Глава седьмая

– Можешь остановиться? – попросила я Кати, когда машина свернула на дорогу, ведущую к “Бастиде”.

– Зачем?

– Хочу дойти пешком.

– Ты ведешь себя неразумно.

– Мне это необходимо, поверь.

Она вздохнула, смирилась и выключила двигатель.

– Спасибо.

Проверив лонгетку, я сделала первые шаги. Подняла лицо к небу и зажмурилась. Я глубоко дышала. Ароматы природы – смесь эфирных масел сосны, дикого чабреца и лаванды – вместе с кислородом, которого мне уже давно не хватало, наполнили мои легкие. Мне стало легче дышать. Глаза засияли. Передо мной выросли большие ворота из кованого железа: я сняла навесной замок и толкнула врата рая. Их скрежет напомнил мне о папе и его маниакальной привычке постоянно смазывать маслом дверные петли. Я инстинктивно распахнула настежь обе створки.

Не обращая внимания на щиколотку, я зашагала по аллее, обсаженной кипарисами, а потом решила срезать путь по полю. Я пробивалась, как могла, сквозь высокие травы, весна уже вступила в свои права, землю здесь давно не обрабатывали, и она была густо утыкана маками. Деревья вроде были в порядке, зимняя прохлада пошла им на пользу, миндаль цвел, оливы казались еще крепче, чем обычно, они прочно держались корнями за свою почву. Люберон – невысокий горный массив, мой порт приписки – возвышался передо мной, напротив дома. Его близость не давила, а, напротив, защищала, давала уверенность, успокаивала мягкостью форм, которые хотелось назвать чувственными. Я обожала любоваться им вечерами, на закате, когда очертания гор становятся еще более плавными и окрашиваются в красновато-оранжевый цвет. Казалось, их можно погладить и они будут на ощупь словно нежная кожа. Я хлопнула себя по бедру, неожиданно разозлившись на ногу, мешавшую пробежаться по траве. А потом я даже развеселилась, подумав, что, не упади я, работа в школе продолжалась бы, не понадобилось бы убегать от Эмерика и его угасающей любви и, значит, меня бы сейчас здесь не было. Папино и мамино оливковое дерево звало меня к себе, я мысленно адресовала им поцелуй и пообещала, что завтра приду поздороваться. Пора было встретиться с домом.

Входная дверь, как всегда, капризничала, так что пришлось как следует подергать ее, и только тогда она поддалась. Я знала, в каком месте нажать плечом, чтобы она открылась. Запах “Бастиды” наполнил мои ноздри, знакомый, слегка затхлый, родной аромат деревенского дома, который успокаивает, показывает, что все осталось на своих местах, ничего не изменилось, и пробуждает воспоминания о счастливых часах. Запах с легкими оттенками древесного дыма – напоминанием об огне, который мы разжигали в камине этой зимой на Рождество вместе с Кати и Матье. Я едва успела открыть ставни в гостиной, когда подошла Кати, неся мой маленький чемодан и костыли. Я вышла на террасу и доковыляла до подруги, чтобы забрать вещи.

– Спасибо. – Улыбка не сходила с моего лица.

Она схватила меня за руку и потащила к стоящим на террасе глубоким креслам. Я села в самое большое, к великой радости моего голеностопа, а Кати устроилась рядом со мной на подлокотнике.

– Ну и?.. – спросила она, прижавшись виском к моей макушке.

– Мне уже лучше, ты даже не представляешь себе насколько.

– Я была не права. Твоя маленькая прогулка вроде бы не навредила тебе. Я бы даже сказала, что ты шла лучше, чем сразу после поезда.

Действительно, когда мы с ней встретились на перроне, я была не очень-то в форме. Я промаялась два с половиной часа в экспрессе, будучи не в состоянии уснуть, хотя накануне почти не спала, проплакав полночи.

– Когда ты поедешь за Матье и Максом?

– Скоро, но ты уверена, что хочешь собрать нас всех сегодня вечером?

– Кати, дорогая, вы же не будете менять свои планы из-за меня. К тому же мы слишком давно не проводили выходные вместе.

– Согласна.

Она запечатлела материнский поцелуй на моих волосах и поднялась. На прощание окинула меня нежным взглядом.

– Ничего, я подожду, пока ты будешь готова, – сказала она. – Расскажешь, когда захочешь.

Я громко рассмеялась:

– Знаю-знаю. Но не волнуйся, я не заставлю тебя ждать слишком долго.

– Все, побежала!

Когда ее машина скрылась за поворотом, я вернулась в дом. В каждый мой приезд он казался мне больше, чем в моих воспоминаниях. Как будто он рос вместе со мной, но при этом меня обгонял. Я оставила французские окна в гостиной и в столовой нараспашку. Впустила свет в кухню, которую мама оформила в деревенском стиле. Она никогда не поддавалась соблазнам современной моды, ни в одной из комнат не было и намека на последние дизайнерские веяния. “Бастида” была такой, какой ее придумала мама. Вся мебель была из светлого, покрытого патиной дерева. И никаких гарнитуров, только разномастные предметы. На диванах и креслах лежали пледы и подушки мягких пастельных тонов, тех же, что и занавески. Потом я поднялась на второй этаж, где были гостевые спальни.

