Глава девятая
Визиты к реабилитологу приносили плоды, он был в восторге от моих успехов. Через месяц после падения я снова обрела подвижность, стала реже чувствовать дискомфорт и уязвимость. Мне осталось всего неделю проходить с лонгеткой. Услышав это, я испугалась. Мне разрешили надеяться. Надеяться, что я не расстанусь бесповоротно с танцами. С другой стороны, чтобы окончательно снять все опасения, реабилитологу нужно было узнать мнение моего ортопеда, и я пообещала дать координаты клиники безумного профессора. Придется связаться с Огюстом и предъявить подробный отчет. А ведь Огюст – это значит школа! В любом случае торопиться некуда, буду тянуть до последнего. Особого желания возвращаться к неприятным воспоминаниям у меня не было. Всякий раз как я думала об этой консультации, а заодно и о последних днях в Париже и в танцевальной школе, меня пронизывала дрожь, наваливалось глухое отчаяние, как будто мне грозила опасность. Какая опасность? Ответа на этот вопрос у меня не имелось. В последние дни ни Бертий, ни Сандро не объявлялись, и я тоже им не звонила. Должна была подать признаки жизни, но была на это не способна. Я полагала, что у них полно работы, и это предположение стало идеальным оправданием моей трусости. Как и отпуск – оправдание глухого молчания Эмерика, которое длилось уже почти две недели.
Подъехав к парковке “Бастиды”, я увидела на ней незнакомый автомобиль и остановилась рядом, чтобы осторожно заглянуть внутрь. Учитывая возраст моей машины, я не вправе быть особо требовательной, но и новичка нельзя было назвать юным, на его счетчике наверняка изрядное количество километров. Правда, мы с моей “пандой” принадлежали к совсем другой компании. Этот был чем-то вроде темно-синего внедорожника – я не очень разбираюсь в автомобилях, – весьма импозантного и довольно пыльного. Машина прожила не одну жизнь, о чем свидетельствовало множество следов на кузове. Однако в недоумение меня поверг царящий внутри бардак: там валялись еда и питье, вместительные сумки, сваленные как попало книги, бумаги, дорожные карты, подушка и одеяло. Можно было подумать, что хозяева живут в машине. Отсюда вывод: они наконец-то решили выспаться по-человечески, в нормальной кровати и заявились… ко мне!
Я ждала новых клиентов, они собирались быть как раз сегодня вечером и оставаться до конца недели. Я решила дольше не задерживаться, чтобы меня не поймали на подглядывании. К своему удивлению, я встретила у гаража Элиаса, который обычно возвращался, только когда совсем стемнеет.
– Добрый день!
– Здравствуйте, Ортанс.
Я уже хотела пройти мимо, но в последнюю минуту остановилась:
– Элиас, вы, случайно, не знаете, где хозяева этого автомобиля?
– Знаю.
– Ой! Наверное, ждут в холле? Надо поторопиться.
Я двинулась к входу.
– Не спешите, это мой.
Я резко остановилась и посмотрела на него округлившимися глазами. Он что, живет в машине? Я ничего о нем не знала, и все же такой вариант казался мне невозможным. Тут я спохватилась, поняв, что таращусь на него словно на инопланетянина.
– Ну да, сегодня же среда! Какая я рассеянная! Значит, они его отремонтировали.
– Похоже на то.
– Прекрасно! У вас гора с плеч свалилась, не так ли?
Он безразлично махнул рукой. Как будто был выше этого. А ведь когда он только приехал, поломка автомобиля безумно волновала его…
– Значит, теперь все в порядке? – спросила я, пытаясь завязать разговор.
Он отвел глаза, устремив их куда-то вдаль:
– Да…
За этим последовал один из тех долгих вздохов, на которые Элиас был мастер, после чего он снова обратил на меня внимание. Этот человек выглядел утомленным жизнью, измученным непосильной тяжестью, которая беспрерывно давила на него.
– Сейчас я с вами расплачусь, я же здесь уже неделю живу. Полагаю, вас это устроит.
– Как хотите, но можете не торопиться.
– Нет, я должен это сделать.
Он пошел за мной в дом. Я все проверила и показала ему счет. Он нахмурился.
– Какая-то ошибка? – забеспокоилась я.
– Думаю, да, я вам должен больше. Матье назвал цену за ночь, и если умножить…
– Он вам назвал стоимость комнаты с завтраком, – прервала я его. – Пусть завтраки будут моим подарком.
– Я могу их оплатить!
Если он подумал, что я занимаюсь благотворительностью, то глубоко заблуждается.
– Не сомневаюсь. Но ваши круассаны и джем мне ничего не стоили… Впрочем, если вам не терпится заплатить за пачку кофе, можете добавить 3,90 евро к счету! – сыронизировала я.
Я чувствовала, что он с удовольствием посмеялся бы над моей шуткой, но ему как будто что-то мешало. Казалось, печаль навсегда поселилась в его душе.
– Спасибо, очень мило с вашей стороны, – наконец-то с усилием выдавил он.
– Мне самой приятно. И потом, кто его знает? Может, в ближайшие годы, когда Матье выпустит вас на свободу, вы захотите еще раз вернуться сюда!
Я подозревала, что он никогда не появляется дважды в одном и том же месте. Его молчание подтвердило мою догадку. Он положил на стойку старый кожаный бумажник, который когда-то был черным. Из него торчали водительские права. Розовая картонка с загнутыми углами была кое-где порвана. Наверняка он получил их в ранней молодости, и мне захотелось увидеть, каким он тогда был. Интересно, узнала бы я его? Он оставил бумажник на стойке и стал рыться в карманах своих джинсов. Вытащил комок смятых банкнот, разгладил одну за другой. Его руки потрясли меня: они были в ужасном состоянии, на внутренней стороне ладони вздулись пузыри, кожа пальцев ободрана едва ли не до крови, а на предплечьях жилы и вены вздулись – я умела распознавать судороги. Мне стало жаль его.
– Все правильно? – спросил он.
– Да, спасибо.
– Хорошего вечера.
Он уже собрался уходить.
– Подождите!
Он снова обернулся ко мне. Я указала на его руки кивком головы:
– Дать вам что-нибудь для рук? Думаю, вам больно, а у меня в аптечке есть нужные средства. Если хотите и дальше работать, нельзя оставлять руки в таком виде.
Мое предложение тронуло его, он пристально посмотрел на меня, а потом унесся мыслями куда-то далеко. Такое, впрочем, случалось с ним часто. По крайней мере, так я это себе представляла. Его губы сложились в саркастическую – а может, и разочарованную – усмешку, и он снова поймал мой взгляд.
– Спасибо, очень мило с вашей стороны, но я справлюсь, я знаю, что делать.
