7
«Жить так поразительно…»

В Кодексе профессионального поведения медицинских сестер и акушерок Великобритании (The Nursing & Midwifery Code of Professional Conduct) перечислен свод правил, по которым должны жить медсестры. Я отношусь к этому документу со всей серьезностью. Но, разумеется, я не раз ловлю себя на том, что осознанно или по незнанию нарушаю эти предписания, а конфиденциальность для меня, для человека, столь склонного говорить много лишнего, всегда была самым сложным аспектом кодекса. Но, будучи медсестрой, я руководствуюсь сводом правил и нахожу утешение в том, что стараюсь следовать стандартам профессионализма, установленным Советом медицинских сестер и акушерок:

Медсестры и акушерки обязаны гарантировать конфиденциальность всем тем людям, которым они оказывают медицинскую помощь. В том числе медсестра должна убедиться, что пациент должным образом проинформирован об аспектах ухода и что данные о пациенте передаются надлежащим образом.

Я всегда проявляю осторожность в том, что касается передачи информации о пациентах, но однажды меня, к тому времени уже квалифицированную медсестру, направляют на работу в другую больницу. В то время я продолжаю обучение, чтобы повысить квалификацию до специализированной медсестры. Пациенту, за которым мне поручено ухаживать, только что сделали операцию на печени, и я вскоре узнаю, что пациенты, перенесшие подобные операции, теряют столько крови, что и вообразить себе трудно. Это шокирует, мне не по себе, но остальные медсестры абсолютно спокойны. «Даже слишком спокойны», – думаю я про себя во время ночной смены, пока одна из них пролистывает каталог мебельного магазина, а другая заказывает доставку еды. Я стараюсь соблюдать нормы морали, сижу с пациентом весь вечер и отказываюсь от еды, которую мне предлагают. Что это за место такое?

Я испытываю настоящий ужас, заметив, что карточка с данными о состоянии моего пациента вся забрызгана кровью. Я протираю ее и зову дежурную медсестру.

– Кто-то оставил здесь пятна крови! – восклицаю я. – Представьте себе, что было бы, если бы их увидел кто-нибудь из родственников!

Она опускает взгляд на карточку и улыбается:

– А, так это не кровь. Это следы от мороженого. Наш главный врач-консультант ел мороженое, когда делал обход, и у него изо рта выпал кусок.

Я долго стою неподвижно, не зная, что сказать. Хотя в этот момент я об этом, разумеется, еще не подозреваю, в дальнейшем этот самый поедатель мороженого станет моим партнером и отцом моих детей.

Позднее во время той же смены приходит более толковый с виду консультант. Слава богу! На нем кипенно-белый халат. Он кажется серьезным, прохаживается по отделению и проверяет состояние всех пациентов. Все медсестры сидят у поста, с головой окунувшись в каталог. Он обращается ко мне.

– Проводить вас к пациентам? – спрашиваю я.

Он кивает:

– Было бы замечательно.

Я по очереди отвожу его к каждому из пациентов, лежащих в отделении, описываю их заболевания и планы лечения, предоставляя всю необходимую ему информацию из их документов. Он пролистывает карточку, потом осматривает больного и переходит к следующему. Наконец мы подходим к пациенту, за которым ухаживаю я. Мне не терпится рассказать ему об ужасном консультанте, который счел уместным есть мороженое во время обхода, но тут меня окрикивает дежурная медсестра. Выглядит она пугающе. Врач благодарит меня и испаряется. Я его не виню.

Медсестра подходит ко мне. Она так нахмурилась, что ее лоб надвое разделила глубокая морщина.

– Что ты ему сказала? – спрашивает она.

– Ну, вы все были заняты, поэтому я ввела его в курс дела. Провела мини-обход.

Она издает недовольный стон:

– Господи. Мне придется заполнять сообщение о происшествии.

– В каком смысле?

– Это не врач.

Я смотрю на дверь, которая только что закрылась у него за спиной.

– Это врач. На нем был белый халат. Да и что еще ему здесь делать?

Она показывает пальцем в сторону поста, где медсестры открывают большие полиэтиленовые пакеты с куриными ножками и ведерками куриных крылышек:

– Он из службы доставки.

У меня отвисает челюсть, как будто у меня самой полный рот мороженого.

– Это доставщик куриных крылышек.

