Глава двенадцатая
Все выходные Элиас избегал меня. Он снова стал где-то пропадать, забросил, похоже, работу в танцевальном зале и даже больше не пил со мной кофе по утрам. Мне его не хватало. Я беспокоилась. Но, невзирая на исчезновение Элиаса, я не поддалась искушению и не перешагнула порог его комнаты. Я вовсе не собиралась приставать к нему, преследовать, но мне обязательно нужно было предупредить его о моем отъезде. Поэтому в воскресенье вечером я решила не ложиться, пока он не придет. Желая быть уверенной, что он не станет дожидаться моего ухода в дом, чтобы объявиться, я устроилась в гостиной, где всегда оставляла свет для гостей. Я услышала, как подъехала машина Элиаса, потом на террасе раздался его голос. С кем это он говорит, интересно? Когда он наконец-то вошел в дом, в руке у него был телефон. Я впервые видела Элиаса с телефоном – зрелище едва ли не шокирующее.
– Добрый вечер, Элиас, – тихо поздоровалась я.
Увидев меня, он сделал шаг назад:
– Ортанс, я думал, вы уже спите.
Я была права, он уклонялся от встреч со мной.
– Вы меня избегаете?
Его плечи опустились, он словно капитулировал.
– Нет, – печально ответил он. – В эти выходные мне нужно было передохнуть.
– Не беспокойтесь, я не слежу за вами.
Он робко усмехнулся:
– Я знаю…
– У вас все в порядке? – спросила я.
– Вы меня ждали?
– Да…хотела предупредить, что в конце недели меня не будет дома. Я уезжаю в пятницу утром и вернусь во второй половине дня в субботу.
– А-а-а… вы хотите, чтобы я съехал?
– Нет! – воскликнула я. – Вовсе нет!
Он хмыкнул, а потом на его лице проступила насмешка.
– Значит, вы полагаете, что я нуждаюсь в няньке?
От его шутки мне стало легче, я улыбнулась.
– Вы уже взрослый мальчик, как мне кажется.
– Похоже на то…
– Дом на вас. Вы останетесь здесь один, других клиентов не будет.
Он удивленно нахмурился:
– Вы уверены, что это правильно?
– Я уже сказала, что доверяю вам. К тому же Матье – настоящий сторожевой пес.
Он засмеялся:
– Я так понял, что, если я трону хоть волосок на вашей голове или вздумаю польститься на чайную ложечку, он станет преследовать меня в самой геенне огненной.
– Надеюсь, он вам не угрожал?
Ну и дурак, подумала я, хотя меня глубоко тронуло, что Матье так усердно меня защищает.
– На его месте я бы сделал то же самое. Так что не переживайте. Спасибо, что разрешили остаться.
Он пересек комнату, стараясь не приближаться ко мне.
– Спокойной ночи, – сказал он, стоя на первой ступеньке лестницы.
– Спасибо, – прошептала я, тоже направляясь к себе.
Элиас скрылся на втором этаже. Неспроста он повторял в своем дневнике, что должен держаться от меня подальше. Возможно, он считал, что слишком привязался и что ему пора готовиться к отъезду.
Я плохо спала этой ночью, однако не слышала, чтобы он выходил. Звук его шагов, его бессонное присутствие в доме и саду встроились в мой сон и в мои ночные видения. Когда я проснулась, мне было грустно. И только встреча с Элиасом на кухне, где он варил кофе, вызвала вспышку радости. Я не могла понять: он казался отдохнувшим, что же произошло? Может, этой ночью он спал? Что я узнаю, если зайду в его комнату и почитаю дневник? Он мне широко улыбнулся:
– Доброе утро, Ортанс, как вы себя чувствуете сегодня?
– Отлично. А вы?
– Пожалуй, хорошо.