Элиас выскочил на улицу, как будто за ним гнался черт. Я последовала за ним, так получилось само собой. Этот человек был очень странным. Он проявлял чудеса изобретательности, только бы никого не подпустить к себе. Избегал любых отношений, обходясь необходимым минимумом, требуемым правилами вежливости. Если подумать, мне даже неизвестно, узнал ли Матье что-то о нем после того, как нанял на работу. На полу лежал клочок бумаги, закатанный в пластик, который он наверняка выронил, когда копался в барахле из карманов и бумажника. Я подняла бумажку и засеменила за Элиасом. Он уже был готов захлопнуть дверцу – наверняка его бегство спровоцировал наш мимолетный разговор, – но, заметив меня, хромающую к нему, выбрался из машины, демонстрируя явное недовольство тем, что из-за меня придется задержаться. Поэтому я постаралась сразу его успокоить:
– Вы что-то потеряли!
Я протянула ему свою находку и сразу заметила, как он побледнел. Я знала этот символ: красная змея, обвившаяся вокруг посоха. Получается, этот знак – часть коллективного бессознательного, поскольку он как будто всегда был мне известен, даже если я не умела объяснить его смысл. Я не выпускала из рук маленький пластиковый квадратик, хотя Элиас безуспешно пытался его отнять, но я была не в состоянии отдать его. И тут мой мозг наконец-то снова заработал. Я переключилась с документа на его владельца:
– Вы врач?
Он с болью смотрел на посох, его рука дрожала, челюсти сжались.
– Был им раньше, – прошипел он сквозь зубы.
– Раньше чего?
– Не важно…
Он потянул посильнее, и я выпустила свою находку.
– Спасибо, что вернули.
– Это нормально, но…
Он больше не обращал на меня внимания, сел в автомобиль, рванул с места, яростно зашвырнув за спину драгоценный документ, за который так упорно боролся, и исчез из виду в облаке пыли. Я вернулась в дом и рухнула на диван в гостиной, взволнованная и озадаченная сделанными открытиями: Элиас раньше был врачом, и он, судя по всему, живет в своем автомобиле. Последние полчаса были какой-то фантасмагорией. Тайна, окружавшая этого человека, сгущалась. И сколько я ни пыталась справиться с любопытством, оно одолевало меня все сильнее, и в голове у меня роились какие-то неправдоподобные истории.
Около девяти вечера звонок телефона оторвал меня от самых безумных предположений. Отчаянно надеясь, что это Эмерик, я вскочила с дивана. Увы, меня ждали разочарование и стресс. Разочарование – потому что это по-прежнему был не он. Стресс – потому что это была Бертий. Я ответила. А что еще я могла сделать?!
– Привет, Ортанс!
– Добрый вечер, как дела?
– Прекрасно! Фиона отлично справляется, выпускной концерт готовится, и набор на будущий год идет полным ходом.
Прямо в яблочко, огромное спасибо тебе, Бертий.
– Супер.
– А ты как? В Провансе хорошо?
– Ну, я не бездельничаю…
– Как это? – настороженно спросила она.
Вот что ты такое сейчас сказала, Ортанс?!
– Я открыла гостевые комнаты, дом требует ремонта.
– А-а-а, чудесно, превосходно…
У меня начал заплетаться язык, когда я осознала, что не работаю в школе, но при этом работаю в “Бастиде”. Как бы выбраться из неловкой ситуации? Сменить тему?
– Как там девочки? Хорошо танцуют?
– Замечательно, но им тебя не хватает… Все время интересуются, как ты там.
От ее слов мне стало грустно, и я не знала, что сказать. Молчание затягивалось.
– Как твоя лодыжка?
Вопрос что надо… Я принялась изучать свою ногу, опухоль совсем спала, да, щиколотка еще была защищена лонгеткой, но я теперь ходила быстрее, лучше и не чувствуя боли. Я твердо и все более уверенно стояла на ногах.
– Понемногу восстанавливается, но я не форсирую события… Мне она пока не кажется совсем надежной.
– Ой… черт возьми, но ты справляешься? Тебе, наверное, страшно? Может, поговоришь с Огюстом, пусть снова отвезет тебя к врачу.
– Подожду еще немного… И, знаешь, я здесь усердно лечусь.
Я услышала, как она неодобрительно прищелкнула языком. Моя так называемая безответственность наверняка действовала ей на нервы.
– Ортанс, мне очень жаль, что приходится затрагивать неприятную тему, но ты, я думаю, и сама понимаешь, что с учетом количества заявок на это лето пора принимать решение. Если через месяц твоя нога не будет в норме, не понимаю, как ты сможешь работать на июльских курсах. Страшный риск – брать на себя обязательства, если ты нас бросишь. Не говоря уж о том, насколько опасно вернуться к работе слишком рано. Ты сама говорила это! Согласна, да?
Бертий, как обычно, шла напролом. Я не обижалась. Я не только не претендовала на особо бережное отношение – кстати, вряд ли у меня было такое право, – но мне даже стало легче, когда я поняла, что она не просит меня побыстрее вернуться.
– Ты безусловно права… Прости меня.
Я была абсолютно искренней, но вот что меня озадачило: наверное, я должна бы возмутиться, закричать, что это безобразие, воровство, но я ничего такого не чувствовала.
– Зачем мне твои извинения, Ортанс, если тебя сейчас все это не интересует?! Не торопись, уладь свои проблемы, причем, когда я так говорю, я подразумеваю не только ногу. Не надо возвращаться, если ты через пару дней свалишься.
До сентября моя обычная жизнь не возобновится. Несмотря на то что было обидно оставлять своих учениц и вообще работу в школе надолго, эта мысль успокаивала меня, хотя и покоилась на обмане.
– Только у меня к тебе просьба, – продолжила она.
– Слушаю.
– Приезжай хотя бы на концерт. Сделай это для своих учениц. Они усердно трудятся с Фионой, чтобы ты гордилась ими.
Я почувствовала себя неловко, получается, я всех бросила. Бертий умеет надавить на больное место, но в данном случае я ничего не могу изменить. Я не в состоянии вернуться к прошлому. И даже захотеть этого.
– Конечно! Обязательно приеду, я так и собиралась.
– Отлично, а пока набирайся сил к новому учебному году. Хочу, чтобы ты была на пике формы.
– Как же иначе! А теперь придется заканчивать, приехали новые клиенты.
Наглая ложь… Мне хотелось прервать разговор любой ценой.
– Ладно! Целую тебя.
– А я тебя.
И я быстро выключила телефон.
