Это довольно мучительное письмо пришло в среду утром, и к этому времени миссис Геккомб уже принялась наводить красоту в чулане. Она весьма безмятежно отнеслась к вероятности такого визита, потому что как-то так вышло, что Эдди ей представили старым другом Томаса и Анны, который просто заедет поглядеть, как тут дела у Порции. Миссис Геккомб это казалось чем-то само собой разумеющимся. А вот с чем она никак не могла смириться, так это с тем, что друг самих Квейнов будет спать в чулане. Дафна и Дикки наотрез отказались меняться с ним местами и каждый вечер зорко следили за тем, чтобы она сама не вздумала уступить ему свою спальню. Чем суровее Дафна говорила, что Эдди не умрет, если поспит в чулане, тем отчетливее проступали на лбу у миссис Геккомб тревожные морщины. Но что ей оставалось – только купить еще рогожки и перенести в чулан свое шератоновское зеркало. Кроме того, она поставила в чулан свою скамеечку для молитвы – на место прикроватной тумбочки, и сделала из красной гофрированной бумаги абажур для лампы. Покрывало она одолжила у матери Сесила. Порция наблюдала за всеми этими приготовлениями с дурным предчувствием, она все больше и больше боялась, что Эдди возьмет и не приедет. Она так и видела, как возможное разочарование вздымается над домом огромной, грозной горой – ведь даже Дафна не осталась равнодушной, даже Дикки запомнил, что к ним едет гость. Напрасно Порция умоляла миссис Геккомб не забывать о том, что планы Эдди на выходные висят буквально на волоске.

Кроме того, ее беспокоило стойкое впечатление, которое сложилось у миссис Геккомб об Эдди: он явно виделся ей кем-то вроде майора Брутта. А вот Дафна все прекрасно понимала и при любом упоминании Эдди поглядывала на Порцию сообразительным поросячьим взглядом. У самой Дафны дела не ладились, потому что мистер Берсли, несмотря на благоприятное начало, не появлялся у нее с той самой субботы, а к Чарли с Уоллесом с их «гражданскими» замашками Дафна теперь относилась слишком презрительно.

Вторую головоломку от майора Брутта доставили в среду утром – той же почтой, что и письмо Эдди, – и Порция, сидя за столиком на веранде, прилежно собирала ее, чтобы успокоить нервы. Головоломка обещала сложиться в картину пышного военного парада. Неделя выдалась солнечной – Порция прилаживала кусочек к кусочку, свет слепил ей глаза, и она резко вскидывала голову, когда над головоломкой мелькала тень чайки. Сгрудившиеся на фоне ультрамаринового неба самолеты вдруг стали один за другим принимать какие-то символические формы, а собирая зрителей, она выискивала в каждом задранном к небу лице надежду или угрозу. Однажды вечером Дикки предложил свою помощь, они перетащили столик под лампу, и Дикки собрал карету скорой помощи, за которую у нее не хватало духу взяться.

Она получила открытку от Анны, коротенькое письмо от Томаса и длинное – от Лилиан, чьи горести показались Порции совсем далекими.

Каждое утро она ходила в город с миссис Геккомб. Миссис Геккомб упросила ее заглянуть к Дафне в библиотеку. Первый визит не предвещал ничего хорошего – наверху, в библиотеке, тепло от батарей вытягивало из книг запах клея; Дафна так и сидела с наморщенным носом. Литературу здесь, во всех смыслах, на дух не переносили. Косые лучи солнца, пыльные, плотные, падали прямо на сердитую кудрявую голову Дафны, в другом конце библиотеки, в полумраке коллега Дафны, ссутулившись за столом, читала книгу. Презрение к чтению как к времяпрепровождению отчетливо выражалось в том, как Дафна вязала, бросала вязание, чтобы отполировать ногти, и снова принималась за него, то и дело раздраженно подтягивая поближе клубок коралловой шерсти. Подергивания коралловой нити никак не сказывались на апатии библиотечного кота – этого грозного мышелова приняли на работу, когда мыши стали осваивать шедевры литературы, но трудился он только по ночам. Когда Порция вошла, в библиотеке не было ни единого подписчика и Дафна, которая и так уже почти скрылась за конторкой, высунулась с вполне понятной недовольной ухмылкой.

– О, привет! – сказала она. – А ты-то что тут делаешь?