Мне казалось, будто все это мне снится. Его оптимистичный ответ поразил меня. Я было собралась попросить его рассказать все подробнее, как нас прервал негромкий автомобильный гудок – приехал булочник. Я напомнила ему, что в ближайшие выходные доставка не потребуется, поэтому задержалась возле фургона дольше обычного. Когда я вернулась на кухню, Элиас мыл свою чашку.
– Уже уезжаете?
– Сегодня я начинаю раньше – большой заказ…
– А-а-а…
Ты великий мастер поддерживать разговор, Ортанс!
Он долго всматривался в меня, а потом кивнул:
– До вечера.
– Да…
Я ждала до середины дня и только тогда зашла к нему. В комнате мне потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с нервами. Впервые постель была разобрана, то есть он спал в своей кровати, а дневник лежал на прикроватной тумбочке. Волнуясь, я взяла его в руки и села на край матраса.
Черт возьми! Только что я сделал большую ошибку, позвонив брату! Ему удалось разговорить меня, он в этом деле мастак, скотина! Нащупал брешь, ту самую, которую мне не удается закрыть. Она постоянно расширяется, и чтобы ее заполнить, я как раз и ездил все выходные куда глаза глядят. Только что мне пришлось признать, что прием не сработал… Интересно, сказал ли я ему, в какой деревне нахожусь? Не помню. Но если ее название вырвалось у меня, он способен начать стучаться во все двери, звонить всюду, давать мой номер телефона кому ни попадя. Упомянул ли я название “Бастида” и имя Ортанс? Не хочу, чтобы ее втянули в эту историю. И я слишком боюсь надеяться. Все стало каким-то неопределенным, когда он объявил, что будет узнавать, не нужен ли врач в тех краях, где я сейчас обитаю.
На меня словно потолок обрушился, потрясение было таким сильным, что я выронила тетрадь. Неужели он бросит якорь у нас?
В частной клинике, где его золотые руки защищены всеми мыслимыми и немыслимыми страховками, он лицо неприкосновенное. Ему не понять, что я перенес там в последние месяцы. Сошествие в ад, нарастающая изоляция, насилие, агрессивность, оскорбления, общественное осуждение. После похорон малыша все завертелось очень быстро. Я хотел присутствовать на них, проявить уважение, как я бы это сделал для любого из моих пациентов. В деревне так принято. Но меня вытолкали за дверь. Мне понадобилось несколько дней, чтобы заметить, что мой телефон звонит реже, а то и вообще сутками молчит. Я знаю, от горя можно обезуметь, но не настолько же. Они всех настроили против меня, убедили, что я во всем виноват. Я перестал быть человеком, которому можно доверять, а тем более врачом. Каждое мое действие, каждое слово выворачивалось так, чтобы свидетельствовать против меня. Поползли самые нелепые слухи. Можно подумать, что они ждали от меня полной непогрешимости! Это было невыносимо, все от меня отвернулись, жители, завидев меня, переходили на другую сторону улицы. Хуже всего, пожалуй, было, когда я отправился с еженедельным визитом к месье и мадам H. Я звонил в их дверь, звонил и звонил. Я знал, что они дома. Они мне не открыли. Они больше не хотели иметь со мной дела. В это время сосед заехал за ними на машине, и они вышли, не удостоив меня взглядом, рассматривая что-то у себя под ногами, а сосед из автомобиля не преминул прокричать, что везет их к новому врачу, принимающему в пятидесяти километрах отсюда. Что с ними стало, с этими милыми старичками? Живы ли они еще? Как бы я хотел об этом узнать…