Я сразу легла. Не потому, что устала, а чтобы спрятаться, скрыть свой стыд от того, что соврала Бертий насчет ноги и от всех отреклась. Вскоре я провалилась в сон, полный кошмаров, в которых я пыталась убежать, в ужасе мчалась по темному коридору, а он никак не кончался, потом выскочила на сцену, где меня заставили танцевать, и я танцевала как робот, а меня слепили прожектором, направленным прямо в лицо. В конце концов я различила в зале Эмерика и его семью. Их семейное счастье и любовь сразили меня. Не удостоив меня взглядом, они встали и вместе ушли.
Во сне я звала Эмерика, но, внезапно проснувшись, подавила крик. Я вскочила вся в поту, меня мутило, сердце колотилось. Я схватила будильник, было три часа ночи. Я провела рукой по лицу, стирая пот со лба, запустила пальцы в липкие от пота волосы. Мне было невероятно жарко, но при этом меня трясло. Я вылезла из-под влажной простыни и, не включая свет, доковыляла до кухни, где залпом проглотила один за другим два больших стакана воды. Нехотя возвращаясь обратно в спальню, я заметила приоткрытую входную дверь и включенную лампу на крыльце. Я удивилась, ведь перед сном я собственноручно всюду выключила свет. Однако страшно мне не было. Я сделала несколько шагов под навесом и проскользнула в сад. Тут раздался какой-то звук. Я помассировала виски, чтобы заработала голова, а потом стала прислушиваться, целиком сосредоточившись на доносившихся до меня всхлипах. Да, это было то, о чем я подумала. Кто-то плакал. Мужчина. Не различая его в непроглядной тьме, я сразу поняла, почувствовала, что это Элиас. Это мог быть только он. Что так терзало его? Что случилось с бывшим врачом, что довело его до такого состояния? Его рыдания было больно слышать. Мои собственные беды показались вдруг полной ерундой. Я сделала шаг по мокрой траве, собираясь подойти к нему, меня подталкивало желание утешить, помочь… Однако я быстро спохватилась – не посмела навязываться. Прислонившись к стене дома, невидимая в темноте, я постояла не шевелясь несколько минут, сознавая свое бессилие. Потом мне пришло в голову, что я шпионю за ним, нарушаю его тайну, и я бесшумно вернулась в дом. Задремать мне удалось лишь два часа спустя, после того как я услышала, что он наконец-то ушел из сада.
Когда утром зазвонил будильник, я чувствовала себя как после бессонной ночи. Я с трудом выбралась из кровати и в этот момент вроде бы различила шум автомобильного двигателя. Выйдя на кухню после душа, я почувствовала сильный запах кофе, нашла на кухонном столе записку и приложила максимум усилий, расшифровывая слова, накорябанные как курица лапой:
Позволил себе порыться в буфете. Хорошего дня. Элиас.
Сомнений быть не может. Настоящий почерк врача. Возможно, сегодня ночью он заметил мое присутствие и предпочел сбежать пораньше, понимая, что я теперь знаю о нем немного больше? А на его вкус, может, и слишком много. Пока мои гости завтракали, эти мысли все время вертелись у меня в голове, и я никак не могла от них избавиться. Сосредоточиться на Элиасе – неплохой способ увильнуть от собственных проблем, хотя мне действительно хотелось узнать, из-за чего он так страдает. Гораздо комфортнее задавать себе тысячи вопросов о нем, чем думать об Эмерике или о моем бегстве из школы. Эта навязчивая идея овладела мной настолько, что я решила зайти к нему в комнату. На случай его неожиданного возвращения у меня было заготовлено правдоподобное объяснение. Он живет здесь уже неделю – накануне он за эту неделю расплатился и собирался побыть еще, – вполне логично, что я убираю у него в комнате и меняю постельное белье и полотенца. Я бы так сделала для любого клиента.
Тем не менее я вошла неслышным шагом, мне было неловко, что я вторглась в его вотчину из любопытства. Состояние постели меня не удивило. Она была такой, будто он никогда не забирался под одеяло: слегка смятые простыни подсказывали, что он просто ложился поверх одеяла и ждал, пока придет сон, а тот не торопился. Вещи громоздились в углу рядом с дорожными сумками. На столе я заметила школьную тетрадь и рядом с ней ручку, заставила себя отвернуться от них и пошла в ванную, в которой витал древесный аромат геля для душа. На умывальнике лежала зубная щетка и одноразовый станок для бритья. Как и в комнате, здесь тоже возникало ощущение, что хозяин вот-вот упакует вещи. Элиас был настороже, проездом, готов с минуты на минуту двинуться в путь – или сбежать, – хотя и предполагалось, что он останется здесь на неопределенное время. С его появлением комната, которая до сих пор была такой теплой и уютной, вдруг стала голой, тоскливой. Он делал все, чтобы от него и его пребывания здесь не осталось ни следа. Элиас не хотел шуметь, беспокоить, прятался в тень. Не стану врать, я умирала от любопытства, тетрадь на столе притягивала как магнит. Желание узнать, что скрывает этот молчаливый и явно страдающий мужчина, превратилось в неодолимую потребность. Перед тем как выйти из комнаты, я вернулась к письменному столу. Села на стул и погладила обложку тетради для черновиков, вроде той, что была у нас в начальной школе. Странный и трогательный знак детства посреди моря отчаяния взволновал меня. Я стыдилась своего желания открыть тетрадь. В конце концов, почему я должна там что-то найти?! Только загляну, чтобы больше не сгорать от любопытства. Ни он, ни вообще никто об этом не узнает. Вопрос только моих отношений с собственной совестью. Я вдруг заволновалась и высунулась в окно, желая удостовериться, что во дворе нет ни одной машины, потом распахнула дверь, чтобы услышать любой шорох. Затем вернулась к столу, сделала глубокий вдох, чтобы справиться с неловкостью, и только после этого открыла первую страницу. Я бы предпочла не узнать его корявый почерк, с которым познакомилась не далее как сегодня утром, – будь это не он, мой порыв, возможно, затормозился бы. Но я его узнала…
Не знаю, что на меня нашло, зачем я купил эту тетрадь. Мальчишкой я никогда не вел дневник. Мне это казалось идиотизмом и девчачьей забавой. И вот теперь в свои сорок два года я пишу все подряд, чтобы заполнить одиночество и сделать вид, будто у меня есть близкий попутчик. Черта с два! Теперь я чувствую себя еще более жалким! Что за кретинизм! К тому же мне даже не хватает смелости пересказать события последних месяцев. Только подумать, в подобных случаях я первым советовал своим пациентам записаться на консультацию к психологу, а сегодня даже не решаюсь признаться, кем я работал до того, как весь этот геморрой свалился на меня.