– Миссис Геккомб подумала, что тебе будет приятно, если я загляну.

– Заглядывай, конечно, – ответила Дафна.

Она продолжала вязать, упираясь языком то в одну, то в другую щеку. Порция, водя пальцем по конторке, за которой сидела Дафна, огляделась и сказала:

– Сколько тут книг.

– И тут еще не все. Кстати, ты садись.

– Интересно, кто их читает.

– Чего тут думать, – ответила Дафна, – скоро сама увидишь. А твоя невестка любит читать?

– Говорит, что с удовольствием читала бы, будь у нее побольше времени.

– Вообще-то у людей и без того поразительно много времени. Знаешь, тут впору задуматься. А у нее-то, наверное, абонемент? Те, которые с абонементами, вечно столько из себя строят – не успеешь еще книгу выписать, как они уже за ней прибегают. Им кажется, наверное, что тогда они не зря денежки платили. А я всегда говорю, что…

Мисс Скотт предостерегающе кашлянула из дальнего угла – знак того, что пришли подписчики. К столу подошли две дамы и, заискивающе сказав: «Доброе утро», вернули взятые книги. Дафна скатала вязание и хмуро на них посмотрела.

– Какое прелестное утро…

– Очень, – отрезала Дафна.

– А как ваша матушка?

– Ничего, справляется.

Дама, не участвовавшая в разговоре, уже нерешительно топталась возле стола с новыми романами. Ее подруга, кинув алчный взгляд в сторону романов, твердо направилась к полкам с belles lettres. Задирая нос, так чтобы пенсне оказалось под верным углом, она вытащила стопку книг, изучила титульные листы, проглядела иллюстрации и почти все, разочарованно вздыхая, вернула на полку. Неужели она знала, что Дафна терпеть не может, когда люди часами торчат в библиотеке и переставляют книги с места на место?

– Здесь, наверное, есть что-то, что мне понравится? – спросила она. – По обложкам так сразу и не скажешь.

– Мисс Скотт, – жалобно позвала Дафна, – не могли бы вы помочь миссис Адамс?

Сгорая со стыда, миссис Адамс сказала:

– Мне, конечно, надо было бы составить список.

– Да, знаете, многим это помогает.

Миссис Адамс была не восторге от того, что ее перепоручили мисс Скотт, всучившей ей сборник известных эссе, от которого той неловко было отказаться. Она с завистью поглядела на довольную подругу, которая подошла к ней с романом в веселенькой обложке.

– Обязательно прочтите, написано просто прекрасно, – сказала библиотекарша, стервозно поглядывая на бедняжку миссис Адамс, – мисс Скотт, не теряя подобострастной манеры, училась быть задирой под стать Дафне.

Дафна вытащила из ящика библиотечные карточки и уже занесла над ними карандаш, приготовляясь наставить презрительных пометок. Было ясно, что смутовской библиотеке Дафна добавляла – и она знала, что добавляла, – шику, когда всем своим видом показывала, что с трудом выносит местных посетителей. Ее откровенное нежелание что-либо читать ставило в невыгодное положение тех, кто не мог избавиться от этой привычки, и это неравенство всех вполне устраивало. От мисс Скотт было больше проку, но на нее никто внимания не обращал: она, в отличие от Дафны, не была леди, и она не просто любила читать – ей, что еще хуже, за это платили. Кроме того, она не могла похвастаться сногсшибательной внешностью, как у Дафны, – большинство подписчиков сильской библиотеки были уже в возрасте, а возраст вкупе даже с легкой формой интеллекта заставляет людей со снобизмом относиться к чужой внешности. В других библиотеках Дафна вряд ли бы достигла таких высот. Но постоянным посетителям библиотеки, этим списанным со счетов людям, отчего-то казалось, что именно из-за своей свежести и презрительности Дафна выше всякой литературы. То были читатели, которым больше нечего ждать от жизни, и потому они смели разве что заглядывать в книги, чтобы узнать, что еще прошло мимо них. Старикам часто присущ мазохизм, и их обмякшие сердца слегка подрагивали от ее дерзкой, холодной улыбки. Эта жестокость, возможно, была взаимной, ведь в конце концов именно смутовские подписчики своей властью удерживали эту красавицу на цепи. Загляни они к ней под стол, то увидели бы проплешину на ковре, в который она с неутомимой яростью всаживала каблуки. Если стояла хорошая погода, они говорили, как ей тяжело, наверное, сидеть в четырех стенах, а потом забирали свои книжки и ковыляли на улицу, к соленому солнцу.