Родители мальчика подали на меня в суд и намеревались лишить права заниматься медициной. Но окончательно меня добили недели судебных слушаний, когда я безвылазно сидел дома, а моим процессом занимался адвокат брата. На какое-то время ожесточение пошло на спад. Тогда-то мне и нужно было уехать, я ведь почти не сомневался в своей невиновности и был готов к тому, что Национальный совет коллегии врачей оправдает меня. К несчастью, смерть не всегда имеет объективное объяснение. Но все получилось совсем ужасно: разбирательство обернулось против истцов, меня тошнило от того, что проделывала моя защита – напирала на ошибки самих родителей, как будто смерть малыша недостаточно мучила их. Им объявили, что они должны были вызвать неотложку, скорую или отвезти ребенка в больницу, а не полагаться исключительно на деревенского врача общего профиля, который не всемогущ. Меня оправдали, и, несмотря на несправедливые обвинения в адрес несчастных родителей, на какое-то время мне стало легче, но передышка оказалась краткой. Травля началась с новой силой. За мной охотились. После того как мой внедорожник разбили бейсбольной битой, а дом забросали камнями, я принял единственно возможное, хоть и мучительное решение. Как сейчас вижу себя: я вытаскиваю из дома сумки и чемоданы, забрасываю в машину, скрестив пальцы, чтобы она завелась и ей достало сил увезти меня подальше от этого места. Сцена наводила на мысль об обитателях загоревшегося дома, вынужденных в спешке покидать его – хочется забрать все, но не знаешь, что хватать. Вспоминаю это чувство отчаянной гонки на выживание, когда я рылся в своих вещах, что-то вытаскивая, что-то отшвыривая. Мне кажется, я забыл там главную часть своей жизни, хоть я и не знаю, чем вообще владею. Впрочем, мне известно, что ничего, кроме самого себя, у меня нет. Так что мой брат может утверждать все, что ему заблагорассудится, но я отказываюсь еще раз пережить такое. Даже если… опять появляется надежда, и я не в силах прогнать ее… Нет… невозможно… Не смей предаваться мечтам, Элиас!
Я так устал, я хочу, чтобы все прекратилось, чтобы эти мысли ушли из моей головы. Я опустошен. Может, стоит хотя бы раз попытаться лечь в постель…
Я спал, проспал пять часов подряд… а ведь я без сна уже несколько месяцев, по крайней мере, без нормального сна в расстеленной постели, так что следует это событие зафиксировать, чтобы во время очередной бессонницы напомнить себе, что такое возможно…
Читая, я прилегла на кровать Элиаса, подушка еще хранила его запах, а я закрыла дневник и прижала к груди, словно стараясь защитить Элиаса – его мужество потрясло меня. Испытание исключением из сообщества, тягостный судебный процесс – все это он сумел пережить в одиночку, без поддержки, никого ни о чем не прося, никого ни в чем не обвиняя и не ненавидя, ни против чего не протестуя. И это вызывало уважение. Становилось понятным его стремление держаться на расстоянии от новых знакомых, нежелание привязываться. Да, я понимала Элиаса, но не хотела с этим мириться. Он заслуживал лучшего, я догадывалась, что в нем таятся неисчерпаемые богатства – бездна нежности, юмора и щедрости.
Неделя промчалась так быстро, что я ее и не заметила. Мы вернулись к нашему с Элиасом привычному распорядку – кофе по утрам и обмен новостями по вечерам. Что до моей тайной привычки, то тут я осталась ни с чем, поскольку он не написал больше ни строчки. В четверг утром, проснувшись, я поняла, что натянута как струна. Через сутки я поеду в Париж, а этим вечером меня ждет реабилитолог. На кухне стоял Элиас с кофейником в руке, и я наконец улыбнулась. Он казался оживленным.
– Сегодня большой день, Ортанс!
– Вы не забыли?
Он с шутливым возмущением закатил глаза.
– Конечно нет! Не переживайте. С вашей щиколоткой все в порядке, не нужно даже ее ощупывать, чтобы убедиться. Я за ней ежедневно наблюдаю и, честно говоря, хоть я и не специалист по спортивным травмам, уверен, что вы уже давно могли бы вернуться к танцам.
Я растерялась: что это все значит, он что, готов снова заняться лечением?
– Похоже, в вас все еще дремлет доктор?
Элиас грустновато пожал плечами:
– Не думаю, ну да ладно… Кто-то говорил мне, что медиком становятся на всю жизнь…
Надо же, он запомнил мои слова! Он налил нам кофе и протянул мне чашку.
