Кантабрия: школа умеренности

Дойдя до этой точки Пути, я стал полностью сформировавшимся паломником, что проявляется в нескольких внешних признаках, но прежде всего это новое состояние духа. Я уже упоминал о том, что пеший странник грязен. Грязи можно избежать, так что это утверждение – не абсолютная истина. Некоторые бывалые паломники очень аккуратно посещают душевые, которые предоставляют в их распоряжение в гостиницах. Поскольку они, как правило, носят с собой мало одежды, ее постоянно приходится стирать, и они делают это, как только оказываются на очередной остановке. Но по тому, какие предметы одежды сохнут вблизи убежищ для паломников, можно понять, что у каждого странника собственное представление о гигиене и что ни одно из них не является полным. За своей футболкой практически все ухаживают ежедневно. Именно футболки чаще всего развеваются как флаги у входов в укрепленные лагеря, занятые паломниками. На втором месте носки. Остальная одежда реже появляется на веревках для белья, из чего легко сделать вывод, что ее стирают не каждый день.

Одинокий паломник, разумеется, имеет меньше всего побудительных причин, чтобы тратить силы на свой туалет. Я уже упоминал о том, как быстро я превратился в Божьего бродягу. На кантабрийском отрезке Пути я окончательно разучился следить за своей внешностью. С щетиной на щеках и пятнами на брюках, в рубашке, пропитанной потом, который еще и прожгло солнце, я чувствовал себя уютно в этой грязи и даже радовался ее существованию: она казалась мне чем-то вроде защищающей меня брони. Когда человек брошен в мир, где нет ни крыш, ни кузовов, и физически ощущает вокруг себя бесконечность ровного ландшафта, где ничто не останавливает взгляд, в какую сторону ни смотри, и дорога тянется до горизонта впереди и сзади, он, конечно, чувствует себя спокойней, если его окружает его собственный запах. Ему кажется, что этот запах – единственное богатство, которое у него осталось. Встречаясь, паломники инстинктивно держатся на расстоянии друг от друга. Если они подойдут ближе, затхлый запах чужого тела убедит каждого из них, что он может поступить невежливо: еще два шага, и он окажется на чужой территории.

Кантабрийский участок Пути имеет еще одно достоинство: переход к нему после красот баскской природы становится для паломника, идущего по пути совершенствования, дополнительным уроком смирения. Вначале паломник какое-то время верит, что Путь предназначен для него и проложен, чтобы услаждать его взгляд. Пройдя несколько десятков километров по шоссе, этот еще слишком твердый кусок мяса становится мягче от ударов об асфальт: паломник понимает, что находится здесь для того, чтобы идти. Он должен идти, нравится это ему или нет, приятны или нет ему пейзажи! Цементные трубы, пустые жилища и срочно установленные заграждения, перекрестки с круговым движением и промышленные пригороды необходимы для того, чтобы он стал настоящим паломником, свободным от всяких претензий быть туристом. Сначала от этих испытаний у пешего странника кружится голова и слабеют ноги, как у боксера от сильных ударов. Потом он привыкает к своей судьбе, и начинается новая стадия Пути. Теперь от паломника нужно не воодушевление, а привычка и дисциплина. Он подчиняется Пути, как подчинялся до сих пор; но раньше он это делал бессознательно, а теперь послушно и безропотно. Он нашел своего хозяина. Каждое утро он надевает башмаки, как шофер свой рабочий комбинезон. Его ступни привыкли к подошвам этой обуви, мышцы стали менее напряженными, усталость ему подчиняется и исчезает, когда он проходит известное ему число километров. Паломник идет, как каменщик кладет кирпичи, как моряк выходит в море или булочник печет свои батоны. Но они получают деньги за свою работу, а паломник не может надеяться на вознаграждение за свой труд. Он похож на каторжника, который разбивает камни, или на мула, который ходит вокруг колодца. Но человек явно создан из парадоксов, и одиночество хорошо помогает их видеть: жаке ликует от того, что нашел в глубине этого рабства новую для него свободу.

Каторжник радуется, когда на мгновение оказывается без кандалов, а мул счастлив, если его ведут по прямой дороге. Точно так же паломник, обреченный терпеть худшее, жадно впитывает в себя даже самое малое утешение. Солнечный луч высушил его, когда он промок до костей, шагая по лужам по обочине дороги, и он уже сияет от счастья. Он остановился в уродливом бистро возле автозаправки, и, о чудо, ветчина невероятно вкусная, а хлеб нежный и мягкий – он вне себя от восторга. Он находит дерево, чтобы укрыться от солнца, за его спиной находится ферма, там во все горло лают собаки, но их удерживает крепкий забор – и паломник закрывает глаза от счастья. Кантабрия учит умеренности и вынуждает пешего странника лучше пользоваться органами чувств, чтобы он находил на поверхности некрасивой реальности улыбки счастья и неожиданные цветы добра.

Однажды после бесконечного пути по прямой дороге, на которую давила всей своей тяжестью жара, я вошел в мэрию какого-то поселка или городка, чтобы мне поставили печать. Бывалый паломник знает, что он должен сначала накормить печатью свой креденсиаль и лишь потом наполнить едой собственный живот.

Кабинеты мэрии были завалены кучами бумаг, но ни одного человека не было. Я шел по коридорам с рюкзаком на спине и чем дальше оказывался, тем сильней чувствовал свою неуместность в этой обстановке. Внезапно мне попалась служащая. Она смутилась и объяснила, что паломники никогда не останавливаются здесь, поэтому здесь нет печати для них. Я извинился и приготовился уходить. Но она попросила меня остаться. Пошарив в одном кабинете, потом в другом, наконец нашла какую-то печать. Еще одна такая же процедура – и найдена штемпельная подушка. Служащая исчезла, а я остался неподвижно стоять на месте. Сложенные в штабеля папки, казалось, сурово смотрели на меня. Я ощущал их немой упрек за то, что пачкаю эти красивые кабинеты своими грязными ногами и прилипшей к телу от пота футболкой. Наконец женщина вернулась. Одной рукой она отдала мне креденсиаль с печатью, а другой протянула подарок – маленький футляр для ключей с гербом ее городка. Я думаю, что-то подобное происходило после войны с теми, кто возвращался на родину из плена. Мне показалось, что мы находимся в фильме Жерара Ури, и я заставил себя улыбнуться так же, как это делал Бурвиль в «Большой прогулке». (Жерар Ури – знаменитый французский режиссер и актер, скончался в 2006 году в возрасте 87 лет (отец его, скрипач, кстати, был евреем из России). Комедия на военный сюжет «Большая прогулка» – один из лучших фильмов Ури, в котором он был также соавтором сценария. Знаменитый комический актер Бурвиль играл в этом фильме одну из главных ролей. – Пер.) В этой встрече было что-то нежное и одновременно сильное. На мгновение мне захотелось обнять мою благодетельницу, и вполне возможно, что в ее мозгу мелькнула такая же мысль: свободный мужчина, который проходит по жизни женщины в полуденный час, может пробудить беспокойные желания в сотруднице мэрии, даже если он грязен, а может быть – кто знает? – именно потому, что он грязен. Но вдруг я вспомнил, что я всего лишь беглый каторжник. Путь схватил меня за плечи и вернул к себе.

Я повесил этот футляр для ключей на одну из застежек моего рюкзака. Он до сих пор висит там.