Творчество
В комнате Лютера в Вартбурге имелась изразцовая печь, простой стол и стул, которыми он пользовался постоянно, а также один любопытный предмет, скорее всего, подарок Фридриха, пересланный через Спалатина, хотя письма с какими-либо упоминаниями о нем не сохранились. Это был исполинский позвонок кита – по всей видимости, часть китовых останков, выброшенных на сушу где-то далеко от Германии, возможно, на берегу Северного моря. В то время считалось, что китовые кости обладают целительной силой: возможно, поскольку Лютер постоянно жаловался на свои хвори, Спалатин достал где-то этот позвонок и прислал ему в подарок. Нет сомнений, что Лютера изумил и обрадовал такой редкий дар: гигантская белая кость левиафана, когда-то плававшего в глубинах отдаленного моря. Океана Лютер никогда не видел – ни в то время, ни позже, так что, несомненно, подарок этот привлек его и своей экзотичностью. Некоторые считают, что Лютер ставил на него ноги в те бесконечные часы, что проводил за работой.
Объем написанного Лютером в эти десять месяцев в замке на вершине горы поражает воображение. По правде сказать, больше ему там и заняться было нечем. Он не мог ни общаться с друзьями лицом к лицу, ни проповедовать и читать лекции несколько раз в неделю, как привык. Пока не заросла тонзура и не отросла борода, он не мог даже гулять за пределами замкового двора – да и после этого старался пореже выходить на улицу, чтобы праздными прогулками не привлекать к себе внимание и не вызывать подозрений, будто он чем-то отличается от прочих замковых рыцарей. В любом случае, выходить из комнаты с книгой было для него совершенно недопустимо. Этим он сразу бы себя раскрыл: печатные книги в то время были явлением новым и привычка к чтению их еще не успела распространиться среди знати. Со временем у Лютера появилась возможность ездить верхом по лесам, простиравшимся во все стороны, – однако всегда в сопровождении слуги или пары слуг, на случай каких-нибудь неприятностей. Начал он даже гулять по лесным тропам вокруг Вартбурга, собирая землянику – занятие из детства, когда он жил у родственников в деревне близ Айзенаха, – но и это всегда в сопровождении двух пажей из благородных семейств, приданных ему Берлепшем. Развлечений у Лютера было немного, а обязанностей и того меньше – и он писал, писал торопливо и яростно, и за эти десять месяцев заточения выдал на-гора больше, чем иным писателям удается за всю жизнь.
Кстати сказать, популярнейшая легенда о том, как Лютер в Вартбурге швырнул в дьявола чернильницей, – по всей видимости, еще один миф, на этот раз обязанный своим существованием ошибочному буквальному пониманию метафоры. Лютер явно имел в виду, что побеждал дьявола своими трудами, а не то, что буквально бросал чернильницу рогатому в голову. Чернильное пятно на стене комнаты, которое сейчас показывают туристам, совершенно точно оставлено не Лютером, а каким-то более поздним «автором».
Однако в первые дни в Вартбурге Лютер ничего не писал. Вначале ему нужно было получить материалы. Как только появилась возможность, он начал бомбардировать своих друзей письмами с просьбами выслать ему различные книги и его собственные неоконченные рукописи. А в ожидании всего этого прилежно штудировал Эразмов греческий Новый Завет и еврейскую Библию. Так готовился он к монументальному труду, за который взялся в ближайшем декабре – переводу Нового Завета на немецкий язык. Однако, как только прибыли другие книги и рукописи, Лютер взялся за не столь масштабные проекты – а их тоже хватало. В письме Спалатину от 10 июня он писал: «Я здесь бездельничаю, но в то же время очень занят: изучаю еврейский и греческий, а также пишу без остановки».