– Когда вы завтра выезжаете?
Я помрачнела, вспомнив, что мне предстоит.
– В полдесятого, если хочу успеть на поезд. Кстати, надо вам оставить ключи и на всякий случай мой номер телефона. Мало ли что!
Я пошла в холл, и мои движения были дергаными, когда в поисках дубликата ключей я выкладывала из ящиков на стойку разное барахло.
– Вы едете в Париж? – спросил он, подходя ко мне.
– Да.
Я протянула клочок бумаги с номером и связку ключей, он взял их, а потом обеспокоенно заглянул мне в лицо:
– Спасибо. Судя по всему, что-то вас тревожит?
– Немного, честно говоря. Мне не очень хочется уезжать отсюда.
– Тогда зачем вы едете?
– Ради выпускного концерта в моей школе. Я должна быть на нем, выступают мои ученицы, я не имею права это пропустить.
– Время пройдет быстро. И потом, вы же вернетесь!
Я благодарно кивнула, его забота придавала мне уверенности и волновала сверх всякой разумной меры.
– Мне пора.
– Хорошего дня.
– До вечера! Буду с нетерпением ждать новостей.
Мы обменялись долгим взглядом, от которого у меня в животе запорхали бабочки. Как только он уехал, страх вернулся. Я инстинктивно бросилась к родительской скамейке. Я села, зажмурилась и подняла лицо к небу, дыша полной грудью, чтобы пропитаться ароматами местных растений. Я заново переживала свои отъезды, вечно сопровождавшиеся слезами: чем ближе был поезд в Париж, тем глубже я забивалась в свою раковину. Я вспомнила, как мне становилось тоскливо, как я тайком прятала в чемодан разные амулеты – найденный на земле кусочек коры, пустую скорлупу от миндаля, веточку лаванды или кисть сирени, сорванные, когда мама не видела. Я уже забыла, какое это было мучение – покидать наш дом после проведенных в нем длинных каникул. Даже в те времена, когда я была в восторге от парижской жизни. Я без усилий вызвала в памяти мамину руку на своем плече, ее ласковые слова: “Ты же вернешься, ты всегда возвращаешься”. Я открыла глаза и послала вопрос голубому небу:
– Какой я вернусь, мама?
Я была у реабилитолога, только что закончила гимнастику и надевала сандалии. Посмотрев на него, я догадалась по его задумчивому лицу и нахмуренным бровям, что он размышляет.
– Какая-то проблема?
– Вообще-то нет…
– Тогда почему вы так смотрите?
– Вы действительно очень хорошо восстановились. Я еще раз говорил по телефону с вашим ортопедом, он немного странный, вы так не считаете? Так вот, он спросил меня, как я полагаю, усвоили ли вы урок…
Нет, он натурально чокнутый, этот безумный профессор!
– Да, вы правы, ну и?..
– Мы еще пару-тройку раз встретимся, скорее из уважения к протоколу, чем по необходимости. Я думаю, вас все устроит.
Он искренне улыбнулся мне, и я заставила себя ответить ему такой же широкой улыбкой, не решаясь надеяться, что сейчас прозвучит то, о чем я мечтаю больше всего.
– Я внимательно вас слушаю…
– Вы можете вернуться к танцам. Но, внимание, без излишнего усердия, начинайте осторожно, в щадящем ритме, без перегрузок.
– Правда?! Это действительно правда?
– Конечно правда!
Я бросилась ему на шею, повторяя “спасибо, спасибо, спасибо”.
– Вы так рады!
– Вы даже не представляете себе насколько!