Мои родители задолго до меня решили оборудовать часть дома под маленькую гостиницу типа bed and breakfast. Не удивительно, что я подхватила идею. Я всюду открыла ставни и задержалась лишь в комнате, где на выходные устроится Кати со своими мальчиками: мне хотелось, чтобы к их приезду все было готово. Я достала из шкафа белье и застелила большую и маленькую кровати. Вернувшись на первый этаж, я собрала всю свою храбрость.

Войти в спальню папы и мамы.

Я пошла к окну, собираясь открыть его, а потом погрузиться в их мир. Здесь ничего не изменилось с момента их ухода. В каждый приезд я прибирала эту комнату и меняла постельное белье, используя только любимые мамины простыни. Кроме меня, никто не имел права этим заниматься, и никто никогда не спал в этой комнате. Я провела рукой по комоду, в пыли на его поверхности остался след. Я поочередно брала фотографии в рамках, на которых мы все трое были счастливы. Одна из них особенно привлекла мое внимание. Лица на ней сияли такой сильной любовью, что даже смерть не могла их разлучить, любовью, преодолевающей все препятствия, готовой справиться со всем и пережить и лучшее, и худшее. Что они подумали бы о своей дочери и ее любовной истории с мужчиной, который не желает переживать с ней ничего, кроме лучшего, потому что и лучшее, и худшее уже есть у него в другой жизни? У них бы болела за меня душа, но они бы меня не судили, точнее, они меня никогда бы не осудили. Для них любовь неподвластна суду, с ней просто живут, и важно лишь, чтобы она была искренней. Чтобы Эмерик отравил мое возвращение в “Бастиду”, много времени не понадобилось… Я погладила деревенское стеганое покрывало на их кровати и вышла из комнаты. Зайдя в свою спальню, я сразу почувствовала себя лучше. Я погрузилась в созерцание прекрасного вида на оливковые деревья и лавандовые поля, который открывался из окна. Несмотря на прохладу начинающегося вечера, я не стала закрывать окно, пока не застелила кровать. Мне всегда так хорошо спалось здесь, что даже захотелось лечь прямо сейчас.

Мои мечтания прервал оглушительный сигнал автомобиля. Я похромала в сад – приехала маленькая семья в полном составе.

– Крестная! – завопил Макс.

Я радостно протянула ему руки. Он помчался ко мне, подпрыгнул и вцепился в мои ноги. Я скривилась и пришла к выводу, что немного перестаралась с момента выхода из поезда.

– Как у тебя дела, малыш?

– Супер!

– Макс, отпусти Ортанс, с ней надо аккуратно, у нее ножка болит, – остановила его подошедшая мама.

Я знаком показала Кати, что все в порядке. Она покачала головой и закатила глаза. Тут появился Матье, нагруженный сумками, как для серьезного переезда. Он остановился рядом со мной, и я чмокнула его в щеку.

– Можно зайти и положить все это барахло, а потом уже приветствовать тебя, как положено?

– Давай, будь как дома.

Я услышала его удаляющееся ворчанье по поводу “этой кучи невесть чего”, которое жена заставила его приволочь.

– Хочешь не хочешь, а твоего сына нужно чем-то занять, да и есть нам надо, любимый, – хихикнула она.

В ответ раздался его громкий заразительный хохот. Потом он вернулся к нам, облапил меня и поднял в воздух. Матье был богатырем, угрюмым по первому впечатлению, но на самом деле большим сентиментальным плюшевым мишкой.

– Ну что, с возвращением в отчий дом! Что может быть полезнее, чем пожить в родном месте, если надо стать на ноги.

Он со вкусом расцеловал меня – три поцелуя, как принято здесь на юге, – а потом осторожно поставил обратно на твердую землю.

– Так, Макс, ты идешь со мной, вы, девочки, накиньте что-нибудь теплое и отдыхайте, а мы, мужчины, займемся аперитивом и ужином!

Он посадил сына на плечо, и они исчезли в доме.

– Садись и положи ногу повыше, – распорядилась Кати. – Я и не знала, что костылями ты можешь пользоваться по желанию.

Мы обе оценили по достоинству ее деликатный упрек.

