Глава 14
Вспомнить все
Когда я вышел из машины, то сразу понял, почему это «циклопическое сооружение» назвали Цитаделью, – от него веяло мощью, подавляя и угнетая сознание.
Его и взглядом-то не сразу охватишь! Цитадель поднималась по склону горы, занимая три уступа подряд. Ее слегка наклонные стены, сложенные из громадных серых блоков, задирались на высоту этажей двадцати, а то и больше. Могучие квадратные башни вырастали из стен еще выше.
Но потрясали не одни лишь исполинские размеры, но и древность – башни и стены Цитадели хранили на себе ясные следы выветривания, а ведь сложены они были явно не из хрупкого камня. Тут в ходу был какой-нибудь… этот… керамлит. Или литопласт. И, тем не менее, дожди и ветер хорошенечко обтесали постройку. Это сколько же ей веков, тысяч или миллионов лет?
Никаких зубцов, привычных для земных крепостей, тут не было и в помине, да и в какое сравнение могли идти ничтожные замки в какой-нибудь Шотландии вот с этим инопланетным чудом? Тут уж скорее на память приходили египетские пирамиды или что-нибудь подобное, не менее титаническое.
С другой стороны, не создавалось впечатления чужеродности, наоборот – Цитадель была узнаваема, ее роднило с Землей что-то общее, так сказать, однокоренное, свойственное всем гуманоидам.
Мы видели крепость и убежище, а желание схорониться от напастей за толстыми стенами – самое человеческое желание.
Перед нижним ярусом Цитадели, который только и давался нашему зрению, расстилался обширнейший плац, на который «Урал» и выехал, а в стене чернел треугольный проем, словно приглашая войти.
– Федя, – сказал я, – подъезжай поближе, а дальше мы Саула понесем.
– Понял, – кивнул гвардеец и полез в кабину.
Я загнал Эдика в кунг, следом залез Бунша, и мы тронулись.
– Может, и не помру… – просипел Саул, пуская слезу из единственного глаза.
– Успеешь еще, – усмехнулся я, – нам торопиться особо некуда.
Посмотрев на Лахина, я фыркнул – с Эдика сейчас хоть статую ваяй. «Интеллигент в экстазе».
Я ему это и сказал. Кузьмич хохотнул, а Лахин нисколько не обиделся – улыбнулся только блаженно и выдохнул:
– Нет слов! Вот просто нет слов!
– Одни слюни остались, – договорил Бунша.
Тут грузовик остановился, и я энергично вскочил с койки.
– Все, на выход!
Отворив задние дверцы, мы сначала сгрузили Терминатора и ручную тележку, в которую я уложил голову робота (она все-таки оторвалась) и мелкие детали, вроде биомеханической пятерни (кадры из фильма так и лезут на память), а потом выдвинули носилки с Саулом.
Я взялся спереди, Федор – сзади, и мы понесли раненого.
– Скоро уже, – бодро пыхтел я. Хотел было добавить что-нибудь вроде «лишь бы все работало», но вовремя прикусил язык.
А в следующую минуту усомнился в своем позитивном прогнозе – скорого исцеления Саула. Нас не хотели пускать.
Откуда ни возьмись, появилось человек десять с ружьями, одетых кто во что горазд, длинноволосых и бородатых. Иные подвязывали свои патлы шнурками, превращая в «хвосты», а остальные так и ходили лохматыми. Совки!
– Стой! – крикнул кто-то из них, вскидывая руку.
Мы остановились, и Федор спросил:
– И че делать?
Я подумал и сказал:
– Опускай!
Мы опустили носилки, а я повернулся к Кузьмичу и решительно сказал:
– Будем считать, что я тебя вычислил, суперагент, и ты спалился. Давай, прочисти этим мозги!
Бунша внимательно посмотрел на меня и фыркнул насмешливо. Забросив винтовку за спину, он пошагал к встречающим. Не дойдя метров трех до «совков», он остановился и зачем-то снял сапог.
– Я спецуполномоченный Совета, – проговорил он раздельно, – вот мои документы.
С этими словами Кузьмич выдрал стельку и передал совку, чья пышная шевелюра была всклокочена в стиле «Я упал с сеновала».
Совок осторожно принял «документ», осторожно оторвал тряпицу, на которой что-то было написано, и даже стояла печать, вчитался. Кивнул и сказал глухим басом:
– Имеешь право. Эти с тобой?
– Так точно.
– Раненый?
– При смерти.
– Проходите!
Совки разошлись, и я не стал мешкать.
– Поднимаем!
Мы с Федором взяли носилки с Саулом и потащили к Цитадели. Эдик догонял нас, катя тележку с останками Терма.
– Спасибо, Кузьмич… – простонал Репнин, не раскрывая глаз.
– Не за что, – буркнул Бунша. – Что ж мы, не люди, что ли…
Треугольный проем оказался гигантским, хоть пару двухэтажных автобусов загоняй, и выводил в колоссальный зал, прохладный и гулкий.
– Там дальше коридоры… – сказал Саул слабым голосом. – Отсчитай третий слева…
– Где? – пригляделся я. – А-а… Вижу.
После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку, а когда зрение адаптировалось, я сразу различил целый ряд таких треугольных порталов, что и входной, разве что пониже и поуже – на один лондонский «даблдеккер».
Дальше был пандус. Тремя оборотами он поднимался вверх, до входа в небольшой по площади зал, зато с очень высоким потолком. Удивительно, но здесь, в глубине Цитадели, где должен был, по идее, царить полный мрак, было довольно-таки светло. Читать при таком освещении было нельзя, но все вокруг различимо вполне. Хотя никаких лампионов не видно. Вообще ничего не видно – голые стены с нишами, и никакой обстановки.