Я пожелала ему самого распрекрасного вечера и убежала легким шагом, вприпрыжку. Я не касалась земли. Сходила с ума от счастья. Мне хотелось прокричать об этом всему свету. Мне показалось, будто я вдруг вырвалась из мрачного туннеля, в котором меня так долго держали. Наконец-то я смогу выплеснуть эмоции, которые держала в себе многие недели. И главное, снова обрету себя, стану единым целым со своим телом. Я не торопилась обратно в “Бастиду” и решила заскочить на пару минут к Кати в магазин, чтобы сообщить великую новость. Я небрежно припарковалась прямо перед витриной. Еле удержалась от пируэта, который бы все объяснил. Но это было неразумно, поскольку я не разогрелась. Тем более что я хотела его исполнить не здесь. Вместо пируэта я решила насладиться моментом и застыла перед подругой, глядя на нее, но не произнося ни слова.
– Эй? Ты же сейчас от врача?
Я и бровью не повела.
– Что он сказал?! – чуть ли не закричала она.
Я опустила ресницы и изобразила садистскую ухмылочку.
– Готова хорошенько попотеть в зале “Бастиды”?
– Да ты что! Гениально!
Она повисла у меня на шее, прижала к себе.
– Задушишь! – запротестовала я.
Она отпустила меня и обхватила мое лицо руками.
– Извини, не удержалась, но я в восторге. Теперь тебе будет лучше, а я горжусь тобой.
Нас прервали покупатели. На лице Кати появилась недовольная гримаска.
– Что ж, не сейчас! Хочу отпраздновать это с тобой! Придешь к нам на ужин?
Я немного задержалась с ответом.
– Нет, мне пора возвращаться, нужно собрать вещи, ты же помнишь, я завтра с утра еду?
Это было неправдой: сумка была сложена, я даже успела получить эсэмэску от Бертий: она сообщила, что после концерта мы идем в ресторан к Стефану праздновать окончание учебного года. Мы с моей щиколоткой вернемся на место преступления. То есть я спокойно могла сегодня вечером поужинать с друзьями. Но мне хотелось поделиться новостью с Элиасом.
– Что за ерунда! Разве ты не можешь все быстренько побросать в сумку и прийти?!
– Послушай, отпразднуем в субботу вечером! Ничем не хуже.
В ее глазах промелькнуло подозрение.
– Какие у тебя ощущения насчет завтрашнего дня?
– Не хочу об этом думать…
– Встретишься с Эмериком?
– Не знаю… может быть… он хотел прийти ко мне на концерт, но в этом, по-моему, нет особого смысла… Тем более что он в последние дни не объявлялся.
Она вдруг забеспокоилась, нахмурилась:
– Ты собираешься с ним увидеться?
Я растерянно помолчала. На самом деле я пока не задавала себе такого вопроса.
– Представления не имею… Ладно, давай, клиенты ждут!
Я убежала и села в машину, чувствуя себя счастливой, освобожденной и взволнованной.
Элиаса не было, когда я приехала, и это меня не очень, но все же удивило. А собственно, на что я рассчитывала? Он никогда не возвращался в “Бастиду” до девяти вечера. Мне бы надо было перекусить, хоть что-то сжевать, но я была взвинчена и кусок в горло не лез. Не то чтобы я плохо себя чувствовала, совсем нет. Просто я хотела только одного: пусть он скорее придет, и я сообщу ему новость. Я села на диван в саду и принялась ждать, пытаясь заставить замолчать внутренний голос, который нашептывал, что все не так просто. Он стал еще настойчивее, когда на нашей подъездной дороге появился автомобиль Элиаса. Мое сердце забилось быстрее и сильнее.
Я замерла, пораженная своей реакцией и немыслимой очевидностью, которая открывалась мне все явственней.