Только что я сделал еженедельный ритуальный звонок брату, чтобы дать знать, что жив. Достал он со своей навязчивой идеей любой ценой изображать главу семьи и вернуть меня к нормальной жизни, как он это называет. А между прочим, старший брат – как раз я. Но он считает и всегда считал старшим себя. Он никогда не принимал мой выбор, теперь он шишка в хирургии, и меня достало его снисходительное отношение к общей медицине. Мой младший братец не так уж и плох, временами он просто глуповат, но я его очень люблю. Я знаю, он делает все, что может, чтобы помочь мне. Но когда же он поймет, что я не хочу его помощи? Я растерял свою жизнь. Ту, которой я для себя желал. Ничего не осталось. И нет мне прощения. Я это усвоил. Пусть же и он свыкнется с этой мыслью, черт его подери!
Я проглатывала страницу за страницей, то, что я читала, все больше захватывало меня. Он в дороге уже несколько месяцев. Мотается по всей Франции, понемногу подрабатывает на заводах, в фермерских хозяйствах, где ему чаще всего платят наличными, вчерную. Старается останавливаться на ночлег и покупать еду с минимальными затратами. Иногда спит в машине. В общем, от своей профессии он отказался. Стучится в двери, предлагает поработать, его нанимают или не нанимают. А максимум через десять дней он отправляется дальше. Он рассказывал об одинокой жизни день за днем, о своем молчании и работе, главная цель которой, судя по всему, – постараться окончательно вымотаться, загнать себя до изнеможения, отдыхая по нескольку часов в сутки, чтобы организм выдержал такое существование. Он с симпатией, уважением и глубоким интересом описывал тех, с кем работал, однако не завязывал никаких отношений, во всяком случае, в своем дневнике он об этом не упоминал. Как вдруг одна дата, можно сказать знаковая, привлекла мое внимание.
23 декабря. Звонил брату. Поругались. Он не понимает, почему я отказываюсь приехать к нему на праздники. Огреб от него по полной. С его точки зрения, я сошел с ума, одичал и неисправим. Я должен вернуться к работе, открыть новый кабинет, снова заняться медициной. Он так стремится вернуть меня к “нормальной жизни”, что даже предложил замолвить словечко за меня перед коллегами, помочь найти место. Его несчастный непутевый брат потерпел катастрофу. Пусть он оставит меня в покое! Пусть не мешает мне сидеть по уши в дерьме один на один с собственной профессиональной ошибкой! Их открыточное Рождество! Да меня стошнит, если я буду на нем присутствовать. Он, что ли, забыл, что из-за меня целая семья лишена своего лубочного Рождества? Я вот не забыл и никогда не забуду, что облажался, что однажды дал слабину… Блин, сдохнуть от этого хочется!
24 декабря. В качестве рождественского подарка я снял номер в убогом отеле, в промзоне. Я настолько торможу, что даже не запомнил название города, в который заехал. Больше поселиться было негде. Из-за рождественских каникул мне нечем заняться до третьего января. Сегодня шатался по улицам, глазел на людей, делающих последние покупки, выбирающих последние подарки. Потом суета сама собой стихла. Я остался один и, как идиот, останавливался перед окнами, где мерцали огоньки рождественских елок. В прошлом году я работал допоздна, занимался поносами и начинавшейся эпидемией гриппа. А потом я поехал к месье и мадам H., паре старичков, которые были мне очень симпатичны. Они никогда не покидали свою ферму, а их дети жили далеко. Они пригласили меня остаться и провести с ними рождественский вечер, догадавшись, что у меня ничего не запланировано. Как сейчас помню, они мне тогда сказали: “Наш добрый доктор не должен быть один в такой вечер, оставайтесь у нас”. И я с благодарностью принял их тепло и выцветшие гирлянды, с радостью согласился занять место их отсутствующих сыновей. Я доставил удовольствие и им и себе. До сих пор не забыл, с какой головной болью проснулся из-за пойла месье H. наутро. Вспоминают ли они меня сейчас, год спустя? Они тоже отвернулись от меня, как и все.
2 января. Завтра покину эту дыру, где торчу уже целую неделю. Сяду опять в тачку и еще немного удалюсь от мира людей. Я себе противен. Празднуя окончание худшего года своей жизни, я торчал в барах, главным образом вокзальных, куда стекаются все одиночества, чтобы утопить тоску в недорогом алкоголе под звуки паршивой музыки восьмидесятых. И я туда нырнул. Пил до одури, чтобы не вспоминать о новогодних праздниках прошлых лет, проведенных в моей деревне, где, не спрашивая моего согласия, меня сначала считали героем, а потом пригвоздили к позорному столбу. И мне отчаянно захотелось нежности, захотелось прикоснуться к женскому телу, обладать им. В таких местах никто особо не возражает: достаточно встретить остекленевший взгляд, подать сигнал, завязать подобие пьяной беседы, и вскоре будешь трахаться в сортире бара, прижав партнершу к грязной стене. Я действительно достиг дна. Все, на что я могу рассчитывать, – секс без всяких чувств, без души, без реального желания, просто чтобы стало легче или чтобы на несколько минут забыть о жизни, которая больше ничего не стоит. После чего, как выяснилось, пребывать в еще большей растерянности, чем раньше. Мне нечего ждать от других, я не хочу никогда ни к кому привязываться, у меня больше не будет ни друзей, ни любовных увлечений. Одиночество. Я продолжаю свои бессмысленные блуждания, все глубже погружаясь в них, с тех пор как сложил вещи в машину и сбежал, чтобы затеряться, чтобы забыть, кто я такой.
Пора было перевести дух, чтение угнетало меня. Элиас оставался незнакомцем, хоть я и получила доступ к его самым интимным мыслям, его страданиям, изгнанию из мира людей, к которому он сам себя приговорил. Только я не знала, в чем истинная причина происходящего. Он считал себя в чем-то виноватым и наказывал. Я машинально взглянула на часы у себя на запястье. Мы с Кати должны встретиться за обедом. Но перед тем как положить тетрадь на место, я поддалась искушению и открыла следующую страницу. Если навскидку, промежуток между записями составлял несколько недель…
Я застрял в деревушке в Провансе. Из-за недостатка сна я на пару секунд прикрыл глаза, и именно в этот момент на шоссе выскочил дикий кабан. Я подумал было, что на этом все и кончится, что тут я и завершу свою жизнь на фоне красивого пейзажа и дьявольский круг наконец-то замкнется. Но нет. Там, наверху, меня не хотят видеть. Животному повезло, оно скончалось на месте, мне не пришлось его добивать, и я позавидовал ему. Но от вида крови, плоти, кишок, намотавшихся на бампер и подгоревших на радиаторе, меня стошнило. Я выблевал все внутренности в канаву. Меня подобрал здоровенный парень, симпатичный и отзывчивый. Я постарался убедить его, что не надо со мной возиться и пусть он оставит меня в покое. Но мне это не удалось. Он ни за что не хотел бросать меня. А ведь я дал ему понять, что предпочел бы, чтобы он свалил. Он прикинулся дурачком, и хоть я и не поверил ему, в результате он все же добился своего. И вот я в домашней гостинице, принадлежащей его приятельнице. Если честно, он ей не оставил выбора. Она любезно встретила меня, а я повел себя как последний невежа. Сколько я еще пробуду здесь? Я так устал, больше не могу. И мне не удается уснуть.