Порция глядела, как Дафна перебирает карточки в картотечном шкафу, и ее уважение к Дафне росло с каждой минутой. Приглядевшись, она обнаружила, что все авторы на полках расставлены в безупречном алфавитном порядке, что уже свидетельствовало о работе недюжинного ума. Кроме того, Дафна хоть и относилась с отвращением к печатному слову, зато к нарядным переплетам питала заметную слабость: у вверенных ей книжек вид был вполне холеный… Когда миссис Адамс увела подругу, мисс Скотт с многозначительной улыбкой вернулась к своей книге, а Дафна встала и прошлась к окну туда-сюда, обеими руками оправляя юбку на бедрах. Затем, фыркнув, она снова плюхнулась на стул и опять принялась за вязание.

– Есть новости от твоего дружка?

– Пока нет…

– Ну ладно. Приедет он, это уж точно.

В тот же четверг, вечером, как и было условлено, Порция села на автобус до Саутстона и отправилась на встречу с Сесилом. Миссис Геккомб полностью доверяла Сесилу, что, конечно, лишало поездку приятного волнения. Порция приехала немного раньше, и ей пришлось дожидаться Сесила возле конторского здания, из которого тот наконец вышел, сморкаясь. По открытым всем ветрам улочкам с частными гостиницами они дошли до «Павильона» на восточном утесе. Это огромное стеклянное здание в несколько этажей было умело пристроено к утесу, и в него нужно было не входить, а спускаться – как в катакомбы. Ряды застекленных балкончиков нависали над самым морем, которое к тому времени, когда окончился концерт, помутнело до лиловатой дымки. Порция не отличалась хорошим слухом, но заметно выросла в глазах Сесила, сумев распознать мелодию из «Мадам Баттерфляй». Сказать по правде, оркестр играл многое из того, что они с Ирэн украдкой слушали за границей, притаившись возле какого-нибудь дорогого отеля. В половине седьмого капельдинеры закрыли портьерами теперь уже совсем исчезнувший вид. Когда концерт окончился, Сесил и Порция перешли от плюшевых кресел к стеклянному столику, за которым они поужинали пикшей с яйцами-пашот и мороженым с бананом и взбитыми сливками. Зал с рядами столиков был на удивление ярко освещен и почти пуст, заполняла его только величественная тишина. Несомненно, когда-нибудь в другой раз тут будет очень весело. Порция рассеянно слушала содержательную беседу, которую вел с ней Сесил; завтра в это время она уже будет знать, приедет Эдди или нет. Они успели на обратный автобус до Сила, отправлявшийся без четверти девять, и у ворот «Вайкики» Сесил на прощание платонически пожал ей руку.

Время, минувшее от пятничного письма Эдди до его приезда, словно бы сократилось до единого мига. Но сколько бы времени ни оставалось, оно все было пронизано тревогой. Напряжение всей недели хоть и сказывалось на нервах, но следовало при этом заданной мелодии, заданному образцу, теперь же, стоило Порции узнать, что он приезжает, как мелодия оборвалась. Тем, кто живет надеждами, порой тяжело бывает признать, что они исполнились. Надежда – самая опасная форма мечты, и когда мечты сбываются, то сбываются они в реальном мире, разница эта ощущается смутно, но зачастую весьма болезненно. Ожидание – вот чем она должна была наслаждаться с самого утра пятницы, но выяснилось, что ожидание больше не приносит ей того же ничем не омраченного удовольствия, как прежде. Всего какой-нибудь год назад она с трудом могла дождаться обещанной ей радости – проживать оставшееся до нее время было сущей пыткой. Теперь же ей вдруг захотелось, чтобы суббота наступала не так быстро – одной рукой она, сама того не сознавая, отмахивалась от нее. Но радости не было, присутствия духа тоже, зато ей очень хотелось надолго где-нибудь уединиться, чтобы снова обрести и то и другое, что уже говорило о том, как мало в ней осталось детского, и эта утрата – или, скорее, перемена в ее характере – поразила Порцию так же сильно, как если бы перемена эта произошла в ее теле.