– Пришли! – выдохнул Саул и заволновался: – Все, все! Спасибо, уходите, оставьте меня одного.
Мы с Федором опустили носилки на пол и покинули помещение. Выйдя в колоссальный «холл», я увидел Лахина и Кузьмича. Бунша строго выговаривал Эдику:
– Куда ты пойдешь, дурья твоя башка? Ты ж здоров, как боров!
– Да посмотреть просто… – увял Лахин.
– Посмотреть! – фыркнул Кузьмич. – А если они откажутся не только тебя лечить, но и Саула, или другого кого, кому в самом деле приспичит? Вот и все. Я сюда знаешь с чем приходил? Рак у меня обнаружили! Рак поджелудочной! А это такая зараза, что… – он покрутил головой.
– Да понял я… – вздохнул Эдик.
А вот я разнервничался. Веры особой у меня не было, но если Цитадель давала шанс, то грех было не воспользоваться им. А вдруг?
Пока друзья были погружены в беседу а Федор вышел на плац покурить, я оглядел входы и храбро направился в первый слева.
Почему именно туда? Не знаю. Была такая мысль: если ничего не получится, пойду во второй. Потом в третий, и так далее. Где-нибудь, да помогут. Может быть…
Я окунулся в темень за порталом, но вскоре света стало побольше. Или мне это показалось?
И тут пандус… Поднявшись, я вошел в зал, точь-в-точь такой, в котором мы оставили Саула. Вошел и замер. И что дальше?
Полнейшая тишина окутала меня, перебранка из «холла» не доносилась совершенно. И в этой тишине послышался Голос:
– Зачем ты пришел сюда, хомо? Ты совершенно здоров, все твои органы функционируют нормально. Я заметил шрамы и внутренние повреждения, но все отлично зажило.
– Не совсем, – разлепил я губы.
Чувствовал я себя, как во сне. Или как в сказке. Все вокруг было совершенно нереальным, и то невероятное, фантастическое, что происходило со мной, нисколько не поражало. Только сердце билось учащенно, да губы сохли.
– Не совсем, – повторил я. – Полтора года назад я получил сильный удар по голове. Было сотрясение мозга, потом оно прошло, и шрам не болит. Но я потерял память! Я ничего не помню о том, что было со мной раньше, не помню, кто я и как меня зовут. Какие-то навыки остались, но где я приобрел свои умения – понятия не имею.
– Ах, вот как… – произнес Голос задумчиво.
– Прости, – сказал я, малость осмелев, – а как мне к тебе обращаться? А то как-то невежливо с моей стороны…
– Обращение? – удивился Голос. – Как к живому? Но я же неживой!
– Однако я разговариваю с тобой!
Наверное, обладатель Голоса подрастерялся.
– Я — мозг станции, которую вы зовете Цитаделью, – ответил он, – система искусственного интеллекта. Можешь звать меня Иском.
– Здравствуй, Иск!
– Здравствуй, хомо, – последовал ответ. – Значит, ты хочешь, чтобы к тебе вернулась память?
– Да, – твердо сказал я, холодея, – хочу вспомнить все!
– А ты уверен, что вернувшиеся воспоминания обрадуют тебя?
– Я думал об этом. Пускай я даже стану ругать себя после того, как все вернется, но это мой выбор. Все равно, я не смогу чувствовать себя полноценным, пока лишен памяти о прошлом.
– Хорошо. Я проведу операцию на твоем сознании, постараюсь, чтобы память утраченная и обретенная за последний год слились безболезненно. Ложись сюда.
Пол передо мной вспучился, приподнялся этаким овальным постаментом. Я потрогал его, но нет, поверхность была не твердой, а упруго поддавалась под пальцами. Я лег и поерзал, устраиваясь поудобней.
Откуда-то с высоты на меня упал узкий лучик голубого света и замелькал быстро-быстро, чиркая по мне и сдвигаясь от ступней до головы. Сканер, что ли?
Я подумал об этом как-то отстраненно, а затем последовал нервный взрыв. Я словно распался на атомы, разлетелся в ослепительной вспышке и тут же собрался опять, целый и невредимый. И я помнил все.
…Меня зовут Александр Сергеевич Тимофеев. Так что имя с отчеством после амнезии я выбрал правильно. Вряд ли угадал. Просто, наверное, где-то в нейронах затерялся след, вот я на него и вышел.
Мне тридцать семь лет, и все эти годы я провел здесь, на Манге. Я родился в Ново-Сталинке, которую после переименовали в Новый Киев.
Матери я не помню, рос с отцом и уже с пяти лет ходил с ним на охоту. Патроны были дорогие, и отец выдавал мне ровно столько, сколько нужно, чтобы подстрелить летучего тушкана, чей мех был сродни соболиному. «Два патрона получил? Значит, сдай две тушки! Промахнулся?! Что значит – промахнулся? Просто так стрельнул? Да ты хоть знаешь, сколько стоит патрон?!»
И так далее, и в том же духе.
Километрах в тридцати от Ново-Сталинки находился выход из Приморского ТБ. Там жили цверги.
Между цвергами и людьми была молчаливая договоренность: вы не вмешиваетесь в наши дела, мы не вмешиваемся в ваши. Но если надо, поможем.