Вырвавшись из кипучей виттенбергской суеты, Лютер, однако, не прекратил дискутировать со своими оппонентами. В каком-то смысле он «вырвался из контекста», но во многих отношениях в нем оставался. В начале 1520 года Каэтан настоял на том, чтобы университеты Левена и Кельна разобрали и осудили лютеровы писания. Прочтя то, что они написали, Лютер, в свою очередь, осудил их осуждение, заявив, что в нем отсутствуют какие-либо основания из Писания, – что было совершенной правдой. Однако теперь, в мае 1521 года, появилось новое антилютеровское сочинение, и на этот раз вроде бы со ссылками на Писание. Это сочинение, за авторством левенского академика Якоба Латомуса, носило заглавие: «Доводы из Священного Писания и древних авторов в пользу осуждения богословских учений брата Мартина Лютера, подготовленные левенскими богословами». В Вартбурге времени у Лютера было более чем достаточно – и он написал ответ. Сочинил он и саркастическую реплику в ответ на очередное писание «козла» Эмзера, капеллана Георга Бородатого. В целом в Вартбурге Лютер создал несколько полемических статей – хоть и гораздо меньше, чем в предшествующие годы. Здесь у него появилась возможность сосредоточиться и приложить силы к чему-то более объемному и монументальному, чем пламенные памфлеты, так легко выходившие из-под его пера.
Еще одной темой, на которую Лютер обратил внимание в эти дни, стало католическое таинство исповеди. В книге «О вавилонском пленении Церкви» он писал о том, что больше не считает исповедь таинством. Теперь же написал об этом отдельную книгу: «Об исповеди: обладает ли папа властью ее требовать». Лютер был не против исповеди; однако в первые годы своего монашества сам немало пострадал от принятой церковной практики, требующей тщательно запоминать и исповедовать каждый грех, – и видел, что исповедь превратилась для христиан в тяжкое бремя, а не в избавление от бремени, каковой должна была быть изначально. В своем труде, цитируя Иак. 5:16 («Итак, исповедуйте грехи свои друг другу»), Лютер показывает, что изначально исповедь совершалась между простыми христианами, так что специальные церковные структуры, выстроенные вокруг этого, не нужны и даже нежелательны. Кроме того, Лютер полагал, что исповедь не должна быть ни обязательной, ни регулярной; каждый христианин должен прибегать к ней по собственному решению, когда ощутит в этом потребность. Многие христиане чувствуют себя виноватыми просто потому, что не пошли на исповедь, – так она превращается в еще одно бремя жизни, полной религиозных бремен, а не в освобождение от бремени.
Прежде чем отправиться в Вормс, Лютер работал над комментарием к магнификату – славословию Богородицы, которое начинается со слов «Величит душа Моя Господа» и приведено в рассказе о рождестве Христовом в Евангелии от Луки. Текст взят прямо из первой главы Евангелия, а экзегеза Лютера говорит о важнейшем тезисе его богословия: Мария смогла принять Бога именно потому, что смирилась и умалилась перед Ним. Он не описывает ее как великую святую, совершившую какие-то необыкновенные нравственные подвиги, – напротив, восхваляет за самоуничижение, за низведение себя почти в ничто. Только опустошив себя, смогла она принять Бога – в ее случае буквально; и мы можем принять Бога только в пустоте и из пустоты, не пытаясь ничего предлагать ему в ответ. Эту книжечку Лютер посвятил герцогу Иоганну Фридриху, семнадцатилетнему принцу, племяннику Фридриха, которому со временем предстояло заменить того на троне курфюрста. Ближе к концу комментария Лютер с типичной для него пророческой смелостью обращается к этому блестящему юному правителю:
Все это предначертано было Богом, дабы испытывать тех, кому принадлежит власть, держать их в страхе и предостерегать о погибели. Ибо великие богатства, слава, власть и честь, не говоря уж о льстецах, без которых ни один господин не обходится, – все это осаждает сердце князя, подвигая его к гордости, к забвению Бога, к пренебрежению народом и общим благом, к распутству, богохульству, надменности и лени, – короче говоря, ко всякому злу и пороку. И если князь не укрепит дух свой сими примерами и не защитит себя, словно крепостной стеной, страхом Божьим, – как устоит?
