Глава одиннадцатая
Сегодня один из парней поранился, глубоко порезал руку. Ему было очень больно. Матье работал с другой бригадой. Когда-то один из работяг, обладатель диплома об окончании курсов первой помощи и к тому же силач, легко ворочающий огромные стволы, предложил себя в качестве ответственного за аптечку. Он тогда, скорее всего, даже не догадывался, что однажды ему придется иметь дело с кровью. Это напомнило мне мой приезд на вызов, когда беременной фермерше понадобилась внеплановая консультация. Будущий отец потерял сознание, услышав, что пора ехать в роддом. Одним словом, я стоял и наблюдал за тем, как наш санитар сражается с бинтами и антисептиком и на землю, в грязь и пыль, попадает гораздо больше лекарства, чем на руку раненого. За долгие месяцы я не сделал ни одного движения, имевшего хоть какое-то отношение к медицине. Ну да, ничего страшного не случилось, но я все же решил вмешаться. Не хотелось, чтобы в рану попала инфекция и возникли осложнения. Лесорубы, с которыми я работал плечом к плечу, не могли прийти в себя от изумления, когда я предложил помощь. Вначале руки у меня дрожали, а потом я успокоился. Я дезинфицировал порез, сделал перевязку и дал ему лошадиную дозу обезболивающего. Мне, правда, не удалось убедить его обратиться к хирургу и наложить швы. Он пришел в себя, порозовел, что порадовало меня. Они спросили, где я этому научился, я ушел от ответа, а незадачливый санитар тут же переложил на меня ответственность за оказание первой помощи в дальнейшем.
Когда рабочий день закончился, они настояли на том, чтобы меня угостить, их уважение ко мне резко выросло. Так бывает всегда – сначала недоверие, потом двери слегка приоткрываются, и тогда достаточно какого-то пустякового происшествия, небольшой травмы, оказанной помощи или медицинского совета, которого никто не ждал, чтобы стать уважаемым человеком, значимым членом коллектива. При некотором везении ты вообще попадаешь в ранг героев. Им я и стал в той дыре, где вздумал обосноваться. А ведь я к этому не стремился, когда решил стать деревенским врачом. Все, чего я хотел, – это приносить пользу, служить людям в условиях суровой, настоящей жизни.
Но когда вас ставят на пьедестал героя, спасителя, когда вас на него возводят вопреки вашему желанию, вы в конце концов принимаете этот дар, соглашаетесь с особым статусом, а в качестве бонуса получаете уверенность, что нашли свое призвание. Мне нравилось, что я всех знаю, что осторожно вхожу в их жизнь, разделяю с ними радости и горести, становлюсь советчиком для молодежи, не умеющей найти свое место в деревне, которую они ненавидят и обожают одновременно. Меня устраивало, что у стариков я занимаю место их детей и внуков, уехавших в город, что мне приходится выступать среди ночи в роли ветеринара или выслушивать тайны измученной жены деревенского труженика, которая просит поговорить с ее молчаливым мужем, раздавленным долгами и непомерными трудностями.
Вот уже почти две недели прошло с тех пор, как моя жизнь приняла иной оборот, я перевернула некоторые ее страницы, причем более или менее легко. Что до страниц дневника Элиаса, то их я перелистывала с большим усердием: каждое утро, сгорая от любопытства, заходила в его комнату, чтобы узнать, написал ли он накануне хоть несколько строчек. После того, как он оказал помощь раненому лесорубу, что, видимо, разбудило его воспоминания, Элиас стал рассказывать в тетради о том времени, когда он был деревенским врачом. Целыми днями он мотался между своим кабинетом и визитами на дом к пациентам – теперь было понятно, отчего его машина в таком состоянии. Записи позволяли судить о его самоотверженности: все время Элиаса, вся его жизнь были посвящены больным. Он отличался поразительной скромностью, знал, что в глазах тамошних обитателей он герой, однако для него именно они были героями в своей повседневной жизни. А делом самого Элиаса было лишь лечить их физические и душевные болячки самым лучшим доступным ему образом. Я читала дневник его жизни, словно глотала взахлеб увлекательный роман, временами даже забывая, что рассказчик живет здесь, у меня, – я редко его видела. Чтение его дневника было для меня отдыхом, своеобразным ритуалом, который я позволяла себе и без которого уже не могла обойтись.
Две последующие недели Эмерик звонил часто, чего я совсем не ожидала. Стоило мне прочитать высветившееся на экране имя, и внутри что-то обрывалось. В этом заключалась ирония ситуации. Я по-прежнему была уверена, что мы расстаемся, но при этом все-таки не прощаемся окончательно. Парадоксальным образом нам стало легче разговаривать друг с другом, в общении появилась свобода, которой нам не хватало в последнее время. Эмерик спрашивал, как дела с моей щиколоткой, появились ли в “Бастиде” новые клиенты. Он звонил по вечерам из машины после отъезда из офиса. Я вовсе не чувствовала себя на дне пропасти, как во время нашего единственного разрыва, когда мне казалось, будто мир вокруг меня рухнул. Сегодня все было не так. Впрочем, и у него все было по-другому. Я чуяла нутром, что он тоже догадывается, что происходит между нами. И не реагирует ни слишком бурно, ни со злостью, как это было два года назад. Нет, он принимал случившееся. Мы оба принимали. Возможно, в эти три года мы помогли друг другу стать более зрелыми, повзрослеть. Наша связь давала нам иллюзию юности, беззаботной, но только на самом деле давно прошедшей. Мы оба, и он и я, избегали ответственности.
