Глава 24

Женщина в огромной прямоугольной шляпе улыбнулась Ниланджане. Гордон, стоявший у нее за спиной, скрестил руки на груди и обнажил зубы, при этом широко растянув губы. Это была совсем не улыбка. Это была пугающая и обескураживающая гримаса, и Ниланджана не знала, как ее понимать. Она взглянула на Дэррила, но тот смотрел не на нее, а на пастора.

– О, какой дивный сегодня день, – сказала пастор Мунн. Голос ее звучал нежно, но неискренне. Словно у волка из сказки, переодевшегося бабушкой. Воплощение показной доброты, но под нею – ничего.

– Великий день, – согласился Гордон, и его жуткая гримаса сделалась еще шире.

– А почему сегодня великий день? – спросила пастор.

– Великий потому, что… ну, э-э-э… – неловко пробормотали растянутые губы.

– Великий потому, что к нам пришел новый человек. Кто-то, кому неизвестна наша вера. И она явилась, чтобы научиться у нас. Это же благодать, не так ли, Гордон?

– Да, – ответил тот, с облегчением обретя под ногами привычную почву.

– Не так ли, Дэррил? – снова спросила пастор Мунн.

– Да, – согласился он.

– Мы хотим сказать тебе спасибо, Дэррил, – сказала пастор. – Мы как сообщество выражаем тебе признательность. И я лично хочу, чтобы ты знал, что я тебе благодарна. За то, что привел эту женщину к нам на службу. Любопытную, очень любопытную женщину.

– Любопытному нос прищемили, – заметил Гордон.

Ниланджана сердито посмотрела на Дэррила. Он подмигнул ей, но его лицо осталось серьезным. Это означает, что он ее предал, или же что он на ее стороне?

– Я знаю, чем вы занимаетесь, – заявила Ниланджана, уставшая от игр, в которые играла пастор, и желавшая обострить ситуацию. Будучи ученым, она не очень интересовалась играми. За исключением научных игр типа «Взорвется ли эта чашка Петри?» и «Загорится ли это при взаимодействии с кислородом?» (Ответ на оба вопроса почти всегда был положительным.)

Пастор сняла шляпу. Без нее она казалась вполне нормальным человеком. Человеком в желтом одеянии и с огромным золотым медальоном в форме солнца, вокруг которого свернулось какое-то жуткое существо.

– Мне трудно в это поверить, мисс Сикдар. Поскольку факты говорят о том, что вы не знаете даже, что делаете вы. Вы мечетесь в темноте и надеетесь наткнуться на истину. Я права или нет?

– Права или нет, Чужачка? – крикнул Гордон. Прошло много времени с тех пор, когда Ниланджана видела в этом слове оскорбление. Как говорил Карлос, она начала привыкать к нему, как к дружелюбному обращению со стороны незнакомых людей, или, в худшем случае, как к добродушному ворчанию. Но Гордон, назвав ее чужачкой, словно указал ей ее место пришлого человека.

– Гордон, ей не нужно мне отвечать. Потому что я уже знаю ответ. В то время как вы находитесь в темноте, Ниланджана Сикдар, мы, последователи, всегда живем на свету. В подобной ситуации я та, кому все известно. А вы та, кто ничего не знает. Скажите мне, что я ошибаюсь.

– Вы ошибаетесь.

Пастор Мунн была права, Ниланджана всего лишь строила догадки. Но предчувствие подсказывало ей, что ее догадки недалеки от истины.

– Ваша церковь зародилась, когда вы вступили в контакт с пустынным параллельным миром, – отважилась предположить Ниланджана. – Ваши люди что-то там нашли. И вы начали поклоняться этому как богу.

Это были неподтвержденные гипотезы, необоснованные рассуждения. Карлос был бы сильно разочарован. Но, возможно, после того, как их произнесли вслух, в разговоре могли всплыть реальные свидетельства.