Я влюбляюсь в поедателя мороженого, но вот обязанности хирургической медсестры не вызывают во мне подобных чувств. Оказывается, что работа в хирургии нравится мне меньше всего, и на то есть целый ряд причин. Мне не по душе непостоянство объема работы и внезапные изменения рабочего ритма. С тех пор как я начала работать в отделении нейрохирургии, и до того момента, как я стала ухаживать за младенцами, перенесшими сложные операции на сердце, я никак не могла до конца привыкнуть к крайностям моей профессии: сразу после операции пациенту, перенесшему хирургическое вмешательство, необходим интенсивный уход, а потом начинаются дни простого и тихого восстановления. Иногда даже бывает скучно. Однако в хирургии все может измениться так быстро, что даже вздохнуть не успеешь. Пациенты очень быстро истекают кровью, после любой операции может начаться внутреннее кровотечение, и пациента следует немедленно отправить обратно в операционную, чтобы хирург мог решить проблему. Судьба оперируемых пациентов почти полностью зависит от навыков хирурга, и, хотя медсестры могут значительным образом повлиять на состояние больного, конечный результат все же зависит лишь от того, окажется ли удачной сама операция.

Однако всегда есть исключения. Моя подруга Гэбби – старшая штатная медсестра в хирургическом отделении. На основании квалификационной категории медсестры определяются разряды оплаты труда, установленные в тарифной сетке. Самая низкая категория – пятая – присваивается штатной медсестре, недавно получившей квалификацию, а самая высокооплачиваемая категория – восьмая, ее может получить медсестра-консультант или кто-то вроде. Гэбби – медсестра шестой категории, но она, без сомнения, вскоре продвинется дальше по карьерной лестнице и достигнет управленческого уровня. Именно она обычно руководит дежурством, и из нее вышел бы хороший военный стратег. Она имеет представление обо всем, что творится в отделении, вплоть до мельчайших деталей, и тщательно планирует рабочий день, внося изменения при любом варианте развития событий и возникновении непредвиденных ситуаций.

Работа хирургической медсестры предполагает готовность к любым возможным трудностям и неожиданностям. Хирургические медсестры – это менеджеры по рискам, стратеги и образцовые специалисты по расстановке приоритетов. Такая медсестра должна превосходно оценивать ситуацию – постоянно наблюдать и подмечать любые изменения. Кровотечения, к примеру, как правило, оказываются внутренними, и поначалу внешних признаков может быть не так много. Хирургическая сестра знает, о чем свидетельствует блестящая поверхность живота, и ей хватает решимости вызвать хирурга из операционной, чтобы тот пришел и осмотрел пациента. Опытные хирургические медсестры знают, что разговор, своевременное информирование врача о возможных проблемах и правильно подобранные слова, способные привлечь внимание хирурга, могут спасти человеку жизнь.

Мистер Уэбб – шестидесятивосьмилетний мужчина, страдающий раком кишечника. Его положили в хирургическое отделение для проведения гемиколэктомии – частичного удаления толстой кишки. В отделении полно таких, как мистер Уэбб. Все медсестры из хирургического отделения, где работает Гэбби, похоже, прекрасно разбираются в своем деле. В любом отделении существует ярко выраженная культура лидерства, курирования и инструктажа – чтобы понять, насколько добрые здесь работают медсестры, достаточно посмотреть на дежурную и старшую медицинскую сестру. Операция очень важна. Но не менее важен и послеоперационный уход. Есть медсестра по уходу за пациентами с кишечной стомой, помощь которой столь незаменима для пациентов, которые после операции вынуждены пользоваться калоприемником. Ее работа заключается в решении практических вопросов: она показывает, как управляться со стомой, менять мешки, справляться со всеми сопутствующими неудобствами, и еще много-много всего. Она консультирует пациента, предоставляя ему психологическую помощь и поддержку во время этого столь непростого жизненного этапа. Мистер Уэбб, однако, не нуждается в услугах медсестры по уходу за стомой. Его опухоль удалили без необходимости использовать калоприемник, и операция прошла очень успешно. Но на следующий день его жена внезапно зовет на помощь. «С ним что-то не так», – говорит она.

Гэбби улавливает в ее голосе особый знакомый тон, она достаточно хорошо знает их семью, чтобы понять: дело серьезное. Она бросает все свои дела и направляется прямиком в палату мистера Уэбба. Бросает взгляд на его живот (не блестит), на дренаж (не переполнился) и на цвет лица пациента (тусклый и нездоровый). Прежде чем приступить к осмотру, Гэбби просит сестру-сиделку вызвать из кабинета врача. Мистер Уэбб странно дышит. Ритм дыхания нарушен – оно то ускоряется, то снова замедляется. Кроме того, он делает странные движения ногами, будто крутит педали велосипеда. Гэбби обращается к нему и замечает, что его лицо перекосило. Мистер Уэбб издает лишь звуки и не может ответить членораздельно.

Через несколько минут в палату заходит врач, к этому времени Гэбби успевает поговорить с миссис Уэбб. «Я знаю, все это очень пугает, и вокруг его койки сейчас постоянно будут бегать врачи, но сейчас очень важно оценить состояние вашего супруга и быстро обеспечить ему лечение, если оно необходимо».

Миссис Уэбб несколько раз спрашивает, почему у ее мужа так перекосило лицо.