Проснувшись в субботу утром, она только через минуту осмелилась открыть глаза. Затем она увидела, что занавески белы от субботнего света – неумолимо по морю, по подоконнику разливался этот чересчур важный день. Тут ей пришло в голову, что Эдди мог прислать второе письмо, сообщить, что все-таки не приедет. Но письма не было.

Позже на улице не столько потемнело, сколько помутнело; линию горизонта заволокло дымкой, да и солнце не сказать чтобы светило. Ближе к делу прекратились всякие разговоры о том, что Эдди приедет утренним поездом, он приедет тем же поездом, что и Порция. Миссис Геккомб хотела вызвать такси, чтобы его встретить, но Порция понимала, что Эдди это выбьет из колеи, а кроме того, за такси ей платить не хотелось, поэтому было решено, что багаж Эдди доставит носильщик. Порция взобралась на холм, чтобы встретить Эдди на станции. Сначала она услышала свисток паровоза где-то в лесу, затем свисток раздался снова, и поезд медленно выполз из-за поворота. Когда Эдди спрыгнул на перрон, они подошли к парапету и поглядели на открывавшийся перед ними вид. А потом стали вместе спускаться с холма. Когда приехала Порция, день был совсем другим, теперь же целая неделя весны заметно подсластила воздух.

Эдди удивился виду с парапета: он и не подозревал, что Сил так далеко от моря.

– Да, до него еще далеко, – радостно сказала она.

– Но я думал, тут раньше был порт.

– Был, но море потом отхлынуло.

– Правда, дружок? Подумать только!

Ухватив Порцию за руку, Эдди дважды – старательно и весело – взмахнул ею, пока они, с божественной скоростью бегущих под уклон людей, спускались с холма. Вдруг он отпустил ее руку и принялся ощупывать карманы.

– Черт, – сказал он, – я забыл отправить письмо.

– Ой. Важное письмо?

– Важно, чтобы его получили сегодня вечером. Это люди, которым я телеграфировал, что не приеду.

– Спасибо, большое тебе спасибо, Эдди, что ты приехал!

Эдди улыбнулся – ослепительно, но натянуто и с заметной тревогой.

– Я столько всего наплел. Поэтому письмо обязательно должно дойти вечером. Ты даже не представляешь, какие люди бывают обидчивые.

– А сейчас нельзя его отправить?

– Штемпель… Хотя меня уже и так все возненавидели. Да и вообще, Лондон отсюда кажется прекрасно далеким. Ну, крошка, где тут ближайший почтовый ящик?

При мысли об этой отчаянной, но простой мере лицо у Эдди сразу прояснилось. Он больше не глядел, нахмурившись, на письмо, а вместо этого, перейдя через дорогу, весело забросил его в почтовый ящик на углу. Глядевшая на него с другой стороны улицы Порция вдруг успела понять, что он к ней вернется, что они вообще-то теперь снова вместе.

Эдди вернулся и сказал:

– Ага, у тебя лента на голове завязана бантиком. И ты до сих пор носишь шерстяные перчатки.

Взяв Порцию за руку, он сжал ее пальцы.

– Какие славные, – заметил он, – будто выводок слабеньких мышат.

Они медленно спускались по петлявшей перед ними дороге. Эдди читал вслух все названия особняков на прибитых к белым воротам табличках – ворота были в зеленых потеках смолы, дома начинались за елями. Моря отсюда видно не было, оглушительная тишина с материка, серая от надвигавшихся сумерек, заполняла дорогу от станции. Сам Сил был скрыт за холмом, только дымок поднимался из-за садовой хвои. Потом они услышали, как где-то в овраге течет ручей. Не удержавшись, Эдди воскликнул:

– Крошка моя, какое тут все нереальное!

– Погоди, ты еще не видел, где мы будем пить чай.

– Но где же он, этот твой «Вайкики»?

– Ох, Эдди, я же тебе говорила – на берегу моря.

– А что миссис Геккомб, радуется моему приезду?

– Да, очень, хотя, должна сказать, ей не много нужно для радости. Но даже Дикки утром за завтраком упомянул, что, наверное, увидится с тобой вечером.

– А Дафна тоже рада?

– Мне кажется, очень. Но она боится, что ты слишком комильфотный. Покажи ей, что ты не такой.

– Я так рад, что приехал, – сказал Эдди и ускорил шаг.