Мы начали наш роман со страстью, стремительно и не раздумывая, а теперь продвигались очень медленно и осторожно, шаг за шагом привыкая к жизни врозь. Мы смягчали синдром абстиненции, чтобы избежать лишних мук. Впервые мы действовали по правилам… сознательно.
Что до моего профессионального будущего, я пока откладывала решение. Как бы то ни было, пока врачи не дадут мне зеленый свет, заглядывать вперед бессмысленно. Желание танцевать было всепоглощающим, я изнывала от тоски, которую невозможно было утолить ничем. Я училась быть терпеливой. Мой реабилитолог поддерживал контакт с безумным профессором, после того как связался по телефону с Огюстом и представил ему свой отчет. Мой учитель, со своей стороны, больше не атаковал меня требованиями приехать в Париж. Я обменялась несколькими сообщениями с Бертий, которая заверила меня, что в школе все хорошо, у нас надежное будущее, мои ученицы молодцы и Фиона отлично с ними справляется. Я воспринимала эти новости как бы отстраненно, да, конечно, я была рада за них, но все это казалось мне каким-то далеким и не имеющим отношения к моей жизни. Как будто слушала рассказ о планах другого человека, которые не касаются меня напрямую.
Субботним утром, как только гости уехали на весь день – включая Элиаса, некоторые привычки никогда не меняются, – я отправилась на закупки. Поскольку супермаркет в Боньё не отличается богатым ассортиментом, я остановила свой выбор на Кустеле. Посещение этого маленького средоточия потребления утомило меня. А ведь это всего лишь деревенский супермаркет! Но, как по мне, там было слишком много людей, слишком много машин, туристов и шума. Я даже забеспокоилась, не одичала ли я. Может, Матье меня заразил? Я задыхалась, вернувшись в свою старую “панду” без кондиционера. В половине первого было уже больше двадцати семи градусов. Впечатляет, если вспомнить, что сейчас только начало июня. Я ехала в “Бастиду” с опущенными до упора стеклами, пытаясь – увы, безуспешно – впустить в душный салон хоть немного свежего воздуха. Вся в поту я приехала на свою парковку, где застыла в изумлении при виде машины Элиаса. Впервые он был в “Бастиде” днем. Сегодня чтения у меня не будет. Я выбралась из своей душегубки и открыла багажник, чтобы достать покупки. Подходя к дому, я сделала небольшой крюк, потому что меня озадачил шум передвигаемой мебели, доносившийся из танцевального зала. На пороге я застыла, потрясенная. Там был Элиас, голый по пояс. Насвистывая, он перекрывал пленкой паркет, чтобы не повредить его при ремонте. Я заметила сдвинутую в углы мебель, а также папину стремянку, которую он наверняка нашел в гараже. Элиас приступил к ремонту, а я из-за всех последних событий вообще забыла о нашем уговоре. В душе полыхнула радость.
– Ой…
Он вздрогнул и быстро вскочил:
– Извините, я напугал вас, но…
– Нет, все в порядке. Просто я не знала, что вы уже начали.
– Вас это не устраивает?
– Вовсе нет. Но вы уже купили материалы? – спросила я, указывая на банки с краской.
– Да, я сегодня утром съездил в Апт.
– Надо было мне сказать, я бы сама поехала, и, главное, я бы сама расплатилась.
– Зачем морочить вам голову из-за такой ерунды, тем более что вы были заняты с клиентами на завтраке.
– Спасибо, но…
– Со всякими мелочами разберемся потом, Ортанс.
Мне нечего было возразить.
– Вижу, у вас все схвачено… удачи…
– Думаю, я справлюсь.
Я развернулась и пошла в дом, где наконец-то избавилась от пакетов. Не скрою, я была рада, что он начал ремонт. Радовало меня и то, что ему здесь комфортно, тогда как до сих пор он был скорее настороже. Но меня привело в замешательство неожиданное открытие: впервые при встрече с ним мне показалось, будто он живет здесь и не пытается сбежать, чувствует себя едва ли не как дома. Я догадывалась, что он из тех, кто держит слово, и, взяв на себя определенные обязательства, не уедет, пока их не выполнит.