Мы наблюдали за тем, как сгущается ночь, и прихлебывали местное красное вино, крепкое, пропитанное солнцем. Макс спал сном праведника. Матье и Кати пересказывали мне деревенские новости – о соседях, о старых друзьях. Все эти люди, как и всё вокруг, казались мне близкими и родными, как будто они часть меня, невзирая на расстояние, разделяющее нас в повседневной жизни. В круговороте парижских забот я частенько забывала об этом, но стоило мне вернуться, и я чувствовала, что меня решительно призывают к порядку. Ради моей же пользы и к моему удовольствию. Друзья начали подшучивать надо мной, называя ледышкой в пледе. Оказавшись в “Бастиде”, я как-то не представляла себе, что можно находиться не на улице, а в помещении. Поэтому мне с трудом далось предложение “Пошли в дом”, хотя я окончательно замерзла. А они, хоть и привыкли к мягкости здешнего климата, легко переносили температурные перепады и одинаково хорошо чувствовали себя и в жару, и холод. Словно их тела саморегулировались в соответствии со сменой погоды.

– На сколько ты явилась? – спросил Матье.

– Э-э-э…

– Оставь ты ее в покое, она только что приехала! – оборвала его жена.

– Да ладно, мне просто интересно, сколько вечеров нам придется торчать на улице!

– Если хочешь сидеть взаперти, вот тебе ключи от моей парижской квартиры, – засмеялась я.

– Да лучше сдохнуть! И как ты можешь существовать в таком курятнике?

Матье родился здесь и здесь умрет. В своей деревне. Так начертано на небесах. Он избегал города, скопления людей, всего, что так или иначе напоминало толпу. Он смог бы жить в хижине в самой чаще канадских лесов, в нем было много от диковатого траппера. Даже хорошо знавшие Матье местные жители временами побаивались его, когда он бывал не в духе. Он предпочитал общество деревьев, хотя и рубил их в щепки. Кати еще в лицее “по уши втрескалась” в него, как она это тогда называла. Сколько часов я провела на школьном дворе рядом с ней, пока она пожирала его глазами и томно вздыхала, не решаясь подойти! А потом они приручили друг друга – Кати, красивая хрупкая любительница классического танца, и Матье, будущий дровосек, влюбленный в пчел.

– Нет, ну серьезно, – вернулся он к своему вопросу. – Ты приехала на все лето или собираешься скоро умотать?

– Мне придется вернуться через какое-то время. Но в данный момент я никому в Париже не нужна…

Кати нахмурилась.

– По-моему, ты слишком категорична, – недовольно заметила она.

– Мы только что взяли на работу нового человека, школа развивается.

– И…

Я прекрасно понимала, к чему она клонит. Давай, Ортанс, скажи уже.

– Эмерик… как бы это объяснить…

Матье что-то проворчал, он всегда вел себя со мной как старший брат-защитник. Ни разу он не сделал ни одного замечания по поводу Эмерика, но родом они явно были с разных планет. Что до Кати, то она терпеливо ждала.

– Он сейчас очень занят, и…

Им хотелось знать, но они проявляли деликатность, и я решила, что пора рассказать им правду, пусть для начала и подслащенную.

– Мне нужно немного побыть без него и попытаться взглянуть на все объективно, со стороны. Моя травма – отличный предлог! – объяснила я, демонстрируя неискреннее веселье и смирение.

– Сколько еще ты собираешься ждать? – заволновалась Кати, и ее голос прозвучал мягко, без намека на агрессивность.

Я потянулась за бокалом и отпила глоток, обратив вдруг внимание на накрывшую нас колдовскую черную ночь.

– Хорошо, что ты здесь, – произнес Матье после минутного молчания. – В эти выходные мы проинспектируем сад и дом вместе.

Он знал о “Бастиде” достаточно, чтобы оценить ее состояние, к тому же разговоры о сложных личных отношениях вызывали у него чувство неловкости. Поэтому Матье было комфортнее сменить тему, обратиться к тому, что он любит. Он регулярно следил за усадьбой и делал это, еще когда были живы мама с папой. Такое решение устраивало обе стороны. Мой отец из-за возраста уже не справлялся и предложил Матье взять заботы об усадьбе на себя, а взамен он получал право на использование земли и одной из служебных пристроек. Матье с удовольствием принял предложение, поскольку у них не было средств на покупку чего-либо кроме маленького деревенского дома без нормального участка. Он и так был целыми днями при деле, но дополнительная работа была ему в радость. Единственный раз, когда он, наверное, пожалел о заключенном соглашении, это в день смерти моих родителей: именно Матье нашел их в постели уснувшими навек. Мы никогда об этом не говорили, но с тех пор стали еще ближе, и наша дружба приобрела братский оттенок.

– Все хорошо?

– Конечно. Так, обычная текучка, и только. Можешь не волноваться, случись что, я бы тебе сразу сообщил!

Тут на меня напала неудержимая зевота, накатила усталость.

– Пошли спать, – объявила Кати.

Через несколько минут, когда ее муж был уже наверху, она прижала меня к себе:

– Хороших тебе снов. Поговорим обо всем, когда ты захочешь.

– Спасибо.

