Глава 28
Ниланджана резко села в постели, тяжело дыша и вся в поту. Ей было холодно. На улице ярко светило солнце. Она каким-то образом проспала рассвет. Ей приснился жуткий сон. Как и большинство снов, он был долгим и запоминающимся, но только в той доле мозга, которая скрывает информацию. В доле мозга, собирающей драмы и травмы, а потом прячущей их так, словно все эти пылинки способны были во что-то переродиться (она по-прежнему не помнила, как они называются), там, где они со временем могли вырасти в нечто большее и более определенное, уже не имеющее ничего общего со своей изначальной формой. В этом сне присутствовал Дэррил, но Ниланджана не могла припомнить, что он делал. Она лишь знала, что не верит ему.
Утро уже набрало силу, так что нечего было и думать о том, чтобы снова заснуть. Кошмар сильно ее дезориентировал, и его обрывки уже успели раствориться настолько, что она могла лишь заключить, что причиной его стало ее теперешнее состояние: взмокшие руки и грудь, пот на верхней губе и головная боль, которая не изводит, но от которой голова становится как пенопласт, плюс глубокое беспокойство о чем-то или о ком-то неизвестном.
Накануне вечером они с Карлосом допоздна вновь и вновь анализировали имевшуюся у них информацию. Фигуры в капюшонах тянулись к входам в параллельный мир. Они скопились у ямы на месте «Большого Рико». Значит, эта яма имела какое-то отношение к параллельному миру. Возможно, ямы возникали в результате движений гигантской всепоглощающей многоножки, которой поклонялись как Улыбающемуся Богу. Если так, то эта многоножка связана с параллельным миром. Но какова во всем этом роль города? Почему Памела все время появлялась рядом с местами катастроф? И какой мотив был у многоножки, чтобы помешать экспериментам Карлоса? На уровне мотивов наиболее вероятным казалось то, что за всеми этими происшествиями стоял город. Но каким образом к ним причастна многоножка, если вообще причастна? И так вновь и вновь, пока ночь практически не переросла в утро, хотя это больше относилось к неверным определениям, созданным людьми, нежели к каким-то изменениям в природе самой ночи.
Скорее всего, Ниланджана заснула, не выключив телевизор, который почти никогда не смотрела. У нее был телеприемник и подписка на кабельное вещание, потому что всем жителям Найт-Вэйла в обязательном порядке полагалось иметь телевизоры и платить за кабель. Хотя она и не считала себя гражданкой Найт-Вэйла, закон касался и ее. Ниланджану это устраивало, поскольку она не возражала против уплаты налогов и правительственных сборов, если на них поддерживались менее удачливые члены общества. Последние несколько лет выдались очень тяжелыми для владельцев кабельного телевидения, и сейчас они относились к беднейшей группе населения. Так что, по крайней мере, те деньги, что она платила за кабель, шли на благое дело, хоть она и редко смотрела телевизор.
Но в это утро он был включен. По шестому каналу передавали местные новости с Тимом и Тринем – одинаковыми полунасекомыми в одинаковых костюмах, как и положено соведущим. Они олицетворяли собой наиболее надежный источник новостей в Найт-Вэйле после радиошоу Сесила, бывшего душой города, и далеко опережали «Ежедневную газету Найт-Вэйла», чья редакционная политика противостояла отделению беллетристики от журналистики. Все любили Тима и Триня, поскольку, по признаниям многих горожан, «они по-настоящему говорят со мной».
И это была чистая правда. Тим и Тринь часто напрямую общались со следившими за новостями людьми. Зритель мог смотреть самый невероятный репортаж, улыбаться рассказу о приемных животных или же плакать, если новость касалась лично его. Именно в такие моменты Тим и Тринь напрямую обращались к человеку и говорили: «Все образуется, Тавин», или «Дела у тебя не слишком хороши, но только ты в состоянии изменить свою жизнь, Диана», или же «Собака – это здорово, верно, Эрл? Тебе надо завести собаку. С ней ты будешь счастлив».
Шестой канал также обладал инициированными правительством полномочиями включаться в любое время в любом доме. Иногда этим пользовались для передачи важных сообщений вроде оповещений о похищении ребенка. Иногда потому, что рейтинг канала падал и требовалась какая-нибудь «фишка». В любом случае, думала Ниланджана, вполне возможно, что она не уснула с включенным телевизором. Телевизор просто сам мог включиться на шестом канале.
– …до сих пор не найден, несмотря на все усилия Тайной полиции. – Это было первое, что Ниланджана поняла со слов Тима (а может, Триня). – Полиция не обнаружила никаких следов Ларри или даже его дома. Оба они числятся пропавшими без вести после заявления жительницы по имени Эрика, которая также заявляет, что она ангел, – сказал Тринь (или Тим).