– Не стоит торопиться с выводами, – отвечает Гэбби. Она на мгновение кладет руку на плечи миссис Уэбб и тут же направляется к койке мистера Уэбба, чтобы увеличить уровень кислорода. – Можешь подать сигнал об экстренной ситуации? – просит она другую медсестру.

К тому моменту, когда прибывает реанимационная бригада, у мистера Уэбба появляются еще более тревожные симптомы – его тело приняло странную позу, а дыхание стало еще более прерывистым. Жена стоит у него в ногах и рыдает в телефонную трубку. Я слышу, как она говорит, то и дело всхлипывая:

– Но с ним было все в порядке, мне сказали, что с ним все в порядке.

Один из врачей вводит в нос мистера Уэбба назофарингеальную трубку, чтобы дыхательные пути не перекрывались. Мистер Уэбб не пытается, а может, просто физически не может ее вытолкнуть – тревожный признак. Гэбби уводит миссис Уэбб во врачебный кабинет, чтобы все ей объяснить и чтобы она не видела все эти иголки, внезапные манипуляции и экстренные снимки, которые необходимы ее мужу. В ходе томографии у мистера Уэбба обнаруживают инсульт. Принять решение о возможном лечении не так просто: некоторые лекарства, которые назначают при инсульте, могут вызвать кровотечение, а в случае мистера Уэбба это очень рискованно, поскольку он недавно перенес операцию. Однако его все же отвозят в отделение для пациентов с инсультом в острейшем периоде для возможного проведения медикаментозного или же консервативного лечения – там решение будут принимать специалисты.

Мистеру Уэббу повезло. Согласно статистике, специализированные отделения для оказания помощи в острейшем периоде инсульта помогают снизить количество смертей и случаев долговременной инвалидности. Приблизительно половина людей, перенесших инсульт, живут не больше года. Согласно недавнему докладу Британской ассоциации по борьбе с инсультами (Stroke Association), каждый год в Соединенном Королевстве инсульт случается приблизительно у 100 000 людей, то есть инсульт случается каждые две секунды.

Терапевтические больные восстанавливаются медленно или медленно угасают, и медсестры из терапевтического отделения выполняют совсем другие обязанности, нежели те, что работают в хирургии. В целом это отделение имеет ту же структуру: длинное помещение, в центре которого расположен сестринский пост, в каждом конце – уборные для персонала и пациентов, ванная с красной кнопкой на случай экстренных ситуаций, каталка для оказания экстренной помощи, а рядом – большая тележка с медицинскими картами, комната для оборудования, где хранятся туалетные стулья с суднами, лебедки и капельницы, грязная подсобка, процедурная, комната для родственников. В то время как хирургическое отделение находится на пятом этаже, рядом с операционными, отделениями реабилитации и интенсивной терапии, терапевтическое отделение расположено на одиннадцатом этаже. Лифт приходится ждать целую вечность. Он останавливается почти на каждом этаже: на шестом выходит беременная женщина, направляющаяся в родильное отделение, на седьмом, где находится неврология, высаживается целая семья. На восьмом этаже выходит врач с планшетом в руках – он идет в отделение кардиологии. На девятом – женщина, направляющаяся в отделение пульмонологии, а на десятом – другая, ей нужно в отделение отоларингологии. Мужчина с гелевой повязкой на глазу явно направляется еще выше, в офтальмологическую клинику.

Терапевтическое отделение представляет собой основную шестеренку стройного механизма любой больницы. Хирургия – это место, где могут возникнуть осложнения вроде инсульта, в то время как именно в терапевтическом отделении, как правило, протекает долговременная реабилитация. Медсестра из терапевтического отделения может ухаживать за больным с обострением или хроническим заболеванием, в любом случае профессионализм кроется в деталях. И точно так же, как терапевт отличается от хирурга, так и терапевтическая медсестра отличается от хирургической медсестры, младшей медсестры или медсестры, работающей в реанимации. Разумеется, общие принципы везде одни и те же, но сестринское дело – это язык, в котором есть множество разных диалектов.

Мне нравится работать медсестрой реанимационного отделения – это дает мне возможность видеть самых разных пациентов и перемещаться по всей больнице. Теперь я отрабатываю короткие смены: для большинства людей это обычный рабочий день, но для медсестер – укороченный. Это не традиционная для медсестры работа, хотя при этом стандартные медсестринские функции все чаще передаются не получившим квалификацию медсестрам. Границы между медсестрами и младшими врачами постепенно стираются, а обязанности медсестер диктуются политическими приоритетами, которые имеют гораздо больше отношения к финансовым интересам больницы, чем к скорейшему выздоровлению пациента. Дешевле поручать медсестре выполнение задач, с которыми раньше справлялся ординатор. Медсестры ставят капельницы, берут кровь на анализы, проверяют их результаты, иногда даже проводят интубацию или вводят внутриартериальные катетеры. У них есть собственные списки анестетиков, а в некоторых регионах они включены в расписание врачебных дежурств и заведуют реабилитацией больных.