Любой ценой нужно положить тетрадь на место. Если продолжить чтение, речь зайдет о “Бастиде”, его жизни у меня, отношениях с Матье. Действительно ли я хотела сейчас это знать?
Я заехала за Кати в магазин и припарковалась на площади Гамбетта, пообедать мы собрались в “Террайле”. Мне было трудно отвлечься от прочитанного, от всего, что я узнала, и я думала совсем не о нашем обеде. Направляясь к террасе, я заметила на пороге ресторана мощную фигуру Матье.
– Смотри, кто тут!
Кати повернула голову, ее лицо озарилось улыбкой, и она позвала мужа своим певучим нежным голосом. Он ответил ей приветственным взмахом гигантских лапищ. Они так хорошо чувствовали и любили друг друга, что само присутствие этих двоих вселяло оптимизм, а их любовь напоминала мне ту, что связывала моих родителей.
– С кем это он? – спросила Кати, повернувшись ко мне.
У меня подогнулись ноги, когда я поняла, кто стоит рядом с Матье.
– Э-э-э… это Элиас.
– Потрясающе! Я его еще ни разу не видела.
Радостный Матье подошел к нам, увлекая за собой Элиаса.
– Привет, Матье! – преувеличенно весело поздоровалась я.
Он поцеловал жену, потом чмокнул меня. Лицо Элиаса было усталым, и он ограничился кивком. Я покраснела. Вспомнила его слезы этой ночью, жизнь проштрафившегося врача, желание со всем покончить и мое собственное непристойное любопытство.
– Здравствуйте, – тихо произнесла я.
– Познакомишь? – спросила Кати.
Матье понадобилась пара секунд, чтобы понять, чего она хочет, потом он решительно ухватил Элиаса за руку и подтащил к нам:
– Ага! Моя жена Кати.
Она взяла Элиаса за плечи и трижды звонко поцеловала, как это принято в здешних краях.
– Счастлива с вами познакомиться, я столько слышу о вас в последнее время.
Его как будто окончательно сбило с толку приветливое и теплое отношение моей лучшей подруги, и он явно не знал, как реагировать.
– Очень приятно, – выдавил он наконец.
– Ну вот, вы пришли, как раз когда мы уходим. – Матье был разочарован. – Что за невезуха, могли бы пообедать вчетвером.
– Случай еще представится! – Кати была полна энтузиазма.
Не уверена, что мне бы этого хотелось, и мои недавние открытия тут ни при чем. Как-то странно все получалось: впервые клиент общается с моими друзьями. Обычно это были два непересекающихся мира – с одной стороны, мы, с другой – туристы. Вот только одна маленькая подробность – Элиас вообще-то здесь не в отпуске.
– Ладно, нам пора! – объявил Матье, хлопнув в ладоши.
Элиас уже уходил, низко опустив голову.
– До свидания, – сказал он Кати, заставляя себя быть вежливым.
Я на мгновение поймала его взгляд, и в нем мне почудилась мольба.
– До вечера, – механически попрощалась я, не вдумываясь в смысл своих слов.
Он ушел. Я на пару секунд оставила друзей поговорить наедине, а сама направилась к нашему столику. Села лицом к горе Ванту. Матье и Кати обменялись привычным поцелуем влюбленных подростков, после чего сияющая Кати присоединилась ко мне.
– Какой он печальный! – сказала она, сев за столик.
– Ты тоже это заметила!
– Доверься моему муженьку, уж он-то его развеселит!
– Он тебе что-нибудь о нем рассказывал?
– Слушай, ну что он скажет, кроме того, что твой клиент пашет как вол и никогда ни от чего не отказывается?! Как ты понимаешь, Матье это больше чем устраивает.
– Тем лучше.
– Он хочет понаблюдать, как все сложится в эту неделю, и подумывает о том, чтобы предложить ему остаться хотя бы до конца июня.
– Правда?
– Ну да, как он и подозревал, он так никого и не нашел на временную работу. Если этот Элиас уйдет, у них будут серьезные проблемы.
Я опять подумала о том, что в его комнате витает дух бегства, этот человек привык отовсюду исчезать через несколько дней. Мне бы поделиться своим беспокойством с Кати, рассказать ей, что я узнала, но я не чувствовала себя вправе раскрыть сокровенную тайну Элиаса и даже просто сообщить ей, что раньше он был врачом. К тому же мне было совестно, что я рылась в его вещах.
Мы доели салаты и ждали кофе, и тут Кати затронула тему, которой я изо всех сил избегала. Заодно она нарушила наш с ней уговор.
– Есть новости от Эмерика?
Я опустила голову:
– Тишина. Даже не знаю, скучает ли он по мне…
Мой голос надломился, подкатили слезы.
– Не знаю, что тебе сказать, Ортанс… Ты не можешь и дальше так жить, он тебя изведет…
Я робко кивнула:
– А еще звонила Бертий.
– Там какие-то новости?
– Я их бросила на все лето, и мне стыдно, но это выше моих сил. Я останусь здесь до нового учебного года.
– Правда?!
– Да, – с удовольствием подтвердила я.
– Это жуткий эгоизм, но я так рада. Ты встряхнешься и придешь в себя…
– Посмотрим…
В конце дня раздался звонок Эмерика, которого я уже не ждала. Я отреагировала взрывом гнева, ярости. Как же я злилась на него! А за что именно? Трудно точно сформулировать. Не нужно было отвечать, но я слабая.
– Ортанс…
– Привет…
– Так приятно слышать твой голос… Думал, мне никогда не удастся сбежать…
– Ты где?
Зачем я задала этот вопрос? Не хотела и дальше обманывать себя, что-то выдумывать.
– На Атлантическом побережье, знаешь, я сейчас на пляже. А ты? Как идет бизнес в “Бастиде”?
– Пожалуй, хорошо. Все время кто-то приезжает.
Он подбирал слова, я это почувствовала.
– Отлично… А как твоя нога?
– Средне…
Неловкое молчание.
– Я скучаю по тебе, Ортанс, – тяжело вздохнул он.
– Я тоже.
