Половина пятого. Последний клиент на сегодня. Эрланд Мадсен недавно обсуждал с одним психиатром, где проходит граница между терминами «клиент» и «пациент». Обусловлена ли она названиями их профессий, психотерапевт и психиатр, или же тем, принимает человек лекарства или обходится без них. Самому Мадсену невозможность выписывать рецепты иногда казалась помехой, особенно в случаях, когда он точно знал, что́ требовалось его клиенту, но был вынужден направлять его к психиатру, который знает намного меньше, чем он, скажем, о том же посттравматическом стрессовом расстройстве.

Эрланд Мадсен сложил руки. Обычно он поступал так, когда они с клиентом заканчивали обмен вежливыми фразами и собирались приступить к обсуждению того, для чего, собственно, и встретились. Он делал это на автомате, не задумываясь, но когда обратил внимание на этот ритуал, то провел небольшое исследование – и вот что выяснилось. Историки религии полагают, что данный жест пришел к нам из тех времен, когда пленников связывали стеблями или веревками, и, таким образом, сложенные руки постепенно превратились в символ подчинения. В Древнем Риме побежденный солдат мог сдаться и молить о помиловании, показав сложенные руки. Христианская молитва о милосердии, обращенная к всемогущему Богу, была, в общем-то, другой стороной того же самого явления. Значит, когда Эрланд Мадсен складывал руки, он подчинялся клиенту? Вряд ли. Скорее уж психотерапевт от имени клиента и от своего собственного подчинялся сомнительным авторитетам в области психологии и психотерапии и постоянно меняющимся догмам; точно так же священники, эти флюгеры теологии, просят свою паству отвергнуть вечные истины вчерашнего дня и принять сегодняшние. Но в отличие от священников, которые, складывая руки, призывали помолиться, Мадсен обычно говорил: «Давайте начнем с того, на чем мы остановились в прошлый раз».

Он дождался от Руара Бора кивка, а потом продолжил:

– Поговорим об убийствах. Итак, во время нашей предыдущей беседы вы назвали себя… – Мадсен заглянул в записи, – монстром. Почему?

Бор прочистил горло, и Мадсен увидел, что он тоже сложил руки. Неосознанное подражание – весьма распространенное явление.

– Я довольно рано сообразил, что являюсь монстром, – сказал Бор. – Потому что мне очень хотелось убивать…

Эрланд Мадсен пытался сохранить нейтральное выражение лица, не показывая, что ему очень хочется услышать продолжение, а, напротив, демонстрируя открытость, готовность слушать спокойно, не осуждая. Профессионал обязан скрывать любопытство, жажду сенсации, желание узнать занимательную историю. Но разве Мадсену не следовало признать, что он с особым нетерпением ждал именно этого сеанса, этого разговора, этой темы? Да, он должен вести себя соответствующим образом. С другой стороны, кто сказал, что ключевое переживание клиента не может быть развлечением для психотерапевта? И, хорошенько поразмыслив, Мадсен пришел к выводу, что это абсолютно правильно: все, что идет на пользу клиенту, автоматически должно вызывать любопытство у каждого серьезного психотерапевта, пекущегося о благе человека, который к нему пришел. А Мадсен был знающим и добросовестным специалистом. И теперь, когда он расставил причину и следствие в правильном порядке, он не просто переплел пальцы, но и прижал ладони друг к другу.

– Мне так хотелось убивать, – повторил Руар Бор. – Но я не мог. И поэтому считал себя уродом.

Он замолчал. Мадсену пришлось считать про себя, чтобы не прервать паузу слишком быстро. Четыре, пять, шесть.

– Вы не могли?

– Нет. Думал, что могу, но ошибался. В армии работают психологи, в задачи которых входит научить солдат убивать. Но особые подразделения вроде спецназа их услугами не пользуются. Опыт показывает, что люди, подающие заявления в такие структуры, уже настолько мотивированы, можно даже сказать, супермотивированы, что тратить время и деньги на психологов не имеет никакого смысла. Я был уверен, что с этим у меня проблем не возникнет. В то время, когда мы учились убивать, абсолютно ничто – ни мои мысли, ни чувства – не указывало на то, что у меня могут появиться какие-то возражения против этого. Как раз наоборот, я бы сказал.

– Когда вы обнаружили, что не можете убивать?

Бор вздохнул:

– Это случилось в Басре, в Ираке, во время совместного рейда с американским спецназом. Мы использовали тактику змеи, взорвали стену и ворвались в дом, откуда, по словам наших наблюдателей, велся огонь. В доме находилась девочка лет четырнадцати-пятнадцати. На ней было голубое платье, лицо ее посерело от пыли после взрыва, а в руках она держала калашников размером с нее саму. Автомат был направлен на меня. Я попытался застрелить ее, но внезапно впал в ступор. Указательный палец не подчинялся приказу мозга: отказывался нажимать на спусковой крючок, и все тут. Девочка начала стрелять, но ее по-прежнему ослепляла пыль, и пули летели в стену за моей спиной; помню, я чувствовал, как кирпичные крошки бьют мне в спину. А я по-прежнему так и стоял. Девчушку пристрелил один из американцев. Маленькое тельце повалилось на диван, покрытый разноцветными коврами, уронив столик с фотографиями, вроде бы на них были запечатлены ее дедушка и бабушка.