– И теперь это нападает на Найт-Вэйл. Калечит людей. Убивает их, – продолжала она. – Возможно, вы ему помогаете или приманиваете его, чтобы он подошел поближе. А может, вы просто пытаетесь помешать любому, кто хочет это прекратить. В любом случае эффект один и тот же. Вы виноваты в том, что происходит. Теперь скажите мне, что я ошибаюсь.

Пастор внимательно ее разглядывала. Гордон начал выкрикивать что-то вроде «как вы смеете», но пастор подняла палец, и он замолчал. Дэррил взмахнул рукой, чтобы привлечь внимание Ниланджаны, но та не отрывала взгляда от пастора.

– Улыбающийся Бог, – изрекла пастор, – придет, чтобы проглотить Найт-Вэйл. Он поглотит всех нас.

Дэррил снова махнул рукой, Ниланджана сдалась и посмотрела на него. Он снова подмигнул. Она понятия не имела, что бы это значило, и ей хотелось, чтобы он прекратил подмигивать.

– Значит, вы признаёте все только что мною сказанное, – заявила она.

– Он возьмет всех нас в тело Свое, – ответила пастор. – Мы войдем в божественные Уста и будем проглочены.

Дэррил опять подмигнул. Ниланджана не могла понять, что он пытается ей сказать. Он не выглядел ни торжествующим, ни что-то скрывающим – просто человеком, который по какой-то причине постоянно подмигивает.

– Это метафора, Ниланджана, – вставил Дэррил, поняв, что его подмигивание осталось непонятым. – Я знаю, что все эти разговоры о поглощении могут показаться новичкам пугающими. Словно мы хотим, чтобы всех сожрало чудовище. Но это красивая метафора того, как Улыбающийся Бог поглотит нас и тем самым вберет в себя все, что в нас есть плохого. Это история о церкви, принимающей всех людей, кем бы они ни были.

– Метафора?

– Наверное, несколько жестокая метафора, – виновато пожал плечами Дэррил. – Но смысл у нее прекрасный, верно?

– Метафора? – снова спросила Ниланджана, на сей раз обращаясь к пастору.

Та смотрела на Дэррила с выражением, которое можно было истолковать как жалостливую благожелательность или тихое отвращение.

– Нет, – ответила пастор. Теперь ее улыбка превратилась в оскал.

– Нет? – удивился Дэррил.

– Однозначно нет, – заявил Гордон. Лицо у него покраснело. – Зачем нам говорить метафорами? Мы правоверные в доме Улыбающегося Бога. Дэррил, я лучше о тебе думал.

– Погодите, – возразил Дэррил. – Но вся вера строится вокруг рассказа об Улыбающемся Боге, поглощающем наши грехи, все наши неудачи и оставляющем нас чистыми. Это, очевидно, нереально в историческом смысле, но это привносит в нашу жизнь истинный смысл.

– Нет, Дэррил, – ответила пастор. Голос ее звучал грустно. – Мне жаль, что церковь недоработала свое учение. Я уверена, что твоя ученая подруга с этим согласится. Зачем кому-то захочется жить выдумками? Ниланджана, разумеется, это понимает. Она живет жесткими фактами. Мы тоже верим в конкретную реальность нашей духовной жизни. Улыбающийся Бог – реальная физическая сущность. Он придет, чтобы проглотить весь Найт-Вэйл.

– Что хоть это значит? – не понял Дэррил. – Как может Улыбающийся Бог что-то проглотить?

– О, это легко, – сказала пастор. – Гордон, объясни ему.

Гордон вытянулся от гордости.

– Потому что, – крикнул он, – Улыбающийся Бог – это многоножка!

– Да, именно так, – подтвердила пастор. – Гигантская многоножка. Он живет на Небесах, и Он скоро всех нас проглотит.

– Что? – изумился Дэррил.

– Я так и знала! – воскликнула Ниланджана.

– Простите, мне казалось, что мы достаточно ясно об этом заявляли. Одна многоножка изображена у нас прямо на двери. И еще одна обозревает молельный зал. Цель радостных последователей – вызвать гигантскую многоножку и заставить ее съесть весь мир.

