Эрланд Мадсен украдкой бросил взгляд на часы. Скоро сеанс закончится. Жаль. Хотя они встречались всего лишь во второй раз, сомнений в том, что эта клиентка, Кайя Сульнес, представляла собой интересный случай, у него не было. Она отвечала за безопасность в Красном Кресте, и эта должность изначально не предполагала подверженности травмам, способным привести к ПТСР, как, например, у непосредственных участников боев. Но она рассказала, что постоянно наблюдала военные действия, что прямо перед носом у нее ежедневно разворачивались ужасы, которые обычно видят только сражающиеся на передовой солдаты, а это рано или поздно обязательно повреждает человеческую психику. Психотерапевта заинтересовало то, что эта женщина, казалось, не понимала, что не просто оказывалась в опасных ситуациях, но более или менее сознательно сама их искала. Имелось и другое любопытное обстоятельство: во время психологической разгрузки в Таллине она не продемонстрировала никаких симптомов ПТСР, но после возвращения в Норвегию сама проявила инициативу и записалась к нему на прием. Большинство вернувшихся солдат направляли на беседы к психологам, они, можно сказать, были обязаны посещать специалистов. Однако многие из них воспринимали это в штыки, не желали откровенничать, а некоторые так даже прямо заявляли, что психотерапия предназначена для слабаков, и злились, когда понимали, что Мадсен не может выписать им снотворное, за которым они явились. «Я просто хочу спать!» – говорили эти люди, не осознавая, насколько больны, вплоть до того дня, когда обнаруживали себя в полном одиночестве: губы сомкнуты вокруг дула пистолета, а по щекам текут слезы. Те, кто отказывался ходить к психологу, получали, конечно, свои таблетки – антидепрессанты и снотворное. Но опыт Мадсена показывал, что его метод, когнитивная антитравматическая терапия, помогал. Это не экстренная кризисная терапия, пользовавшаяся большой популярностью до тех пор, пока исследования не доказали, что она абсолютно неэффективна; нет, Мадсен практиковал продолжительное лечение, при котором клиент переживает травматические воспоминания и постепенно учится жить как с ними, так и с реакциями на них собственного организма. Необходимо время. И верить в то, что существует мгновенное решение, что такие раны можно залечить за одну ночь, в лучшем случае наивно, а в худшем – опасно.

А вот Кайя Сульнес, судя по всему, пришла именно за травматическими воспоминаниями. Она хотела говорить о пережитом. Быстро и много. Так быстро и так много, что ему приходилось ее притормаживать. Но казалось, у нее мало времени, она хотела получить ответы немедленно.

– Антон был швейцарцем, – сказала Кайя Сульнес. – Врачом, работавшим на швейцарский Красный Крест. Я была в него сильно влюблена. А он в меня. Вернее, это я так думала.

– То есть вы считаете, что ошибались?

– Нет. Не знаю. Он бросил меня, заявил, что нам лучше расстаться. Ну, пожалуй, «расстаться» не совсем подходящее слово. Когда люди вместе находятся в зоне военных действий, то расстаться в принципе невозможно: мы ведь жили и работали бок о бок. Но он рассказал мне, что встретил другую женщину. – Она засмеялась. – «Встретил» тоже не совсем верное слово. Соня работала медсестрой в Красном Кресте. Она тоже приехала из Швейцарии. Антон предпочитал красивых женщин, поэтому, само собой разумеется, она была красива. И умна. Отличалась великолепными манерами. Происходила из хорошей семьи. Швейцария ведь такая страна, где это еще что-то значит. Но хуже всего было то, что Соня вызывала симпатию. Она умела по-настоящему сопереживать, она приходила на работу вся буквально заряженная энергией, мужеством и любовью. Я слышала, как она плачет ночью после проведения жестких операций, когда было много погибших и раненых. И она была очень добра ко мне, причем совершенно искренне. Она говорила: «Merci vilmal». Не знаю, по-немецки это, по-французски или же на обоих языках сразу, но Соня постоянно это повторяла: «Спасибо, спасибо, спасибо». Насколько мне известно, когда она появилась на горизонте, то ничего не знала о том, что нас с Антоном связывают какие-то отношения; он был женат, поэтому мы все держали в тайне. И теперь настал черед Сони хранить все в тайне. Парадоксально, но я стала единственным человеком, кому она доверилась. Она пожаловалась мне, что любовник пообещал ей уйти от жены, но все время это откладывает. Я слушала, утешала ее и ненавидела все больше и больше. Не потому, что Соня была плохим человеком, а, наоборот, потому, что она была очень хорошей. Вам это кажется странным, Мадсен?

Эрланд Мадсен немного удивился, что она обратилась к нему по фамилии, обычно Кайя называла его просто «доктор».