Она отпустила меня и стала подниматься по лестнице. Ее изящная фигурка вскоре исчезла из виду, но перед этим она успела помахать мне. Я выключила последнюю лампу и зашла в спальню. Вынула из чемодана, валявшегося в углу, косметичку с туалетными принадлежностями. В “Бастиде” у меня была одежда, и я всегда уезжала из Парижа, захватив только самое необходимое, как если бы меняла кожу, перемещаясь из одного места обитания в другое. Скользнув под одеяло, я блаженно охнула. Как хорошо очутиться в своей кровати, в своей спальне. Как будто сам факт пребывания здесь помог мне сбросить груз с плеч. Мне казалось, будто я далеко-далеко от всего и покинула Париж давным-давно. Все отдалилось от меня. Нога удивительным образом беспокоила меньше – я, конечно, привыкла к боли, но здесь она на самом деле стала слабее. Ну да, голеностоп был теперь защищен и приходил в себя, уже две недели покоясь в лонгетке, однако после приезда я и сама чувствовала себя лучше, как-то спокойнее, увереннее, а мои вечные сомнения отступили. Кати и Матье обладали даром умиротворения. Их простота и любовь помогали мне сбросить стресс. И мне стало легче, после того как я призналась в некоторой запутанности отношений с Эмериком. Довериться, не опасаясь жесткой реакции, я могла только им. Именно в этом я и нуждалась: знать, что могу выговориться, если мне захочется, и меня выслушают. Веки уже готовы были захлопнуться, когда я сообразила, что забыла телефон в гостиной. Я не проверяла его ни разу, с тех пор как вышла из поезда! Сейчас я тоже оставила его там, где он лежал.

Выходные пролетели весело – с шутками, чтением и играми с Максом, хлопотами на кухне и болтовней с Кати на солнце. И конечно, я в компании Матье обстоятельно осмотрела сад и дом, чтобы удостовериться, что все в порядке. “Бастида” чувствовала себя хорошо, хотя мне надо будет в ближайшие месяцы организовать небольшой косметический ремонт. До конца сезона, впрочем, можно подождать, но дальше откладывать нельзя. Чтобы избежать серьезных проблем, кое-что придется сделать до наступления зимы. В воскресенье утром Матье объявил за завтраком, что сейчас самое время наполнить бассейн водой, а я не возражала. Погода стояла благодатная, и в ближайшие дни мы могли бы порадовать себя купанием в бассейне. Матье позвал сына и приступил к работе. Кати, провожавшая глазами любимых мужчин, растрогала меня до глубины души. Она обернулась ко мне с робкой улыбкой на губах.

– Что?

– Я заметила, что ты еще не переступила порог танцевального зала.

– Ну ты даешь! Я даже побаиваюсь тебя! – притворно возмутилась я.

Я страдала от невозможности его использовать и нарочно оттягивала этот момент. Боялась, что это будет мучительно…

– Хочешь, откроем его вместе? Можно мне пойти с тобой?

Ее предложение избавило меня от тяжкого груза. Одна бы я не сумела встретиться с воспоминаниями, связанными с этим местом.

– О да, супер!

Сколько часов мы провели с ней, отрабатывая батманы и жете? Наверняка набежали месяцы и месяцы, причем не считая тех случаев, когда мы приходили в зал, просто чтобы разрядиться!

– Сиди, я пошла за ключом.

Меньше чем через пять минут я нашла его в буфете в столовой. Когда я снова вышла из дому, Кати как-то странно глянула на меня:

– Скажи, пожалуйста, разве тебе не нужно ходить на сеансы реабилитации?!

– Упс…

Я ухмыльнулась, смутившись. Она строго посмотрела на меня – так она обычно реагировала на шалости сына.

– Да что с тобой? Ты что, не ходила к реабилитологу?

– Ходила пару раз, а потом прекратила…

– Почему? Что за глупость? С чем ты играешь? Я тебе этого не позволю, предупреждаю: уже завтра пойдешь к врачу.

– Я в состоянии сама разобраться, ты так не думаешь?

– Ты врач? Нет! Значит, будешь слушаться меня, и точка! Надо будет, я тебя подвезу.

– Нет, я, наверное, сама доеду, если это не слишком далеко.

– Тогда считаем вопрос закрытым! А теперь пошли.

Она взяла меня за руку и потянула от дома. Мы шли, я положила голову ей на плечо, у меня было радостно на душе, я действительно взбодрилась впервые за несколько недель, если не месяцев.

– Спасибо, Кати, дорогая моя, спасибо, что возишься со мной, – пробормотала я едва слышно.

– Подозреваю, что я первая, кто этим занялся.

Я крепче сжала ее руку. Мы остановились перед “моим” танцевальным залом. Какое-то время мы постояли не двигаясь, а потом вошли внутрь.