– Зачем? – хором спросили Ниланджана и Дэррил.

– Зачем? – издевательски отозвался Гордон.

– Радостно он поглощает! – заявила вышивка на стене.

Пастор нахмурилась.

– Вы проспали всю мою проповедь? Или вы были слишком поглощены заговорами, чтобы неудачно нас обдурить? Очищение. Мир – несправедливое и нечистое место. Поглощением богатых и бедных, грешников и праведников, поглощением без разбора Улыбающийся Бог очистит мир. Это не то, что мы навязываем другим. Нас, правоверных, съедят первыми. А вскоре за нами последуют все остальные.

Дэррил встал.

– Я вырос в этой церкви. И я ходил на все службы и все занятия. И теперь вы мне говорите, что все это, каждый день и каждый час, лишь для того, чтобы огромная многоножка съела город?

Гордон взглядом осадил его.

– Молодой человек, – произнес он, – прошу вас выбирать выражения и тон, когда вы говорите со старейшинами церкви. Мы лучше знаем, что вам нужно. А нужно вам, чтобы вас просто съела большая-пребольшая многоножка.

– Мы ведь сообщество? – спросил Дэррил.

– Людей, которых съест гигантский жук, да, – закончила пастор. – Я уже устала это объяснять.

– И вы используете приманку? – спросила Ниланджана, желая наконец-то получить неопровержимые факты для своего исследования. – Или какие-то вещательные частоты, чтобы разбудить его? Как вы собираетесь на нас напасть?

– Мы пока еще ничего не сделали, – ответила пастор. – Я не знаю ни о каких нападениях. Что Улыбающийся Бог сделает в Свое время, есть Его личный божественный промысел. Нет, скоро мы устроим церемонию. Великую церемонию, которая вызовет нашего Улыбающегося Бога. Обо всем этом написано в заметках, которые вы попытались украсть. Вам нельзя их читать, поскольку они принадлежат мне. Но позвольте изложить вам резюме: Улыбающегося Бога призовут восстать из песка и съесть все, что Он увидит.

– Если только я вам не помешаю, – ответила Ниланджана, что было не очень умно, но она была не очень умна, а просто гениальна.

Гордон рассмеялся.

– Помешать нам, – проговорила пастор. Она протянула руки, выставив вперед ладони. – Как вы нам помешаете? Мы – то, чему суждено случиться. Вы можете помешать дождю? Или землетрясению?

– Да, – ответила Ниланджана. Лично она этого не делала, однако, разумеется, вся погода и все землетрясения контролируются НАСА, так что она говорила от коллективного «я» всех ученых.

– Ах вот как, – протянула пастор. – В таком случае, если вы попытаетесь нам помешать, мы вас полностью уничтожим. Мы уничтожим вас так тщательно, что исчезнут даже следы прожитой вами доселе жизни. Ваши друзья не вспомнят вас, даже когда вдохнут микроскопические пылинки, некогда бывшие вашим телом. – Она улыбнулась. – Я все-таки надеюсь, что у вас выдастся благодатный день. Да пребудет с вами Улыбающийся Бог! Пока он очень скоро и в самом деле не прибудет к вам.

– И, Дэррил, – произнесла она, поворачиваясь к нему, – мы хотим тебя поблагодарить.

– Хотим? – переспросил Гордон. Затем, окончательно обретя уверенность, воскликнул: – Хотим! Спасибо, Дэррил.

– Мы хотим поблагодарить тебя за раскрытие заговора против нашей церкви и за то, что ты привел к нам мисс Сикдар. Как приятно, что мы все с вами прояснили, мисс Сикдар. Без Дэррила нам бы это не удалось.

– А что именно он сделал? – спросила Ниланджана, глядя прямо на Дэррила.

– То, что был должен, – ответил Гордон. – Он славный парень.

– Ниланджана, послушай, – начал Дэррил. – Ты меня знаешь. Все, что я тебе говорил, – правда. Я не думал, что так получится.