Однажды, когда мы с папой были в лесу, то наткнулись на раненого цверга. Его терзал молодой упыреныш – страшилище визжало от злости, но никак не могло добраться до горла своей жертвы. А тут мы!
Я подскочил поближе и выстрелил по кровососу в упор. Тот обмяк, а цвергу мы зашили раны, израсходовав весь запас новокаина и кетгутов из походной аптечки. Соорудили шалаш и оставались при раненом три дня подряд.
Охотились, отдыхали, кормили нашего нечаянного пациента, пока за ним не пришли. Цверги исполнили ритуал благодарения и унесли раненого, а потом к нам домой явился сам оо-така, вождь и одновременно шаман рода Большого Буфаллодона. Его звали Текуи.
Текуи принес нам целую жменю золотого песка, зная, что у людей красивый желтый металл в цене, но отец не принял этот дар. Он сказал, что мы спасли жизнь цвергу просто так, как брату по разуму Текуи очень понравились его слова, и он стал часто бывать у нас, а я нередко заглядывал в стойбище цвергов.
Буквально лет тридцать назад они впервые вышли на свет – жизнь в «Великом Проходе» стала очень трудной. Моховища усыхали, живые колодцы мутировали, а упыри сока-со расплодились невероятно. Когда-то, очень давно, сока-со были питомцами мангиан, чем-то вроде собачек, и вот эволюционировали.
Я быстро научился языку цвергов, у меня появились друзья среди младшей касты, а однажды Текуи даже проводил меня в святые святых – огромное помещение в ТБ, чьи стены были исписаны непонятными, но простыми буквами, и стереомозаикой.
Каждый элемент мозаики был настолько мелок, что лишь вблизи угадывался набор «паззлов». А отойдешь – и все сливается в поразительно живую картину, едва ли не движущуюся, чуть ли не дышащую.
Там были изображены мангиане – голубокожие, с пепельными волосами. Разрез больших глаз, форма носа и ушей, рот и зубы, пальцы – все было не совсем как у людей, тем не менее, впечатления чуждости не возникало.
Стоит ли говорить, что мне было чем заняться – вплоть до первого школьного звонка.
Я пошел в первый класс, и теперь только по выходным удавалось сходить на охоту. А потом кто-то нашел махи, и Совет стал регулярно посылать учеников на помощь совхозу – совсем как в Большом СССР. Взрослые высаживали молодые махи и броты, а мы их удобряли, ухаживали, выпалывали пил-траву, собирали урожай.
Окончив школу, я поступил на заочный факультет Красноярского политэна. С учебой было сложно, ведь выезжать на сессию я не мог, но председатель Совета использовал какую-то хитрую схему, в итоге я стал обладателем диплома инженера-радиотехника.
Выпускников вузов на Манге было очень мало – не всякий ректор поддавался на уловки «Архипыча», а если и поддавался, то лишь для считанных абитуриентов.
Началась моя работа. Мы ставили вышки-ретрансляторы, чтобы и в Новой Ялте, и в Новом Харькове можно было принимать телепередачи – мы их записывали «снаружи», а потом прокручивали «внутри».
«Время», «Будильник», «Служу Советскому Союзу», «Музыкальный киоск», «В мире животных», «Международная панорама», «Клуб кинопутешествий»… Мы все смотрели!
Потом меня призвали – нет, не в армию, а на трехмесячные военные сборы. И тут-то все хорошо совпало.
Обычно парни-мангианцы проходили курс молодого бойца и отправлялись по домам, но мне повезло. И моему взводу тоже – я ведь при погонах был, младлей, как-никак!
Тогда резко активизировались упыри. Эти твари нападали буквально каждый день, а цвергов они просто затерроризировали. Текуи сам обратился за помощью и объяснил, что целое гнездовье переселилось, утвердившись недалеко от святилища.
Надо сказать, мы удивлялись такой живучести сока-со. Ведь у них нет самцов и самок, есть только матка, которая откладывает яйца, а упыри-няньки их выхаживают. Казалось бы, чего проще – расстреляй матку, и всего делов. А ты попробуй подойди к ней! Десятки упырей-солдат будут стоять насмерть, живота своего не жалея. Даже няньки, и те бросаться станут!
И все же мы решились, терпенью подошел конец.
Цверги наступали с севера, двигаясь по коридорам ТБ, а мы с юга. Начали мы в полдень, когда все упыри давно вернулись с охоты и спали, заняв все лежбища. Очереди из «Калашниковых» их разбудили.
И начался ад.
Упыри выли и визжали, как черти, да и сами были похожи на бесов, бросались в атаку, а мы стреляли, стреляли, стреляли…
Мельтешение фонарей, тусклый свет моховищ, огонь факелов, зажженных цвергами… И тени, страшные тени по стенам.
Напор упырей был страшен. Призывники и бывалые офицеры держали оборону, не позволяя ни одному гаду уйти, и только одному моему взводу удалось пробиться к гнездовью.
Там стояла страшная духота, стены были затканы будто паутиной, но толстым слоем, бугрившимся валиками и сочившимся теплой, вонючей влагой. Наверное, именно из-за влажности моховища светились ярко, так что было хорошо видно.
И нас встретили самые здоровенные, двухметроворостые солдаты. Эти не выли, набрасывались молча, но с диким остервенением. От их клыков и когтей погибли Олег Зенков и Вовка Дьяков.
Но мой взвод не зря прорвался – все мы были охотниками и не умели промахиваться. Напряжение было такое, что нервы стонали. Меня все же цапнули за левую руку – и она повисла плетью. А потом и вовсе чуть ногу не порвали – я сначала пристрелил упыря, а потом уже сунул ствол между его челюстей и развел их, как капкан. Штанину долой, укол, индпакет – и снова в драку.