Я повернулась к нему, а он, как каждый вечер, подошел ко мне. Оказавшись рядом, он беззвучно произнес: “Ну?” Я широко ему улыбнулась, он сразу ответил мне тем же. Его радость, его счастье потрясли меня. Неужели моя судьба действительно его волнует? Он уселся в кресло напротив меня и, не говоря ни слова, стал пристально на меня смотреть. Я тоже молчала, позволяла ему изучать меня, а заодно разрешила себе наконец-то по-настоящему увидеть его лицо с чертами плавными и жесткими одновременно, в зависимости от того, что оно выражало. Он выглядел намного лучше, чем сразу после приезда, хотя темные круги под глазами, естественно, никуда не делись, учитывая, как мало он спал. Солнце и мистраль задубили кожу, она покрылась рабочим загаром – темным, грязноватым, но красивым. Морщины и “гусиные лапки” рассказывали о страданиях, но все-таки и о радостях тоже. В темных глазах я впервые заметила желтые искры. Бугорок на носу свидетельствовал о том, что когда-то он его ломал, и мне сразу захотелось узнать, был ли Элиас непоседливым ребенком или же драчливым подростком. Заметив порез на подбородке, я только в этот момент сообразила, что каждое утро он тщательно бреется, и вспомнила, что в его комнате видела одноразовую бритву. Мне захотелось дотронуться пальцем до этой царапины. Передо мной возникла картинка: он в джинсах стоит перед зеркалом в ванной и уверенной рукой проводит по лицу бритвой, потом надевает на голое тело джемпер, в котором пришел сегодня вечером. Я вдруг услышала, как он глубоко вздохнул, и, слегка дрожа, спустилась с небес на землю. Он провел рукой по лбу, словно желая собраться с мыслями, меланхолично усмехнулся и вопросительно выгнул бровь:
– Готовы вернуться в танцевальный зал?
Его голос, как мне показалось, звучал теплее, чем накануне, я словно услышала его впервые. Глубокое смятение и толпящиеся в моем мозгу вопросы не помешали мне повести плечами и лукаво посмотреть на него.
– Я не просила вас торопиться… так что у меня еще есть немного времени…
Он покачал головой:
– Даже если я замедлю темп, все будет готово к воскресенью, а то и раньше.
Мне почудилось, что в его глазах на мгновение вспыхнула гордость, как будто ему удалось переиграть меня. И это было не так далеко от истины: у меня опустились руки.
– Как вам это удалось?
– Извлекаю пользу из бессонницы.
– С ума сошли! Запрещаю вам!
– Почему же?
– Ну-у-у… потому что… потому что… ночью надо спать!
Мой жалкий аргумент рассмешил не только его, но и меня саму.
– Если серьезно, хотите прямо сейчас увидеть, что получается? Кое-что еще надо доделать… но я надеюсь, что результат вам понравится.
– Не сомневаюсь…
Он встал и протянул мне руку.
– Ну что? Пойдемте? – тихо предложил он.
– Да…
Моя рука была в двух сантиметрах от его ладони, я чувствовала ее тепло, почти физически ощущала жесткую кожу, задубевшую за несколько недель работы лесорубом. Я собралась взять его за руку, и тут зазвонил мой телефон. Я застыла на долгие секунды, не отводя от него глаз и не убирая руку. Я знала, кто звонит, я его чувствовала, у него всегда был нюх на депрессивные моменты, а сейчас сработал нюх на опасность. Я растерялась, мне захотелось, чтобы мобильник никогда больше не звонил. Взгляд Элиаса на миг остановился на дисплее. Его рука упала вдоль тела, моя – на диван. Он слабо улыбнулся:
– Как-нибудь в другой раз.
Он развернулся, закурил и решительно зашагал к танцевальному залу. Телефон замолчал на пару секунд, а потом снова подал голос. Я автоматически ответила.
– Алло…
Я продолжала всматриваться в Элиаса, он больше не сутулился, как в первые дни по приезде, теперь он держался прямо – стал сильнее, выздоравливал. Способствовала ли этому жизнь в “Бастиде”? Или делало свое дело время? Или эта брешь, которую он упоминает в своем дневнике, понемногу затягивается? Рискну ли я надеяться? Сложу ли вместе слова, написанные обо мне?
– Ортанс… ты здесь?
– Да… подожди минутку.