В «Вайкики» поведение миссис Геккомб поначалу оказалось не на уровне. Она дважды взглянула на Эдди и сказала: «Ой…» Потом опомнилась и сказала, что очень рада его видеть. Она нервно обвела рукой чайный столик, не сводя глаз с фигуры Эдди, словно пытаясь попристальнее вглядеться в призрака. Когда они уселись пить чай, миссис Геккомб села спиной к окну и Эдди предстал перед ней в менее обманчивом свете. Стоило ему заговорить, как ее глаза устремлялись к его лбу, к пробору, от которого расходились в стороны его роскошные буйные кудри. Паузы в разговоре возникали сами собой, и тогда Порция буквально слышала, как миссис Геккомб судорожно сдвигает, меняет местами все свои представления об Эдди – будто стулья перед вечеринкой. Угощение было щедрым, но миссис Геккомб до того растерялась, что обносить всех пирожными пришлось Порции. Ей вдруг пришло в голову, что она не знает, кто за них заплатит, и что она, быть может, поступила необдуманно, пригласив Эдди, потому что тем самым ввела «Вайкики» в дополнительные расходы.

Она не знала даже, пришло ли это в голову самой миссис Геккомб. Порция выросла в гостиницах, где счета, куда вписано все «дополнительное», еженедельно поджидают тебя возле лестницы, и поэтому накрепко усвоила, что если кто-нибудь где-нибудь живет, то это чего-нибудь кому-нибудь да стоит, и стоимость эту надо возмещать. Она понимала, что теперь, когда она жила в доме на Виндзор-террас, ела то, чем ее кормили, спала на простынях, которые нужно было стирать, даже когда просто дышала нагретым воздухом, платить за все это приходилось Томасу и Анне. Но, нравилось им это или нет, можно было закрыть глаза на то, что они за нее платят, притворившись, что это все – дело семейное, и Порция приучилась думать об этом с той нечуткостью, которая обычно вырабатывается по отношению к родственникам. Теперь же она могла только надеяться, что они не скупясь платили и за ее проживание в «Вайкики» и что эта сумма покроет и стоимость съеденных Эдди пирожных. Но уверенности в этом у нее не было, и поэтому сама она решила есть поменьше.

У Эдди же во время чаепития было одно преимущество: он до этого совершенно не знал миссис Геккомб. Ему она показалась ужасно застенчивой – только и всего. И потому он решил вести себя с ней искренне, легко и непринужденно, а вести себя легко, искренне и непринужденно он мог, даже стоя на голове. Откуда ему было знать, что его внешность и нечто, его окружавшее – пожалуй, это можно было назвать аурой, – впервые за долгие годы заронили в ее сердце подозрения, нет, не насчет Порции, а насчет Анны. Откуда ему было знать, что теперь у миссис Геккомб в голове роились подозрения насчет Анны и Пиджена, которые она подавляла годами, – подозрения, о которых она с радостью позабыла, выйдя замуж. Убеждение (поселившееся в ней в последний ее год в Ричмонде), что от прытких молодых людей не стоит ждать ничего хорошего, отозвалось печальным тиком в складках ее левой щеки. Боязнь повстречать плебея была самым большим ее страхом с тех пор, как она воцарилась в «Вайкики». Разумеется, нет ничего плохого в том, что этот юноша – друг Порции, раз Порция сказала, что он дружит с Анной. Но как же так вышло, что Анна дружит с ним?.. Порция глядела, как подрагивает ее щека, и гадала, что же случилось.

Эдди же казалось, что он отлично справляется. Ему нравилась миссис Геккомб, и он изо всех сил старался ей угодить. В его поведении не было ни капли лукавства. Он простодушно верил, что слегка вскружил голову миссис Геккомб. Он и впрямь хорошо здесь смотрелся – едва войдя в комнату, он завязал гармоничные отношения со всей ее обстановкой: с синей шенильной портьерой слева от его головы, с буфетом, в который он упирался спинкой стула, с готовым абажуром, который он заметил и расхвалил. Он выглядел здесь так естественно и так идеально сюда вписался, что Порция не могла понять, как это салон «Вайкики» мог вообще существовать до него. А на веранде лежала наполовину собранная головоломка, куда перед его приездом Порция пыталась втиснуть свои надежды и страхи. После чая она поглядела на головоломку свежим взглядом, и она показалась ей осколком другой эпохи. Эдди задорно болтал, задорно балансируя на плиточном бордюре у камина. Даже Дорис на него взглянула, когда просочилась в салон, чтобы убрать со стола.