К восьми вечера Элиас так и не появился. Он работал в танцевальном зале уже много часов. Мне было неловко. Не собирается же он проторчать там весь вечер! Я пошла посмотреть, чем он занимается. Приблизившись, я услышала звук шлифовальной машины. В зале было жарко, как в печи, густое облако тончайшей белой пыли плавало в воздухе, который трудно было признать пригодным для дыхания. Еще немного – и он тут задохнется. Я видела спину работающего Элиаса и ждала, пока он обернется и заметит меня. Стоя на последней ступеньке стремянки, он обрабатывал верхнюю часть стены, и я боялась его напугать. Меня тронуло, что он не забыл перекрыть зеркало и станок. В носу и горле у меня защекотало, я пыталась сдержаться и все-таки громко чихнула. Мои глаза наполнились слезами, но я успела заметить, что он оглянулся. На нем была бумажная маска, которую он снял, перед тем как спуститься со своего насеста.
– Решили проверить, как я продвигаюсь? – спросил он, выгнув бровь.
Мне стало неловко.
– Что вы, нет… э-э-э… вовсе нет, я…
Ну и идиотка… Я почувствовала, что бледнею. И тогда случилась нечто совершенно невероятное. Помолчав несколько секунд, он вдруг искренне заулыбался. Его лицо раскрылось, явив мне другого человека – приветливого и веселого. Изменился и взгляд – засиял, заискрился, в нем проступила некоторая теплота, приправленная капелькой иронии. Неожиданная метаморфоза Элиаса заставила улыбнуться и меня.
– Я, по-вашему, выгляжу нелепо?
Мой вопрос вызвал у него смех. Настоящий, искренний, заразительный.
– Извините меня, Ортанс. Но мне показалось, будто я объявил вам о конце света!
Я расхохоталась в свою очередь. Он шагнул ко мне:
– Могу я что-то сделать для вас?
– Да!
– Что? – Он был явно заинтригован.
– Заканчивайте! Уже поздно, вы целый день пашете в этой духоте. Если не бросите сейчас же, я реально буду чувствовать себя мучительницей. В выходной надо немного отдохнуть! Вы бы хоть сделали перерыв днем, чтобы окунуться!
– В таком виде я бы не рискнул испачкать ваш бассейн.
Ну да, он был чудовищно грязен.
– На улице есть душ.
– У вас на все найдется ответ!
Я улыбнулась, довольная собой. Он отошел в сторону и надел майку.
– Может, позже сбегаю в автолавку за пиццей.
– Если вы действительно хотите пиццу, то я сегодня ездила на закупки, и у меня в морозилке лежит пицца.
Мое предложение захватило его врасплох. Ничего удивительного – я сама не ожидала, что приглашу его на ужин.
– Хотите проверить, умею ли я плавать?
Меня его вопрос позабавил, я покачала головой, развернулась и ушла.
– Поступайте как знаете, а я пойду включу печку.
Пять минут спустя я была на кухне, а моих ушей достиг всплеск от прыжка в воду. Я удовлетворенно кивнула и достала второй прибор. Не желая смущать его, я, пока пицца готовилась, не выходила на террасу. Чтобы не терять время зря, я накрыла столы для завтрашнего завтрака. Все комнаты заняты, то есть мне надо будет накормить восемь человек. Я только-только вынула из печки пиццу, когда в дверь постучали.
– Могу я вам помочь?
– Ну, как вам, понравилось? – спросила я, покосившись на него.
Элиас переоделся, волосы у него еще были влажными, я никогда не видела его таким раскрепощенным. Это мое впечатление он тут же и подтвердил:
– Мне было так хорошо, спасибо, что настояли. Отнести поднос?
Не дожидаясь ответа, он подхватил его и пропустил меня вперед. С доской для нарезки пиццы я прошла к столу под навесом. Но не к большому, потому что это было бы слишком официально. Мы попросту решили поужинать пиццей вдвоем, и я сочла, что низкий столик в этом случае подойдет лучше.
– Спасибо за сегодняшний вечер.
– Хватит меня все время благодарить, вы же вкалывали целый день.
– Ладно, ладно!
Мы молча ели. Я очень быстро насытилась, он умирал с голоду и тоже быстро съел свою порцию. Взял бутылку.
– Налить вам еще вина? – предложил он.
Мне показалось, что он как будто отпускает вожжи, снимает избыток контроля, излишнюю сдержанность.
– С удовольствием, спасибо.
Элиас кивнул, щедро наполнил наши бокалы, взял свой и поудобнее устроился на диване. Он внимательно рассматривал горы Люберона, потом тяжело вздохнул, задумавшись о чем-то своем.
– Впервые я так надолго остаюсь в одном и том же месте, – тихим голосом сообщил Элиас, изумив меня.
Он резко выпрямился, как будто признание удивило и его тоже. Он на миг потерял бдительность и, похоже, уже сожалел об этом. Ну и ладно, я все равно решила рискнуть.
– Вы давно в пути?
Он вытащил из кармана пачку сигарет и взглядом спросил разрешения закурить, я кивнула, молча подтверждая, что мне это не помешает. Он затянулся, его рука дрожала. Я зашла слишком далеко и разозлилась на себя.
– А вы? Вы давно открыли пансион?
