– Вселенная должна спасти себя, и все должно объединяться, чтобы сделать это.

– Что?! – переспрашиваю я мальчика ростом с фонарный столб.

Мы стоим на главной площади Львова рядом со входом в бар с самой дешевой выпивкой. Он держит в руках гитару, постоянно маневрируя грифом между шныряющими в бар за новой дозой алкоголя подростками.

– Понимаешь, – продолжает он кричать мне в ухо. – Мы должны все делать красиво! Настолько красиво, чтобы изменить мир!

Уже неделю я зависала во Львове и незнакомцах, пытаясь найти вдохновение, связь с космосом и смысл жизни, который совсем куда-то запропастился, хотя вроде только недавно еще был здесь. За это время я успела начать молиться, употребить прилично наркотиков, подцепить под экстази какого-то высокого и накачанного красавчика и даже проснуться в его постели.

Тем временем Макс завершил первый заезд «Дома на дереве» и возвращался во Львов, чтобы перекантоваться перед следующим заездом. Я, конечно же, успела пальнуть, что он таки замутил с той девочкой, и, более того, узнала, что на второй заезд она тоже едет с нами. Мыльной оперы не удалось избежать. Мы выходили из дома с новой подругой, когда он позвонил и попросил вписать его с Настей в квартиру, где вписываюсь я. От такой наглости я ошалела:

– Ты уезжал, трахая мне мозги тем, что я ночевала у другого парня, а теперь сам меня просишь, чтобы я вписала тебя с другой девушкой ко мне в комнату, чтобы слушать, как вы жаритесь? Ты что, прикалываешься?!

Он, конечно же, начал твердить, что он свободный мужчина и ни хрена мне не должен.

Так мы впервые повздорили. Не то чтобы я умирала от неразделенной любви к Липатову, и все же я любила его как человека, и сама эта просьба казалась мне неуважительной. Вечером мы снова созвонились и долго разговаривали по телефону, пытаясь понять друг друга, и в конце концов так оно и вышло. Он извинился за то, что не подумал о моих чувствах, а я приняла ситуацию и постепенно отправила его в своей голове в окончательную френд-зону. Макс так и остался единственным парнем в моей жизни, с которым после всяких «муток» я стала близко дружить. Девчонка его в итоге сама куда-то пропала и не приехала во Львов, а мы еще с парой парней поселились в самом центре – в квартире у пацана, на полке у которого была книга Ромы Свечникова, что само по себе означало, что он свой.

Шел последний день подготовки. Рано утром мы должны были выезжать в Ивано-Франковск, ближайший город к месту, где в Карпатах прятался наш Дом. Была поздняя ночь, когда парни приперлись домой с картонной коробкой в диком угаре. Наш пьяный врач из Одессы, Юра, пузатый мужчина, похожий повадками на Карлсона, «в самом расцвете сил», изрядно перебрав дешевого коньяка, купил себе в качестве львовского сувенира огромный крест и… двенадцать цыплят.

– Вы что, с ума сошли?! – включила я рациональность. – Куда мы их денем?

– Разведем у дома ферму, – уверенно ответил Липатов, хихикая.

– В горах?!

– Ну да.

– Да они же помрут!

– Ну почему помрут? Природа, свежий воздух…

С утра парни протрезвели и опомнились, только вот цыплята вместе с алкоголем не выветрились, а пристраивать их куда-то уже было поздно. Естественно, роль защитницы двенадцати птенцов в итоге досталась мне. Спустя несколько часов и электричек мы встретились с остальной командой где-то на полпути в никуда. Макс специально пытался отобрать максимально разных по своей природе и взглядам людей, чтобы шоу вышло поинтересней. Его логика напомнила мне программу Дроздова: «Дорогие телезрители, а давайте соединим гориллу, жирафа, карася и гуся и посмотрим, что из этого получится». Состав у нашей команды вышел такой.

Огромный женатый бородач, похожий на Илью Муромца, вообще не говорящий по-русски, но год назад участвовавший в постройке дома на дереве где-то в Норвегии и единственный на практике знающий, что нужно делать.

Рыжеволосый мальчик восемнадцати лет, выглядящий от силы на четырнадцать, настоящий Маугли. В лесу он был, как дома, и спал в гамаке, растянутом на такой высоте, что залезть туда был способен только он. Его интересовала природа и совсем не интересовали мы.