– До чего же хорошо погреться у настоящего огня, – сказал он. – У меня вот в квартире только газ.

Миссис Геккомб взяла у Дорис скатерть, сложила ее; скатерть по краю была дюймов на восемь обвязана крючком.

– Но у мистера Квейна в конторе, наверное, центральное отопление?

– О да, – ответил Эдди, – там все тип-топ.

– Да, мне тоже говорили, что обстановка там очень элегантная.

– Но самый дивный камин, разумеется, в гостиной у Анны. Вы ведь часто бываете у нее в гостях, верно?

– Да, я заезжаю на Виндзор-террас, когда бываю в Лондоне, – ответила миссис Геккомб, так до конца и не оттаяв. – Очень гостеприимный дом, – добавила она, чтобы некоторые не считали, будто они владеют исключительными правами на его хозяев.

Она включила свет над своим столиком для рукоделия, уселась за него и принялась перебирать кисти. Порция, глядя, как веранду обступают сумерки, сказала:

– Я, наверное, покажу Эдди море.

– Ох, деточка, сколько там того моря ты сейчас увидишь.

– Ну, мы только посмотрим.

И они ушли. Порция спускалась по дорожке, натягивая пальто, но Эдди только обмотал шарф вокруг шеи. Прилив наползал на берег, линия горизонта еле виднелась в темно-сером воздухе. С мелководья доносилось галечное перешептывание – и не тишина даже, а что-то еле приметное у самой границы с тишиной. Ветра не было – так, ощущение холодка за воротником и в волосах. Эдди и Порция стояли на набережной, глядя, как небо и море постепенно стираются из виду. Эдди стоял немного поодаль, словно человек, позволивший себе наконец остаться в полном, свободном от всего одиночестве. Его общительность имела мало отношения к его характеру, который теперь проявился во всей своей угрюмости. Одной Порции дозволено было присутствовать при этой мрачной перемене – перед ней одной ему не нужно было притворяться, что она существует, потому что для него ее больше не существовало. Нежная или дерзкая игра в полувлюбленность со взрослыми людьми становилась подчас слишком изнурительной, слишком утомительной для Эдди. От одной Порции он мог отмахнуться – вот так, в мгновение ока – с усталой простотой. И потому у нее одной было особое право: он позволял ей оставаться с ним рядом по меньшей мере во плоти, когда сам он фактически был не с ней, уходил от нее. Никто не умел быть рядом так ненавязчиво, как она. Он воспринимал ее как стихию (например, воздух) или как некое состояние (темноту) – это они соприкасаются с тобой ровно и легко, когда человеческих прикосновений вынести невозможно. Он мог смотреть сквозь нее, не удостаивая ее ни малейшим взглядом, не чувствуя никакого стыда за пустоту, которая наверняка заметна в его глазах.

Порция, дожидаясь Эдди, – ей уже не впервые приходилось вот так его дожидаться – медленно вертела кулаками в карманах и огорчалась, что ему именно сейчас понадобилось отлучиться. Этот осенний миг, какой случается в каждом сезоне, и темное море с мелкими закорючками пены расширяли ее одиночество до бесконечности, даже несмотря на то, что она была к этому готова. И тут разом свет с середины Ла-Манша заметался по морю, выхватывая то прогалины, то глянцевые волны. Теперь маяк так и будет вспыхивать всю ночь. Свет, будто кончиком пальца, мазнул по лицу Эдди – и минуту спустя на набережной разом зажглись все фонари. Обернувшись, она увидела на стене пансиона тени от тамарисковых кустов.

– Сколько света! – воскликнул Эдди, тоже просветлев. – Ну вот, теперь это уже больше похоже на морской курорт. А пирс у них тут есть?

– Знаешь, нет. Но он есть в Саутстоне.

– Давай спустимся к морю.

Галька захрустела у них под ногами.

– Ну так что, значит, тебе здесь хорошо? – спросил Эдди.