Существуют клиники под руководством медсестер, есть медсестры, занимающиеся врачебной практикой и обслуживающие взрослых пациентов, которым необходимо ЭКМО. Медсестры ставят диагнозы, проводят терапию, выписывают медикаменты, руководят бригадами по оказанию помощи в случае остановки сердца, а также обучают и оценивают врачей-консультантов на курсах по расширенным реанимационным мероприятиям. А платят им как медсестрам. При этом истинная ценность сестринского дела кроется в выполнении основополагающих задач: сестра меняет постельное белье, проводит осмотры, помогает пациентам пить чай и ходить в туалет, да и просто слушает их рассказы. Есть опасность забыть, что на самом деле представляет собой работа медсестры и что она под собой подразумевает: необходимость заботиться о больном. Обязанности, которые традиционно выполнялись медсестрами, теперь поручаются младшим, не получившим квалификации медсестрам. Уж в этом отделении, помимо приходящего персонала вроде меня, медсестры, отвечающей за инфекционный контроль, фармацевта и парикмахера, точно нет никого, кроме младших неквалифицированных медсестер, которые работают всего за 7,87 фунта в час. Минимальная ставка – 7,50 фунта в час. Согласно рекомендациям администрации больницы, работа медицинской сестры или младшей медицинской сестры включает в себя следующие обязанности: оказание помощи пациентам при мытье и одевании, приеме пищи, пользовании туалетом, обеспечение больных комфортными условиями. В большинстве отделений именно эти задачи являются для медсестер первостепенными, и часто именно они играют наиболее важную роль в уходе за пациентом и формируют его впечатление о больнице. Доброта, эмпатия, сочувствие и помощь в сохранении чувства собственного достоинства – вот качества хорошей медсестры.

Глэдис лежит в терапевтическом отделении и истошно зовет медсестру каждые несколько минут. Чуть раньше она отказалась воспользоваться судном, а теперь кричит, обращаясь к младшим медсестрам:

– Я обделалась! Я обделалась!

Они бросаются к ней, закатывая рукава.

– Ты не могла бы нам помочь? – спрашивает меня Фатима, отдергивая занавеску.

Сменить пациенту постельное белье – та еще задача. От вони у меня слезятся глаза. Будучи медсестрой, привыкаешь к самым разным запахам. Но проработав большую часть своей карьеры в детских отделениях, я так и не привыкла к неистовому смраду, который стоит, когда испражняется взрослый человек, когда его тошнит или у него открывается кровотечение. Однажды, когда из-за непроходимости кишечника пациента тошнит его собственными фекалиями, мне даже приходится выйти из палаты, и потом я долго убиваюсь по этому поводу. Больные носят на себе калоприемники, которые необходимо менять, и илеостомы (стомы, подсоединенные к тонкой кишке). После трахеостомии они извергают густую зеленую жидкость, у них бывают желтые и серые пенильные и вагинальные выделения, а из их прямой кишки при желудочном кровотечении выходит мелена – ничто в мире не имеет такого зловонного запаха. Попадаются пациенты с гнойной гастростомией, с язвами на ногах или с такими огромными пролежнями, что в них можно засунуть кулак и через них видна кость. У них бывают раны, из которых сочится зеленый гной, и участки кожи, покрытые сыпью и пузырями, которые лопаются, и из них вытекает вещество, похожее на застарелый клей с запахом майонеза. А иногда встречаются отвратительные отклонения развития обыкновенных эмбриональных клеток, как в моем случае: как-то раз мне вместе с яичником удалили кисту размером с шар для боулинга, заполненную волосами, зубами и костной тканью. И не кто иной, а именно медсестра или младшая медсестра все моет, чистит, убирает оставшиеся выделения, открывает окна и распрыскивает освежитель воздуха.

Но несмотря на все то, что мне приходилось видеть, трогать и нюхать, несмотря на то, каким трудным это казалось в тот момент, в центре всего этого всегда находится напуганный и смущенный пациент. Из медсестер получились бы неплохие игроки в покер – они понимают, как важно в определенный момент не вдыхать или дышать очень осторожно, так, чтобы пациент ничего не понял или не заметил на лице сестры ничего, кроме сдержанной деловитости. Ужас, который хранит в себе наше тело – человеческое тело, наша плоть и кровь, – это нечто, с чем медсестрам приходится мириться, не допуская, чтобы пациент слишком сильно задумывался, и не забывая о важности чувства собственного достоинства, недостаток которого заставляет человека чувствовать себя слабым. Именно наша уязвимость нас объединяет. Помочь пациенту сохранить достоинство перед лицом болезни – вот самый большой подарок, который может преподнести пациенту медсестра. Мне вспоминается самое начало Кодекса профессионального поведения медицинских сестер и акушерок, пункт 1.1: «Медсестры должны относиться к пациентам с добротой, уважением и сочувствием».