– А вам это кажется странным?

– Нет, – ответила Кайя Сульнес, немного поразмыслив. – Я ненавидела Соню, потому что именно она, а не хронически больная состоятельная жена Антона стояла между мной и Антоном, да?

– Это логично. Продолжайте.

– Дело было недалеко от Басры. Вам не приходилось там бывать?

– Нет.

– Самый жаркий город на земле. Не будешь пить – умрешь, как говорили журналисты в баре отеля «Султан Палас». А по ночам из пустыни приходили гигантские хищные медоеды, они охотились на улицах и пожирали все, что находили. Крестьяне из окрестных сел утверждали, что медоеды начали даже нападать на их коров. Люди боялись этих зверей до смерти. Но зато финики в Басре просто восхитительные.

– Уже кое-что.

– Короче говоря, нас вызвали на ферму, где несколько коров проломили ветхое ограждение минного поля. Отец с сыном помчались за ними, чтобы выгнать животных оттуда. Как выяснилось впоследствии, крестьяне думали, что там только противопехотные мины. Они похожи на цветочные горшки с торчащими проводами, их хорошо видно и легко обойти. Но на поле находились также мины ПРОМ-1, а их заметить значительно сложнее. Кроме того, ПРОМ-1 – это современный вариант «прыгающей Бетти».

Мадсен кивнул. Большинство мин лишало своих жертв ног и нижней части тела, а эта выпрыгивала из земли, когда на нее наступишь, и взрывалась на уровне груди.

– Почти вся скотина вернулась назад целая и невредимая, не знаю уж, в чем дело: инстинкт сработал или же коровам просто повезло. Отец тоже почти покинул пределы поля, как вдруг прямо у самого забора наступил на ПРОМ-1. Она выпрыгнула и изрешетила его осколками. Но поскольку эти мины выскакивают из земли, они часто наносят повреждения также и людям, находящимся на большом расстоянии. Сын крестьянина забежал на тридцать-сорок метров дальше, чтобы вернуть последнюю корову, но осколками задело и его. Мы вытащили с поля отца и попытались его спасти, пока парень лежал на минном поле и орал от боли. Его крики были невыносимы, но солнце уже садилось, а мы не могли пойти по минному полю, где имелись ПРОМ-1, без миноискателя, нам надо было дождаться подкрепления. И вот приехала машина Красного Креста. Из нее выпрыгнула Соня. Она услышала крики, подбежала ко мне и спросила, что за мины на поле. Она положила руку мне на плечо, как обычно делала, и я заметила на ее пальце кольцо, которого раньше там не было. Помолвочное кольцо. И я поняла, что Антон решился и наконец ушел от жены. Мы стояли поодаль от остальных, и я сказала Соне: «Противопехотные». И когда я сделала вдох, чтобы добавить, что там еще есть ПРОМ-1, она уже неслась к минному полю. Я кричала ей вслед, но, видимо, не слишком громко, и к тому же меня заглушали крики раненого парня.

Кайя взяла чашку с чаем, которую подал ей врач, и посмотрела на собеседника. Психотерапевт понял: она знает, что он с нетерпением ждет окончания истории.

– Соня погибла. Отец тоже. А вот парень выжил.

Эрланд нарисовал в блокноте три вертикальные черточки. Две из них перечеркнул горизонтальной.

– Вы чувствуете вину? – спросил он.

– Разумеется. – На ее лице было написано удивление. Услышал ли Мадсен тень раздражения в ее голосе, или же ему показалось?

– Почему разумеется, Кайя?

– Потому что это я ее убила. Я убила человека, в котором не было ни капли зла.

– Вам не кажется, что сейчас вы слишком строги к себе? Вы же сказали, что пытались предупредить Соню.

– За такие деньги, Мадсен, вы могли бы более внимательно слушать то, что вам рассказывают. – В голосе ее отчетливо прозвучала агрессия, хотя выражение лица оставалось по-прежнему мягким.

– Чего же, по вашему мнению, я не услышал, Кайя?

– Можно успеть сделать вдох и прокричать: «ПРОМ-1!» – до того, как человек повернется к тебе спиной, перепрыгнет через забор и наступит на одну из этих жутких мин, Мадсен. И твои крики не смогут заглушить вопли парня, лежащего от тебя на расстоянии примерно в половину футбольного поля.

На несколько секунд в кабинете воцарилась тишина.

– Вы еще с кем-нибудь об этом говорили?