Молчание.

– А что вы при этом чувствовали?

– Ничего, – сказал Бор. – Я ничего не чувствовал в последующие несколько лет. Кроме дикой паники при мысли о том, что могу оказаться в схожей ситуации и снова дать маху. Как я уже говорил, с мотивацией у меня все было в порядке. Просто в голове что-то не срабатывало. Или же, напротив, работало слишком хорошо. И я решил продвигаться по линии руководителей, а не исполнителей; мне казалось, я лучше приспособлен для такой деятельности. И это правда.

– Значит, вы ничего не чувствовали?

– Нет. Только эти приступы паники. И поскольку они были единственной альтернативой отсутствию чувств, мне это казалось нормальным.

– Comfortably Numb.

– Что?

– Простите. Продолжайте.

– Когда мне в первый раз указали на то, что у меня имеются симптомы ПТСР – сонливость, раздражительность, учащенное сердцебиение, – я не особо расстроился. Все в спецназе знали о ПТСР, однако всерьез его не воспринимали, считали полной ерундой, которой подвержены лишь слабаки. Нет, прямо вслух никто так не заявлял, но вы же знаете, как самоуверенны спецназовцы, которые гордятся, что у них в крови выше уровень нейропептида Y и все такое прочее.

Мадсен кивнул. Проводились исследования, результаты которых подтверждали, что способ отбора в войска специального назначения оставлял за бортом всех тех, у кого был средний или низкий уровень нейропептида Y, нейромедиатора, понижающего уровень стресса. Некоторые спецназовцы всерьез полагали, что эта генетическая особенность вкупе с тренировками и крепким телосложением делала их невосприимчивыми к ПТСР.

– Не считалось зазорным признаться, что у тебя иной раз случались кошмары, – сказал Бор. – Ведь это говорит в пользу того, что ты не конченый социопат. А в остальном, мне кажется, мы относились к ПТСР так же, как наши родители к курению: пока все этому подвержены, это не слишком опасно. Но у меня дела шли все хуже и хуже…

– Да, – произнес Мадсен, листая назад страницы блокнота. – Об этом мы говорили. Но вы также сказали, что в какой-то момент ситуация улучшилась.

– Да, лучше стало, когда я наконец-то смог убить.

Эрланд Мадсен оторвал глаза от блокнота и снял очки, проделав этот драматический жест совершенно неосознанно.

– Убить кого? – И тут же прикусил язык. Ну что за вопрос для профессионала? И действительно ли он хотел знать ответ?

– Насильника. Кто он, не имеет значения, но этот тип изнасиловал и убил женщину, которую звали Хала, она была моей личной переводчицей в Афганистане.

Пауза.

– Почему вы назвали его насильником?

– Что?

– Вы сказали, что он убил вашу переводчицу. Разве это не хуже, чем изнасиловать? Разве не правильнее будет сказать, что вы лишили жизни убийцу?

Бор смотрел на Мадсена так, словно психотерапевт сказал нечто такое, о чем сам он не задумывался. Он провел языком по губам и открыл было рот, чтобы ответить. Но потом снова закрыл его. И еще раз облизал губы.

– Дело в том, что я ищу, – пояснил он. – Я ищу того, кто изнасиловал Бьянку.

– Вашу младшую сестру?

– Он должен расплатиться. Все должны расплачиваться за свои прегрешения.

– И вы тоже?

– Я должен заплатить за то, что не сумел защитить ее. Так же, как сама она защищала меня.

– А каким образом младшая сестра вас защищала?

– Она хранила все в тайне. – Бор вздохнул и задрожал. – Бьянка уже была больна, когда наконец-то призналась мне, что в семнадцать лет подверглась насилию, но я знал, что она говорит правду, все сходилось. Она рассказала мне об этом, потому что была уверена, что беременна, хотя после того случая прошло несколько лет. Бедняжка говорила, что чувствует, как ребенок растет – очень медленно, он похож на опухоль или на камень, и, чтобы выбраться наружу, он ее убьет. Мы были тогда в нашем загородном доме, и я пообещал Бьянке, что помогу ей избавиться от плода, но она заявила, что в таком случае он, насильник, явится и убьет меня, как и обещал. И я дал сестре снотворное, а на следующее утро сказал, что это была таблетка для абортов и она больше не беременна. Она впала в истерику. Позже, когда Бьянку снова положили в больницу, а я пришел ее навестить, психиатр показал мне ее рисунок. Она изобразила орла, выкрикивающего мое имя. А еще она болтала что-то об аборте и о том, что мы с ней убили меня. Я принял решение хранить нашу тайну. Не знаю, помогло ли это. В любом случае Бьянка предпочла умереть сама, вместо того чтобы умер я, ее старший брат.

