Глава четырнадцатая

Директор школы Дебора Керен беременна.

Я знаю: замечать беременность, возможно, нетактично, однако Дебора миниатюрная женщина, за исключением живота, и одета в оранжевое, а это странный выбор, если только она сознательно не пытается выдать себя за тыкву. Дебора замирает на краешке стула. Ей требуется некоторое усилие, чтобы подняться. Я ей говорю, что вставать не нужно, но она уже преодолела половину пути, и впечатление такое, будто для того, чтобы погасить инерцию движения и безопасно опустить назад на стул, ей потребуется лебедка и бригада рабочих.

– Я на восьмом месяце, – сообщает Керен. – Говорю вам об этом, потому что все боятся спросить: «Вы беременны?» Якобы это нетактично, может повлечь какие-то неприятности или еще что-нибудь.

– Постойте, – говорю я. – Вы беременны?

Керен чуть улыбается:

– Нет, я проглотила шар от боулинга.

– А я думал: большой надувной, какими играют на пляже.

– Вы забавный парень, Нап.

– У вас будет первенец?

– Да.

– Замечательно. Мои поздравления!

– Спасибо. – Она двигается ко мне. – Вы меня очаровали своей беседой.

– Как мне это удалось?

– Так очаровали, что не будь я уже беременна, то вот сейчас прямо и забеременела бы. Так чем могу вам помочь, Нап?

Мы знакомы шапочно, но оба живем в Вестбридже, а поскольку один из нас директор местной школы, а другой – местный коп, мы неизбежно не раз сталкивались на всевозможных городских мероприятиях. Дебора Керен вперевалку шагает по коридору. Я иду рядом, стараясь подсознательно не подражать ее походке. Коридоры пусты, как бывают пусты только школьные коридоры во время занятий. Школа почти не изменилась с тех пор, как мы здесь учились, Лео, – плиточный пол, шкафчики по обеим сторонам, стены над ними выкрашены желтой краской под цвет карандашей «Тикондерога». Самое большое изменение, которое вовсе не является таковым, – это масштабы. Говорят, школы кажутся меньше, когда ты вырастаешь. Это верно. Я думаю, именно масштаб и удерживает старых призраков на расстоянии.

– Я хотел поговорить о Хэнке Страуде, – начинаю я.

– Интересно.

– Почему интересно?

– Я уверена, вы знаете, что родители все время на него жалуются.

Я киваю.

– Но я вот уже несколько недель его не видела. Думаю, его напугало это ставшее популярным видео.

– Вы знаете об этом видео?

– Меня интересует все, что происходит в моей школе. – Керен заглядывает в квадратное окошко классной двери, переходит к следующей, заглядывает и в другое. – Но я что хочу сказать – об этом половина страны знает.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы Хэнк обнажался?

– Если бы видела, то неужели не позвала бы кого-нибудь из вас?

– Значит, не видели.

– Не видела.

– А вы думаете, он это делал?

– Обнажался?

– Да.

Мы идем дальше. Директор проверяет еще один класс. Кто-то в классе, видимо, поймал ее взгляд, потому что она приветственно машет.

– У меня насчет Хэнка двоякие мысли.

Из-за угла появляется ученица и, увидев нас, останавливается как вкопанная. Директор Керен спрашивает:

– Куда направляешься, Кэти?

Кэти смотрит куда угодно, только не на нас.

– К вам.

– Хорошо. Жди в моем кабинете. Я там буду через несколько минут.

Кэти проскальзывает мимо нас походкой испуганной служанки. Я смотрю на Керен, но это не мое дело. Она уже идет дальше.

– Значит, у вас двоякие мысли насчет Хэнка, – возвращаюсь я к теме нашего разговора.

– Город – общественная территория, открытая для всех, – говорит она. – Это закон. Хэнк имеет право там находиться, как и любой другой человек. Мимо нас каждый день кто-то бегает трусцой. Кимми Конисберг мелькает постоянно. Вы ведь, наверное, ее замечали?

Кимми Конисберг, ввиду отсутствия более подходящего термина, – самая аппетитная городская телка. У нее все на месте, и она умеет это демонстрировать, как всем известно.

– Кого?

– Вот именно. Так что каждое утро Кимми пробегает мимо трусцой, и на ней лайкра в такую обтяжку, что и вообразить невозможно, но, сколько ни обтягивай, все равно ничего не удержишь. Если бы я принадлежала к определенной категории людей, я бы сказала, что Кимми пытается привлечь внимание созревающих подростков.

– И эта категория людей была бы права?

– Один ноль в вашу пользу. А наш городок – такой консервативный ханжеский пузырь. И я это понимаю. Понимаю, почему люди именно сюда приезжают растить детей. Здесь дети будут в безопасности. Черт… – Керен кладет руку на живот. – Я хочу, чтобы и мои дети были в безопасности. Но город может стать слишком уж стерильным. Это вредно. Я выросла в Бруклине. Не буду вам рассказывать, как мне доставалось. Каждый день мы там встречали по шесть Хэнков. Так что, может, наши дети научатся состраданию. Хэнк – человеческое существо, а не нечто, достойное лишь презрения. Несколько месяцев назад ребята обнаружили, что Хэнк учился в этой школе. И один из них… вы знаете Кори Мистисайн?

– Я знаю ее семью. Хорошие люди.

– Да, их семья давно живет здесь. Так вот, Кори откопала старый школьный альбом того года, когда Хэнк был в выпускном классе. – Она останавливается, поворачивается ко мне. – Вы ведь учились с Хэнком?

– Да.

– Дети были потрясены. Хэнк был таким же, как они, – пел в хоре, выигрывал на олимпиадах, даже заведовал классной кассой. И вот дети задумались.

