Встречи

Это новое состояние не означает одиночества. Совсем наоборот: компостельский паломник, достигший этой стадии, склонен идти навстречу людям так же легко и даже естественно, как он общается с природой. Он делает это, как и все остальные свои дела, без желаний и замыслов на будущее, без иллюзий и задних мыслей. Самые лучшие встречи в пути были у меня именно тогда, когда я находился в этом состоянии.

Должен вам сказать, что мое новое состояние приняло больше философскую, чем религиозную форму. Я вдруг интуитивно почувствовал, что фаталист из романа Дидро не зря носит имя Жак – французский вариант имени Иаков. Мне приятно было ощущать себя наивным и невинным простаком, как молодой кавалерист, который с удивлением смотрит на мир и раз за разом повторяет изречения своего капитана. Я с улыбкой повторял про себя восхитительное начало этого романа:

«Как они встретились? – Случайно, как встречаются все люди. Как их звали? – Разве это для вас важно? Откуда они шли? – Из самого близкого к этой точке места. Куда они шли? – Разве кто-нибудь знает, куда он идет? Что они говорили? – Хозяин не говорил ничего, а Жак говорил, что его капитан говорил, что все, что происходит с нами, хорошее и плохое, написано наверху».

В таком состоянии я теперь шел вперед, и благодаря хорошему расположению духа, которое оно во мне рождало, был способен воспринимать новое и быть открытым для других людей.

Символом нового Пути для меня стал монастырь Корнеллана, где я оказался в конце долгой дороги. Перед этим я прошел через Градо – город, который стоит на возвышенности и в котором происходит очень оживленная ярмарка. Она занимала все площади и улочки старого квартала. Миновав прилавки, ничего не купив, с глуповато-счастливой улыбкой на губах жадно любовался всем, но без вожделения. Потом я сел за столик в кафе на маленькой площади. Было очень жарко, и площадь была полна людей – испанцев, которые пришли туда целыми семьями.

Собравшиеся оживленно разговаривали и время от времени с тревогой смотрели на небо. Дождь, которого они опасались, не заставил себя ждать. Когда на камнях, которыми вымощена площадь, появились первые пятна от крупных дождевых капель, все покупатели разбежались. Я остался на площади один, сидел неподвижно и смотрел, как вода заливает мой столик.

Я вынужден признать, что буддийское состояние духа не позволяет паломнику быстро реагировать на внешние раздражители. Его даже могут принять за дурачка, потому что блаженство, которое он ощущает, полностью уничтожило в нем не только желание сопротивляться, но даже желание действовать. Прибежала официантка с салфеткой на голове, чтобы принять у меня деньги за еду и закрыть зонты, защищавшие только от солнца. Ее появление заставило меня решиться. Я встал, неторопливо дошел до какого-то дома и укрылся от дождя под козырьком подъезда.

В это время юноша и девушка шли мимо меня размеренным шагом по улочке. Улочка была помечена знаком святого Иакова, несомненно, она была продолжением Пути. Девушка посмотрела на меня и улыбнулась. Она была очень красива. Я улыбнулся ей в ответ так же естественно, как улыбнулся бы лани, пробежавшей впереди меня по лесу. Уже давно я не был в таком дзен-буддистском состоянии духа, как в ту минуту. Вполне вероятно, что со стороны я выглядел идиотом.

Дождь наконец прекратился, и я покинул Градо. Та пара паломников уже давно исчезла. Путь был не слишком красивым: он проходил вдоль автомобильных магистралей и пересекал современные перекрестки. Мне было все равно. Время от времени желтые стрелки или раковины подавали издали знак. Я знал их язык. Все вокруг казалось огромным парком Святого Иакова, где все люди добрые и каждый идет по своему пути.

Чуть дальше стрелки велят мне перейти речку, а потом идти вдоль нее. Вдоль берега устроена аллея для прогулок, я иду по ней и вижу испанцев, которые пришли туда подышать свежим воздухом. Их позабавила встреча с паломником, а я ответил на их приветствие глупой улыбкой. Они, должно быть, подумали, что я выкурил пять или шесть самокруток с марихуаной.

И вот в конце аллеи стали видны башни большого аббатства Корнеллана. Я решил остановиться в этом монастыре, если там найдется место.