– Знаю, ты в это не поверишь, но, клянусь тебе, я раньше не звонил, потому что меня взяли в осаду, я вообще не остаюсь один, ну или на пару секунд. Ты где-то совсем далеко… Мне так хочется тебя увидеть…
Сердце забилось сильнее. Его слова по-прежнему действовали на меня. Какая же я идиотка, если цепляюсь за них, принимаю за чистую монету. Но разве я не должна верить в его любовь? Верить в нас? Я решила умолчать о том, что меня не будет в Париже все лето, – так можно будет избежать ссоры.
– Не хочешь заехать ненадолго в Париж до окончания больничного?
– Нет, у меня клиенты…
На самом деле я легко могла бы заскочить на сутки в Париж: достаточно попросить, и Кати подменит меня, поверив, что это мне во благо. Хотелось бы знать, действительно ли это будет во благо. Сомневаюсь…
– Но если ты захочешь приехать ко мне, встретиться со мной здесь…
Новое молчание. Способен ли он на поступок, чтобы спасти нас? Чтобы удержать меня?
– Ох, это будет очень сложно.
Я получила ответ, и он причинил мне боль.
– Я так и думала, если честно… Очень жаль…
Я услышала, как его громко позвали. Он крикнул: “Я здесь, сейчас приду!”
– Извини, мне надо идти. Послушай, Ортанс, я… я подумаю, может, что-то получится. Но ничего не обещаю.
Его снова позвали. На этот раз девчоночий голос звал папу.
– Черт, – сквозь зубы выругался он.
– До свидания, Эмерик.
Я нажала отбой. Лучше б я была глухой и не слышала этот жизнерадостный голосок, требовательно подзывавший отца. Да, действительно, он пошел на риск, позвонив мне, но что это дало? И ему и мне? Меня затошнило от неожиданного насильственного вторжения в его семейную жизнь. Я кипела, казалось, еще немного – и я взорвусь. Я побежала в танцевальный зал, не слушая жалоб моей щиколотки. Вихрем ворвалась в него, врубила на полную громкость первый попавшийся под руку сборник. Обувь полетела в угол, свитер я сняла и тоже отбросила. Я задыхалась. Слезы смешались с горьким смехом, когда я узнала первые пугающие ноты Ocean группы Kid Wise. Мне надо было срочно прийти в себя, избавиться от чувства вины, отвращения к себе самой, а заодно и от любви к нему. Мое тело было напряжено, вытянуто в струну, когда я выпрямилась перед пыльным зеркалом. Я вцепилась в перекладину изо всех сил, вцепилась так, что суставы побелели. Зияющая дыра внутри становилась все глубже, боль пожирала меня, и я ничего не могла с этим поделать. Танец – единственный способ дать выход чувствам – пока мне запрещен. Больше я не буду подвергать опасности свою ногу из-за Эмерика и тех мук, которые он мне причиняет. Я рухнула на пол, не отрывая пальцев от станка.
Я утратила ощущение времени, запись проигрывалась снова и снова, а я лежала скорчившись, ничего не понимая и ни о чем не думая. Стемнело. Я вздрогнула, услышав, как стучат в приоткрытое панорамное окно. Как некстати. Потом я узнала за стеклом Элиаса, опомнилась и отложила на время свои переживания. Может, он догадался, что я рылась в его вещах? Я с трудом поднялась, сделала первый шаг, скривившись от боли, и уменьшила громкость музыки, которая по-прежнему гремела на всю катушку.
– Вам что-то нужно? – спросила я настороженно.
Подошла к нему, слегка прихрамывая – так я расплачивалась за свой яростный бег, а теперь, вполне возможно, расплачусь и за более чем неуместное любопытство. Но на его лице не было враждебности, и я успокоилась.
– Я хотел вас спросить…
Его взгляд задержался на моей щиколотке, он нахмурился, подтверждая, что я действительно была неосторожна. Рефлексы медика у него сохранились.
– Да? – Я постаралась побыстрее отвлечь его внимание.
Он пристально посмотрел на меня налитыми кровью глазами:
– Вы рассказали своей подруге, жене Матье, о том, что вам известно?
Не уверена, что правильно поняла его вопрос…
– Что вы врач?
Он обеспокоенно кивнул.
– Нет.
– Не могли бы вы оставить эту информацию при себе?
– А почему? – не удержалась я. – Матье был бы в восторге заполучить врача для своей бригады на случай травм!
– Я больше не врач! – громче и резче, чем надо, возразил он.
– А разве врачом не становятся на всю жизнь?
Он ощетинился.
– Не пытайтесь настаивать, я больше не практикую!
– Объясните мне…
Я сделала шаг назад, заметив, каким жестким стало его лицо. Он одним махом преодолел разделявшее нас расстояние и остановился, взбудораженный, готовый наброситься.
– Моя жизнь вас не касается!
Он был вне себя, но при этом странным образом казался окончательно потерянным, напуганным собственным агрессивным порывом.
– Извините, Элиас, я не собиралась… Я не должна была…
По причинам, не до конца понятным мне самой, я не хотела обижать его. Это был человек с оголенными нервами, и я сочувствовала ему с каждым днем все больше. Я постепенно проникалась мощью его страдания. Он поднял руки, потянулся к моим плечам, я нервно вздрогнула, он сделал успокаивающий жест, как будто был готов коснуться меня, однако быстро спохватился и виновато отступил назад.
– Я не хочу огорчать вас или пугать.
– Я знаю, – прошептала я.
– В любом случае я надолго не задержусь.
– Вы не будете больше помогать Матье?
– Когда-нибудь он наконец кого-то найдет. И будет лучше, если я уеду…
Мне удалось поймать его страдальческий взгляд. Я понимала, что нашпигована предрассудками, однако неожиданно меня осенила вроде бы разумная идея насчет причин его поспешного отъезда. И, чтобы помочь Матье, я была готова ухватиться за любую возможность.
– Постарайтесь меня правильно понять, – осторожно начала я. – Пусть сказанное не покажется вам неуместным любопытством.
Он снова насторожился.
– Если вы собираетесь уехать из-за стоимости комнаты, я могу сделать вам скидку.
– В честь чего? Мне не нужна милостыня!
Он снова негодовал, его дыхание стало прерывистым. Нужно было продвигаться крайне осторожно и изобретательно. Казалось, в нем кипит с трудом сдерживаемое неистовство.
– Ничего общего с какой бы то ни было благотворительностью, адресованной лично вам. Матье и Кати – мои лучшие друзья, моя семья. Я им многим обязана. Вы нужны Матье, причем не на два-три дня. Оставайтесь на весь сезон, если он вас об этом попросит. А если дело в деньгах, я с удовольствием поучаствую.