Несмотря на разочарование, мне нечего было возразить: он играл по правилам, и я обрисовала ему в общих чертах историю дома и моих родителей.
– Храбрая вы девушка, если в одиночку этим занимаетесь.
Я пожала плечами:
– Храбрость тут ни при чем, я люблю этот дом. Мне повезло, что он у меня есть. Такое дано не многим. К тому же очень помогают Кати с Матье.
– Но если я правильно понял, вы не живете здесь круглый год?
– Нет.
Он вздрогнул.
– Я живу в Париже. Вас это как будто удивляет?
– Не знаю… Мне трудно представить себе вас в каком-то другом месте. Получается, вы приехали сюда на лето?
– Как и вы… если Матье будет держать вас до конца сезона!
Он потер веки, на него явно навалилась усталость, он поднялся и принялся убирать со стола.
– Оставьте, я сама, – попыталась я его остановить.
– Нет, я в любом случае пойду спать. Так что сначала сделаю хоть такую мелочь в благодарность за ужин. Хорошего вам вечера.
Он мгновенно заполнил поднос, оставив мне мой бокал.
– Спокойной ночи, – пожелал он и направился в дом.
Выходило, что он сбежал, удрал безо всякой причины, кроме неожиданно напавшей сонливости. Что ж, я надеялась, что хоть на этот раз он сумеет уснуть. Через несколько минут я увидела, как зажегся свет в его окне, которое он открыл. Я прождала добрых двадцать минут… Чего я ждала, если честно? Интересно, пишет ли он дневник прямо сейчас? Потом свет погас, и наступила тишина.
Пусть он как был скрытным, так и остался, все равно я чувствовала, что сегодня вечером выиграла битву. Заставить его в течение нескольких секунд сначала улыбнуться, а потом и засмеяться было сродни чуду. И мне это нравилось. Вскоре я тоже легла. На душе у меня было легко, и я быстро уснула. Увы, среди ночи меня, как всегда, разбудил скрип лестницы под ногами Элиаса. Я услышала, как он вышел в сад, и мне стало жаль его, потому что найти покой ему не удавалось.
В следующие дни установился некий рутинный порядок. Каждое утро мы с Элиасом вместе завтракали на террасе, причем он по-прежнему обходился одним только кофе. И каждое утро я едва сдерживалась, чтобы не спросить его о причинах бессонницы, ведь по ночам я слышала, как в два часа он спускается в сад. Иногда я открывала глаза, когда он возвращался в свою комнату незадолго до рассвета, но чаще спала в это время как убитая. По утрам мы говорили о том о сем, обо всяких пустяках, он рассказывал о работе на участках, где Матье расчищал лес, я – забавные истории о своих клиентах: они его веселили, он улыбался, иногда даже смеялся. И ни разу ни словом не обмолвился о том, кто он такой, как жил раньше, откуда приехал. Наш ритуал всегда оканчивался одинаково: он поднимался, шел на кухню, мыл свою чашку, возвращался на террасу, желал мне хорошего дня и исчезал. Мне нравились эти утренние встречи, начало дня в его компании.
Наше странное сосуществование под одной крышей было настолько приятным, что я стала бояться момента, когда он объявит о своем отъезде. Но ведь однажды такой день наверняка должен был наступить.
Вечером он возвращался, естественно уже где-то поужинав, и обязательно спрашивал меня, удачным ли был день, после чего закрывался в танцевальном зале и выходил из него, только когда я выключала свет и шла спать. И я безмятежно опускала веки, успокоенная его присутствием в усадьбе. Возможно, потому, что у него была своя, особая манера проявлять внимание.
Всякий раз, когда мои гости уезжали на очередную экскурсию или прогулку, я поднималась в комнату к Элиасу, садилась за стол и приступала к чтению. Он с каждым днем становился все откровеннее в дневнике и подробно рассказывал о своей жизни в “Бастиде”, которая как будто шла ему на пользу. Он ценил меня, но оставался настороже, его преследовало пережитое, но об этом он по-прежнему умалчивал.