Вовка – белорусский парень, добрейшей души человек с отличным чувством юмора, включающим самостеб касательно того, что он белорус и вечно жрет картошку (на самом деле нет).

Массажист из глубинки, рубаха-парень, с красными щеками и добрым сердцем. Если начать с ним разговор, он может рассказывать что-то вечно, пока собеседник не уснет – видно было, что ему не хватало общения. Его мама умерла у него на руках за несколько месяцев до этих событий, и он еще не оправился от этой потери.

Второй бородач – серьезный парень с серьезным прошлым, по жизни скучающий по бардовским песням и ушедшему поколению. Он вечно неуклюже и будто бы злобно шутил, пытаясь тем самым сблизиться с людьми, но в итоге, наоборот, отталкивал их этим, и все же у него было доброе сердце.

Валера – красавчик из Питера, который вполне мог бы зарабатывать как модель и покорить любую женщину, но был скован и предельно молчалив. Он находил себе дело по душе и растворялся в нем полностью. Мог сутки напролет строгать лавку без потребности в общении с кем-либо. Возможно, причина тому была в том, что он не успел опомниться от длительных отношений, а может, он просто был таким человеком. Каждую ночь я спала на его прекрасной твердой мускулистой груди, он очень заботливо меня обнимал, но не пытался сделать что-то большее. Дополнительная ирония была в том, что мы практически не разговаривали.

В роли врача и музыканта выступал Юра Яловицкий – на деле музыкант из него оказался лучше, чем врач. Юра был ростом с меня, с большим животом, громким голосом и сильным пристрастием к сигаретам, алкоголю и мясу. Он чем-то напоминал медведя. Пока все экономили на каждом грамме веса в своих рюкзаках, Юра притащил с собой в горы пять килограммов шашлыка, настояв на том, что тушенка – это несерьезно. Мы ему за это были благодарны. Он жил в Одессе с мамой, хотя ему давно было за тридцать, зарабатывал на мануальной терапии и считал, что его бывшая девушка сломала ему жизнь, когда ушла к другому. Привыкнув к роли жертвы, он не мог найти в себе силы разобраться со своей жизнью. Зато благодаря этому он писал отличные, полные печали и одиночества песни.

Козырем команды был Виталик, в шутку прозвавший себя выживальщиком Ануфрием. Он тоже снимал видео, и за его приключениями наблюдала солидная аудитория. Виталик был самым старшим из нас, и оттого самым мудрым. Он отменно вел Мафию, поддерживал наш командный дух и мог присоединиться к любому разговору, превратив его в философскую беседу, после которой все еще полночи думали в палатках о чем-то своем, лишившись сна. Дома его ждала жена, и, кажется, у них даже был ребенок: в их отношениях были какие-то проблемы, которые явно его беспокоили, но говорить об этом он не хотел.

Из женского состава была девочка-художница, которая мало разговаривала и была очень замкнута. Все дни напролет она либо задумчиво рисовала макеты дома и портреты ребят, либо отсиживалась в палатке. Ей явно было не по себе в нашей компании. Она начала знакомство со всеми с фразы: «Меня еще никуда в жизни не брали и вот наконец-то взяли», после чего мы, естественно, насторожились, задумавшись, почему же ее никто не брал. В качестве муз, богинь и поварих выступали та самая «с шилом в попе» Сысоева Настя и ее подруга не менее модельной внешности.

Закупившись всем необходимым для постройки дома, мы с Липатовым пришли к маршрутке, где нас ждала остальная команда.

Я боялась встречи с Настей. Тот факт, что мы спали с одним и тем же мужиком, ставил нас обеих в максимально некомфортное положение, но я понимала, что лучше нам сразу каким-то образом подружиться, потому что любая неприязнь вскроется в походе сразу и будет лютый пиздец. Поэтому по системе «держи друзей близко, а врагов еще ближе» я готовилась сразу махнуть белым флагом и широко улыбаться.

И вот эти ундины предстали передо мной. Высокие, худые, весом около 50 килограммов, с распущенными волосами до самой задницы, не считающие нужным носить лифчики: они выглядели, как «те телки, на которых будут дрочить зрители». Не на одних же потных мужиков смотреть.