Он чуть-чуть расслабился. Я продолжала убеждать его:
– Вы не турист, так что мне не резон брать с вас плату по тарифам высокого сезона.
– Ненавижу быть кому-то обязанным.
– Не беспокойтесь, я это делаю не для вас, а для своего друга.
Он старался не встречаться со мной глазами.
– Оставайтесь…
Он растерянно помолчал.
– Хорошо, останусь еще на какое-то время, но насчет дальнейшего ничего вам не обещаю.
И он ушел, не сказав больше ни слова. По моей щеке скатилась слеза.
В следующие дни он, как мне казалось, избегал меня. С раннего утра, проглотив свой кофе, исчезал и возвращался только вечером, всегда очень поздно. Я даже думала, что он, возможно, ждет и не приходит, пока в “Бастиде” не погаснет свет. Интересно, где он проводит вечера? Насколько мне известно, он никого здесь не знал, кроме Матье, Кати и меня. Если бы он был с моими друзьями, я была бы в курсе. И каждую ночь, несмотря на его осторожность, я слышала, как он спускается в сад. У меня, конечно, были и другие заботы, но атмосфера становилась тягостной, и мне это не нравилось. Я не хотела, чтобы он меня боялся, и мне было ни к чему опасаться его. Поэтому однажды утром я поддалась искушению и снова зашла в его комнату. Тетрадь лежала на том же месте, что и в прошлый раз, а комната была в таком же состоянии. Она источала ту же тоску, то же отчаяние, ту же безысходность. Я нашла страницу, на которой прервала чтение, и заново погрузилась в его записи.
Впервые с тех пор, как я все бросил и стал никем, кому-то известно, кто я такой. Думал, потеряю сознание, когда она мне протянула мою карточку с кадуцеем. Как я мог уронить ее? Я действительно на пределе. Сплю все меньше и меньше. Если так будет продолжаться, однажды я покалечу себя пилой. Мне бы уехать отсюда, но не охота бросать этого Матье, который по-настоящему хороший человек, благородный и щедрый, я давно таких не встречал. Подобные люди сразу внушают доверие, с ними хочется подружиться. Он не задает вопросов. Принимает меня таким, как есть, вместе с моим молчанием. Я добросовестно работаю, он доволен, рассказывает о себе, о своей семейной жизни, пробуждая мои мечты, но это все не для меня. Сегодня я познакомился с его женой, она бросилась мне на шею, как будто мы с ней давние друзья. Она была с Ортанс, эта троица как будто неразлучна, они внимательны друг к другу. Матье, похоже, волнуется за Ортанс, вопросов о ней он мне не задает, но я чувствую, что он все время начеку. Он мог бы быть ее братом, во всяком случае, взял на себя роль старшего брата-защитника. Мне надо уехать, уйти от этих людей, чья доброта заставляет меня вновь почти поверить в человеколюбие. Но не хочется подставлять его. И с другой стороны, я до некоторой степени рад, что кто-то теперь знает, хоть я и рыдал из-за этого, как никогда раньше. Уверен, Ортанс меня видела.
Я на мгновение оторвалась от корявых строчек, догадавшись, что сейчас он заговорит обо мне. Но теперь, когда я уже столько прочла, почему бы не дойти до конца.
Она знает, она задавала мне вопросы, это нормально. Я бы на ее месте поступил так же. Она сражается с любопытством. Но мне не кажется, что она стала относиться ко мне по-другому. Она просто готова на все, лишь бы я остался помогать ее другу, даже предложила снизить плату за комнату. Сколько денег она из-за меня теряет, подумать только! Ну что ж, я готов принять ее щедрое предложение, не собираюсь капризничать. Да, я вызываю у нее любопытство, но и я тоже задаю себе вопросы насчет нее. Как она очутилась в этом громадном домище? Что может делать здесь одинокая женщина? У нее озабоченный, временами грустный вид. Не могу не наблюдать за ней издалека, она часто кажется растерянной или витающей в облаках. Наверняка я никогда не узнаю почему. Мне нужно любой ценой поскорее отдалиться от нее, от ее друзей.
Я закрыла тетрадь убежденная в том, что Элиас может исчезнуть в любой момент.
Этим вечером после ужина я устроилась в саду. Было тепло, и мне захотелось насладиться одним из благодатных вечеров, которые с каждым днем становились длиннее. Я блаженно смаковала каждый глоток воздуха. Цвела лаванда, и ее аромат накатывал волнами, успокаивающими душу. Небо было окрашено в теплые вечерние тона, делавшие его сияние еще более нежным. Я поглубже уселась на диване и любовалась открывающимся передо мной пейзажем, прихлебывая вино. Как мне раньше удавалось так долго, на протяжении всего года, обходиться без этого? Ответ очевиден. Даже отпуск я чаще всего проводила в Париже, чтобы не расставаться с Эмериком. Если задуматься, вся моя жизнь строилась вокруг него. “О нет, не уезжай, мне будет плохо без тебя!” – говорил он, когда я упоминала о возможной недельной поездке, и я легко, слишком, пожалуй, легко уступала. Мне всегда нравилось, что он имеет надо мной власть, нравилось, что он мной распоряжается. Меня поддерживала мысль, что я не одна и что я живу для него. Однако факты свидетельствовали о другом: в действительности я была целиком и полностью подчинена ему. Сам он никогда не стеснялся уезжать, если хотел, и не имело значения, как долго мы не увидимся. Если вдуматься, решив провести какое-то время в “Бастиде”, я едва ли не впервые поступила вопреки его желанию, и мой поступок смутил даже меня. Как будто я отбросила привычные ориентиры. До того звонка, когда его дочка вмешалась в наш разговор, он вообще не давал о себе знать. А я опять привычно терпела и ждала, грустя и теряя надежду.
Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, я сунула нос в счета и попыталась прикинуть, какую прибыль в итоге может принести аренда комнат. Звук паркующейся машины Элиаса отвлек меня от подсчетов. Он обвел взглядом сад, заметил меня и, к моему изумлению, направился ко мне. Я не знала, чего ждать: наш последний разговор особо удачным не назовешь.
– Добрый вечер, – поздоровалась я.
– Добрый вечер, Ортанс.
Пора было брать ситуацию в свои руки; не будем же мы все время злиться друг на друга. И я должна быть бдительной, постараться на время забыть о прочитанном.
– Присаживайтесь! Места хватит.
Он немного поколебался, потом подошел.
– Спасибо, – пробормотал он.
Он сел в кресло, не говоря ни слова, вероятно поглощенный открывшимся перед ним видом.
– Хотите выпить? – Я не стала ждать ответа. – Сидите, сейчас принесу.