Папа отремонтировал и оборудовал старую полуразвалившуюся пристройку, вставил огромные окна, но не тронул обвивавшую старые стены вековую глицинию, которая дарила тень и прохладу в разгар лета. Получились абсолютно уникальные декорации для танцев на лоне природы, но вдали от сильной жары. Папа целый год занимался отделкой интерьера и добился исключительного результата. Могла ли я забыть, с какой гордостью он открыл передо мной двери в первый раз… Мне было тогда пятнадцать лет, и отец подарил мне мою мечту и свой восторг. Я была потрясена его работой и красотой зала, и мне захотелось станцевать для него. Мама, конечно же, тоже присутствовала. В качестве аккомпанемента я выбрала фрагмент партии кларнета, хоть и не привыкла танцевать под такую музыку. Но он страстно любил этот инструмент. Так что я импровизировала. Это был мой способ выразить свою благодарность и, главное, сказать “я тебя люблю”. Именно в этот момент я окончательно осознала, насколько у меня золотые детство и отрочество, как меня балуют и носят на руках. Я танцевала, но не могла не наблюдать украдкой за ними – за мамой, которая вцепилась в папину руку, а слезы радости заливали ее красивое лицо, и за папой, у которого сияли глаза, и он, в свою очередь, цеплялся за жену. Господи, как же они сияли, его глаза… Их любовь потрясла меня. Когда музыка закончилась, я бросилась папе на шею и изо всех сил обняла его, передавая ему все, что стучало в моем сердце. Я шептала: “Папа, мой любимый папочка”.

Я перешагнула порог вместе с Кати, которая не отходила от меня ни на шаг, и увидела, каким старым стал зал: стены испещрены трещинами, краска облупилась. Грустно. Папа следил за моим залом до последней минуты. Краску он освежил в то лето, которое предшествовало их уходу. Из соображений экономии зал зимой не отапливался, и вот результат – влажность сделала свое дело. Во всех углах свили гнезда пауки, огромные паучьи сети затянули окна, от запаха пыли першило в горле, и это была не легкая симпатичная пыль, а пыль запустения и заброшенности. Я осторожно оторвалась от Кати и сделала несколько шагов вперед, внимательно изучая каждый квадратный сантиметр помещения. В большом зеркале, несмотря на грязные пятна, я четко отразилась в полный рост, с лонгетой, моей подругой-врагом, на ноге, и получила шок, вполне адекватный жалкой фигуре, которая нарисовалась в раме. Шорты и старый растянутый свитер болтались на мне. Цвет лица был, понятное дело, мертвенно-бледным, но и тело, которым я так гордилась, было ничуть не лучше: оно стало серым, тусклым, худым, лишенным всякой жизненной силы, всякого света. Упадок в зале был под стать моему упадку. Мы друг друга стоили, и нам обоим было плохо. Я провела рукой вдоль станка, последнего свидетеля тех времен, когда все было хорошо; почувствовала, какой он прочный, готовый послужить опорой для растяжек и для долгих часов занятий, я вцепилась в него что было сил, чтобы почерпнуть немного энергии. Я не позволю сломить себя.

– Здесь есть над чем поработать…

– Матье сюда не заходит, считает, что это твоя вотчина.

– Эй! Я никого ни в чем не упрекала. Придется искать решение…

Она подошла ближе и остановилась у меня за спиной.

– Я тебя не спрашивала, но у меня есть некая догадка… Избавь меня все же от сомнений, в этом году не будет летних курсов?

– Нет… Это часть изменений в формате школы. Мы будем расширяться и становиться более профессиональными. Похоже, других вариантов не существует…

Она немного помолчала, поскольку мои слова вызвали у нее некоторое сомнение, потом спохватилась:

– Постарайся во всем найти хорошее, теперь у тебя будет время, чтобы привести зал в порядок!

– Ты права.

Я не хотела поддаваться ни печали, ни беспокойству, поэтому быстро взяла себя в руки:

– Ладно, мне осталось проверить еще одну вещь!

Я подошла к тумбе, на которой стоял музыкальный центр, и включила его. Порылась в ящиках, нашла диск, который искала – воспоминания о наших школьных годах, I wanna dance with somebody Уитни Хьюстон, – и, сияя, обернулась к Кати. Она энергично покачала головой, словно говоря: “И речи быть не может!”

– Да! Да!

– Нет! Я не буду танцевать без тебя!

Кати не танцевала уже лет десять, поэтому, приезжая, я всегда старалась уговорить ее вернуться к танцам.

– Ну пожалуйста! – упрашивала я.

Она наморщила нос – а у нее это всегда значило, что она что-то задумала – и подошла ко мне.

– Хочешь, чтобы я станцевала?

– Да!

– Хорошо, ты идешь к реабилитологу, заканчиваешь все процедуры, а потом я станцую вместе с тобой.

Я хлопнула в ладоши:

– По рукам!

Какое же это счастье – обедать на солнышке под аккомпанемент пока еще робкого пения цикад и звонкого детского смеха Макса. И все же я была озабочена: оценив необходимые мелкие ремонтные работы в совокупности, я пришла к выводу, что реальный бюджет превзойдет планируемый. А если по-простому, у меня, как ни крути, нет таких денег. Придется ограничиваться самым срочным, отказываться от необязательного, прекрасно понимая, что необязательное в этом году станет срочным в будущем.