– И вы не смогли этому воспрепятствовать. Значит, вам пришлось расплачиваться?

– Да. Я мог расплатиться, только отомстив за нее. Остановив насильников. Я поэтому и в армию пошел, поэтому подал заявление в спецназ. Я хотел быть уверенным. А потом Халу тоже изнасиловали…

– И вы убили того, кто поступил с Халой так же, как поступили с вашей сестрой?

– Да.

– И что вы почувствовали после этого?

– Как я и сказал, ситуация улучшилась. Убийство заставило меня почувствовать, что я больше не урод.

Мадсен опустил глаза вниз, на чистый лист блокнота. Он перестал писать и кашлянул.

– Значит… теперь вы расплатились?

– Нет.

– Но почему?

– Я не нашел того, кто изнасиловал Бьянку. К тому же есть и другие.

– Другие насильники, которых необходимо остановить, вы хотите сказать?

– Да.

– И вы бы охотно их остановили?

– Да.

– Убив их?

– Это действует. От этого становится лучше.

Эрланд Мадсен помедлил. К сложившейся ситуации следовало подойти грамотно как с медицинской, так и с юридической точки зрения.

– Убийства – это то, о чем вам просто нравится думать, или же вы собираетесь найти этих людей и реализовать свои планы?

– Пока точно не знаю.

– Вы хотите, чтобы вас кто-нибудь остановил?

– Нет.

– Чего же вы тогда хотите?

– Я хочу, чтобы вы сказали мне, как вы думаете, поможет ли это и в следующий раз?

– Убийство?

– Да.

Эрланд Мадсен внимательно смотрел на Руара Бора. Но весь его опыт подсказывал, что ответа на лице Бора, в его мимике и языке тела он не найдет, слишком многое из этого стало привычкой. Ответы можно отыскать в словах. А сейчас ему задали вопрос, на который он не мог ответить. Правдиво. Честно. Психотерапевт посмотрел на часы и сообщил:

– Наше время истекло. Давайте продолжим в четверг.

– Я ухожу, – раздался от двери женский голос.

Эрланд Мадсен оторвал взгляд от лежавшей перед ним на письменном столе папки, которую только что получил из архива. Голос принадлежал Туриль, секретарше, которую делили между собой шестеро психотерапевтов, работавших в этом офисе. Она стояла уже в пальто и смотрела на Эрланда взглядом, означавшим, что он должен не забыть что-то такое, о чем она из деликатности не могла сказать напрямую.

Эрланд Мадсен поглядел на часы. Шесть. И вспомнил, о чем речь. Сегодня он должен уложить спать детей, потому что жена будет помогать своей матери наводить порядок на чердаке.

Но сначала ему необходимо разобраться в этом деле.

Два клиента. Несколько совпадений. Оба служили в Кабуле, сроки их контрактов частично совпадали. Оба обратились к нему, потому что у них наблюдались симптомы ПТСР. И вот что он обнаружил в записях: оба хорошо знали некую Халу. Конечно, не исключено, что это женское имя просто распространено в Афганистане, однако вряд ли несколько Хал работали в Кабуле переводчицами у норвежского полковника. Руар Бор после гибели младшей сестры чувствовал по отношению к женщинам-подчиненным и вообще к женщинам моложе себя огромную ответственность, граничащую с паранойей.

У второго клиента сложились еще более тесные отношения с Халой. Они стали любовниками.

Эрланд Мадсен записывал все подробно, а потому знал, что любовники сделали одинаковые татуировки. Не со своими именами, поскольку, если бы они попали в лапы к талибам или другим правоверным, то могли бы оказаться в опасности. Вместо этого они вытатуировали на своих телах слово «друг» (Хала – на норвежском, а его клиент – на фарси), и это связало их до конца дней.

Но не это совпадение было самым важным.

Эрланд Мадсен водил пальцем по странице и наконец нашел то, что искал. Ну да, он все запомнил правильно: и Бор, и второй клиент оба утверждали, что после убийства испытали облегчение. Он даже сделал на полях пометку для себя: «ВНИМАНИЕ! Подробнее поговорить об этом в следующий раз. Что значит – после убийства почувствовала себя лучше?»

Эрланд Мадсен посмотрел на часы. Ему придется взять записи домой и дочитать их после того, как заснут дети. Он захлопнул папку и перетянул ее красной резинкой. Резинка перечеркнула имя, написанное на лицевой стороне папки: Кайя Сульнес.