Отлученный. Aetatis 38
3 января нового 1521 года папа, видя, что шестьдесят дней давно прошли, а от Мартина Лютера нет ни гласа, ни послушания, выпустил за своей папской печатью новую буллу, в которой исполнил угрозу предыдущей: официально отлучил Мартина Лютера от Церкви. Однако распоряжения этой буллы касались не только самого Лютера. Это было официальное извещение, касающееся всех в империи: каждый, кто каким-либо образом поддержит отлученного или ему поможет, будет отлучен сам. Все города и территории, поддерживающие Лютера, объявлялись «под запретом» – то есть также были отлучены от Церкви. Совершать в их церквях, над их жителями любое из семи таинств запрещалось. Таково было последнее, самое мощное оружие Церкви: отказать в таинствах – то есть в самом спасении – тем, кто ослушался ее предостережений. Для людей, твердо веривших, что ад реален и папа обладает над ним властью, это была не шутка. Каждый из них рисковал больше чем жизнью – бессмертной душой.
Один из кардиналов, Пьетро Аккольти, приложивший руку к черновику новой буллы, говорил: «Надеюсь, едва эту буллу опубликуют в Германии, весь тамошний народ проклянет Лютера». Такой исход казался очевидным. Однако вышло ровно наоборот: Риму пришлось наглядно убедиться, насколько пошатнулся в Германии его авторитет. Едва булла увидела свет, многие немцы восприняли ее как приглашение последовать виттенбергскому примеру Лютера: они раскладывали на площадях своих городов костры – и бросали в огонь экземпляры буллы, а с ними и другую ненавистную литературу.
Беззаботный гедонист Лев и его курия с самого начала оценили ситуацию неверно – и теперь каждым своим шагом лишь усугубляли положение. Одна из ошибок состояла в том, что они недооценили уровень народного недовольства, на котором умело сыграл Лютер. Повсюду в Германии, да и в других странах, острые вопросы Лютера к Риму и его безжалостные ответы с восторгом встречал не только простой народ, увидевший в Лютере своего представителя и защитника, но и видные интеллектуалы, такие как Эразм. Рим не смог вовремя затушить пожар: огонь начал распространяться под землей, теперь пламя вырывалось наружу то здесь, то там – и загасить его было уже невозможно.
Для Лютера уже в первую неделю этого исторического года стало ясно, что назад пути не будет. И он официально распрощался с местом, которое когда-то считал духовной родиной всякого христианина на Западе:
Прощай же, злосчастный, падший, богохульный Рим… Гнев Божий над тобою – заслуженный гнев! Мы плакали об этом Вавилоне, но он не исцелился. Оставим же его – пусть сделается он обиталищем змеев, призраков и ведьм, местом вечной скорби, новым пантеоном порока.
Папа, со своей стороны, уже понял, что все усилия его тщетны и нужно заручиться поддержкой императора, – если Карл V не поддержит запрет, от него будет мало толку. В письме к Карлу Лев поднялся на невиданные прежде высоты лести:
Как два светила небесных, солнце и луна, превосходят своим сиянием любую из звезд, так и на земле сияют два величайших правителя, папа и император, которым все прочие земные князья обязаны повиновением.
Сравнение с луной, быть может, звучало и лестно, однако был в нем и подтекст, которого Карл не мог не заметить: весь свет, который изливает на мир луна – то есть вся сила и власть императора, – исходит от солнца-папы, единственного источника света в европейской Солнечной системе. С политической точки зрения ничто не мешало императору занять сторону папы против Лютера; однако он понимал, что в Германии Лютер пользуется чрезвычайной популярностью, и открыто бороться с ним – все равно что идти по натянутому канату. Решение он увидел в том, чтобы не тащить Лютера силой в Рим, а повторить то же, что сделал его предшественник, когда Лютера вызывали в Рим в прошлый раз. Тогда Максимилиан I, на правах императора, предпочел выслушать Лютера на своей территории – в Аугсбурге. И теперь Карл поступит так же – призовет Лютера на ближайший имперский рейхстаг. Изначально рейхстаг был запланирован в Нюрнберге, но там разразилась чума, и место пришлось изменить. Решено было провести рейхстаг в городе Вормсе, в Центральной Германии.
Впрочем, на сравнении с солнцем и луной Лев не остановился. 25 февраля он выражал великую «радость от того, что Его Величество соперничает с Константином, Карлом Великим и Оттоном I в своей ревности к делу Церкви». А в марте Карл отправил «дикому кабану» письмо, которое для ушей папы должно было звучать как признание в любви. «Благородному и досточтимому Мартину Лютеру, – так писал император. – Мы и рейхстаг приняли решение призвать вас в Вормс под охранной грамотой и обещанием безопасного проезда, дабы вопросить о ваших книгах и учении». И, чтобы Лютер не счел этот приказ за просьбу, которую можно и не выполнить, добавлял: «Ждем вашего приезда через двадцать один день».
Письмо императора прибыло в Виттенберг 26 марта; поскольку на этот раз приказ исходил от высшей светской власти – и поскольку Вормс был куда ближе (и, следовательно, безопаснее) Рима, – Лютер без колебаний готов был отправиться в путь. «Сердечно рад, – писал он, – что Его Величество готов заняться этим делом – не моим, но делом всего христианства и всей немецкой нации».
В сущности, еще три месяца назад, в конце предыдущего года, Лютер знал, что следующий рейхстаг состоится в Вормсе, и ожидал, что его могут вызвать туда. Об этом он писал Спалатину:
Если меня вызовут туда, – разумеется, поеду и приложу все силы, чтобы туда попасть, даже если не смогу дойти сам и меня придется нести, как больного. Ведь для меня нет сомнений, что, когда призывает император, – призывает Господь. Более того: если ко мне применят силу, что очень вероятно (ибо, очевидно, меня хотят призвать туда не для того, чтобы чему-то научить), – и здесь я положусь на Господа. Жив и правит миром Тот, Кто спас трех отроков из печи царя Вавилонского. Если Бог не захочет сохранить мне жизнь, – что ж, моя голова немного стоит в сравнении с головой Христа, отправленного на смерть людьми, не ведавшими, что творят: для всех камень преткновения, для многих погибель. Позаботимся лучше о том, чтобы не выставлять Благую Весть, которую мы наконец начали проповедовать, на посмешище перед безбожниками и не давать врагам повода похваляться своей победой, говоря, что мы не осмелились исповедовать то, чему учим, и побоялись пролить за это кровь. Да сохранит нас милосердный Христос от такого малодушия и такой похвальбы врагов наших. Аминь.
Получив наконец от императора приказ явиться на рейхстаг, Лютер понял: грядет событие большой исторической важности. Для него это было ни более ни менее как новая схватка двух сил, враждующих со времен грехопадения. Известно, что Лютер не любил хранить документы – но это письмо он сохранил и передал, как реликвию, своим потомкам.