О достоинстве человека написано немало – с философской точки зрения. К примеру, Иммануил Кант говорил об изначальной и равной ценности каждого человека. Достоинство также является центральным понятием для большинства религий: как протестантизм, так и католицизм утверждают, что им обладают все люди, созданные по образу и подобию Всевышнего. Мусульманские источники также гласят, что, по словам пророка Мухаммеда, Адам был создан по образу и подобию Господа. Человеческое достоинство, или «кавод абрийот» (ивр. kevod ha-beriyot), также является одной из ключевых концепций иудаизма. Право на достоинство и благородство – это неотъемлемое право каждого человека. Ценность достоинства отражена и в политике. Всеобщая декларация прав человека Организации Объединенных Наций гласит, что «все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Недостаток уважения к ближним, лишение других людей чувства собственного достоинства в прошлом не раз приводили к дегуманизации, которая лежит в основе геноцида.

– Я обделалась, обделалась, – не умолкает Глэдис. Ей явно нехорошо, она крутится и изгибается на своей койке, еще больше размазывая по простыни зловонные испражнения. Она вся покрыта фекалиями. Я вспоминаю, как в первые дни работы медсестрой изучала Бристольскую шкалу формы кала – иллюстрированный плакат, на котором были изображены разновидности испражнений с указанием серьезности отклонений, о которых они свидетельствуют. Но таблицы, руководства и графики не могут подготовить вас к реальной жизни. У Глэдис на простыне разом представлены все возможные виды кала, описанные в Бристольской шкале. Тут вам и жесткие куски, и комочки, и рваные края, и жидкость, которая, минуя урологическую прокладку, вылилась ей под спину и на подушку. У нее в волосах зеленые частички. Все вокруг забрызгано комочками кала, которые грозят оказаться и на наших лицах тоже. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы меня не вырвало.

– Глэдис, сейчас мы тебе поможем. – Фатима наполнила тазик теплой мыльной водой и опустила в нее локоть, словно проверяя ванну, подготовленную для маленького ребенка. Глэдис наблюдает за ней и перестает метаться, словно это пробудило где-то в глубине ее памяти далекое воспоминание. Как и многие другие люди, Глэдис страдает деменцией. Согласно имеющимся данным, к 2021 году количество людей, страдающих этим заболеванием, в Великобритании достигнет одного миллиона. Деменция – жестокое заболевание, которое вызывает потерю памяти и изменения личности, помутнение сознания и галлюцинации. Должно быть, это все равно, что жить внутри ночного кошмара.

Глэдис все просит, чтобы к ней привели ее подругу Доффи: ее сознание находится где-то в другом месте, она то и дело беспорядочно окунается в прошлое, то в один момент своей жизни, то в другой. Позднее Фатима рассказывает мне, что Доффи живет в Австралии и что они с Глэдис работали вместе поварами в школьной столовой шестьдесят лет тому назад. Чем беспокойнее становится Глэдис, тем дальше в прошлое она уходит. Физически человек не может «вернуться домой», потому что каждый раз, уходя, он получает новый опыт, который его меняет. Но пациент с деменцией, пожалуй, и правда «возвращается домой» – он целиком переносится в более ранний период своей жизни. Странное утешение в столь ужасный момент.

– А Доффи уже пришла? Мы опоздаем. Который час?

Я закидываю одну ногу Глэдис на другую, кладу одну руку ей на плечо, другую – на бедро и аккуратно переворачиваю ее лицом к себе. У всех медсестер болит спина. Травмы спины и боль в пояснице составляют 40 % всех заболеваний среди сотрудников Национальной службы здравоохранения, и одни лишь больничные для медсестер обходятся государству в 400 миллионов фунтов, а с учетом младших медсестер – в 1 миллиард фунтов. Травму опорно-двигательного аппарата можно получить, поднимая или передвигая пациента. Профессия медсестры – это тяжелый физический труд. Разумеется, сейчас фонды организуют подробные курсы для медсестер и обеспечивают их необходимым оборудованием, чтобы свести к минимуму необходимость перекладывать пациентов вручную и исключить возможность судебных исков в случае, если что-то пойдет не так. Но при такой критической нехватке персонала, которую мы наблюдаем на сегодняшний день, некому перетаскивать пациента, страдающего недержанием, или искать дополнительную лебедку, если имеющаяся сломалась, а времени сообщить о поломке нет. А если у человека из-за болезни, медикаментов или износа не работают мышцы, медсестра обязана взять на себя их функции, рискуя собственной костно-мышечной системой и регулярно помогая пациентам выполнять необходимые движения: например, чуточку дольше держать Глэдис, пока Фатима наливает воду. Когда Глэдис внезапно дергается, я, как учили, не даю ей упасть. Ее лицо выражает стыд и беспокойство, и, хотя у меня резко сводит спину, я за секунду оцениваю ситуацию и понимаю, что тот вред, который я причинила бы этой бедной женщине, позволив ей упасть обратно на запачканную калом простыню, стоит той боли, которую мне приходится терпеть. Однажды я могу оказаться на месте Глэдис. Как и вы.