Сегодня вечером я ужинал с Ортанс. Я утратил бдительность, мне было хорошо, хотелось довериться ей, о многом рассказать. Однако это бессмысленно, и я вообще на это не способен, лучше уж отводить душу в тетради. Не буду врать, с ней приятно проводить время, она красивая, мягкая, а в ее взгляде мелькает волнующий надлом. Смерть родителей наверняка оставила в ее сердце незаживающую рану. Она как будто все время хочет от чего-то убежать. Ну да, кто бы говорил! Я подумал, что мне было бы гораздо легче пережить последние месяцы, если бы рядом со мной была такая женщина, как она. Вместе с ней я бы, возможно, справился. Вот только ни одна из женщин, которых я встретил, когда занимался медициной, не была готова к предложенным мной условиям существования. Могу их понять. Кому нужен мужчина, который лишь изредка мелькает дома, посвящает все свое время другим и, как правило, не возвращается раньше девяти вечера? И какая женщина готова согласиться с особым положением жены врача? До сих пор помню предостережения человека, открывшего мне мое призвание, вызвавшего желание жить так, как это призвание велит. Он мне сказал: “Когда у тебя появится жена, огради ее от своих пациентов: они захотят с ней общаться и при этом неизбежно замучают своим любопытством. Защити ее от сплетен и т. п.”. Я успел с этим столкнуться. Единственный раз, когда я сблизился с незамужней женщиной, все взоры устремились на нас, на меня. Старушки записывались ко мне на прием с единственной целью – узнать, как у нас продвигаются дела. Невыносимо ощущать, что за тобой постоянно следят, даже если это делается из лучших побуждений. А еще они любили заниматься сватовством: вызывали врача на дом, но их недомогание оборачивалось ловушкой: случай – мастер на все руки, если юная племяшка ухаживает за своей старенькой больной тетей. Я стал чемпионом мира по ускользанию от попыток заарканить меня. А те женщины, с которыми я знакомился в поездках или на отдыхе, странным образом утрачивали ко мне интерес, стоило им узнать, где я живу и чем занимаюсь. В конце концов я к этому привык, хотя мечтал совсем о другом…
Я нервничала. Днем позвонил реабилитолог и предупредил об отмене завтрашнего сеанса, то есть мне придется ждать целую неделю. Я злилась, что мне не дают разрешения танцевать, и вместе с тем боялась получить его. После этого звонка я не могла усидеть на месте, переходила из гостиной в сад, а из сада обратно в гостиную. После девяти вечера, не зная, чем себя занять, решила почистить бассейн. Взяла в гараже сачки и вернулась, ворча, к бассейну. Я проклинала чешуйки шишек, насыпавшиеся в воду, когда, к моему удивлению, рядом вдруг вырос Элиас.
– Добрый вечер, Ортанс.
– Добрый вечер, – ответила я, не отрывая глаз от бассейна.
– Не помешал?
Я подняла голову и неуверенно улыбнулась ему – то, что нарисовалось на моем лице, скорее всего, смахивало на гримасу.
– Вовсе нет.
Он нахмурился и подошел поближе:
– Могу я помочь? Что-то у вас не получается.
– Это так заметно?
Он был обеспокоен.
– Не переживайте. – Я махнула рукой. – У вас был удачный день?
Он довольно кивнул. Его взгляд был доброжелательным и внимательным.
– Вы не обязаны рассказывать мне, что вас огорчает или беспокоит. Но я уверен, что скрести дно, конечно, можно, только проблему это не решит.
– Вы правы…
Я отбросила свой инструмент подальше, потом обернулась к нему:
– Если я выпью вина, вы ко мне присоединитесь?
Мое неожиданное предложение удивило меня саму, но я надеялась, не очень понимая почему, что он его примет. Впрочем, я все же сумела найти причину… мне хотелось побыть с ним.
– Если вы приглашаете…
– Я вас не заставляю.
– Мне это доставит удовольствие, – заверил он. – Идите к столу, я сейчас буду. Вы позволите мне заняться вином?
Я кивнула. Он пошел на кухню, а я устроилась на диване в саду. Через несколько минут он протянул мне бокал и сел рядом. Я сделала глоток и поежилась, почувствовав усталость.
– Теперь лучше?
– Нет… но скоро будет.
Он тоже отпил вина. Потом покосился на меня:
– Что у вас случилось?
Я сбросила сандалии, подтянула колени к груди и повернулась к нему. Его взгляд скользнул по моим ногам.
– С удовольствием отвечу на ваш вопрос, но с одним условием. Если вы ответите на один из моих…
Он улыбнулся, не позволив себе растеряться:
– Мне казалось, вы не такой жесткий переговорщик… Но что вы хотите знать?
– Сколько времени вы уже странствуете?
– Ну вот, опять… В ноябре будет год.
– А почему вы выбрали такую жизнь?
– Мы договорились об одном вопросе, Ортанс, не о двух, – шутливо проворчал он.
Ну да, меня постигло разочарование, но я улыбнулась:
– С вами нелегко познакомиться…
– Однако вы мне доверяете, во всяком случае достаточно, чтобы позволить жить в своем доме.
– Это правда.
– Я бы спросил почему, но так у меня сгорит вопрос!
Мы оба рассмеялись.
– Ладно, пусть меня сочтут слишком щедрой, но я попытаюсь убить двух зайцев.
Он удобнее уселся на диване и приготовился слушать:
– Что ж, давайте.
– Позволите провести параллель с вашей бывшей профессией?
Он сразу стал серьезным, слегка выпрямился, сконцентрировался на том, что я собираюсь сказать, и кивнул, давая разрешение.