– Размышляешь о состоянии зала? – спросила Кати, почувствовав, что я приуныла.

– Не только… обо всем, что надо отремонтировать и что влетит в копеечку.

– Я поучаствую, – предложил Матье.

– Спасибо, очень мило с твоей стороны, но ты и так уже много делаешь, а в ближайшие месяцы у вас обоих будет дел выше крыши.

Весна и лето всегда были для них периодом повышенной, чтобы не сказать сумасшедшей, активности. Матье был засыпан заказами на вырубку и обрезку кустарников и деревьев – помимо того, что мы в пожароопасной зоне, нельзя забывать и о владельцах дач, которые в последнюю минуту решают, что им необходимо срочно срубить несколько деревьев. Кати же должна собирать мед и пользоваться наплывом туристов, чтобы побольше продать, и при этом заниматься Максом. По утрам она торговала на рынках, а днем открывала свой магазинчик в деревне. Так что и речи быть не могло о том, чтобы я лишила их части краткого отдыха в кругу семьи. Ко мне они будут приходить только для того, чтобы бездельничать и купаться в бассейне, – так я планировала.

– Я тут кое о чем подумал, – сказал Матье. – Ты здесь на два месяца?

– Да, а что?

– Сейчас пасхальные каникулы, приезжают парижане, а потом еще в мае будут длинные выходные. Почему бы тебе не открыть гостевые комнаты? Сможешь малость подзаработать.

Это предложение нелепым не назовешь, однако…

– Уже слишком поздно.

– Всегда найдутся те, кто тянул до последней минуты. Попробуй!

– Не самая удачная идея, мне кажется, – сухо прервала мужа Кати.

– Почему? – растерянно спросил Матье.

– Сам подумай: Ортанс приехала, чтобы отдохнуть.

– Хватит тебе изображать из себя мамашу-наседку, дай ей спокойно вздохнуть! Со всеми ты пытаешься вести себя как клуша!

– Если тебя это раздражает, могу перестать заботиться о тебе, интересно, как это тебе понравится?!

Он что-то проворчал, а я едва сдержала ухмылку. Без Кати Матье бы просто пропал. Он сразу умолк, а Кати повернулась ко мне:

– Не перегружай себя, если хочешь быстро вернуться к танцам.

– Ты, конечно, права, но, чтобы застелить постели, чуть-чуть прибрать и приготовить простенький завтрак, много сил не нужно, а все остальное время я буду вести себя благоразумно.

На самом деле я так не считала, помня о прошлых летних месяцах, когда я бывала совершенно измотана.

– Удивлюсь, если туристы начнут штурмовать ворота.

– Ты права, – вынуждена была признать Кати. – Но потерпи до встречи с реабилитологом, а потом уже принимай решение. Мне будет спокойнее…

– Так и сделаем.

Матье расстроился из-за недостатка пыла, с которым было встречено его предложение, и из-за того, что жена поставила его на место. Он поднялся из-за стола и одним глотком допил свое вино.

– Если честно, вы цепляетесь к мелочам! Пойду закончу с бассейном, сможешь написать в объявлении, что он с подогревом!

Наблюдая за ним, удаляющимся решительным шагом и что-то бурчащим себе под нос, мы окончательно расслабились и расхохотались.

На следующий день я вышла с сеанса реабилитации обладательницей волшебного ключа, открывающего “Бастиду” туристам. Пока я здесь, буду ходить на процедуры дважды в неделю. Через две недели смогу окончательно избавиться от лонгетки. Реабилитолог заявил, что никаких осложнений нет. Мне стало спокойнее. Но как же безответственно я себя вела, снимая лонгетку только для того, чтобы произвести впечатление на Эмерика. Боль тогда снова вернулась, и я нервничала вплоть до сегодняшнего визита, опасаясь, что окончательно все испортила. Впрочем, все было не так уж благостно, поскольку врач повторил запрет безумного профессора: никакой физической нагрузки, кроме ходьбы. Не бегать, не делать зарядку, не танцевать… если я хочу вернуться к танцам. Мне оставалось лишь в точности следовать рекомендациям и решить, открывать ли гостевые комнаты в ближайшие недели.

Матье нажал на нужную кнопку. Как только мне дали зеленый свет, я загорелась его идеей. Я сама буду управлять своим маленьким бизнесом. И пусть отношения между хозяйкой и гостями весьма поверхностны, новые лица в моей сегодняшней ситуации – это хорошо. С того момента, как я потеряла подвижность, меня угнетало чувство собственной никчемности, а теперь у меня найдется занятие на весь день, причем хлопоты будут полезными. Я забрала с маленькой парковки свою машину – старую бирюзовую “панду” с внутренней обивкой в пурпурную клетку, – ее аккумулятор Матье зарядил накануне, в конце выходных. Я купила ее, когда мне было двадцать пять лет, на последние сценические гонорары, чтобы оставлять ее здесь и чувствовать себя независимой, когда приезжала повидать родителей. Она никогда не покидала “Бастиду” и окрестности. Естественно, я не требовала от нее невозможного – она обеспечивала мне необходимой минимум безопасности, но превышение на ней семидесяти километров в час могло плохо кончиться. И все-таки она позволяла мне ездить за покупками, перемещаться из одной деревни в другую, если, конечно, они находились на небольшом расстоянии друг от друга. Так, я никогда не отваживалась пересекать на ней лощину, и если мне хотелось съездить на южную сторону Люберона, приходилось искать добрую душу, которая меня подбросит или одолжит свой автомобиль.