Трое человек связали боем последних защитников гнездовья, а я прохромал к матке, отвратительной туше, мокрой, вонючей, склизкой, и выдал длинную очередь…
В госпитале я провалялся всего неделю, после чего вернулся на службу.
В Усть-Герросе как раз спустили на воду бронекатер «Богатырь», и я ходил на нем механиком. По Герру мы поднимались вплоть до Кругосветного хребта, где река поворачивала на север. Вернее, она там вытекала – из Большого озера.
И к Меридианным островам мы ходили. Там, в одном месте, когда случался отлив, обнажался верх ТБ. Однажды в Совете решили даже обогнуть континент, выйдя морем к западному побережью.
Мы запаслись соляркой и двинулись на юг. Там джунгли разрастались еще пуще, чем на наших родных берегах, а жара поднялась такая, что хоть яичницу жарь на броне. Потянулась пустыня, берег выдался к востоку, так что приморский хребет растаял на горизонте, зато Меридианный как бы приблизился, «выходя» на сушу.
«Богатырь» угодил в узкий и длинный залив, наподобие Калифорнийского на Земле. Пришлось нам выбираться обратно, огибать полуостров и следовать дальше на юг. А там берег стал снова удаляться, выгибаясь к западу.
Все взбодрились, наблюдая сушу к норд-весту, а потом и вовсе к норду от корабля, но через пару дней нас постигло разочарование – суша вновь потянулась на юг, тая в мареве.
Командир корабля решил пройти еще, сколько возможно, а затем попытаться одолеть горы, отвесно выступавшие из воды. Была надежда, что твердь перед нами – всего лишь узкий перешеек, вроде Панамского. Но надежда не оправдалась, и мы повернули обратно.
Впрочем, в Совете все равно были рады – ведь мы резко раздвинули границы изведанного мира!
На сборах мне так понравилось, что я даже не хотел уходить. Но пришлось вернуться к работе. Мы строили АТС, запустили третью программу телепередач – местную, со студии в Ново-Сталинке. А потом я женился.
Ее звали Наташей. Она была хорошенькой, с великолепным, гибким телом, с тонкой душой и светлым умом. Наташка вроде бы и не отвечала полностью моим представлениям о красавице – была не высокой, не блондинкой и не с пятым размером груди, – но другой я и не хотел.
Мы встретились случайно, когда нас опять командировали в помощь совхозу, «на картошку» – выражение «на махи» не привилось. Всего-то неделю мы провели в полях, я Наташке и пяти слов не сказал, но время шло, и эта девушка занимала в моей душе все больше и больше места.
И дело дошло до того, что однажды я предложил Наташе стать моей женой. Девушка очень удивилась и… нет, не отказала, а просто увильнула от ответа. Дескать, и занята она, и экзамены на носу, и вообще…
Прошла весна, минуло лето. Я продолжал время от времени заглядывать к Наташе. Мне кажется, уже и любви-то особой не осталось во мне, я ходил просто по инерции или не решаясь все бросить.
И вдруг в октябре, выглянув из кухни, где она месила тесто, Наташка спросила: «А чего ты мне предложение не делаешь?»
Я растерялся настолько, что все мысли покинули меня. И повторил те самые слова, которые девушки порой ценят даже выше признания в любви.
Потом была свадьба. Мы танцевали с Наташей. Она была в белом платье невесты, с фатой, я в костюме. У меня было полное понимание того, что в нашей паре любовью болен я один, а Наташка так и не «заразилась».
Когда же музыка стихла, моя молодая жена сказала: «Одно горячее сердце обязательно зажжет другое!» Наверное, она имела в виду себя…
По-всякому у нас было. И хорошо нам было иногда, и ругань была, обиды и ссоры, скандалы и истерики. Наташа меня даже выгоняла из дому, причем дважды. А когда это случилось в третий раз, опять-таки, из-за совершеннейшего пустяка, я ушел.
Мои честь и достоинство не выдержали – не могу я терпеть унижение. Так мы расстались, а я понял, что развод – это всегда поражение. Окончательное.
Пока двое держатся друг за дружку, хоть что-то пытаются исправить в отношениях, семья сохраняется. Быть может, даже крепнет, пройдя закалку трудностями.
Но уж если вы разошлись – все. Финиш.
Мне трудно сказать, крепка ли была моя любовь к Наташке, но лишь расставшись с нею, я понял, насколько привязался к этому взбалмошному, эмоциональному человечку. Вредному, противному, милому, желанному…
Позже, когда вся муть в душе улеглась, я понял, что, разведясь с любимой женщиной, я совершил самую большую ошибку в своей жизни. И дело даже не в том, что я расстался с родным человеком, все куда хуже – в мире стало пусто, а жизнь, вся эта суета сует, потеряла смысл.
Ведь когда мужчина добивается чего-то, достигает успеха, реализуя все свои потенции, ему будет приятно лишь тогда, когда жена или подруга станут им восхищаться и гордиться. Оценка коллег – ничто. Лично мне совершенно все равно, что скажут сослуживцы, а вот когда засияют Наташины глаза… Вот самый драгоценный подарок!
Не знаю, может, у других все иначе, и им сразу выпадает счастье, едва их похвалит начальство или коллеги. А у меня – так.
Все, что я делал, к чему стремился, имело одну единственную цель – устроить к лучшему жизнь моей женушки, моей Наташки.