Подруга Насти была одета в обтягивающие джинсы и когда-то модную вязаную майку, под которой были отчетливо видны ее соски. Стоя в модельной позе, она курила и со скукой смотрела в сторону, создавая впечатление ТП, которая сама пока не поняла, куда едет.

Настя же была в костюме хаки, что делало ее как бы одетой по-походному, но было очевидно, что костюм совершенно неудобный (попробуй пописать в лесу среди моря комаров в таком костюме): он просто удачно подчеркивал ее фигуру. Вся она была одета непринужденно красиво, но при этом в боевой готовности: жирно подведенные черным брови, по пять сережек на ушах, куча браслетов на руках, на шее амулеты. На ней было много всего, что как бы сразу показывало, что она интересная личность, при этом оставляло загадку и располагало к вопросам типа: «Ой, а что это за такой необычный камушек?» Я обычно сама всегда так делаю и поэтому сразу просекла фишку. В завершение образа на ее плече сидела огромная жирная крыса на поводке. В детстве крыса распорола мне руку зубами. С тех пор я боюсь крыс больше всего на свете. Как мертвых, так и живых. Они приводят меня в ужас, и я начинаю паниковать. Обычно я начинаю орать и убегаю. Это тот сорт страха, который не пытаешься объяснить логически и тем самым его перебороть. Меня вполне устраивало провести жизнь, не имея с крысами ничего общего.

– Привет, я Даша!

– Настя, – спокойно ответила она и сразу отвела взгляд. Ни одна мышца на ее лице не дрогнула.

– Это твоя крыса? – я пыталась не включить панику.

– Она не моя…

– Но ведь она сидит на твоем плече…

– Это верно.

– Что делает ее твоей…

– Думаешь?

– В смысле? Или это крыса твоих друзей?

– Уже не помню… – ответила она холодно.

Она явно не хотела идти на контакт.

– У меня паническая боязнь крыс… – сказала я максимально спокойным тоном, что многого мне стоило.

Хуже присутствия этой телки в походе для меня могла быть только она вместе с крысой.

– Ну, придется это исправлять, – ответила Настя с вызовом, и они с подругой ухмыльнулись друг другу.

«Вот сука, – подумала я. – Да пожалуйста. Можем неделю друг друга избегать. Твое дело».

Практически так оно и было. Все дни напролет парни строили дом, художница либо рисовала макет дома, либо пряталась в палатке, а Настя с подружкой готовили еду за женскими разговорами. Поскольку обе они были вегетарианками, а кан был один, готовить приходилось дважды, и этот процесс занимал весь день. Они ходили в платьях, обсуждали всякие ведические хрени, собирали травы, постоянно хихикали, повторяли, что они ведьмы, и вели себя, как мне казалось, показушно, напрашиваясь на комплименты и подогревая своей «загадочностью» интерес мужской части команды. В душе я восхищалась их умением быть такими женственными, но сама такой никогда быть не умела. Я этого не понимала, а когда мы чего-то не понимаем, нас это бесит.

Мне же при таком разделении обязанностей и социальных ролей досталась роль пацанки. На кухне помощи не требовалось, да и к тому же у меня всегда были проблемы с тем, чтобы вкладывать свою энергию и время в то, что через час превратится в какашки, и я занималась тем же, чем и пацаны: стругала бревна, строила баню и попутно спасала от холода бедных цыплят. Греть их было нечем, кроме как камнями из костра. Я находила большие булыжники и весь день их прогревала, чтобы потом поставить в загон с цыплятами. При этом нужно было сделать так, чтобы они, прижимаясь, не подпалили себе перья. Периодически шел дождь, и тогда приходилось скорее собирать их в коробку и укрывать собой. Часто кто-то из цыплят терялся, пролезая в дырки загона… В общем и целом за ними нужно было следить круглосуточно. Ночью мы брали их в палатку и укрывали тремя куртками. Но это все равно не помогало. В горах было слишком влажно и зябко, и постепенно они стали умирать.

