Воздух и солнечный свет
Те же богословские идеи, что звучали в спорах о свободе воли и о таинствах, применимы и ко всему прочему. Важнейшая сторона Лютерова богословия – в том, что Бог и Благая Весть о Боге во Христе должны быть освобождены из тех ритуальных пут, в которые заключила их средневековая Церковь: они должны распространяться свободно. Пусть текут как вода и заливают равнину обыденной жизни – во всякое время, при всех обстоятельствах, во всем. Пусть Библия заговорит на народном языке и станет доступной для всех; пусть прощение и исповедь не ограничиваются разговорами со священниками; пусть причащение под двумя видами станет доступно каждому, кто верует во Христа. По мнению Лютера, в течение столетий Церковь выстроила жесткую организационную структуру, отгородившую Бога от верующих. Разумеется, не нарочно – но тем не менее: медленно, но верно Бог оказался окружен стеной и спрятан в месте, ключи – или «ключи» – от которого имелись лишь у клириков. Звучит нелепо, пожалуй, даже кощунственно – но это правда: Церковь и папа сделались сторожами Бога, почти что держали Его в тюрьме или в клетке, как будто не Он был им господином, а они Ему. В этом-то и проблема. Церковники решали, когда и как Богу встречаться с простыми верующими, – а значит, были не столько посредниками между Богом и народом Божьим, сколько Божьими тюремщиками. Как до такого дошло? Для Лютера Иисус сошел на землю, умер и воскрес из мертвых именно для того, чтобы уничтожить пропасть между Богом и человеком. Иисус стал мостом между берегами, разделенными со времен Эдема; а вера в Него – способ для нас перейти мост.
Из этого следует, что, если человек истинно верует, вся жизнь его должна быть жизнью свободы во Христе. Он свободен идти куда хочет – и Бог, в которого он верует, всегда будет с ним. Для Лютера это была очень важная, быть может, важнейшая задача Реформации: вывести святость из Церкви в большой мир. Отобрать святость у священников – и отдать каждому отцу и матери. Отобрать у молящихся монахов и монахинь – и отдать каждому пахарю, каждой хозяйке. Святость не должна быть заперта в особых религиозных местах и занятиях. Стену между «религиозным» и «мирским» необходимо сломать навеки. Подобно тому как разорвалась храмовая завеса, обнажив Святая святых и позволив Богу оттуда выйти, – так и ныне все, что прежде было приковано к религиозной и церковной сфере, должно вылететь оттуда в большой мир. И так все, прежде сотворенное Богом, было искуплено верою во Христа. Да, это произошло пятнадцать веков назад: но с искуплением случилось то же, что с деньгами, положенными в банк и там забытыми. Никто не снимал их со счета, никто не тратил – а ведь для чего еще нужны деньги? Теперь Лютер объявил: вот оно, наше богатство, доступное всем – берите и пользуйтесь в жизни во славу Божью! Бог может и должен коснуться всего – и всех материальных вещей в мире (в том числе и секса), и, кстати сказать, музыки.
Незачем изгонять музыку из нашей жизни, как требовали Карлштадт и Мюнцер. Не стоит делить ее и на «церковную», которую могут исполнять лишь священники и монахи, и «светскую», которую играют и поют обычные люди за стенами церквей. Все хорошее – от Бога, и строить стены там, где Бог не возводил никаких стен, – трагическая ошибка, если не намного хуже. Поэтому, создавая заново службы для церквей Реформации, Лютер стремился любую хорошую музыку привлечь на службу Богу и воплотить «священство всех верующих» в хоре прихожан. В наше время пение прихожан в церквях распространено повсеместно, даже в Католической Церкви – и трудно поверить, что до Лютера этого не было. Он знал силу музыки и хотел, чтобы музыка служила целям Бога:
Музыка – светлый и прекрасный дар Божий; часто она пробуждает меня и подвигает к радости проповеди. Блаженный Августин смущался в совести своей всякий раз, когда бывал захвачен музыкой: он почитал это греховным. Но он был избранным духом – и, живи он сейчас, с нами бы согласился. Не станем слушать угрюмых зануд, презирающих музыку, ибо она – дар Божий. Музыка отгоняет дьявола и веселит людей; при звуках музыки они забывают всякий гнев, нечистоту, надменность и тому подобное. Музыке отвожу я, после богословия, высочайшее место и величайшую честь. То немногое, что знаю я из музыки, не променял бы я ни на что великое. Опыт учит меня, что после слова Божьего лишь музыка заслуживает звания госпожи и правительницы чувств человеческого сердца. Мы знаем, что для бесов музыка отвратительна и нестерпима. Сердце мое в ответ на музыку бурлит и переполняется радостью; сколько раз музыка освежала меня и избавляла от тяжких мук!
Лютер жаждал принести благовестие Христово в каждый уголок нашей жизни, на всем оставить след Евангелия. Как писал голландский политик и богослов XIX века Абрахам Кюйпер: «Нет во всем творении ни одного квадратного дюйма, о котором Христос не мог бы сказать “Мое”!» Итак, искуплено все – в том числе и желание простых людей петь. Однако было у Лютера и еще одно, очень практическое соображение. Он понимал, что лучший способ внедрить истины Писания в умы всех мужчин, женщин и детей, – облечь учение о вере в музыкальные формы. Слушать проповеди с кафедры, а потом подкреплять усвоенное чтением Писания и лютеровых катехизисов – все это хорошо и правильно. Но что, если те же истины облечь в стихи и положить на музыку, чтобы люди могли выучить их наизусть и петь за работой или на отдыхе? Однако уже много столетий христиане не сочиняли новых гимнов – так что Лютер поспешил восполнить этот пробел. Множество гимнов он написал сам, однако и просил помощи везде, где только мог. В конце 1523 года Лютер писал Спалатину, прося его помочь в переложении нескольких псалмов:
План [наш] в том, чтобы последовать примеру пророков и древних отцов Церкви и составить для народа на разговорном языке псалмы, то есть песни духовные, чтобы слово Божье распространялось среди людей в музыкальной форме. Поэтому мы ныне везде ищем поэтов. Поскольку ты одарен богатством [познаний] и изяществом [в обращении] с немецким языком и поскольку твой [немецкий] язык отточен постоянным использованием, прошу тебя поработать над этим замыслом вместе с нами: попробуй переложить любой из псалмов так, чтобы он превратился в гимн, так, как увидишь на [приложенном мною] примере. Однако прошу тебя избегать новых слов или того языка, каким пользуются при дворе. Гимн должен быть понятен народу – поэтому слова в нем следует использовать самые обычные, простейшие; но в то же время он должен звучать чисто и красиво, а смысл его пусть будет ясен и как можно более близок к псалму. Здесь даю тебе свободу: сохраняй смысл, но не держись за слова, при необходимости переводи их другими, более подходящими.
Пригласив всех участвовать в богослужении таким образом, какой раньше был немыслим и невозможен, Лютер словно распахнул в Церкви окна, впустив свежий воздух и солнечный свет. Солнце и воздух сладостны, всем доступны, более того, необходимы для жизни. Конечно, в открытых окнах есть свой риск: вдруг кто-то обгорит на солнце, вдруг в дом залетят насекомые? Но жить в мире без свежего воздуха и солнечного света – слишком высокая цена за спасение от таких проблем. И Лютер решил рискнуть.