Это придавало жизни ясный смысл, я точно знал, для чего и ради кого живу. Но вот мы развелись, жена ушла, а вместе с нею… Как тут объяснить попонятнее? Ну вот представьте себе полутемную комнату, где вы вдвоем, и женщина держит в руке яркий фонарь. Потом она уходит и будто уносит с собою свет – сразу делается мрачно, уныло, тоска берет…
Я не страдал от одиночества, ни раньше, ни после, но без Наташи стало пусто. Нет, я, конечно, прелюбодействовал после наших с Наташкой росстаней, но даже самая красивая, самая сексуальная женщина не могла стать мне родной.
Сначала я во всем винил Наташу, потом, подостынув, «разделил» с ней вину, а еще позже пришел к выводу, что я один виновен в нашем с ней общем несчастье.
Можно сколько угодно болтать о том, как ты тужился, какие силы прикладывал, лишь бы добиться благополучия, а чего ты достиг в реале? Тесной квартирки? Бэушной «Нивы»? Дачки, где за порослью стыдливо прятался неказистый летний домик, плод любви сарая и собачьей будки?
Женщина ведь не потому скандалит на тему житейской неустроенности, что у нее гены мещанства бунтуют. В ней программа работает, заложенная природой, – всякая Ева хочет ребенка от своего Адама, а чушь про рай в шалаше придумал ленивый дурак.
Пожил бы сам в своем вигваме! Даже летом бывают дожди и ветер, а зимой что делать прикажете? В иглу переселяться?
Короче говоря, вместе с памятью ко мне вернулось и давнее расстройство. Наташке сейчас тридцать два всего. Фигурка у нее просто загляденье… Если она опять вышла замуж, то ее сыну или дочке уже второй год пошел, а то и третий…
Я вздохнул. Сам виноват.
Зато, как в песне поется: «Я свободе-ен!» Здорово! Только одна незадача – полная свобода возможна лишь при условии полного одиночества…
Развелись мы в 2008-м. Я тогда бросил работу и махнул в экспедицию, а когда вернулся восемь месяцев спустя, оказалось, что советская власть на Манге свергнута, мою родную Ново-Сталинку перекрестили в Новый Киев, и всем рулят «помещики и фабриканты». Даже самим порталом, который эти капиталисты «приватизировали».
Тысячи беженцев подались на север и на запад, а Совет ушел в подполье. Это был шок, жизнь рухнула.
Тяжко было в 91-м, когда слабовольный Крючков из КГБ не смог или не захотел арестовать Ельцина и его клику, человек двадцать горлопанов. Народ выступил за СССР, а Боря, позорник, был против, поскольку не видел себя на месте президента Советского Союза. Зато у него был шанс оставить себе Россию. Вот он и вывел на арену ГКЧП, чтобы скомпрометировать самую идею нового союзного договора, а потом собрал подельников в Беловежской Пуще и поделил СССР…
Я потом, гораздо позже, прочитал мнение какой-то датской газеты о Ельцине, где его вывели как «старого пьяницу, загнанного в угол ринга». Все точно, но нам-то не легче – попробуй-ка, собери СССР заново!
Вот так же и на Манге было, добрались «демократизаторы» и сюда. С виду все выглядело прилично – и нефтеперерабатывающий завод новый отгрохали, и асфальтом дороги укатывали, и товаров столько навезли в магазины, что у совков глаза разбегались.
Были перестрелки, были аресты, облавы случались. Партизаны объявились – на лесовозы нападали, на фуры, однажды нефтепровод подорвали. Но половина совков осталась жить «в оккупации». Они работали «на частника», получали зарплату и занимались «шопингом» – отоваривались в супермаркете «Универсам» и прочих торговых точках.
Раньше автомашины были редкостью, а теперь по Ново-Сталинке колесили невиданные ранее «Тойоты» и «Волво».
Хорошо? Да как сказать…
Лично я не хочу и не буду вкалывать на босса. Совок я, и этим все сказано. Но дело-то не во мне.
Ведь какая-то кучка, шайка «олигархов» смогла захватить не только портал, но и весь этот мир, всю Мангу! Но это не их планета.
Хозяева этого мира – первопоселенцы, и они должны решать, какое будущее настанет. А совков держали за второй сорт, как неблагонадежных, мы стали прислугой в собственном доме!
Никто из наших (ну, почти никто) не против новых переселенцев – ради бога, пускай, планеты хватит на всех. Но только давайте-ка, братцы, жить по нашим правилам, а не по вашим «понятиям». Разве это не справедливое условие? По-моему, вполне.
В 2016-м я побывал на заседании Совета, но покинул его. Президиум Совета тогда разделился надвое – одни ратовали за войну до победного конца, других называли «окопниками».
«Вояки» знали лишь один путь борьбы – вооруженный. Долой империалистов, вся власть – Советам! «Окопники» возражали им – у нас, дескать, ружья охотничьи, а у гвардейцев пулеметы и автоматы. Вы хотите лить не только вражескую, но и нашу кровь? Так ее немного – вместе с «оккупантами» на планете проживает то ли пятьдесят, то ли пятьдесят пять тысяч человек. Население какого-нибудь райцентра. А зачем вообще кровопролитие? Надо отступить, собрать силы, и вот тогда…
Что должно быть «тогда», сторонники отступления не уточняли. Правда, и тех, кто звал на штурм, в атаку, в наступление, тоже слушали не все.
Мне же было сложно. Очень сложно. И тошно.