– Понимаешь, я к такому больше привыкла. Дома у Анны я никогда не знаю, что произойдет дальше, а тут – даже если и не знаю, то меня это не очень беспокоит. В каком-то смысле у Анны дома ничего и не происходит, ну, может, и происходит, только я об этом не знаю. Но здесь я сразу понимаю, что люди чувствуют.

– Интересно, а я? – задумался Эдди. – Я догадываюсь о том, что люди чувствуют, и это уже само по себе отвратительно. Интересно, окажется ли правда лучше или гораздо хуже? Правда – в смысле насчет того, что чувствуют другие. О своих-то чувствах я все уж слишком хорошо знаю.

– И я.

– Знаешь все о моих чувствах?

– Да, Эдди.

– Теперь я чувствую себя виноватым.

– Отчего же?

– Ну, ты ведь даже не представляешь, как я, бывает, себя веду, а я сначала что-нибудь сделаю и только потом понимаю, что именно чувствую.

– Получается, ты не знаешь, что ты можешь почувствовать?

– Нет, крошка, понятия не имею. Это все совершенно непредсказуемо. Вот что самое плохое. Тебе стоило бы меня бояться.

– Но я только тебя и не боюсь.

– Погоди-ка… черт! Камешек попал в ботинок.

– Мне тоже, если честно.

– Так чего же ты молчала, глупышка? Зачем было мучиться?

Они уселись на бугорок и оба стянули ботинки. Их вдруг окатило светом от маяка, и Порция сказала:

– Смотри, у тебя на носке дырка.

– Да. Этот маяк – словно Божье око.

– Но ты правда считаешь, что тебя нужно бояться?

– Что за оскорбительные вопросы. Ты хочешь сказать, что я слишком много о себе понимаю. Но, по-моему, даже то, что я – это на самом деле я, – всего лишь романтическое допущение. Может, это и вульгарно – думать, будто я что-то из себя представляю, но куда хуже думать, будто я не представляю из себя ничего. Конечно, у всех у нас много общего, но все это общее просто ужасно. Я и в себе-то самом почти все ненавижу, как же я могу терпимо относиться к другим людям? Может, пойдем, дружок? Мы прекрасно тут с тобой сидим, но эти камешки впиваются мне в зад.

– И в мой тоже, если честно.

– Терпеть не могу, когда ты такая вся из себя славная… Хорошо тут с тобой, но мне что-то все равно невесело.

– Значит, эта неделя в Лондоне у тебя не задалась?

– Хм, ну… В неделю Томас платит мне пять фунтов.

– Боже!

– Да, вот она, цена за фунт мозга… Опять чуть не загнал камень в ботинок, давай-ка вернемся на променад. А кто живет на набережной?

– Никто, это пансионы. Три дома сдаются внаем.

Они вскарабкались на набережную, развернулись и отправились обратно в «Вайкики».

– И все-таки, – сказала Порция, – правда ведь, миссис Геккомб очень милая?

Мигом воспрянув духом, Эдди спикировал к Дафне и Дикки, которые возле камина слушали радио. Они с сомнением его оглядели. Он обменялся крепким мужским рукопожатием с Дикки и дерзким взглядом – с Дафной. Тут к ним спустилась миссис Геккомб, и Дафна сразу перешла к прежней тактике и свои отточенные реплики адресовала только ей. Перекрикивая надрывавшееся радио, миссис Геккомб и Дафна договорились, что ужин надо подавать пораньше, так как некоторые из присутствующих потом собирались пойти в кино.

– И там мы встречаемся с Кларой! – взревела Дафна.

Дикки и ухом не повел.

– Клара тоже идет, говорю! Встречаемся там!

Дикки холодно взглянул на нее поверх «Ивнинг Стэндард» и ответил:

– Впервые об этом слышу.

– Вот и не идиотничай. Клара, наверное, за нас заплатит.

Дикки фыркнул и, нагнувшись, принялся чесать лодыжку так, будто это было самым безотлагательным делом. С минуту казалось, будто глаза Дафны провалились куда-то вглубь ее головы – до того их заволокло напряженными размышлениями. Потом она спросила Порцию:

– Ты и твой друг пойдете? – и бросила полный безразличия взгляд в зеркало над ухом Эдди.

– Пойдем, Эдди? – привстав на колени, спросила сидевшая на диване Порция.

И Эдди сразу обрушил на нее этот свой пронзительнейший быстрый взгляд. Он по-прежнему подчеркнуто не смотрел на Дафну, и его лицо осветила безмятежная недобрая улыбка.