Вечером мы с ребятами играли у костра в Мафию, а ночью начиналась реальная мафия – с утра я находила в коробке следующего замерзшего насмерть цыпленка, и это разбивало мне сердце. Днем я поочередно держала в ладонях самых слабеньких, и, переставая трястись, они засыпали. Как-то раз цыпленок просто умер у меня на руках… Неважно, человек это или птица – медленная смерть читается по лицу, и знать, что ты должен был кого-то спасти, но не смог, неописуемо. Что-то во мне тогда сломалось. Мне и так было чертовски одиноко в этом походе: я не сблизилась ни с кем из ребят, а Максим все свободное время прятался в палатке с Настей, и эти цыплята были тем, в кого я вкладывала свою, не нужную никому другому любовь. Виталик пошел закапывать уже пятого цыпленка, а я сидела и плакала в темноте. Никто не обратил на это внимания, кроме Насти. У меня уже заложило нос от слез, когда она подошла, села рядом со мной на корточки и стала очень ласково успокаивать. С того момента эта невидимая стена между нами стала падать.

Наступило 22 июня, день солнцестояния, считающийся самым энергетически сильным днем в году. В Украине его празднуют как День Ивана Купалы. Виталик наказал нам всем привезти с собой в поход белую одежду и сказал, что мы совершим определенный обряд. Рано утром все девочки надели шикарные платья, а мальчики заохали на них, как петухи. Я понимала, что мне, по идее, нужно было сделать то же самое, но вся эта идея одеваться показушно, чтобы пацаны порассматривали тебя сверху донизу, вызывала отторжение, к тому же я не могла сравниться с этими моделями по красоте. Виталик сказал девочкам пойти собирать цветы, чтобы сплести всем венки и сделать какую-то куклу из трав. Девчонки с радостью подхватили идею. Я же спряталась в палатке и еще полдня сидела в ней. Меня дико колбасило. Казалось, что все мои демоны водят вокруг меня хоровод. Я ощущала энергию того дня под кожей. Луна опять поднимала внутри меня огромное цунами, и я боялась это на кого-то обрушить. Зная, что Липатов тоже чувствует такие штуки, спустя пару часов я вылезла из палатки и пошла его искать, чтобы успокоиться, но его нигде не было. Как оказалось, еще с самого утра он ушел из лагеря, никого не предупредив. Учитывая, что Липатов – походник и прекрасно знает, что так делать нельзя, я перепугалась, что с ним что-то случилось, и отправила парней на его поиски. В лагере оставались врач и я, когда из-за холмов показались девочки. Настя и ее подруга вели нашу художницу под руки. На пути в лагерь она упала и распорола себе ладонь об острую ветку. Порез был таким глубоким, что, когда я осматривала ее ладонь, внутри были видны жировые клетки – белые кружочки на красном мясе. Наш врач Юра, вместо того чтобы бинтовать руку и срочно спускать девочку в населенный пункт, сообщил ей о том, что рана пиздец стремная, и от нервов закурил. Наличие отца-спасателя и внимательно выслушанный курс первой медицины хорошо отложился в моем мозгу, и я знала, что показывать пострадавшему свой страх точно нельзя. Быстро выяснилось, что наш несчастный романтик Юра и понятия не имеет о том, что делать в таком случае, и вообще не шарит в медицинской этике.

– У нас есть анестетик? – спросила я, пока он курил и матерился.

– Нет вроде.

– А игла и нитки?

– По-моему, нет.

– Как нет? О чем вы думали?!

– Я не знаю. Я говорил Максу, что неплохо было бы купить…

– Макс не врач. Ты врач. Нужно ее спускать.

– Слушай, да епта… Нормально все будет! Вот, смотри, видишь этот шрам, – он указал на свой живот. – Это от ножа. И ничего – живой. А вот этот видишь? Это тоже порез, и зажил.

От такой логики я начинала приходить в бешенство. Это была рука, а девочка была художницей, и если мы, не дай бог, задели ей связки – нужно это чинить прямо сейчас. На шум подтянулись пацаны. Макса нигде не было. Я повторяла, что девочку нужно срочно спускать, что потом накладывать швы будет поздно, но никто из парней, конечно, не хотел хуярить десять часов по горам до цивилизации и обратно, и мое мнение как неквалифицированной игнорировали, считая, что я развела девчачью панику. Я понимала, что еще чуть-чуть, и я начну орать. В конце концов вместе с закатом в лагере появился Максим. По одному его выражению лица я поняла, что его колбасит так же сильно, как и меня.

– Конечно, надо спускать, – сказал он, как только увидел руку Ани, и я в этот момент чуть не заехала ему за то, что он съебался из лагеря в самый неподходящий момент. Мы приняли решение, что после церемонии Ивана Купалы провожаем Аню обратно в цивилизацию, а оставшихся в живых цыплят несем в деревню.