Я был против провальной стратегии «окопников», но и доводы «штурмовиков» я выслушивал, морщась. Самое же противное заключалось в том, что и «ястребы», и «голуби» были одинаково слабы.
Те «оккупанты», что вторглись на Мангу, были такими же русскими, как и мы, родившиеся здесь, и затевать гражданскую резню лично у меня не было никакого желания.
Надо было договариваться, но от договора бывает толк лишь в одном случае – когда обе стороны обладают силой. У нас же силы не было, а со слабым какой договор?
Вопрос стоял такой: как же нам усилиться? За счет чего?
Сталкеры предлагали обрести мощь благодаря всяким инопланетным гаджетам – они к тому времени откопали то ли два, то ли три робота, один из которых был боевым. И парочка плазменных излучателей имелась, изготовленных умельцами неведомо какой цивилизации. Где-то в нашей Галактике. А толку?
Киберы могли двигаться, они даже регенерацию запустили, восстановились. Но это были всего лишь навороченные игрушки – где взять запасные батареи для лазеров или бластеров, или что там на них стояло из лучевого оружия? А где сыскать зарядники для плазмоганов? Им же добрая тысяча лет! Никакие аккумуляторы, даже сверхдолговечные, не удержат энергию столько времени. Самим починить? А как?
Это все равно что ремесленникам средних веков показать телевизор и попросить сделать такой же. Они, может быть, корпус осилят, смастерят красивую коробку из полированного дерева. И все!
Так и у нас. Между укладом пришельцев и нашим лежал разрыв, который можно было заполнить, лишь освоив десятки новых технологий, о которых никто даже понятия не имел.
Вон, на том же портале можно было включить режим, при котором сам проход перекрывался этакой стеклянной стенкой – прозрачную, ее можно было пощупать, а вот пробить – никак. Только это было не стекло, и вообще не материя, а модифицированное пространство.
Какие принципы нужно было знать, какие науки изучить, чтобы раскатать пространство в лист?
Вот в таких раздраенных чувствах я и покинул Совет.
Отец к тому времени уже, наверное, выходил к западному побережью – он звал меня, заманивал, да так и ушел один со своим караваном. Пусть ему и всем его товарищам повезет, а я уйти не мог.
Почему я так хорошо помню день заседания Совета? Просто тогда произошло самое невероятное событие в моей жизни.
Я стал посвященным.
Многие до меня пытались пройти посвящение, и цверги никому не отказывали, пропускали в святилище, разрешали укладываться на странное ложе, продавленное по форме человека, вернее, гуманоида. Но ничего не происходило.
«Кандидаты в посвященные» лежали-лежали, ждали-ждали чего-то, хлопали-хлопали глазами, а потом поднимались и уходили, костеря (про себя) «больно разборчивых» мангиан. А друзей и знакомых уверяли, что древняя аппаратура давно сгнила…
В тот самый день я покинул Ново-Сталинку, пробираясь задами да гаражами. Я с детства знал все ходы и выходы, поэтому скрыться от патрулей мог легко.
Направлялся я на запад, желая предупредить старого Текуи. Цверги давно очистили туннель от следов присутствия упырей и жили там всем родом. Вот только слухи о святилище достигли ушей деятелей из Института внеземных культур, которым рулил один из четверки олигархов. И я опасался, что они нагрянут к цвергам за артефактами. Этого нельзя было допустить.
Поругание святилища – чем не повод к войне? А совкам биться на два фронта не с руки. Ведь для цвергов врагом станет хомо, хомо вообще, а не конкретные оккупанты. А попасть под раздачу, под отравленные шипы мне бы не хотелось. Да и святилища было жалко. Нечего там делать «проклятым империалистам»!
Самое, пожалуй, неприятное в этом заключалось в следующем – одним из завлабов ИВК стала Наталья Тимофеева, моя бывшая.
Воспользовавшись старым отцовским мотоциклом, к вечеру я добрался до гор. И поднялся по вполне приличной дороге до широкого уступа, куда выходили массивные ворота, запиравшие треугольный проем. Воротина была толщиной в два метра, но так хорошо сбалансирована, что ее легко было закатить одному человеку или цвергу.
Текуи каждый вечер их закатывал, но никогда не запирал. Тупые упыри не могли открыть ворота, а людей цверги не опасались. А зря.
Когда я приблизился к воротам, солнце село, но даже в сумерках я разглядел маленькую фигурку оо-така. Старик словно ждал меня.
– Будь жив, почтенный, – поклонился я.
– Будь жив, Аексанта, – ласково ответил Текуи. – А я стоял и смотрел на мир, укрытый тенью. Ныне он стал темнее, ибо прибавилось зла… Пойдем.
– Я хотел предупредить, почтенный Текуи, чтобы вы запирали этот вход даже днем.
Старый цверг покивал, вздохнул очень по-человечески и повторил:
– Пойдем, Аексанта. Пора. Ты обрел не только силу, но и ум, и знание. Пришел твой черед…
Он задвинул ворота и прижал ладонь к большому кругу в стене. Донесся глухой отзвук – сработал запор.
И Текуи повел меня к святилищу, объясняя по дороге, что не зря приходил ко мне, еще ребенку, ибо явственно видел во мне признаки, по которым определяют посвященного.
Я молчал, взволнованный и почему-то подавленный. Так и дошагал до того самого ложа. Разделся догола и улегся, как в форму для отливки статуи. Вроде камень, но не твердо и не холодно.