У Глэдис нежная кожа, и мне приходится быть осторожной и следить, чтобы она не порвалась. Мельчайший, не заживший вовремя порез может превратиться в пролежень, гематому или рану. Глэдис поднимает голову, которая находится где-то на уровне моего живота, и смотрит на меня, пока Фатима ее обтирает. У последней в руках большой желтый пакет для медицинского мусора и упаковка влажных салфеток. Ей приходится истратить почти полпачки, мусорный бак заполняется использованными салфетками, а вода в тазике становится все грязнее.

– Как ты, Глэдис, все хорошо? – спрашивает она. – Еще немножко, и мы уложим тебя поудобнее. – Фатима исчезает, чтобы вылить грязную воду в унитаз, и возвращается, заново наполнив таз чистой мыльной водой. Она опять опускает в нее локоть, а затем повторно обмывает спину Глэдис и тщательно расправляет и натягивает простыню, ведь даже малейшая складка может вызвать у Глэдис раздражение на коже. Мы переворачиваем ее на спину и подкладываем ей под голову подушки, а потом слегка приподнимаем спинку койки.

Я бросаю взгляд на часы, решаю ненадолго остаться. Глэдис все еще крепко держит меня за руку. Она смотрит в окно. Куда-то вдаль. Она перестала кричать, а ее дыхание снова стало ровным и спокойным. От нее пахнет как от новорожденного младенца.

На несколько мгновений к Глэдис, кажется, возвращается способность выражаться связно:

– Спасибо. Мне гораздо лучше. Мы не опаздываем. Все уже готово, и Доффи вот-вот подойдет. Нельзя ведь оставить деток голодными.

Она оглядывается и смотрит поверх других больничных коек сквозь грязное заляпанное окно на небо:

– Который час? Скоро она придет?

Я говорю ей, что уже почти пять.

– Правда? Уже так поздно? Как летит время. – Она смотрит на меня: – Как летит время.

Мне доводилось ухаживать за пациентами, лежащими в хирургическом, терапевтическом и психиатрическом отделении, за младенцами и детьми, за роженицами. Но оказывается, больше всего мне нравится работа, которая совмещает в себе разные специальности – хирургию, терапию, педиатрию, психиатрию и уход за взрослыми пациентами. Свое место я нахожу в отделении интенсивной терапии. Именно там я знакомлюсь с Томми.

Томми не хочет смотреть на солнце. «Отсюда открывается чудесный вид», – говорю я, выглядывая в окно. Мы находимся на десятом этаже, в одной из смежных палат в самом центре отделения, и отсюда, поверх домов укрытого смогом Лондона, виден невероятно красивый закат. Но Томми плотно зажмуривает глаза и искривляет лицо в гримасе каждый раз, когда я отдергиваю занавески. Ему девять лет, и все его тело ниже шеи оказалось парализовано после полученных в автомобильной аварии переломов шеи и таза. Ему сделали трахеостомию, поэтому невозможно расслышать слова и звуки, которые Томми производит ртом, – можно только различить шипящий звук вдыхаемого воздуха и увидеть слезы на его искаженном рыданиями лице.

Я присматриваю за Томми много ночей подряд в течение многих месяцев. Часто мы с ним по двенадцать с половиной часов находимся наедине. У Томми жесткие черные волосы, которые его отец каждое утро укладывает гелем, от чего у Томми на подушке остаются липкие следы. Рядом с его койкой на маленьком столике стоит фотография Томми, его мамы, папы и кузенов на каникулах – они пьют молоко из кокосов через длинные изогнутые соломинки. Рядом еще один снимок – кошка с утыканным шипами ошейником. Небольшой радиоприемник, настроенный на волну Kiss FM. Стопка книг, на форзацах которых стоит печать «Библиотека младшей школы Грейстоун» и которые давно пора возвращать. Мама Томми наблюдает, как я их пролистываю. «Замечательная школа, – говорит она. – А Томми у нас очень умный. Одни пятерки. Не то что я. Я провалила выпускные экзамены в средней школе. Но вот ему дорога в Оксфорд, правда, Том? Он одержим футболом, прямо как отец». Я замечаю, как она сглатывает. Смотрю на ее мужа, потом на Томми.

Томми медленно моргает, а потом начинает плакать.

Интересно, каким он был раньше. Я всегда пытаюсь представить себе жизнь своих пациентов, ищу подсказки, которые могут помочь мне в уходе за ними. Я пытаюсь представить себе, как сложившаяся ситуация изменит всю картину в целом. Работу отца Томми, из-за которой он вынужден неделями пропадать на буровых вышках. Круг близких, которые могут оказать поддержку его матери. Их отношения, стойкость духа, надежды и ожидания.