Когда я наконец-то вернулась домой, было больше семи вечера. Смогу полюбоваться закатом. Я включила музыку – альбом Love & Hate Майкла Кивануки – и устроилась в глубоком кресле напротив моей горы с бокалом розового вина. Я сделала большой глоток, и тут зазвонил лежащий рядом телефон. Я вздрогнула от неожиданности. Это была Кати.

– Ку-ку! Что врач сказал?

– Обрадую тебя, голеностоп плавно восстанавливается.

– Прекрасная новость! Когда снова к нему?

– Через два дня.

– Что ты решила насчет комнат?

– Да, я сделаю это! Сегодня вечером займусь объявлением и посмотрю, что из этого выйдет…

– Но только будь осторожна, ладно?! Мы с Матье тоже оповестим знакомых. Никогда не знаешь, что сработает!

– Спасибо за рекламу.

– Не за что. Скажи, забежишь завтра на кофе?

Вдали раздалось “мама!”.

– Что он еще сотворил?! – заворчала Кати.

Я четко представила себе Макса, который опять набедокурил, и расстроенное лицо его матери, и меня разобрал смех. Сейчас она небось готова задать парню хорошую трепку, но стоит ей увидеть его хитрую рожицу, и она тут же оттает.

– Беги к сыну, пока он не разобрал дом по кирпичику.

– Он меня достал, честное слово. Встречаемся завтра?

– Да, целую.

Я сделала еще глоток вина и вернулась к созерцанию своего мобильного телефона. В последние дни я отодвинула его в сторону и не ждала от него ничего особенного. Однако, когда я взяла его сегодня утром, мне не удалось подавить надежду хоть на какой-то знак от Эмерика. Между прочим, он даже не поинтересовался ни как я доехала, ни как я себя чувствую. Все это время я тем не менее чего-то ждала.

В выходные я держалась, не желая показать свою слабость друзьям. Я скучала по Эмерику, моему телу его не хватало, я тосковала по нему, по его рукам, шуткам, его перепадам настроения и капризам, однако не имела права даже позвонить, чтобы получить свою кроху, кроху его присутствия. Мне бы так хотелось рассказать ему о доме и о моих планах. Внутреннее напряжение от постоянного ожидания звонка сводило меня с ума. Я сознательно уехала от него подальше, потому что чувствовала, что он от меня ускользает, не любит больше так, как должен был бы или, точнее, как я это себе представляла. Но запретить себе ждать я не могла. Когда речь заходила об Эмерике, я становилась такой слабой… У меня в ушах все еще звучали обидные, но справедливые слова Бертий: “Ты становишься глухой и слепой”. Она права. Но что я могу сделать?

Я легла спать ближе к полуночи, довольная, что выложила объявление. “Бастида” и раньше была на всех сайтах, мне оставалось лишь обновить сведения о свободных комнатах. Единственная серьезная правка касалась танцевального зала, который я не могла открыть гостям из-за его жалкого состояния. После всех уточнений мне оставалось только ждать. Я уже засыпала, когда телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на постели. Я была удивлена, но не решалась поверить, что Эмерик наконец-то прорезался.

– Алло…

Я тут же разозлилась на себя за жалкие, просящие интонации.

– М-м-м… как у тебя дела?

Я села на кровати.

– Все отлично, – заговорила я более твердым голосом. – Твоя командировка проходит по плану?

– Я мотался целый день, только вернулся в отель, чуть живой. Но все складывается удачно, я доволен.

Судя по его голосу, он действительно устал, но был удовлетворен сделанным.

– Прекрасно, теперь тебе будет легче.

– Ну да, а как ты? Греешься на солнышке?

– Конечно, здесь прекрасная погода, и мы с Матье даже наполнили бассейн.

– Отлично, то есть в программе – полное безделье.

В голосе явно прозвучал упрек.

– Скорее выздоровление… Сегодня я была у врача.

– Зачем?

– Мне надо пройти курс реабилитации.

– Да, действительно, я совсем забыл. Значит, ты пробудешь там до конца больничного, да?

– Ага, тем более что я попробую сдать комнаты.

– А это к чему?

– В доме нужно кое-что отремонтировать, и мне понадобятся деньги.

Я услышала, как он что-то недовольно промычал в трубку.

– Имение твоих родителей – финансовая дыра. Я вообще не понимаю, как ты и дальше будешь справляться.

– Твоя цель – подорвать мой моральный дух?