– Ха-ха-ха. Ангелов же не существует, Тринь, – отозвался Тим.
Отлично, теперь я знаю, кто из них кто, подумала Ниланджана.
– Да, конечно, не существует, – согласился Тринь. – И полиция заключила предполагаемого ангела Эрику под стражу за незаконное заявление о своем существовании.
– Нам прямо сейчас сообщают, что Эрика сбежала из-под ареста, взлетев высоко в небо при помощи огромных, покрытых перьями крыльев. Свидетели утверждают, что слышат звуки, похожие на валторну в сочетании с детским хором.
– Люди пойдут на что угодно, чтобы защитить свои заблуждения, верно, Тим?
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся Тим, хлопнув по столу человеческой рукой. Ноготь на безымянном пальце его правой руки был сантиметров восьми длиной и окрашен зелеными и черными полосками. – Ха-ха-ха-ха, – повторил Тим.
– Если вы видели Ларри Лероя на окраине города, пожалуйста, позвоните по номеру, который вы видите на экране.
В нижней части экрана появился номер телефона. Рядом с треугольным лицом Триня возникла фотография Ларри. Он улыбался, лоб у него блестел. Вспышка была слишком яркой. Улыбка казалась искусственной, как всегда, когда позируют перед объективом, с изгибом губ, появляющимся, когда группе говорят: «Так, все сказали “сломанные ноги”» и все повторяют «Сломанные ноги», что каким-то образом должно вызвать естественную счастливую улыбку.
Ниланджана посмотрела на стоявшую на книжной полке диораму, которую нашла в пустыне на том месте, где стоял дом Ларри. Четкие детали лица Дороти, тонкая текстура алюминиевых бортов ее боевого дирижабля, огонь там, где некогда простирался Канзас. Ниланджана почти могла разглядеть отдельные дома, детей и собак на лужайках. Ларри виртуозно владел цветовыми переходами: в невидимом заходящем солнце яркий желтый и оранжевый перетекали в светло-коричневый и розовато-лиловый с длинными тенями.
В своем искусстве он передавал жизнь. Журналистам и ораторам нужен язык, чтобы выразить свое понимание жизни. Ниланджане и другим ученым – числа, чтобы собирать данные и формировать структуру вселенной. Создавая свои миры, Ларри полагался на цвета, штрихи и умелые руки. Ни один историк или писатель не смог бы и на тысяче страниц описать словами сюжет столь богатый, как тот, что Ларри передал диорамой в коробке из-под обуви. Каждая из них – шедевр, подумала Ниланджана. Она уже плакала. Это было нормально. Ее просто вымотал кошмар, который она не могла вспомнить.
Она прониклась сочувствием к Ларри. Она его не знала. Его никто не знал. Он создавал удивительные произведения искусства, но они не попали ни в один музей, ни в один журнал. Детей у него не было, и жил он настолько далеко от города, насколько было возможно, чтобы тем не менее оставаться в Найт-Вэйле. Он мог так много дать миру, но никто не знал, в чем заключалось это «так много». Только своей смертью – будучи съеденным многоножкой или убитым Городским советом – он мог показать всем, что он создал. Не осталось ни тела, ни развалин дома, лишь яма на том месте, где все это было погребено.
И диорама, застывшая и глубоко личная, в ее доме. Единственное сохранившееся свидетельство его таланта.
Ниланджана дала себе слово, что, когда все это закончится, она сделает все для того, чтобы Найт-Вэйл узнал, кем был Ларри Лерой и что он создал.
– Обещаю, Ларри, – сказала Ниланджана диораме.
– Что вы обещаете? – спросил Тим с телеэкрана.
– В смысле?
– Тим хочет знать, что вы обещаете, Ниланджана. Вы сейчас говорили с диорамой?
– Что? Нет. Я…
– Прекрасная диорама. Это вы ее сделали? – поинтересовался Тим.
– Нет. – Ниланджане не хотелось, чтобы они узнали, что она была в пустыне и копалась в вещах Ларри. Яма, в конце концов, была местом преступления. – То есть да.
– Эй, а что вы делаете с Дэррилом?
– Да, как у вас дела? – спросил Тим, забыв о диораме. – Вы просто классная пара!
И тут рядом с лицом Тима появилась фотография, изображающая парочку в солнечных очках, выходящую из подъезда Ниланджаны.
– Эй! Я не публичная фигура! Вы не имеете права показывать такие фото!
– Похоже на запретную любовь, Тим, – улыбнулся Тринь (но было ли это улыбкой?). – Двое юных влюбленных, одна – рациональный ученый, другой – член одной из самых радикальных церквей в Найт-Вэйле.
– Прямо-таки парочка отверженных, – добавил Тим, нежно поглаживая длинным ногтем левую руку Триня. Тот никак не отреагировал.