– Нет. Как я уже упоминала, наши отношения с Соней касались только нас двоих. Я сказала остальным, что предупредила ее насчет ПРОМ-1. Никто не удивился, ведь все знали, насколько самоотверженной была эта девушка. Во время поминок в лагере Антон сказал мне, что Соня слишком хотела, чтобы все приняли и полюбили ее, и именно это в конце концов и погубило бедняжку. Я потом думала об этом: насколько опасным может стать желание быть любимым. Только я одна знала правду о случившемся. А теперь вот еще и вы узнали. – Кайя улыбнулась, обнажив маленькие острые зубы.

Как будто они – два подростка, связанные одной тайной, подумал Эрланд.

– Какие последствия имела для вас эта история?

– Я вернула Антона.

– Вы вернули Антона. И все?

– Да.

– А как вы думаете, почему вам хотелось вернуть человека, который предал ваши чувства?

– Я хотела, чтобы Антон был рядом со мной, чтобы наблюдать за его страданиями. Видеть, как он скорбит о потере, как горе пожирает его изнутри, совсем как меня раньше. Я пробыла с ним какое-то время, а потом заявила, что больше его не люблю, и ушла от него.

– Вы отомстили?

– Да. А потом до меня дошло, почему я с самого начала хотела заполучить Антона.

– И почему же?

– Потому, что он был женат и недоступен. И потому, что был высоким и светловолосым. Антон напоминал мне одного человека, которого я любила раньше.

Эрланд подумал, что этот факт тоже важен, но к нему они, возможно, вернутся несколько позже.

– Давайте поговорим о психологической травме, Кайя. Вы говорили, что испытывали чувство вины. Но позвольте мне задать вопрос, который вы, возможно, сочтете похожим, хотя на самом деле он о другом. Вы раскаивались?

Кайя уперлась указательным пальцем в подбородок, будто хотела показать ему, что задумалась.

– Да, – сказала она. – Но одновременно это принесло мне и странное облегчение. Я почувствовала себя лучше.

– Вы почувствовали облегчение, когда Соня умерла?

– Вы хотите сказать – после того, как я убила Соню? Да, после убийства я почувствовала себя лучше.

Эрланд Мадсен зафиксировал эту ее последнюю фразу в истории болезни и уточнил:

– Можете описать, что именно входит в понятие «лучше»?

– Свобода. Я ощутила себя свободной. Убить – это все равно как перейти границу между странами. Тебе кажется, будто это непреодолимая преграда, что-то вроде стены, но когда ты ее пересекаешь, то понимаешь: это всего лишь условная линия, начерченная людьми на карте. Мы с Соней обе перешли границу. Она была мертва, а я была свободна. Но я чувствовала себя лучше прежде всего потому, что человек, предавший меня, испытывал страдания.

– Вы говорите об Антоне?

– Да. Он страдал вместо меня. Антон был моим Иисусом. Моим личным Иисусом.

– Каким образом?

– Я распяла его на кресте, чтобы он мог взять на себя мои страдания, а ведь точно так же люди поступили с Иисусом. Потому что Иисус ведь не добровольно взошел на крест, Он страдал не по своей воле, это мы распяли Его, в этом все дело. Мы достигли спасения и вечной жизни, убив Иисуса. Бог мало что мог сделать. Он не приносил в жертву своего сына. Если правда, что Бог дал человеку свободную волю, то, значит, мы убили Иисуса против воли Божьей. И в тот день, когда мы поймем это, поймем, что можем поступать против воли Господа, в тот день мы освободимся, Мадсен. И тогда уже может произойти все, что угодно.

Кайя Сульнес рассмеялась, а Эрланд Мадсен отчаянно старался сформулировать следующий вопрос. Но это у него никак не получалось, и он просто сидел и смотрел, как странно блестят ее глаза.

– Я вот о чем хотела вас спросить, – сказала Кайя. – Если я один раз испытала такое освобождение, то стоит ли мне повторить? Следует ли мне распять настоящего Иисуса? Или же я просто сошла с ума?

Эрланд Мадсен облизал губы.

– А кто настоящий Иисус?

– Вы не ответили на мой вопрос. У вас есть для меня ответ, доктор?

– Все зависит от того, о чем вы на самом деле спрашиваете.

Кайя улыбнулась и тяжело вздохнула.

– Ну вот… – протянула она, посмотрев на часы на узком запястье. – Кажется, наше время истекло.

После ее ухода Эрланд Мадсен некоторое время сидел и перечитывал свои записи, а потом сделал на полях пометку: «ВНИМАНИЕ! Подробнее поговорить об этом в следующий раз. Что значит – после убийства почувствовала себя лучше?»

Через два дня Туриль сказала, что в приемную звонила некая Кайя Сульнес и просила передать доктору Мадсену, что следующий сеанс отменяется: она больше не будет ходить к психотерапевту, поскольку уже нашла решение своей проблемы.