– Почему-то одним врачам доверяешь, а другим нет. Вот в вас я чувствую настоящего врача, врача, которому я бы доверилась. Одного такого я встретила два месяца назад, он консультировал меня – старый ортопед, похожий на безумного ученого, но я, несмотря ни на что, ему поверила, послушалась его, хоть он и перевернул всю мою жизнь. Ну да, он учинил в ней полный кавардак, хотя скорее виноват не он, а разрыв связок, который я себе устроила! Потом я пришла к выводу, что связь с женатым мужчиной, которая длилась три года, не принесла мне ничего, кроме того, что я прошла мимо собственной жизни, и в придачу прослыла полной кретинкой в глазах всех знакомых. Я больше не вижу себя в танцевальной школе, которой руковожу вместе с партнерами, я даже бросила их перед самым окончанием учебного года, потому что ощущаю себя не на своем месте. Я подыхаю от желания танцевать, но одновременно мне страшно. Вы спросите: почему? В следующий четверг я иду к врачу, и велика вероятность, что он наконец-то даст добро. И мне страшно, потому что в тот день, когда я снова начну танцевать, я окажусь лицом к лицу с самой собой.
Высказав все это, я задохнулась. Отпила немного вина и бросила осторожный взгляд на Элиаса, который не отводил от меня глаз.
– Вы действительно невероятно щедры в своих ответах.
Мне вдруг стало очень неловко. Я выложила ему все, ничего не стесняясь и не сдерживаясь. Как будто слетела с тормозов. Однако, если честно, мне стало легче, оттого что я выговорилась, а заодно я частично избавилась от чувства вины за ежедневное вторжение в его комнату. Я была обескуражена своей откровенностью, но довольна, что он теперь знает обо мне немного больше.
– Вы правы, сама не понимаю, что на меня нашло…
– Только не надо извиняться, но, знаете… я никогда не сумею конкурировать с вами…
– А я от вас этого и не требую. Вы действительно ничего не хотите сказать?
Он слегка растерялся, постарался уйти от ответа:
– Нет, ничего интересного, поверьте. Вы будете разочарованы.
– Я уверена в обратном… И не теряю надежды, что однажды вы мне больше расскажете о себе.
Я наблюдала за ним несколько секунд, он не шевельнулся.
– На самом деле я ошиблась, по всей вероятности, вы не мой доктор, вы – мой психоаналитик, поскольку вам всегда удается заставить меня сказать то, что я хотела бы скрыть, – весело подытожила я.
Он усмехнулся и отхлебнул еще вина.
– Ортанс, можно я задам вам последний вопрос?
– Валяйте, что уж теперь!
– Хотите, я приторможу ремонт, чтобы у вас был предлог не возвращаться к танцам?
На меня напал безумный хохот, я уже давно так не веселилась.
– Отличная идея, я учту. Но мой духовный отец, узнав, что запрет снят, способен заставить меня танцевать прямо в саду!
– Будь я вашим врачом, я бы вам не разрешил танцевать в саду, чтобы снова не подвернуть ногу на торчащих корнях.
– Тогда я вас послушаюсь! Не тормозите ремонт, пожалуйста, потому что на самом деле танцевать – это все, чего я хочу, но и не торопитесь, вы и так очень много делаете. Договорились?
– Как скажете…
Его пристальный взгляд смутил меня, пришлось побороться с собой, чтобы отвести от него глаза. Я встала, он тоже.
– Пойду лягу.
– Спокойной вам ночи, я уверен, что все будет хорошо.
– Я тоже так считаю. Спокойной ночи, Элиас.
На полпути к дому я не удержалась и обернулась: Элиас нервно тер затылок, потом почувствовал мой взгляд и обернулся, и тогда наши глаза встретились, и он мне улыбнулся. Я помахала ему и вошла в дом. К своему удивлению, я чувствовала себя абсолютно спокойной, когда улеглась в постель. Я уснула, не успев додумать последнюю мысль.
Проснувшись, я первым делом вспомнила Элиаса, и это меня насторожило. Тем не менее и под душем я продолжала думать о нем. Меня радовало, что мы снова будем вместе за завтраком. Этот незначительный каждодневный ритуал предстал передо мной в ином свете. Сколько раз я завтракала в его компании? Намного чаще, чем с Эмериком, если задуматься. Я прокручивала в памяти последние дни, последние недели, и для меня становилась очевидной близость, ощутимая связь, возникшая между нами. Все эти милые пустяки, приятные моменты, которые я мечтала разделить с Эмериком, зная, что этого никогда не будет, я разделяла теперь с Элиасом. Что может быть более интимным, чем минуты после пробуждения, наши утренние встречи?
Судя по моему огорчению, когда я не нашла его утром на кухне, я увлеклась этими встречами больше, чем следовало. Мне доставили хлеб и круассаны, а Элиас все не появлялся. Я с трудом удержалась, чтобы не спросить у булочника, нет ли во дворе старого темно-синего внедорожника. Все больше нервничая, включила кофеварку. Я вздрагивала от малейшего шума и каждый раз чувствовала разочарование от того, что это не его шаги на лестнице. Когда кофе был готов, я стала задыхаться в четырех стенах, налила себе чашку и вышла в сад – за воздухом и светом, в которых отчаянно нуждалась.