– Закрой глаза, Аексанта, и выпей настой успокоения. Пусть твои мысли перестанут носиться, как драчливые секу…
Я выпил приятный компотик и снова улегся. Мысли и впрямь угомонились. Текуи слышно не было, вообще никакие звуки не касались ушей, и я словно оцепенел, отрешаясь от всего суетного. И вдруг ощутил… Трудно объяснить… Неслышный гул. Понятно? Именно так, с неслышным гулом, будто распахнулись все стены вокруг, открывая бездну. Но она не пугала, и не влекла, и не всматривалась в меня. Только тихий голос зазвучал, непонятно на каком языке.
– Готов ли ты принять ношу? – спросил он.
– Готов, – ответил я одними губами.
Мне вдруг сделалось холодно, потом бросило в жар, перед внутренним взором, где-то в мозгу, бешено завертелись мерцающие шары и серпы, а потом тот же голос произнес ритуальную формулу, из которой я не понял ни единого слова.
И все кончилось.
Я сел, посидел немного, слез с ложа и стал одеваться, чувствуя подступавшее раздражение. Я не ощущал никаких изменений в себе, да и чего я, собственно, ждал? Что стану Человеком Всемогущим?
– Будь жив, посвященный! – торжественно провозгласил Текуи. – Теперь я испытываю покой и благодать, ибо свершилось то, что должно было свершиться, и ты не позволишь нарушить гармонию мира!
Я уныло вздохнул.
– Ты ошибаешься, почтенный. Я все тот же и никаких сил не чувствую в себе.
Текуи мелко покивал.
– Чтобы преградить путь реке, завалив глубокое ущелье, не нужно обрушивать гору. Достаточно скатить под откос маленький камушек, который вызовет обвал и перегородит реку. Надо лишь знать, какой камень столкнуть. Вот это знание и дано тебе. Не веришь…
Старый цверг затрясся в неслышном смехе.
– Пойдем, тебе надо убедиться и поверить в себя.
Он провел меня в глубь святилища, где я никогда не бывал, и остановился перед самым настоящим порталом.
– Открой врата, посвященный!
Я хмыкнул. Наши ученые давно уже доказали, что те «каменные ворота», которыми прошел Кэйкумуо, были повреждены невесть когда и открывались любому – хитрая система блокировки была в них безнадежно испорчена.
Но вот другие порталы на Манге, а их уже насчитывалось четыре, не открывались вообще, стояли, как памятники. А это, выходит, пятый по счету…
Пожав плечами, я вложил ладонь в пятипалый отпечаток – и портал открылся… Тут же! Сразу! Я даже дышать перестал.
За проемом «врат» простирался берег моря, истыканный «сосульками» отмерших кораллов, пористыми и искрившимися на солнце. Само светило было небольшим и красным, хотя и не на закате, а в самом зените. Красный карлик.
Правда, никаких сумеречных тонов я не заметил – свет как свет, разве что не режет глаз яркостью. Ну и отлично.
Белый песок разливами струился между коралловых надолбов, широкими наметами уходя к воде. Волны накатывали синие, с белой пенной оторочкой, а вдали, у горизонта, море принимало густой сапфировый цвет.
А вот небо словно выцвело, напоминая линялую простынь бледно-голубого колеру, на которой пробивался игольчатый свет нескольких звезд. По небу красиво порхали… птицы, наверное. Белые ромбы, мерно махавшие крылами, летели клином, рождая смутные ассоциации.
Вдоль берега росли странные растения, кривоватые сростки – сразу по несколько стволов выходило из песка, смыкаясь и перекручиваясь, снова расщепляясь, оставляя щели и опять соединяясь воедино, а вверху раскидывая веерами перистые листья-опахала. Цвет у листьев был «под море», зеленовато-голубым.
И никого… Тишина и покой. Только и слыхать, как волны шуршат, накатываясь на берег, да с неба доносились едва слышные и немного печальные крики: «И-и-у-у! И-и-у-у!»
Текуи стоял рядом со мной, на пороге, и любовался пейзажем, склонив голову к плечу.
А у меня в голове словно прошептал кто: «Вторая планета звезды Тау Кита. Расстояние от Земли – около двенадцати световых лет. Расстояние от Манги – более трех тысяч светолет. Названия не имеет, разумными существами не заселена».
Исправим, усмехнулся я и сказал в манере цвергов, склонных к архаичному, немного первобытному пафосу:
– Нарекаю тебя Авророй!
Вложив ладонь в углубление по форме пятерни, я добился того, что портал закрылся. Сработало… И туда, и обратно.
Я распрощался с Текуи и покинул святилище, выбрался на воздух из лабиринта пандусов и переходов, верениц залов и атриумов.
Снаружи стояла ночь, но спать меня не тянуло. Нагруженная «ноша» не пригибала моих плеч, она словно распирала изнутри, хотелось опробовать мои таланты без свидетелей, убедиться, что я не обманулся.
Короче, я оседлал своего железного коня и двинул к ближайшему порталу – он стоял среди скал, примерно посередине между Ново-Сталинкой и Герром. Первые дни после вторжения гвардейцы выставляли у него патруль, но потом бросили это дело – «фала-футу» были заблокированы намертво.
Я проехал к самим «воротам», слез с мотоцикла и заглушил его. При свете спичек нашел отпечаток ладони, и…
Портал открылся. С той стороны стоял день, яркий свет бил в лицо, как горячая вода из душа, и я поспешил войти. Тут же вернулся и вкатил на ту сторону мотоцикл. Оглянулся – портал был закрыт.
Я испытал укол страха, но тут же… нет, никаких бесплотных голосов я больше не слышал. Просто у меня всплыло в памяти то, что я наверняка не знал никогда.