Как же я был удивлен и разочарован, когда подошел наконец к его входу! Монастырь – развалины. Между покрытыми резьбой камнями церкви растут пучки травы. Фронтон большого жилого корпуса рассыпается на куски, стекла в окнах разбиты. Нет ничего печальней, чем место, где когда-то много молились, а Бог так жестоко оставил его разрушаться. Такая встреча оказалась для меня очень своевременной. Я только что начал держаться в стороне от веры, и эта неблагодарность Неба только укрепила меня в решении удалиться от церковных обрядов. Однако это место сохранило духовную силу. Какие-то чары исходили от облупившихся стен, от тишины и, может быть, от невидимого налета, оставленного на камнях молитвами и лишениями за долгие века.

Я собирался продолжить свой путь, но заметил маленькую вывеску с надписью «Гостиница для паломников» с пояснением, что вход в нее за углом здания. Действительно, сзади здания был двор, в котором располагался спальный корпус. Бородатый заведующий гостиницей с невероятно печальным лицом принял меня, поставил печать в моем креденсиале рукой, которая едва шевелилась от утомления, и велел мне устраиваться на ночь. Я решил, что он монах – один из немногих оставшихся от прежней общины братьев, которые доживают свою жизнь в развалинах старинного монастыря, и что причина его печали, вероятно, катастрофа, которую он наблюдает. Поэтому я поступил довольно глупо – спросил его по привычке, в каком часу здесь начинается вечерняя служба.

Бородач посмотрел на меня подозрительно: он решил, что я шучу. Когда он понял, что я говорил серьезно, то с отвращением покачал головой и объяснил мне, что монахов здесь нет уже очень давно, а потом умчался прочь так, что только пятки сверкали. Было совершенно ясно, что я попал к Пеппоне, а не к дону Камилло. (Дон Камилло – главный герой нескольких итальянских кинокомедий, богобоязненный священник, который, чтобы донести до своих прихожан христианские истины, развлекается как они – играет в карты с приятелем, занимается гольфом и т. д. Пеппоне в этих комедиях – второй главный персонаж, мэр поселка, вечный противник и одновременно друг дона Камилло. – Пер.)

Я вошел в одну из спален, двери которых открывались прямо во двор, без крыльца или ступеней. Комната была пуста. Порядок в ней был безукоризненный – новое постельное белье, для каждого постояльца отдельный ярко окрашенный шкафчик с металлической дверью, белый плиточный пол без единого пятнышка. Я узнал муниципальную гостиницу для паломников – редкую, но идеальную разновидность таких мест отдыха. Эти муниципальные гостиницы, конечно, в случае если члены городского управления по собственной охоте решили снабдить свою коммуну таким учреждением, не подвластны финансовым неприятностям, от которых страдают религиозные общины, и защищены от бесчеловечной алчности частных владельцев. Обычно они хорошо оборудованы, слишком велики по размеру и пусты.

Опыт остановки в такой гостинице я уже приобрел чуть раньше в городе Пола-де-Сьеро. Там мне попалась совсем новая гостиница. Ответственные за нее служащие компании, которая ей управляла, сначала решили, что она пуста, и прибежали со своего рабочего места, чтобы открыть мне ее дубовую дверь. Самым забавным было то, что в гостинице мы обнаружили немецкую супружескую пару, и никто не заметил, как эти двое вошли в здание. У мужчины была седая борода длиной до середины живота, а у женщины совершенно белые волосы. Первое, что предположили мы все – служащие и я, что эти несчастные были забыты здесь еще в Средние века и что мы нашли кого-то вроде Фридриха Барбароссы и его спутницы жизни, которых наше шумное появление пробудило от тысячелетнего сна…

В Корнеллане, обходя из любопытства спальни, я заметил, что в каждой комнате из двух кроватей была занята только одна. Те немногие паломники, которые выбрали это место для остановки, явно старались устроиться как можно удобней.

Я вышел во двор. Напротив спального корпуса выстроились в ряд двери санузлов, прачечной и кухни. Во дворе была маленькая крытая галерея, дававшая тень в жаркие часы дня, а в ней стояли стол и несколько стульев. Я сел на один из них. В темнеющем небе летали несколько ласточек. Вечерний ветер заставлял хлопать на веревках носки, которыми армия паломников отметила, что занимает это место, хотя и остается невидимой. В час, когда в этих стенах должны были бы звучать вечерние молитвы, только тишина и временами воркование горлицы приветствовали заходящее солнце. Не знаю, сколько времени я просидел там, размечтавшись, когда за оградой зазвучали голоса. Вскоре во двор вошла маленькая группа людей. Я узнал двух молодых паломников из Градо. Вместе с ними были двое мужчин зрелого возраста, один высокий, другой низкого роста. Второй говорил очень громко на певучем и быстром кастильском наречии. Чистый и звонкий смех девушки словно задавал музыкальную тему, а мужчины аккомпанировали ему низкими голосами, создавая непрерывное басовое сопровождение.