Сейчас Ниланджане не хотелось говорить о Дэрриле. Даже в самом лучшем настроении она старалась думать о нем лишь как о средстве достижения цели – чтобы узнать, что затевает церковь. Но куда чаще она думала о нем как об ошибке. А по большей части вообще о нем не думала.
– Да, Тим. Закругляемся. Последние новости. Памела Уинчелл, городской директор чрезвычайных пресс-конференций (на экране появилось ее фото), проводит чрезвычайную пресс-конференцию в связи с огромной бездонной ямой, которая несколько мгновений назад образовалась в полу спортивного зала средней школы Найт-Вэйла.
– Что? – вскочила на ноги Ниланджана.
– Да. Памела совершенно вне себя оттого, что возникла чрезвычайная ситуация, в связи с которой можно провести пресс-конференцию. Большинство ее пресс-конференций относились к экзистенциальным чрезвычайным ситуациям – преувеличенным представлениям, менее специфичным по отноше…
– Нет, спортзал! Что случилось в спортзале?
– Дойдем и до него. Не перебивайте. К тому же мы вас видим, Ниланджана. Может, штаны наденете? – произнес Тим.
Она пошарила в поисках одеяла.
– Ой, да я шучу, – рассмеялся Тим. – Но все же, пожалуйста, наденьте штаны.
– Сегодня утром во время тренировки по баскетболу исчез пол в спортзале средней школы Найт-Вэйла. Вместе с ним исчезли несколько учащихся и преподавателей.
Дженис была членом школьной баскетбольной команды колясочников, а также менеджером по оборудованию и тренером университетской команды. А вдруг она пострадала или оказалась среди пропавших? И Карлос. Карлос сейчас наверняка сам не свой. А если он еще ничего не знает? Ей нужно ехать. Она пошарила в поисках одежды, бормоча: «Черт, черт, черт».
– Успокойтесь, Нилс.
– Не надо просить меня успокоиться. И не называйте меня Нилс, Тимми, – рявкнула Ниланджана.
– Нет, это я Тим, – поправил ее другой ведущий.
На экране появился ученик школы, у которого брали интервью. Титр сообщал, что это был «Мисти Альваредо, десятиклассник».
– Я играл в оркестре и почувствовал под ногами какое-то дрожание. Я подумал, как это здорово, потому что решил, что наконец-то правильно нажал на все клапаны на своем баритон-саксофоне. Мне показалось, будто мне открылась какая-то великая тайна, возможно, разверзся небесный свод, показав лик, и этот лик заговорил, и великие истины в голосе его поколебали землю, прямо как мне говорила наша старая учительница музыки. Все это должно было случиться, когда я наконец научусь играть на саксофоне. Но дрожание было чем-то совсем другим. Оно разрушило пол в спортзале, – закончил Мисти. – Так что я, похоже, не в том порядке давил на клапаны. Я не знаю, как играть на духовых инструментах.
– А ты знал кого-нибудь из тех, кто занимался в спортзале, когда это случилось? – спросил репортер за кадром.
– Что? В спортивной секции? Нет. Наверное, нет. А баскетбол – это спорт?
– Да, спорт, – ответил репортер. – Там тренировались баскетболисты.
– Тогда да. – Лицо Мисти не изменилось.
Ниланджана натянула штаны и схватила ключи.
– Черт! Черт! Черт! – повторяла она.
– Да, Тринь, жуткое происшествие. Просто трагедия, – произнес Тим.
– Да, вне всякого сомнения. Дети – это наше будущее, в конце концов. Шумное и непослушное будущее, полное необоснованной самоуверенности и глупого невежества. Дети – это совершенно неразумное будущее.
– Да.
– Черт! – Ниланджана попыталась дозвониться до Карлоса. Она натягивала блузку, прижав телефон к уху.
– Карлос, вы смотрите новости? – произнесла она в голосовую почту.
– Мы уже сообщили Карлосу, Ниланджана. Почему бы нам не сообщить Карлосу?
Ниланджана не видела, кто именно это сказал. Она была уже в дверях.
– Карлос, я еду в школу. Пожалуйста, перезвоните. Сообщите, что с Дженис все в порядке. Искренне сожалею.
Она захлопнула за собой входную дверь, забыв ее закрыть и даже не удосужившись застегнуть ремень брюк. Она бежала, а у нее за спиной, словно боевые знамена, развевались сумочка, волосы, шнурки и застежка от ремня. Сердце бухало в ушах, и она почувствовала, как на верхней губе выступил пот, словно прохладные усы.
В ее доме Тим произнес из телевизора:
– Для более полной информации заслушаем нашего спортивного обозревателя Эмму. Эмма? Как зияющая яма посреди тренировочной площадки и потеря почти всех игроков отразится на шансах нашей команды попасть в плей-офф?