Уход за Томми означает, что мне понадобятся любые возможные подсказки, которые мне удастся раздобыть, чтобы я могла помочь ему и его семье. Это ряд задач, которые необходимо регулярно выполнять. Каждый час я провожу осмотр и документирую все показатели и настройки аппарата ИВЛ, разноцветными чернилами фиксируя их в большой таблице размером с плакат. Я соединяю точки, ищу закономерности: не ползет ли вверх линия температуры, не растет ли давление. Пациенты с травмами спинного мозга, такие как Томми, подвержены риску возникновения автономной дисрефлексии, которая представляет собой патологическую физиологическую реакцию на повреждение спинномозговых нервов, грозящую привести к тяжелой форме гипертонии. Это может быть вызвано чем-то настолько банальным, как запор или перекрутившийся урологический катетер, поэтому должный медицинский уход крайне важен. Я внимательно наблюдаю за мальчиком, чтобы предотвратить или вовремя распознать признаки опасной для жизни чрезвычайной ситуации. Забота о Томми, кроме всего прочего, включает в себя и интимный уход. Я его обмываю, переворачиваю, слежу, чтобы он не лежал слишком долго в одной и той же позе, потому что есть риск возникновения пролежней. Организм Томми сейчас находится в стабильном состоянии, хотя у него внутри полно металлических деталей, на которых все держится, и в будущем ему понадобится еще одна операция на тазовых костях. Он очень хрупок. Самое главное – детали. К примеру, я регулярно проверяю, как бы у него не скомкались носки. Казалось бы, очень банальная вещь, но стоит ею пренебречь, и последствия могут оказаться трагическими, особенно учитывая, что у него столь низкий уровень сопротивляемости инфекциям вроде золотистого стафилококка. Я его кормлю: в настоящий момент Томми не может есть через рот, поэтому я вешаю рядом с его койкой упаковки с похожим на молоко питательным раствором, который через гастростомическую трубку поступает прямо в его желудок. Через эту же трубку я ввожу ему лекарства.

Хотя я и обеспечиваю Томми физический уход, больше всего в заботе нуждается его разум. В данном случае моя роль медсестры заключается в первую очередь в оказании психологической помощи, несмотря на то что с виду может показаться, будто я главным образом забочусь о его теле. Самое полезное, что я могу сделать, – выстроить с Томми доверительные, служащие терапевтическим целям отношения и научиться его слушать. По-настоящему слушать.

Мы общаемся посредством чувств.

– Я не удивлена, – отвечаю я, читая по губам, что он хочет домой. – Думаю, на твоем месте я чувствовала бы то же самое. Должно быть, ты очень скучаешь по жизни до аварии.

Какое-то время он не открывает рта. Этого ему еще никто не говорил. Ему твердят, что скоро все закончится и что, когда он достаточно поправится, он сможет поехать домой, увидеть свою комнату и друзей. Но я по-настоящему к нему прислушиваюсь. Я понимаю, что его желание поехать домой – это желание вернуться в прошлое, к его прежней жизни. Он имеет в виду вовсе не дом в физическом смысле.

– Но я надеюсь, что ты не всегда будешь так себя чувствовать. На самом деле я в этом уверена. С тобой случилось нечто ужасное. Я даже вообразить не могу, каково тебе сейчас. И я сделаю все возможное, чтобы тебе было хоть чуточку лучше. Буду с тобой каждый час. Каждую секунду. – Говоря это, я поглаживаю его по волосам. – Я с тобой. Я здесь и буду здесь всю ночь. – Этого недостаточно, но это все, что я могу ему дать.

Этой ночью я читаю Томми вслух, как и многими другими ночами, когда он не может уснуть и лежит в почти полной темноте. Мы читаем «Гарри Поттера», и по мере того, как развивается сюжет, его веки слегка опускаются – он задремал. Томми необходима искусственная вентиляция легких (из-за перелома шеи он больше не может дышать самостоятельно), поэтому он лежит в отделении интенсивной терапии, несмотря на то что сейчас его состояние стабильно. Уход за Томми включает в себя так много разных потребностей, что, возможно, понадобятся месяцы, прежде чем его смогут выписать, а может, и годы, прежде чем он сможет вернуться домой. У него синегнойная палочка, и от его шеи пахнет канализацией. Из разреза, сделанного во время трахеостомии, сочится зеленый гной. Он откашливает зеленую слизь. Ему установили калоприемник и урологический катетер.