Они заметили меня, поздоровались издалека и ушли в спальный корпус. Вскоре оттуда донеслись шум душа, хлопанье дверей и по-прежнему всплески смеха. Наконец, четыре паломника, все умытые, причесанные и одетые в самые приличные вещи из взятой с собой одежды, присоединились ко мне за столом.

Мне очень трудно было бы рассказать об этом вечере подробно, потому что ничего особенного не произошло. У меня осталось лишь воспоминание о братстве и большом веселье. Девушка, блондинка с тонкими чертами лица, которое освещали голубые глаза, вызывала интерес у всех мужчин, чувствовала это, и ее волновало их внимание. Марика – так ее звали – была родом из крошечной балканской страны и уже много лет жила в Испании в одном из курортных городов на юге. Никто из нас не осмелился спросить ее, чем она там занимается. Репутация праздничного, даже роскошного места, которой этот город пользуется во всем мире, разумеется, подсказывала нам всевозможные предположения – почему такая красивая девушка выбрала его местом своего проживания. Эти вымыслы добавляли немного красок тайны и, возможно, разврата в образ той, кто воплощала для нас женственность Пути.

Фронтон ворот двора был украшен странным барельефом – на земле лежит фигура, похожая на голое женское тело, а на ней вытянулся огромный медведь. Я прочел в путеводителе, что это иллюстрация местной легенды. Когда-то новорожденный сын дворянина, владевшего этим краем, был похищен у кормилицы вышедшей из леса медведицей. Отец организовал облаву, и ребенка нашли. Медведица кормила и защищала младенца. Хотя в легенде не было ни капли чувственности, в скульптуре ее было много. Тело грудного младенца имело пропорции как у взрослого человека и женские формы, а в фигуре медведицы-самки была мужская жесткость. Из-за этого казалось, что монастырь отмечен знаком какой-то тайной эротики: мы, мужчины, пришли из леса, и в наших ухаживаниях за прекрасной славянкой была та первобытная сила, с которой зверь на барельефе прижимал к своему поросшему шерстью животу голое тело человека-гермафродита.

Спутник Марики, бельгиец, был гораздо моложе ее. Скоро стало ясно, что между ними нет ничего, кроме симпатии, возникшей за время пройденного вместе пути. И он, и она уже перешли – так же, как я, и даже гораздо раньше, чем я, – ту границу, за которой желания и страсти притупляются. Я узнал в них двух жаке в буддийской стадии паломничества, и наш разговор сразу же потек по нужному руслу: мы заговорили про покой, отрешенность и счастье быть вместе.

Но два испанца вышли из Овьедо. Они пробыли в дороге всего два дня и еще не расстались с иллюзорными желаниями. Тот, что пониже, – его имя было Рамон – больше всех остальных предавался тому, что в прежнем мире, который предшествует Пути или не знает о его существовании, называется «волочиться за женщиной». Высокий, которого звали Хосе, в основном страдал от боли в ступнях. Этот миролюбивый и незлой человек лишь иногда вставлял в общую беседу комментарии по поводу неровностей Пути или качества (плохого) своих башмаков. Репертуар его товарища был намного шире. Рамон весь вечер угощал нас уморительными историями о Пути, паломниках и Испании. Во всех его анекдотах было видно трогательное желание показать себя с наилучшей стороны. Он говорил, что уже прошел Путь два раза. Он приписывал себе еще много других спортивных подвигов – престижные восхождения, памятные марафоны, награды региональных соревнований по легкой атлетике. Все эти истории резко контрастировали с его узкими плечами, тонкими ногами и толстым животом. Но рассказывал он их хорошо. А то, что они были совершенно неправдоподобны, делало их еще забавней. Девушка смеялась до упаду, и Рамон видел в этом счастливое предзнаменование. Должно быть, он в делах любви остался на уровне правила «женщина, которая смеется, уже наполовину у тебя в постели». Он еще не понял, что и у мужчин, и у женщин есть много разновидностей смеха. В веселье молодой паломницы было больше насмешки, чем восхищения. Если она испытывала какое-то нежное чувство к Рамону, то оно было тем сильней, чем больше этот клоун прилагал усилий, чтобы скрыть свою грусть. Маленький мужчина, которому так не повезло с внешностью, страдая от вожделения, а возможно, уже и от любви, отчаянно старался превратиться в прекрасного принца, но по-настоящему и сам не верил в возможность превращения. Но вот настала ласковая ночь. Свеча, стоявшая на столе, плохо освещала нас. Мы допоздна слушали повесть о невероятных подвигах Рамона, а он все мечтал вслух о своей жизни. Потом мы разошлись каждый в свою спальню.