– Нет, прости, я понимаю, что это место тебе дорого, но боюсь, как бы ты не взвалила на себя неподъемную ношу, беспокоюсь о тебе. Почему ты не поговорила со мной, перед тем как принять решение?

И откуда столько наглости?! Он не дал мне ответить и продолжал:

– Это как с твоим отъездом! – Он занервничал. – Ты ставишь меня перед фактом.

– Подожди-ка минутку… Ты издеваешься надо мной?

– Отнюдь! Говорю то, что думаю.

– Нет, это невероятно! Ты даже не поинтересовался, хорошо ли я доехала. Звонишь после полуночи и как ни в чем не бывало упрекаешь меня, что я скрываю от тебя свои планы! На всякий случай, если ты вдруг забыл: я не имею права отправить тебе даже закодированную эсэмэску, сообщить, что у меня новости и надо кое-что обсудить.

Он молчал несколько секунд, показавшихся мне вечностью, но слова, которые я услышала, были еще хуже его молчания.

– Послушай, Ортанс, я позвонил тебе не за тем, чтобы мы ругались. Пожалуй, лучше закончить разговор.

Меня охватила паника, я ведь четыре дня ждала, что он объявится, не может все так закончиться.

– Погоди, Эмерик… что происходит?

– В любом случае я валюсь с ног, а завтра у меня тяжелый день. Надо постараться поспать. Целую тебя.

Он закончил разговор. Я сникла, на глаза набежали слезы. Мне вдруг стало холодно, и я свернулась клубочком, как в детстве, проснувшись от кошмара. Теперь у нас не получалось, не повздорив, даже обменяться банальными фразами.

Прошло два часа, а я все еще не спала. Но слезы иссякли. Ночной столик завибрировал. Я схватила телефон.

Как ему удалось всего в трех фразах предъявить мне и лучшее, и худшее, что есть в нем? Я убедилась, что он отдает себе отчет в трещине, пробежавшей по нашим отношениям, а также признает, что скучает по мне и любит меня. Но в то же время он нашел способ свалить на меня вину за травму, окончательно продемонстрировав неспособность взять на себя ответственность хоть за что-то. Не раздумывая ни секунды, я ему позвонила – никакого риска, он ведь в отеле. Сразу включилась голосовая почта. Мне оставалось только ждать, когда он снова соизволит позвонить. Волна ярости накатила на меня, моему терпению пришел конец.

Два следующих дня я неистово готовила “Бастиду” к приему гостей, что помогало мне приглушить гнев и тоску. Я раз за разом запускала стиральную машину с постельным бельем и полотенцами. Спасибо мистралю и солнцу – лучшим на свете средствам для сушки белья. Делая перерывы на отдых для ноги, я тщательно вылизывала каждую комнату, каждую ванную. Туристические буклеты я выложила в прихожей, где буду встречать гостей, ключи спрятала в ящик. Я проверила всю посуду для завтрака и приобрела то, чего недоставало. Заодно купила продукты и сделала запасы. На тот случай, если клиенты все-таки объявятся, у меня будет все необходимое. Я обменялась эсэмэсками с Бертий и Сандро и не узнала ничего нового. Они прекрасно обходятся без меня, а мои ученицы в отличной форме. Я была рада за них, но все это как будто меня не касалось. В обществе Кати я притворялась женщиной, которая со всем справляется, но не обманывалась на ее счет— знала, что подруга за меня беспокоится.

В четверг ближе к концу дня я бросила уборку, чтобы ответить на звонок домашнего телефона “Бастиды”.

– Алло!

И тут же услышала, как в другом конце комнаты зазвонил мобильный.

– Алло, добрый вечер. Знаю, что обращаюсь в последний момент, но решила попытать счастья. Не найдется ли у вас одной, а лучше двух свободных комнат на эти выходные?

– Да, вам повезло, у меня есть две свободные комнаты! – ответила я.

– Правда?

Мой мобильник снова зазвонил. Наверняка Эмерик.

– Да, да! Сколько вас?

– Две пары.

– То есть две комнаты. Когда вы приедете?

– Завтра. А уедем в понедельник.

Еще один звонок по мобильному.

– Отлично. Сейчас забронирую на ваше имя.

Я записывала данные этой милой девушки, потом объясняла, как добраться до “Бастиды”, и все это время прислушивалась. Раздался сигнал голосовой почты. Больше он не позвонит.

– Итак, до завтра, удачного вечера и хорошо доехать!

Повесив трубку, я пошла слушать сообщение Эмерика. Я еле переставляла ноги, внутри шевелился страх.

Это я… хотел услышать твой голос. Какое-то время мы не сможем общаться, я сейчас ухожу из офиса и еду за женой и дочками, нам предстоит отпуск с друзьями.

Я почувствовала, что сейчас заплачу, ведь я даже не знала, что он берет отпуск.

Да, тоска по мне не только сводила его с ума, но и делала злым. Радость от скорого приезда первых гостей померкла.