– На все милость Божья.

– Вот именно. – Директор делает еще два шага. – Боже мой, я все время хочу есть, а когда поем, меня начинает тошнить. Восьмой месяц самый трудный. Кстати, я сейчас ненавижу всех мужчин.

– Буду иметь в виду, – улыбаюсь я. – Вы сказали, что у вас двоякое отношение…

– Что?

– По поводу Хэнка. Вы сказали, что относитесь к нему двояко. С первым мнением все ясно, расскажите о втором.

– А, вот вы о чем. – Она идет вслед за своим животом. – Слушайте, я ненавижу ярлыки, которые люди приклеивают к душевным болезням, тут и двух мнений быть не может, но мне не по душе и то, что Хэнк здесь ошивается. Я не думаю, что он представляет собой какую-то опасность, но и наверняка этого не знаю. Меня беспокоит, политкорректно ли то, что я не защищаю своих учеников. Вы меня понимаете?

Я даю ей понять, что согласен с ней.

– И вот, мне не нравится, что Хэнк околачивается поблизости. Но что с того? Мне не нравится, что мать Майка Инги всегда незаконно высаживает сына в зоне, где запрещена высадка. Мне не нравится, что отец Лизы Вэнс явно помогает ей выполнять художественные домашние задания. Не нравится, что родители Эндрю Макдейда прибегают в негодовании в школу каждый раз, когда их чадо получает табель успеваемости, и требуют объяснить, почему у Эндрю такие низкие отметки. Мне многое не нравится. – Керен останавливается, прикасается пальцами к моей руке. – Но знаете, что мне не нравится больше всего?

Я смотрю на нее.

– Травля в Интернете. Это худшая из разновидностей самосуда. Хэнк – один из последних примеров.

В прошлом году кто-то поместил фотографию одного паренька с такой подписью: «Этот гад украл мой айфон, но забыл, что все его фотографии попадают на мое облако, прошу ретвит, чтобы его найти». Объявленный «гадом» оказался Эваном Обером, учеником моей школы. Вы его знаете?

– Мне эта фамилия ничего не говорит, – качаю я головой.

– И неудивительно. Эван хороший парнишка.

– Так он украл айфон?

– Конечно нет! Я об этом и говорю. Мальчик стал встречаться с Кэрри Миллс. Прежний воздыхатель Кэрри, Дэнни Тернер, пришел в ярость.

– И поместил эту фотографию.

– Да. Но доказать это я не могу. Вот вам мерзкая анонимность интернет-травли. Видели девочку, которая прошла мимо нас?

– Ту, которую вы отправили в ваш кабинет?

– Да. Это Кэти Гаррет. Учится в шестом классе. В шестом, Нап. Несколько недель назад Кэти оставила свой телефон в туалете. Его нашла другая девочка. И вот эта другая берет телефон, снимает крупным планом свое интимное место, а потом отправляет фотографию всем адресатам Кэти, включая ее родителей, бабушек-дедушек, всех.

– Гадость какая! – Я корчу гримасу.

– И не говорите! – Керен морщится и упирается обеими руками в свои ягодицы.

– Вам нехорошо?

– Я на восьмом месяце, не забывайте.

– Да-да.

– У меня в мочевом пузыре словно школьный автобус припарковался.

– И вы узнали, кто эта вторая девочка?

– Нет. У нас есть пять или шесть подозреваемых, все двенадцатилетние, но единственный способ узнать наверняка…

Я поднимаю руку:

– Ни слова больше!

– Для Кэти это такая травма, она чуть не каждый день приходит в мой кабинет. Мы поговорим – она успокоится и идет в класс. – Керен останавливается, оглядывается через плечо. – Мне нужно пойти к ней.

Мы поворачиваем в обратную сторону.

– Вы говорили об анонимности интернет-травли, – возвращаюсь я к нашему разговору. – Вы, таким образом, хотите сказать, что не верите в рассказы про обнажения Хэнка?

– Нет, но вы за меня пытаетесь делать умозаключение.

– В каком смысле?

– Я не знаю, потому что не могу знать. Это вечная проблема такого рода инсинуаций. Вы хотите отмахнуться от них. Но иногда не можете. Может, Хэнк делал это, а может – и нет. Я не могу вернуть события вспять, и, извините, это неправильно.

– Вы видели ролик с Хэнком?

– Видела.

– Есть какие-либо предположения, кто его мог сделать?

– И опять: у меня нет доказательств.

– Мне не нужны доказательства.

– Я бы не хотела разносить клевету, не имея улик, Нап. Именно этим и занимаются те, кто позорит других через Интернет.

Мы доходим до ее кабинета. Керен смотрит на меня. Я – на нее. Наконец она протяжно вздыхает:

– Но я могу вам сказать, что в восьмом классе есть девочка, ее зовут Мария Хэнсон. Секретарь даст вам адрес. Ее мать, Сюзанна, часто приходила ко мне и жаловалась на Хэнка. Когда я ей говорю, что по закону сделать тут ничего невозможно, она приходит в сильное возбуждение.

Директор Керен смотрит сквозь стекло на Кэти, и я вижу, как влажнеют ее глаза.

– Я, пожалуй, пойду к ней… Черт! – Она отирает слезы и смотрит на меня. – Сухо?

– Да.

– Восьмой месяц, – повторяет Керен. – Гормоны разыгрались.

Я киваю.

– У вас девочка?

– Как вы догадались? – улыбается она.

Директор уходит утиной походкой. Я сквозь стекло вижу, как она обнимает Кэти, позволяя ей поплакать на своем плече.

А я отправляюсь на поиски Сюзанны Хэнсон.