Я сижу рядом с его палатой и прислушиваюсь к тарахтению аппаратуры. Томми превратился в человека-гибрида, который может двигать лишь головой и полностью зависит от технологий. Весь этот мир кажется мне жестоким. Я слушаю его мать и спрашиваю себя, как, черт возьми, она с этим справится. Большую часть времени, когда отец Томми уезжает на работу, она живет как мать-одиночка. Кроме того, она страдает депрессией. «Она уже давно нетвердо стоит на ногах, – рассказывает мне отец мальчика. – В последнее время дела у нас идут неважно. Но, быть может, произошедшее поможет нам взглянуть на все более масштабно. Подобные вещи сближают людей. Не осознаешь, насколько тебе повезло, пока не случается что-нибудь вроде этого». Я пытаюсь кивнуть в знак согласия, но моя голова отказывается опускаться: она знает, что этого делать не стоит. Авария, в которую попал Томми, ничем не поможет его матери. Забота о тяжелобольном ребенке ляжет дополнительным бременем на ее и без того хрупкое психическое здоровье. И на их финансовое положение. И на их отношения. Больной ребенок – это первая костяшка домино, вслед за которой начнут падать все остальные.

Пока Томми лежит в больнице, наступает его десятый день рождения. Медсестры украшают его койку оставшейся с Рождества мишурой, откопанной в глубине одного из шкафчиков на кухне для персонала. С помощью хирургической клейкой ленты они приклеивают открытки на металлические края его койки и на аппарат ИВЛ, а одна из сестер приносит воздушные шарики, которые она купила и накачала гелием, пока у нее был выходной. Но в холодном свете палаты интенсивной терапии шарики смотрятся уныло: они кажутся слишком яркими, слишком пластиковыми, все (даже сама жизнь) кажется искусственным. Трейси, одна из самых опытных медсестер педиатрического отделения интенсивной терапии, приносит собранный в собственном саду букет – беспорядочный колючий пучок цветов самых разных цветов и размеров – и ставит его в небольшой пластиковый стакан поверх аппарата ИВЛ.

– Так-то лучше, – говорю я. – Посмотри, какой шикарный букет, Томми. Как красиво.

Томми смотрит на цветы, но тут же закрывает глаза. Мимо проходит дежурная медсестра.

– Трейси, нельзя ставить сюда цветы, это категорически запрещено.

Хмыкнув, Трейси убирает букет с аппарата ИВЛ и переставляет его на стоящий рядом стол. Я наблюдаю, как она наклоняется к Томми.

– Мой мальчик заслуживает, чтобы ему на день рождения подарили цветы, – говорит она, целует пальцы и прислоняет их к щеке Томми. – Двузначное число! Всего десять лет, а уже настоящий сердцеед.

Она его любит. Как и все мы. Он с нами уже так долго. Но Трейси любит его больше всех. Она разговаривает с ним целыми днями, обмывая его, намазывая его кожу кремом, распрямляя его ноги, при этом включив для фона радио, по которому комментируют футбольный матч или играет танцевальная музыка. Она танцует из рук вон плохо, ударяя кулаками воздух. Лишь в эти моменты я вижу, как Томми смеется.

На полу у койки Томми стоит стопка коробок с подарками. Многие из них – от медсестер, но и его отец, входя в палату, тащит на себе большой мешок сюрпризов.

– Вот он, мой именинник! – Он целует лицо Томми, и они улыбаются друг другу. – В этом году ты хорошо себя вел. – Он начинает один за другим доставать подарки и складывать их на кровать, пока у Томми не округляются глаза.

Когда Томми засыпает, его родители остаются в отделении.

– Он хотел велосипед, – рассказывает мне его мама. – Я всегда обещала ему, что он получит велосипед на свой десятый день рождения. Он просил его несколько лет. Но я не хотела его баловать. Говорила, что надо подождать, что это особый подарок, поэтому он получит его на особый день рождения. И только если будет хорошо себя вести.

Она складывается пополам. Хватается за живот.

Я обхватываю ее за плечи.

– Мне так жаль, – говорю я. Едва сдерживаемые слезы обжигают мне глаза. Боль, которую она чувствует, не должен испытывать ни один человек.

Отец Томми обнимает ее и крепко сжимает ее плечи.

– Это пройдет. Я все равно так думаю. Он – боец, – шепчет он. – Я знаю, он снова будет ходить. Просто знаю, дорогая. Врачи постоянно ошибаются. А в Америке то и дело говорят о новых способах лечения. Я все оплачу, буду работать двойные смены, если придется. Совсем скоро он опять будет бегать по футбольному полю, верно?

Он бросает взгляд на Томми, который спит, окруженный устройствами и аппаратами. Мама Томми смотрит сквозь меня. Но его отец поворачивается ко мне и медленно кивает, как делают люди, когда хотят, чтобы вы с ними согласились.

Но все, что я могу сделать, так это еще упрямее постараться сдержать слезы, которые режут мне глаза, словно бритвенные лезвия. Я отчаянно стараюсь надеть на лицо улыбку. Я отворачиваюсь и фокусирую взгляд на принесенном Трейси букете из диких цветов. На красках природы.