Я уже собралась пойти посмотреть, на месте ли машина, как вдруг заметила неясные очертания какой-то фигуры на диване в глубине сада. Я приблизилась на цыпочках: Элиас спал, свернувшись клубочком. Сколько времени он здесь? Неужели он провел целую ночь под открытым небом? Я села рядом с ним, чувствуя одновременно беспокойство и любопытство. Он зашевелился, слегка расслабился, попытался перевернуться на другой бок, но ему не хватило места. Веки начали вздрагивать, нужно было уходить, оставить его, но я не могла. Хотелось дотронуться до него, погладить по лицу, подарить ему спокойное пробуждение. Я встретила его сонный взгляд. Элиас казался совершенно потерянным. Настолько сбитым с толку, что не сразу понял, где находится. Он глубоко вздохнул, это был длинный, старательный, вдумчивый вдох. Садясь, он постарался не задеть меня ногами.
– Держите. – Я протянула ему свою чашку. – Горячий.
Он взял кофе:
– Спасибо и… извините, что уснул здесь.
– Не извиняйтесь. Вам удалось хоть немного поспать?
Элиас сделал глоток:
– Я задремал на рассвете.
Он всматривался в кофе с напряженным лицом.
– Что вам мешает спать?
Он встал, сделал несколько шагов, потянулся, и я услышала, как хрустнули суставы. Он покосился на меня:
– Призраки, не дающие жить…
– И кто они, эти признаки?
– Не сейчас, прошу вас…
– Хорошо… только скажите, не могу ли я помочь вам прогнать их.
Он грустно пожал плечами со знакомым выражением печальной благодарности, которое я заметила в первые дни после его приезда – когда одолжила ему машину и когда подарила бесплатные завтраки. Не оборачиваясь, он пробормотал:
– Вы уже начали это делать.
Я застыла на месте и онемела.
Меньше чем через полчаса он уехал на работу. Послал мне очередную тоскливую улыбку, не произнес ни слова и испарился. Я обслуживала остальных гостей и думала только о том, как брошусь читать его тетрадь. Тень в глазах Элиаса заставляла меня опасаться худшего.
Зайдя наконец в его комнату, я остолбенела: тетради на столе не было. В панике я искала ее повсюду. Меня лишили того, без чего я уже не могла обойтись. Дневник я нашла на кровати. Села рядом, и меня одолели сомнения. Что я для себя открою? Кто эти фантомы, о которых он говорил два часа назад? Как бы то ни было, я обязана узнать! Прислонившись к спинке кровати, я вытянула ноги, набрала побольше воздуха в легкие и вернулась к чтению с того места, на котором его прервала. По всей вероятности, он посвятил записям значительную часть ночи.
Я уверен в положительном результате ее визита к реабилитологу. Будь я ее врачом, я бы велел ей танцевать, бегать, прыгать – ясно, что она уже здорова. Она и не подозревает, насколько грациозно малейшее ее движение, даже когда она не танцует, какой свет она излучает, гипнотизируя каждого, кто наблюдает за ней. Она снова начнет танцевать, и ее улыбка наверняка станет шире. Ортанс – женщина, которую хочется видеть счастливой. Вспоминая, что она мне сказала, я понимаю, что все правильно угадал. Получается, я не совсем лишился проницательности. У нее действительно связь с женатым мужчиной, и она сознает, что ломает свою жизнь. Это приводит меня в отчаяние. Я себя спрашиваю, что она будет делать дальше, когда снова сможет работать и займется своим настоящим делом… Я должен быть осторожным. И покончить с нашими завтраками вдвоем.
Быть может, я хоть что-то для него значу? Вдруг он привязался ко мне? Меня бросило в жар, дыхание ускорилось…
Давно уже я не радовался за другого человека. Оказывается, такая радость приятна, она утоляет печаль. Но не стоит играть в эти игры. Я рискую в очередной раз слишком дорого заплатить. Она ждет ответов на свои вопросы, хочет познакомиться со мной поближе, но я боюсь ее разочаровать. Она воспринимает меня как человека, которому можно доверять. Я считал себя таковым, может, я таким остаюсь и по сей день, но оскорбления, которые продолжают время от времени сыпаться в мою голосовую почту, свидетельствуют об обратном.
За что его оскорбляют? В чем таком страшном могут упрекать? В профессиональной ошибке?.. Но к несчастью, даже медики имеют право ошибаться. Почерк неожиданно стал менее ровным, более нервным, некоторые фразы зачеркнуты.