– Если нас и впрямь приглашают, – прокричал он в ответ, – то это просто божественно.

– Мы не помешаем, Дафна?

– А, да мне-то все равно. Как хотите.

Поэтому сразу после ужина они отправились в кино. По дороге зашли за Уоллесом, и все пятеро, выстроившись рядком, зашагали по асфальтовой дорожке, ведущей в город. На аллее было темно, огни мерцали впереди. Шумно стуча каблуками, они прошли по пешеходному мостику через канал, который выдыхал струйки пара. За еловым леском «Синема Гротто» переливалась созвездиями золотого, красного, синего. Клара, в норковой шубке и с жертвенным выражением на лице, ждала их под пальмой в фойе. Возле кассы образовалась вежливая сутолока: Дикки, Уоллес и – правда, не так убедительно – Эдди пытались сделать вид, что заплатят за всех. Но тут из-под локтя Дикки высунулась Клара и купила всем билеты, на что все и рассчитывали. Друг за другом они пробрались по темному ряду и уселись в следующем порядке: Клара, Дикки, Порция, Эдди, Дафна, Уоллес. На экране шел комедийный скетч.

Пока шла программа, Дикки был гораздо обходительнее с Порцией, чем с Кларой, выражалось это в том, что он облокотился на ручку кресла со стороны Порции и не облокотился на ручку кресла со стороны Клары. Он шумно дышал. Клара, дождавшись запинки в скетче, спросила, хорошо ли Дикки поиграл в хоккей. Когда бедняжка Клара уронила свою расшитую бисером сумочку, вместе с деньгами и всем прочим, поднимать ее тоже пришлось ей самой. Порция сидела, не сводя глаз с экрана, – раз-другой, когда Эдди менял положение, он задевал ее колено своим. Тогда она взглядывала на него и видела, как у него в глазах отражается свет от экрана. Он сидел, подавшись вперед, будто находился в тесном сговоре с самим собою. За Эдди виднелся идеально вздернутый профиль Дафны, а за Дафной – полуобморочно зевал Уоллес.

Закончился киножурнал, началась картина. Тут оживились все, даже юноши. Что-то отвлекло внимание Порции от экрана – какая-то настороженность рядом с дальним коленом Эдди. Она затаила дыхание – и не услышала дыхания Эдди.

Почему Эдди не дышал? Что могло случиться? В их рядке из шестерых человек чувствовалось напряженное присутствие чего-то лишнего. Пытаясь понять, что происходит, она повернулась к Эдди, но тот сразу откликнулся на ее взгляд широкой, ничего не выражающей улыбкой, сверкнувшей на фоне экрана. Эту улыбку она перехватила у кого-то другого. Рука Эдди вяло свисала с подлокотника ее кресла, между пальцев была зажата сигарета, второй руки она не увидела. Вжавшись в кресло, она умоляюще уставилась на экран, уговаривая себя не отворачиваться, ни о чем не думать.

Экран угрожающе переполнился людьми, кажется, назревала буря; вежливо охнула Клара. Дикки, неуязвимый к происходящему на экране, привстал и вытащил из кармана портсигар. Равнодушно следя за картиной, он вытянул сигарету, сунул ее в рот, сжал зубами. Защелкал зажигалкой. Прикурив, он любезно повернулся к соседям – не нужно ли кому-нибудь огоньку.

Дрожащий огонек зажигалки выхватил ряд их коленей и расселину прохода. Он выхватил хромированную защелку на ридикюле Дафны и в конце ряда – наручные часы Уоллеса. Он покружил над тугим, белым шелком чулка Дафны, посверкал валявшейся на полу оберткой. Все, кто хотел курить, уже курили, никому не было нужно огоньку. Но Дикки так и сидел с дрожащим пламенем в руке, так выжидающе и держал зажигалку – так выжидающе, что Порция, будто Дикки резко толкнул ее в шею, развернулась, чтобы проследить за его взглядом. Свет с жестокой меткостью скользнул по манжете, металлу браслета, сверкнул на ногте большого пальца. Даже не прячась слишком глубоко в прогалину между ручками кресел, Эдди с Дафной недвусмысленно держались за руки. Пальцы Эдди мяли ладонь Дафны, ее большой палец отзывчиво подергивался в ответ.