Аня пошла упаковывать вещи, а я, выдохнув, подсела к Насте и предложила помощь в том, чтобы плести венки. Начинало темнеть.

– Ну что, расскажешь мне, как это делается? – спросила я, подсев к горе цветов и осоки.

В ходе разговора я отдала ей должное за то, какая она женственная. Этот момент был для меня признанием ее силы и моей несостоятельности в этом ключе. Каково было мое удивление, когда Настя совсем другим, более холодным тоном тихо ответила, что не всегда была такой. Она рассказала мне о своем прошлом, о том, что воспитывал ее папа, что дружила она только с парнями, брилась на лысо, дралась до крови, слэмилась на концертах и ходила в говнодавах.

– Это был долгий путь. Сначала я надевала юбки, платья и каблуки через силу, ибо ничего лучше придумать не могла, красилась, делала ногти. Чувствовала я себя при этом крайне неуклюже и не на своем месте. Но самым сложным было начать вести себя как женщина, особенно когда привыкла к «я сама» и «я сделаю лучше». Довериться мужчине, позволить ему идти первым? Это был настоящий квест. Я же была замужем…

– Ты была замужем?!

– А то. Поженились в девятнадцать, пробыли вместе семь лет. Но все рушилось из-за моего непринятия себя. Он не воспринимал меня как женщину… Да я ею и не была. В конце концов мне надоело быть рядом с аморфным мужиком, за которого я все решаю, делаю и зарабатываю. Из-за моего мужского мужское терялось в нем – вполне логичный процесс. В конце концов я поняла, что мое счастье зависит только от меня и, если я хочу, чтобы рядом со мной был достойный мужчина, нужно стать достойной женщиной. Я перечитала кучу книг и лекций и до сих пор учусь. Это большая работа…

В этот момент мы встретились глазами с Максом. Он сделал кивок головой в сторону, тем самым подзывая меня поговорить. Я извинилась перед Настей, отложила венок и подошла к нему. Мы ушли от костра и сели на высохшее бревно поодаль от поляны, где никто не мог нас увидеть.

– Ты как? – спросил он меня тихо.

– Нормально. Колбасит. Тебя тоже?

– А что, ты думаешь, я ушел на весь день… О чем вы говорили с Настей?

– Она рассказывала мне о том, как быть женщиной. Ты знал, что она не всегда такой была?

– Конечно.

– С трудом в это верится…

– В Насте очень много демонов и тараканов, о которых ты ничего не знаешь. Она хочет казаться женственной и умиротворенной, но на самом деле проделывает огромную работу над собой, и ей это дается нелегко, – он помолчал и продолжил: – Она жутко ревновала меня к тебе поначалу.

– Да ладно? Не может такого быть.

– Она этого не показывала тебе и остальным, но в палатке у нас был не один разговор.

– Я же ей в подметки не гожусь…

– Почему ты так думаешь?

– Да кам он, Максим. Парни бегут от меня… Они со мной спят, веселятся какое-то время, обмениваются мыслями, а потом выбирают себе нормальных девушек, которые и борщ сварят, и каблуки наденут, и ресничками похлопают… Я как будто попала в замкнутый круг. Потому что все классные пацаны, действительно мужчины, выбирают себе действительно женщин, понимаешь? А я для них остаюсь мудрой подругой, бывшей любовницей. Мне нужно превратиться в нормальную женщину, как все.

– Ты и так женщина…

– Я не чикуля! Я не умею быть такой наивной, загадочной и при этом продумывающей каждый свой шаг, расставляющей паутину. Я не умею кокетничать и строить из себя ту, кем не являюсь. Если мне кто-то нравится, я сразу говорю ему о своих чувствах. Если я кого-то хочу, я сразу даю это понять. Но вам ведь не это надо… Вам надо вечно играть. Вам нужны недоступность, загадочность. А я не такая… Я не умею играть… А если и заполучу парня всеми этими примочками и буду знать, что он повелся на всю эту хуйню, а вовсе не на меня, зачем он тогда мне нужен?.. Но, видимо, я действительно проебалась, и нужно научиться быть такой.

– А ты хочешь такой быть? – спросил он меня серьезным тоном.

– Я хочу быть с кем-то!