Черт, я уснул! Вернулись эти проклятые кошмары! Почему тем вечером я был таким уставшим и ленивым? Почему не прислушался к внутреннему голосу, советовавшему поехать, несмотря на поздний час? Я был таким легкомысленным, неорганизованным. Как сейчас вижу себя: сижу в машине, отвечаю на звонок, веки сами собой захлопываются – я с самого утра мотался по вызовам. На этот раз мне звонили из-за неожиданно поднявшейся температуры. Малыша я знал с самого его рождения, он был крепким и отнюдь не болезненным. На часах было больше десяти вечера, и мне пришлось бы проехать добрых сорок километров по ухабистым проселочным дорогам, к тому же лил ливень. Поездка с большой долей вероятности закончилась бы для внедорожника в кювете и в больнице для меня, после чего я бы уже никого не смог лечить. По телефону я задал матери множество вопросов, я отлично знал эту семью, даже не раз по вечерам приходил к ним в гости, и мы вместе смеялись, болтали о том о сем. Словом, мы считали себя друзьями. Я поставил диагноз на расстоянии: зуб режется. Она успокоилась, а когда я пообещал ей приехать завтра прямо к семи утра, обрадовалась. Дома мне не хватило сил даже добраться до кровати, я рухнул на диван и на автопилоте завел будильник. Ровно в семь я припарковался перед их домом и, едва выйдя из машины, услышал, как кричит от горя мать, ее вопли вонзились в меня и навек застыли в памяти. Я до сих пор чувствую удары, которые на меня обрушил отец малыша, он не сдерживался, он бил меня, бил и снова бил. Я на него не в обиде, он имел полное право… Он считал и всегда будет считать меня виновным в смерти своего сына. А женщина осыпала меня пощечинами, орала на меня так, что едва не лопались барабанные перепонки. Я нарушил клятву всего один раз, но этот раз был лишним.
Какой ужас! В моих глазах стояли слезы. Я не знала, кому я так сочувствую. Родителям, потерявшим ребенка? Хуже того, что они пережили, не бывает, и я понимаю, что им нужно было найти виновного любой ценой. Я не могла даже поставить себя на их место. Но у меня болела душа и за Элиаса. Я была внутренне убеждена в том, что он хороший врач, всегда готовый откликнуться и прийти на помощь, проявляя здравый смысл в любых ситуациях.
Эти ужасные обвинения должны быть для него невыносимыми.
И он действительно не в силах их вынести.
Его поведение, его слова доказывали это: он не мог простить себе эту ошибку. Сохранилось ли за ним право заниматься медициной? Сказав, что он врач, Элиас уточнил “раньше был”. Лишили ли его этого права? Или он сам себя его лишил? Что произошло после смерти ребенка? Мне бы так хотелось, чтобы он сам все мне рассказал – ему стало бы легче. Ему необходимо избавиться от непосильного груза, который он несет в одиночестве, от всего того, что пожирает его жизнь. Он не разрешал себе жить, а это несправедливо. Возможно, мне следовало быть более честной с ним? Признаться, что я каждый день читаю дневник, пытаясь понять его, проникнуть в его тайну. Но я рисковала, что, узнав об этом, он сразу сбежит. Я обманывала Элиаса и одновременно сознавала, что все больше дорожу им. Его присутствие много значило для меня, я не хотела, чтобы он уезжал. И не только потому, что стремилась ему помочь.
Надеюсь, у тебя все хорошо. Целую. Э.
Эсэмэска Эмерика, которую я заметила, выйдя из комнаты Элиаса, не вызвала у меня никаких эмоций. Весь день я размышляла о том, что узнала, и не могла ни на чем сосредоточиться. Я не позволила себе позвонить Матье и спросить, все ли в порядке у Элиаса, как он себя чувствует. Я не сделала этого, уважая его тайну. Что до звонков, то вскоре позвонила Бертий, резко вернув меня к реальности:
– Привет, Ортанс! Как дела?
– Все хорошо. А как у тебя? Как школа? Девочки?
– Кстати, о школе и девочках, поскольку ты не объявлялась, я решила, что надо бы напомнить: концерт состоится на будущей неделе. Не забыла?
Ничего удивительного, что со всеми заботами и событиями, связанными с Эмериком, “Бастидой”, Элиасом, концерт вылетел у меня из головы. К счастью, я уже несколько недель назад поставила бронирование гостевых комнат в стоп-лист.
– Конечно нет!
– Останешься в Париже на несколько дней?
– М-м-м… не больше чем на сутки.
– Ладно… лучше, чем ничего, по крайней мере, ты приедешь.
– Ни за что на свете не хотела бы пропустить это событие. Можешь мне поверить.
Впрочем, верить мне не следовало.
– Ты вернулась к танцам или как?
– Пока нет, но, возможно, мне разрешат на следующей неделе.
– Потрясающе! Поделишься с нами радостной новостью. Заодно спрошу: это ничего не меняет применительно к июльским курсам?
– Нет. Лучше перестраховаться.
– Так я и думала. Что ж, мне пора.
– Давай прощаться, я тебя целую.
– И я тебя.
Я повесила трубку, пребывая в растерянности. Вернуться в Париж. Присутствовать на концерте и воочию оценить перемены, произошедшие в школе. Опять встретиться с Эмериком. Разве он не говорил, что придет? Я заранее чувствовала себя усталой и напуганной. В “Бастиде” мне хорошо. И мне совсем не хотелось разрушать очарование, лишаться защиты, которую мне давал этот дом.
Не говоря уж о том, что нужно будет сообщить о своем отъезде Элиасу. Расставание с ним, когда ему так плохо, приводило меня в ужас. Я боялась за него.