Пророческая смелость Лютера в его обращениях к папе и императору – а также к Фридриху, Альбрехту Майнцскому и многим другим сильным мира сего, – лишь еще один пример того, что можно назвать новым открытием Благой Вести, спасением ее из-под глыб средневековых церковных и политических структур. Лютер не чувствовал себя намного ниже этих земных властителей, поскольку все мы ходим под одним Богом. Всякая власть – от Бога, а во Христе все едины и все судятся одинаково; раз так, значит, у Лютера как христианина есть и право, и даже долг говорить властителям истину, предупреждать о возможных ошибках или указывать на ошибки уже совершенные: как ради их собственных душ, так и ради душ тех, кем они правят. Страх Божий для Лютера превышал страх перед земными властями, так что он чувствовал себя свободным говорить ясно и прямо, зная, что слова его идут не от эгоистичных страстей, а от желания привнести в ситуацию Бога и Его Благую Весть. В том, чтобы обращаться к властителям с проповедями и предупреждениями, Лютер видел не только свое право, но и первейший долг. С этого начал он в 1517 году, опубликовав свои Тезисы: но время шло – и первоначальная робость его и страх оскорбить вышестоящих малу-помалу уходили, пока не исчезли совсем. Теперь осторожность в речах он считал скорее плодом мирской мудрости и «страха человеческого», чем истинной веры и служения Богу.
За время пребывания в Вартбурге изменилось и отношение Лютера к оппонентам. До Вормса на встречах с Каэтаном Лютер держался вежливо, любезно и даже по большей части дружелюбно. Однако в Вартбурге пришел к мысли, что в Вормсе допустил ошибку, даже не попытавшись обличить своих противников в стиле ветхозаветного пророка. Он понимал, что это, скорее всего, привело бы его к смерти – но, как мы уже отмечали, умереть не страшился. Страшился он лишь одного: не сделать того, чего хочет от него Бог, – и теперь чувствовал, что в Вормсе, возможно, сплоховал. Мы читаем об этом в письме его к Спалатину от 9 сентября, где он критикует Эразма за уклончивость на грани малодушия. Он всегда знал, пишет он, что пути его с Эразмом и Фабрицием Капитоном однажды разойдутся:
Ибо я видел, что Эразм далек от познания благодати: во всех писаниях заботит его не крест, но мир. Он полагает, что все на свете можно обсудить и устроить «цивилизованно», благожелательно и по-доброму. Но уговорами Бегемота с места не сдвинуть, и от ласковых слов ничего не меняется к лучшему… Своими писаниями они [Эразм и Капитон] ничего не достигают, поскольку стараются не упрекать, не кусать, не оскорблять. Но, когда пап [и епископов] увещеваешь цивилизованно, они принимают это за лесть и продолжают в том же духе, как если бы получили право оставаться такими, как есть, – довольные тем, что их боятся и никто не осмеливается возразить им в открытую.
Размышляя об этом, Лютер задавался вопросом, не был ли слишком мягок и сам:
Я также очень опасаюсь, и совесть тревожит меня, ибо в Вормсе я, последовав твоему совету и совету [наших] друзей, держал дух свой в узде и не явился подобно Илии перед этими идолами. Если бы мне появиться перед ними сейчас – о, тогда они услышали бы нечто иное! Но довольно об этом.
Нечто подобное говорит он и в письме от 1 ноября, в отношении своей готовности бежать от императора в Вартбург:
Я скрылся от глаз людских, повинуясь совету друзей. Поступил так против собственной воли – и по сей день не знаю, угодил ли этим Богу. Я определенно считал, что должен подставить шею под людской гнев, – но [мои друзья] были иного мнения.
Кроме того, в Вартбурге Лютер закончил две небольшие благочестивые книжицы, так называемые постиллы. Само слово «постилла» происходит от латинской фразы «post illa verba texta» («после этих слов») и обозначает обычно комментарий к библейскому тексту. Постиллы Лютера представляли собой именно комментарии к библейским текстам, вспомогательные материалы для воскресных пастырских проповедей – можно даже сказать, планы или черновики самих проповедей. За последующие годы Лютер написал и опубликовал множество постилл: они хорошо продавались и стали еще одним путем распространения его богословской мысли в среде немецкого народа.