Но знает ли она его? Конечно нет. Она знала то, что он показывал миру. Она знала, какие у него руки, как пахнет пот у него на шее. Но это не значило, что она его знает.

Кто-то снова положил ей руку на плечо. Усатый охранник. Ниланджана вскрикнула.

– Не переживайте, – сказала пастор. – Мы не причиним вам зла. За нас это сделает Улыбающийся Бог. Но теперь вам пора идти.

– Ниланджана, прошу тебя, поверь мне! – воскликнул Дэррил, но пастор резким жестом осадила его, и он, похоже, не смог ей воспротивиться.

Ниланджану силком подняли со стула и грубо вытолкали за дверь, потом в коридор, потом снова за дверь. Она чувствовала изменение мощности кондиционера, когда двигалась из глубины здания к окну вестибюля, потом последняя дверь – и ее опалило жаром раскаленного дня.

– Приятно провести день, – сказал охранник.

– Где Дэррил? – Если он ее не предавал, то ему могла грозить опасность. Кто знает, что они с ним сделают? Если же он ее предал, ей самой хотелось подвергнуть его опасности.

Охранник проделал странные движения с зубами, изобразив ребячью ужасающую улыбку.

– Он там, где ему должно быть. С теми, кто его любит. Вам пора идти.

Ниланджана повернулась, начав долгий путь к своей квартире. Ей уже хотелось пить, и она знала, что жажда будет усиливаться с каждой минутой, проведенной под палящим зноем.

– Мы еще увидимся, – произнес охранник.

Она тоже его увидит. Следующие несколько минут каждый раз, закрывая глаза, она видела неясные очертания его зубов под густыми, неухоженными усами, отражавшиеся на внутренней стороне ее век.

А в церкви, в одном из небольших классов, Мартин Маккафри пришел на заседание педагогического совета летнего лагеря. Участники живо обсуждали темы лагеря на следующий год (фаворитами были «Эта бренная земля», «Загробная жизнь жука» и «Котильон многоножки»). Мартин вместе с остальными съел куриный салат и написал план мероприятий, включавший набор волонтеров. Потом он отправился домой, разогрел вчерашний суп и посмотрел телевизионные новости. Ему не нравилось смотреть новости, он просто не знал, как выключить телевизор или переключить его на другую программу.

Мартин по-прежнему видел вытянутые темные фигуры по углам дома и за окнами. Они прятались за шапками теленовостей. Когда он разогревал суп, он увидел в окошке микроволновки отражение одной из них с вытянутой длинной тонкой рукой. Всякий раз при этом он вскрикивал и хватался за грудь. И всякий раз через мгновение забывал, что видел их.

Мартин ощущал сильный стресс, не понимая почему. Он пытался успокоиться, вернувшись к своему давнишнему увлечению рисунком и живописью, но фигуры постоянно появлялись в его работах. Рисунки вызывали у него беспокойство. Он их выбрасывал, испытывая отвращение к своим усилиям.

Однажды, через три года после того, как он ел куриный салат и планировал работу летнего лагеря, и через полтора года после того, как ушел из церкви, потому что она так и не помогла ему справиться с его проблемой, Мартин случайно оставил один из рисунков на столе вместо того, чтобы его выбросить. Увидев его несколько дней спустя, он нашел его менее тревожащим, возможно, даже интересным с эстетической точки зрения. Он повесил его на стену и стал рисовать еще. Рисунки начали ему нравиться, и вскоре стены его жилища украсились пейзажами и натюрмортами из чаш с фруктами, все с длинными, человекоподобными тенями на заднем плане. Но прежнего стресса он больше не ощущал. В реальной жизни он больше не видел прятавшиеся фигуры, и поскольку даже не помнил, видел ли их вообще, то не осознал произошедшие перемены. Он лишь заметил прилив энергии и радости от жизни. Он отнес эти перемены на счет физических упражнений и книг об обретении уверенности в себе, которые он читал, но их эффект оказался второстепенным. Он редко выходил из дома. В узких коридорах, увешанных жуткими рисунками, Мартин чувствовал себя счастливым, как никогда.