Например, что я нахожусь на Деште, третьей планете системы звезды Барнарда, и что, несмотря на пустынные ландшафты, в этом мире биосфера имеется, и весьма агрессивная. Того же длиннонога взять или, скажем, хватуна.
Я осмотрелся и не глядя нащупал «калаш», притороченный к багажнику. В «совковое» время таскать с собой автоматическое оружие было нельзя, да и сейчас им владели исключительно гвардейцы – официально. Но я же был в состоянии войны с «буржуинами»…
Вокруг и впрямь лежала пустыня – рыжие барханы и дюны уходили волнами к горизонту, где в дрожащем мареве расплывались плосковерхие горы. В воздухе реяли «воздушные шарики, бесформенные, как рыбьи пузыри, и такого же сизоватого цвета. Кое-где на песке росли полупрозрачные деревья, без листьев, но со множеством сучковатых веточек, тянувшихся вверх, как у метлы. В иных местах эти «метелки», почти не отбрасывавшие тени, сбивались в целые рощицы, маленькие, но густые. А вот и длинноног…
Он был похож на паука, только его головогрудь была размером с пару арбузов. Ну, если точно передавать форму, то с арбуз и дыню. Зато ноги вытягивались метра на полтора, этаким пучком конечностей.
Длинноног тоже слегка просвечивал на свету – под его стеклянистой оболочкой виднелись жгуты мышц и прочие неприятные физиологические подробности.
Постояв, покачавшись на гребне дюны, бестия двинулась ко мне, очень быстро перебирая ногами, рассеивая песок и оставляя следы елочкой. Как же она быстро перемещалась! Буквально летела!
Облизнув сухие губы, я вскинул автомат и дал короткую очередь. Две пули перебили длинноногу лапы, а третья продырявила тушку. Тварь скатилась по склону дюны на блестящую поверхность солончака, покрытую разноцветными корочками, и в тот же момент напластования солей, песок и пыль взвихрились, пропуская острые жвала, похожие на три огромных клюва с засечками. Это хватун явил себя.
Жвалы вцепились в дохлого длиннонога, задумчиво эдак покрутили его – и канули в сухой соленый песок.
А я обрел еще одно знание: чтобы попасть обратно на Мангу, мне надо двигаться к горам – там, в паре километров, стоит второй портал. Почему неведомые строители «нуль-транспортеров» поступили именно так, понятия не имею.
В общем, сел я на мотоцикл и погнал, обозревая окрестности. Песок был рыхловат, и проехаться по гладким солончакам так и тянуло… Нет уж, увольте!
По дороге мой путь пересекло нечто вроде гусеницы длиной в метр, покрытой густой щетиной серебристого цвета. Многоножка эта извернулась, намереваясь в меня плюнуть ядом, но переднее колесо «Днепра» наехало на гадину первым – грязным желтым потеком брызнуло на песок.
С неба тут же стал падать «пузырь» – он сдувал свои бока, сморщивался, распуская пучок тонких белесых жгутиков, и заякорился за падаль, погрузился в нее питательными нитями.
Сверху стала опускаться еще пара «шариков», но первый тут же изменил окрас – на мутной пленке его оболочки расплылись кляксами красные пятна. Видать, предупреждение: «Это моя добыча!»
Конкуренты вняли совету и разочарованно потянулись ввысь.
А я доехал до портала и поспешно вложил ладонь в ладонь.
И выбрался в ласковую мангианскую ночь…
…Все лето я отрабатывал свои умения. Оказалось, что через один и тот же портал можно попасть на любую из нескольких планет, надо только верно выбрать символ того мира, куда ты стремишься.
Так я побывал на Марге, на Алте, на Гаданде, на Альбертине, на Теллусе, на Колеиде, на Пеле, на Гранте, Приусе, Теане (когда у меня иссякла фантазия, я стал давать планетам названия машин).
И понял, что мое посвящение – это и есть та самая сила, которой не хватало совкам. А тут как раз избрали нового председателя Совета, и он предложил логичное решение – обратиться напрямую к президенту России. Пусть, дескать, гарант сам думает, как помочь совкам!
Это был вполне достойный компромисс – передать судьбу Манги и мангиан в руки государства, подвинув олигархов. К тому времени моя бывшая по секрету сообщила (не через меня), что «папы-основатели», как оказалось, вывезли с плато Путорана не весь портал, а лишь его половину. И можно по-прежнему выходить на Таймыре, через старые «каменные врата», только осторожно – если выйдешь, то обратно уже не войдешь. Портал закроется с той стороны, с Манги, а с Земли – гладкая скала. Нужно, чтобы кто-то обязательно контролировал выход – выпустил человека или труппу на Землю, закрыл, а когда надо, открыл снова и впустил обратно.
Я никому не говорил, что стал посвященным, но слух прошел, и вскоре все совки были в курсе, что один из них владеет тайной нуль-транспортировки, или как там называть технологию перемещения в пространстве, используемую в порталах. Никому не было известно, что это я – один из, а мне и не нужна была сомнительная слава.
Наоборот, я затаился, решив для начала сходить на разведку. На Землю. Явиться в Совет и радостно предложить членам Президиума располагать мной? Обойдутся! Сначала я сам…
Попасть к «порченному» порталу, «прихватизированному» четверкой, было непросто – все застроено, обнесено колючей проволокой, на дорогах блок-посты. Рота автоматчиков не пройдет, ляжет, но одиночка, если будет действовать с умом, просочится.
Я просочился…
