнул шею, прочертив в воздухе причудливую линию, собрал вместе ноги, повернулся на месте и, бросив на меня последний взгляд, исчез.

Будь я первобытным человеком, я побежал бы в свою пещеру, нарисовал бы на ее стенах это божественное существо, которое увидел на короткий миг, и в этом рисунке сосредоточил бы всю силу и всю красоту мира. Именно так люди нашего времени после долгого обходного пути по монотеистическим религиям иногда возвращаются к прошлому и испытывают слепящий восторг, который заставляет их ощущать божественное начало в природе – в облаках, горе, конях. Паломничество – путешествие, которое, как спайка, соединяет в одно целое все этапы верования, от самого политеистического анимизма до веры в воплощенное Слово. Путь снова наполняет мир очарованием. А потом каждый человек в этой реальности, пропитанной святостью, волен вложить свою найденную вновь духовность в ту или иную религию или ни в одну из них. Во всяком случае, идя обходным путем через воздержание тела, душа теряет свою сухость и забывает отчаяние, в которое ее погрузили абсолютное господство материального начала над духовным, науки над верой, долголетия тела над вечностью загробного мира. Душу внезапно орошает поток энергии, которой она удивляется и при этом плохо представляет, что с ней делать.

Я навсегда благодарен предприимчивой хозяйке гостиницы за полный глубоких переживаний этап Пути. Спускаясь к плотине Салиме, я чувствовал, что стал немного иным человеком. Конечно, я не нес в руках скрижали Закона, никакой голос не продиктовал мне новый Коран или новые Евангелия. Я не стал пророком и пишу эти строки не для того, чтобы обратить кого-то в какое-либо учение. И все же в те минуты, которые были для меня вершиной мистики Пути, почувствовал, как реальный мир словно растаял и позволил мне увидеть то, что находится за ним и пропитывает каждое из его созданий.

Теперь к буддийскому блаженству добавилась новая полнота. Никогда мир не казался мне таким прекрасным.