Я побежала за Элиасом, позвала его. Он обернулся.
– Встречаемся завтра за кофе?
Он едва заметно усмехнулся:
– Нет… Матье ждет меня на участке к семи.
– Тогда до субботы.
– Будьте осторожны в Париже.
– Обязательно, – едва слышно пообещала я.
Я мотнула головой в сторону кофейного столика, на котором оставила телефон:
– Мне надо ответить.
Он кивнул и двинулся дальше. Я продолжила разговор с Эмериком, чувствуя легкую растерянность:
– Извини.
– Я не вовремя или что? У тебя голова занята чем-то совсем другим…
– Нет… я просто не ожидала, что ты позвонишь…
– Я в дороге, у меня сегодня были дела на выезде. Как ты поживаешь?
– Все в порядке…
– Уверена?
– Ну я же сказала! – Его настойчивость раздражала меня.
Я не хотела с ним говорить, с ним – не хотела. Мне нужно было, чтобы Элиас вернул меня в танцевальный зал, мне хотелось быть только с ним. Как такое возможно?
– Ты что-то от меня скрываешь?
– Нет… но…
Вот я уже и вру ему. Не стану же я выворачивать ситуацию наизнанку, ставить себя в положение политого поливальщика. Пришло время разобраться со своими чувствами, но я отказывалась делать это – опасалась, вдруг на меня свалится немыслимое и тогда мне покажется, будто я обманываю Эмерика. Я этого ни за что не сделаю. Просто не имею права. Не из соображений верности Эмерику, этот этап давно мною пройден. Ради самоуважения. В наших с ним отношениях не осталось никакой красоты, если предположить, что она когда-либо была, и не могло быть и речи о том, чтобы таким образом испачкать едва зарождающиеся чувства к другому. Вот только все эти мысли и чувства принадлежали мне и только мне, я не могла поделиться ими с Эмериком, поскольку он уже выбыл из игры, из моей игры.
– Но что?
– Я думаю, нам нужно меньше перезваниваться, точнее, тебе надо реже звонить мне… Я должна двигаться вперед, Эмерик.
– Ты больше не хочешь со мной разговаривать… Вот, значит, до чего мы дошли…
– Нет… А вообще-то да… Мне кажется, тебе это тоже нужно…
Он помолчал, и я почувствовала, что он сдается.
– Ты права… но мне трудно представить себе, что ты уйдешь из моей жизни.
– Привыкнешь.
– Все так странно…
– Не буду спорить.
Мой взгляд самым естественным образом перекочевал к танцевальному залу.
– Отпускаю тебя к твоей новой жизни…
– У меня еще нет новой жизни, Эмерик… Я двигаюсь вперед, и это все… И…
Я замолчала в тот самый момент, когда собиралась объявить, что опять могу танцевать, и вдруг поняла, что мне не хочется сообщать ему об этом. Это новость для Элиаса. Да, для Элиаса. Но не для Эмерика.
– И что?
– Ничего. Счастливого пути.
– Погоди! Но мы же все-таки можем повидаться, когда ты будешь в Париже? Я знаю, ты приезжаешь завтра.
– Не уверена, что это удачная идея…
– Я прошу тебя! Ты это нам должна!
Он до самого конца будет на меня давить. Ну да ладно, поддамся его последнему капризу.
– Хорошо. Но… я остаюсь здесь до конца лета, завтра только ненадолго заеду в Париж и вернусь.
– Ага… я это подозревал… Что ж, до завтра. Я позвоню тебе днем. Целую тебя, Ортанс.
Он отключился, не дав мне времени на ответ, и меня это устраивало. Я посидела несколько минут не шевелясь, потом поднялась с дивана и направилась к танцевальному залу. Во дворе я спохватилась. Что-то подсказывало мне, что Элиас хочет побыть там один. Мы с ним упустили наш момент, и теперь я была не готова посмотреть ему в глаза, причем сразу после разговора с Эмериком, о чем ему было известно.