– Я не это тебя спросил. Ты хочешь быть такой?

– Я не знаю.

– Нет никакого «не знаю». Ты хочешь быть такой?!

Я помедлила с ответом.

– Нет…

– Так и не надо. Найдется на тебя мужчина, для которого ты будешь идеальной.

В ту ночь мы стояли все в белом вокруг лесного озера, держа в руках свечи и факелы, и говорили в пространство слова силы. Каждый произнес свое. Моим словом было «благодарю», и Виталик предложил, чтобы мы все вместе его повторили. «Благо-дарю» раздалось глухим эхом в ночи и унеслось через высокие деревья куда-то вверх, к звездам, вместе с нашими демонами, вместе с болью и сомнениями. Природа заряжала нас энергией на новые свершения. Для пущего очищения ребята разожгли огромный костер и по очереди, под крики и вой остальной команды прыгали через него. Новая тень врывалась в величественное пламя, поднимая за собой вихрь искр, и снова исчезала в темноте.

Вспоминая это сейчас, я понимаю: все мы от чего-то бежали. Каждому в этой команде необходимо было поставить свою реальность на паузу по самым разным причинам, и секретная точка где-то на территории Карпат без связи с цивилизацией, без звонков и эсэмэсок была тем, что надо. В ту неделю мы больше не парились о своих жизнях. Была одна общая цель – строить дом. Просто делать что-то общее, не задаваясь вопросом «зачем». В самом этом действии и был весь смысл, вся мысль, «тонкая и холодная, как в поездах одеяло».

День Икс настал. Под легким весом опустевших без продуктов рюкзаков мы шли обратно в свои жизни, думая каждый о своем. Мы с Настей шли рядом. Липатов успел и ей устроить сцену ревности за то, что Юра массажировал ее в палатке дольше, чем остальных, и шел теперь отдельно. В свойственном ему стиле он пару часов полоскал ей мозги за это происшествие, а потом перекинулся на Юру.

– Ты как? – спросила я ее, улыбаясь.

– Нормально, – ответила Настя с ухмылкой. Обернувшись, она пристально посмотрела мне в глаза и сказала: – Я знала, на что подписываюсь.

И этот ее взгляд шарахнул меня. В тот момент я отпустила последние ревность и негодование. Я подумала: раз она может сделать моего ебанутого друга счастливым, пусть так оно и будет. Ведь я бы этого сделать не смогла.

Когда мы вернулись в цивилизацию, мне показалось, что мы не были здесь месяц. Только забравшись в лес, я осознала, как опустошила меня за полгода социальная сеть. Включив телефон, я смотрела на него, как неандерталец. Экран реагирует на пальцы… И значки тут всякие… Печатать странно. Требуется всего неделя, чтобы напрочь забыть про всю эту чушь.

Украина дала мне дом на два с половиной месяца, приютила под своим крылом в момент, когда мне хотелось не безумных историй, а простого человеческого тепла. И она грела меня, как могла, подарив волшебных людей, которые, как на церемониях награждения, застаканили себе по именному стульчику в моем сердце. Все прожитые моменты застыли живыми картинками в моих глазах…

Всей командой мы добрались до Львова и через пару дней должны были разъехаться кто куда. Макс и Настя ехали в Крым – проводить там своего рода медовый месяц. А меня ждал фестиваль путешествий «Трип Сикретс» в Москве, проходящий на этот раз при поддержке правительства, и для меня было огромной честью на нем выступать. Год назад я и представить не могла, как изменится моя жизнь после того же фестиваля, на котором я узнала, что кому-то это вообще интересно. На прощание я по традиции собрала ладони всех, кто стал мне дорог, в блокнот. Максим очень долго просидел с блокнотом, как будто рисуя. Наконец мы обнялись и попрощались. Я шла пешком домой под палящим солнцем через дачные поселки под пение птиц и лай собак и во второй раз в своей жизни, не дождавшись того, как уеду, нарушила правило и открыла его страницу:

Я подняла голову к солнцу и заплакала.

Оставшееся лето уже другие ребята под контролем Сашки Виноградова будут продолжать строить тот дом. Каждый вложит в него частичку себя. И в конце концов из него выйдет что-то очень даже дельное. Дом так и останется нашим секретом на безымянной земле, редкими гостями которого, помимо нас самих, будут только лесничие.