Эти четыре человека сопровождали меня издали на протяжении всего Первоначального Пути. Мы ни на мгновение не предполагали, что встретимся снова, однако встречались постоянно. Вначале Рамон, целиком поглощенный мыслью о любовной победе, делал все возможное, чтобы Марика оказалась только в его распоряжении. Он придумывал не вполне честные, но трогательные уловки, чтобы раньше срока выйти в путь и остаться наедине со своей красавицей. Молодой бельгиец не вызывал у него сильной ревности. Рамон понял, что, если мужчина идет так долго рядом с молодой женщиной и между ними до сих пор ничего нет, значит, это не серьезный соперник. Его рослый приятель Хосе со своими стертыми ступнями и строгим исполнением религиозных правил тоже не вызывал у него беспокойства. Рамон ограничивался тем, что ускорял шаг на склонах и отрывался от Хосе, чтобы в подходящую минуту быть свободным и, может быть, наконец признаться Марике в своих чувствах. На самом деле он сильней всего опасался меня. Когда я это понял, мне стало немного грустно: Рамон мне очень нравился, и мне казалось, что я своим бесстрастным поведением и несколькими упоминаниями о том, что ко мне скоро должна присоединиться жена, достаточно показал, что не имею никаких видов на прекрасную Марику.

Недоверчивость Рамона заставила меня осознать, что между мной и молодой иностранкой с первого момента возникла тайная близость. Рамон ошибался насчет характера этой близости, но своими обостренными чувствами влюбленного раньше нас ощутил ее существование.

Во время переходов Марика много рассказала мне о себе. Она последовала в Испанию за мужчиной, в совершенстве изучила испанский язык. Мужчина ее покинул. Она решила остаться, несмотря на трудности. На деньги, которые Марика зарабатывала в туристическом агентстве на андалузском побережье, она кормила свою мать, которая осталась в родной стране. Каждый вечер Марика долго беседовала с ней по телефону. Это была меланхоличная одинокая девушка, которая скрывала свои душевные раны под внешним весельем. Красота была для нее оружием, которое она хотела бы почти все время носить при себе спрятанным и достать лишь в тот момент, когда встретит мужчину, которого полюбит. Но вместо этого ее драгоценность была видна всем и приводила к ней нежелательных навязчивых поклонников, возбуждала чувства, которые Марика не разделяла, делала ее жертвой ревности. Чем больше я узнавал Марику, тем меньше удивлялся тому, что она идет по Пути Святого Иакова. Я чувствовал, что она хочет полностью очиститься от ядовитых испарений того мира неестественности и дешевого блеска, в котором живет. Свою прежнюю чистоту она могла обрести лишь в родном доме или на этом пути.

Но все это я понял лишь постепенно. А в первое утро, уходя из монастыря, подумал, что потерял ее. Рамон разбудил Марику и убежал вместе с ней, позвав с собой бельгийца и Хосе, но позаботившись о том, чтобы я не пошел вместе с ними. К несчастью для него, я догнал их в Саласе, красивом средневековом городке, где Марика пожелала выпить чашку кофе на центральной площади. Я тоже остановился там, и Рамон воспользовался этим – заставил всех четверых продолжить путь и снова оставил меня позади.

Но, несмотря на все свои героические старания, на самом деле он был плохим ходоком, и я опять догнал его и остальных. Мы вместе дошли до Тинео. Этот город расположен на склоне крутого холма, и гостиница для паломников стоит на высоком месте. Все в ней, кроме удачного местоположения, показалось мне ужасным. Теснота была страшная: кровати стояли почти вплотную одна к другой. На единственную душевую комнату претендовали примерно десять человек, которые выстроились перед ней в очередь и ждали, не говоря друг другу ни слова. Заведующий гостиницей, наглый и несговорчивый, обращался с паломниками как с осужденными. Конечно, они и есть осужденные, но нужно ли напоминать им об этом?

Входя в гостиницу Тинео, я понял, что моя псевдобуддийская отрешенность еще не достигла полноты: моя агрессивность по отношению к храпунам и страх перед бессонными ночами не исчезли. Я бежал оттуда, к большому удовольствию Рамона, и спал в эту ночь в своей палатке примерно в десяти километрах от гостиницы.

На следующее утро я поленился рано встать и, что вполне логично, должен был бы снова встретить Марику и ее поклонников в пути. Может быть, я даже втайне надеялся на это. Но случай пожелал, чтобы я покинул канонический маршрут Первоначального Пути и удалился от них.