Я умчалась, как заяц, если можно так сказать, учитывая мою щиколотку, – мне не хотелось упустить возможность поговорить с ним, пусть это и будет всего лишь проявлением вежливости. Меньше чем через три минуты я вернулась с бутылкой, которую открыла некоторое время назад. Протянула ему бокал.
– Спасибо.
Он покрутил вино в бокале, понюхал его, попробовал.
– Вам нравится работа с Матье?
– Я нашел в ней серьезное преимущество. Когда пилишь ветки, по крайней мере, не задумываешься ни о чем, кроме того, чтобы не покалечиться.
Он инстинктивно дотронулся до левой руки, на которой красовалась огромная, слегка кровившая гематома.
– Наверное, все же задумались, – заметила я.
– Угадали.
Он посмотрел на меня умоляющим взглядом. Я мягко улыбнулась, стремясь успокоить его. Нет, я не собираюсь подвергать его допросу. Я поняла, о чем он попросил. А живущая во мне любительница подсматривать за чужими секретами шепнула, что я, пожалуй, больше узнаю, если продолжу читать дневник. Он не отрывал от меня глаз, в которых мелькали симпатия и грусть.
– Э-э-э… хотел извиниться за прошлый вечер. Я безобразно вел себя с вами… Как вспомню, что накричал на вас… Сам не понимаю, что на меня нашло.
Я была уверена, что агрессивность действительно не в его характере.
– Не переживайте… У всех бывают неудачные дни. Я уже все забыла. Не будем больше об этом, ладно?
Он кивнул, на его лице опять появилось легко читаемое выражение благодарности. Кто же его так ранил?
– Но поскольку я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством…
Я подняла руку, призывая его замолчать.
– Ну уж нет! – возмутилась я. – Не начинайте все сначала. Тема закрыта!
Он слабо запротестовал:
– Мне просто хотелось бы отплатить вам тем же.
– Это ни к чему, я вам уже объясняла.
– Не знаю, скажите… Может, пока я здесь, я бы мог помочь вам с ремонтом?
Он не только странный, но еще и жуть какой упрямый!
– Речи быть не может, вы и так выкладываетесь по полной у Матье, не хватало, чтоб вы еще и вечером вкалывали!
– Но если я как раз этого и хочу, – произнес он решительно и в то же время едва ли не весело.
– В любом случае в сезон ремонтом не займешься, не хочу беспокоить гостей.
– И все-таки подумайте, вдруг я что-то могу сделать?
Мне удалось освободиться от его давления, я отпила вина и сразу, естественно, подумала о репетиционном зале.
– Вам что-то пришло в голову? У вас на лице написано.
Я заворчала, борясь с подступающим смехом. Сперва упрямец, теперь прозорливый и все подмечающий наблюдатель.
– Постройка, в которую вы заходили прошлым вечером.
Он нахмурился, показывая, что не понимает, о чем я.
– Ну вы знаете… когда… когда мы пришли к компромиссу насчет вашей комнаты.
Его рот изогнулся, изобразив едва заметную кривую ухмылку.
– Забавное понимание компромисса… Однако должен признаться, что не обратил особого внимания на это помещение. Покажите мне, и я скажу, смогу ли им заняться. Годится?
– Договорились.
Он встал, оставив бокал, к которому едва притронулся, и с подозрением покосился на меня. Я не шелохнулась.
– Пойдемте?
– Да, конечно, пошли.
У меня было какое-то странное чувство: никогда бы не подумала, что кто-то, кроме папы, может приводить в порядок этот зал, такой дорогой моему сердцу. Я не успела взвесить все за и против, все произошло слишком быстро. Мне, однако, не следовало капризничать: он предлагает помощь, я не имею права отказываться. В то же время, согласившись на нее, я не смогу следить за каждым его шагом, за всем наблюдать, проверять, контролировать, как я делала бы, если бы наняла мастера.
Элиас шагал, засунув руки в карманы, в нескольких метрах от меня.
– Для чего это предназначено? – спросил он, когда я открыла большое окно в пол.
– Это танцевальный зал.
Я зажгла свет и повернулась к нему лицом. Он прошел вперед, осмотрел стены, зеркало, перекладину станка, потрогал ее, потом переключил внимание на меня. Впервые я прочла на его лице любопытство.
– Вы танцовщица?
– Да, точнее… преподаю танцы.
– Здесь?
– Нет.
– Вы сейчас не используете зал из-за своего голеностопа…
“К сожалению, нет”, – чуть не крикнула я.
– Его уже больше четырех лет не приводили в порядок.
– А что именно вы хотели бы здесь сделать?
– М-м-м… полагаю, хорошо бы подкрасить стены, прошлогодняя зимняя сырость подпортила их, кое-где пошли трещины.
Он кивнул и поднял голову к потолку:
– А балки? Будем красить?
Папа хотел это сделать, но я сочла, что в его возрасте опасно забираться на такую высокую лестницу.
– Не знаю.
– Потом скажете.
– То есть вы действительно намерены этим заняться?
– Думаю, я справлюсь.
На его лице вдруг проступило очень мягкое выражение, резко контрастирующее с тем, что я видела до сих пор.
– Прошу вас, позвольте мне оказать вам услугу.
Я не сумела возразить, его готовность помочь тронула меня.
– Спасибо.
Он отошел к двери:
– Спокойной ночи.
– И вам.
Он был готов исчезнуть.
– Элиас!
Он обернулся.
– Здесь все сделал мой отец… и тут ничего не ремонтировали, потому что моя мать и он умерли, с тех пор прошло…
– Четыре года. Не волнуйтесь, я буду аккуратен.
Он казался отрешенным и безучастным, но слышал все, фиксировал все. Права ли я, разрешив ему работать в зале? Я не имела понятия, но это, по крайней мере, разбило лед между нами.
Назавтра с утра, как только “Бастида” опустела, я тут же рванула в его комнату, горя желанием узнать, что он написал о вчерашнем. Я не позволила себе захихикать, прочитав первую фразу:
Надо же было вляпаться в такое дерьмо! И все-таки я с удовольствием окажу ей услугу. Мало того что меня загнал в угол лесоруб, так теперь еще и хозяйка гостиницы. Это пришло мне в голову неожиданно, когда я остался один, а она пошла за вином. Мне показалось, что она все время взвинчена, за все хватается, а ей бы поберечь свой голеностоп… Черт возьми! Это сильнее меня! В ее отсутствие я заглянул в бумаги на столике, ей не хватает денег на содержание этого дома, звездные часы которого давно в прошлом, после смерти родителей все посыпалось. Поэтому мне и пришло в голову что-нибудь починить и отремонтировать в благодарность за почти бесплатное жилье… Себя не переделаешь…
