Книга: Можно всё
Назад: Глава 2 Киев
Дальше: Глава 4 «Дом на дереве и жизнь в лесу»

Глава 3
Май в Одессе

Есть город, который я вижу во сне.
О если б вы знали, как дорог
У Черного моря явившийся мне
В цветущих акациях город.

Леонид Утесов
Вскоре я добралась до Одессы, и она обняла меня крепче матери. Одесса маленькая, камерная, именно такого размера, чтобы было куда сходить, но идти не пришлось бы слишком долго. Здесь идеальное количество баров, ресторанов, театров, улиц, пляжей и даже людей. За месяц можно легко изучить все достойные места и уже встречать знакомых на улицах. Оттого появляется бесценное ощущение, что ты дома. Дома в прямом смысле этого слова я за это время практически не была, зато вот писала и вдохновлялась во всех углах и подворотнях.
Этот город строили с любовью, с любовью его и хранят. Это видно по каждой лавочке и по каждому фонарному столбу. Я кинула пост о том, что ищу жилье за деньги, но меня совершенно бесплатно приютила девочка Катя из моей старой музыкальной тусовки, она хорошо знала Вдовина, Белозерова, Гушу Катушкина, который как-то подарил мне букет цветов в той же самой Одессе, и других моих приятелей-музыкантов. Если люди любят одну и ту же музыку, тем более музыку малоизвестную, это их сближает.
Она только что сняла маленькую квартирку на Базарной улице. Сказала, что взяла ее из-за двора. И действительно, там был двор, не влюбиться в который просто невозможно. Он прятался за железными витыми воротами с чьими-то инициалами, раскрашенными в золотой цвет. Слышимость в этом дворике была колоссальной. Четыре стены создавали такое эхо, что можно было, как в детстве, просто позвать человека, и он выглянет в окно. Правда, остальным жителям двора не очень нравилось, когда мы так делали. Сама квартирка была такой маленькой, что душ у нас был в шкафу, кухня и сушилка одежды – в прихожей, а холодильник – в гостиной. Одессу строили в те времена, когда санузлов еще не существовало, и теперь каждый всобачивал в свою квартиру туалет и душ куда мог. Пространства было откровенно мало, но это делало квартирку только более уютной. Кроме того, Катя была девушкой невероятной доброты и никому не могла отказать. Посему весь май у нас кантовались самые разные творческие люди. С утра я видела их афиши, расклеенные по городу, а вечером уже слушала их песенки у нас дома и спала с ними в обнимку. Даже когда весь пол был забит ковриками и спальниками, а гитары лежали друг на друге стопками, Катя никому не отказывала. Спустя время я узнала, что она пережила страшную, опасную для жизни болезнь и, кажется, до сих пор не была уверена, что победила ее. Не знаю, в чем на самом деле причина ее доброты, но я эти два факта связала.
* * *
Пост в блоге:
1 мая 2016
Привет, друг.
Пишу тебе из моего любимого портового города у Черного моря. Здесь так волшебно, что мое сердце никак не может нарадоваться… Ни цокающим по брусчатке лошадям; ни морякам, крутящим табачок у причала; ни старому граммофону у окна того местечка, откуда я тебе пишу; ни Леониду Утесову, зацелованному женщинами; ни цветущей сирени; ни тому простому факту, что люди здесь смотрят друг другу в глаза и улыбаются в ответ. Грусть и отчаянье снесло первой же волной всей этой нестареющей романтики. Ведь теперь я могу слушать, как гудят пароходы, смотреть, как разворачивают свои паруса корабли, и наблюдать за гуляющим над ночным морем лучом света маяка.
Кажется, этот город совершил сделку с морским дьяволом и остановил на своей территории время.
Я пишу теперь почти каждый день. Нашла прекрасную старую кофейню прямо на Дерибасовской. Официантки здесь носят коричневые платья и белые фартуки и говорят только на украинском. На маленьких круглых столиках с белой ажурной скатертью в глиняных вазочках стоят живые цветы. Столик такой крохотный, что чашка кофе с трудом помещается рядом с ноутбуком. Я сижу на втором этаже у окна и наблюдаю за городом. Здесь играет прекрасная музыка, и все располагает к написанию книги.
Новости из Москвы сюда, слава богу, не доходят. Видела только одну фотографию с репетиции парада в честь Дня Победы. По перекрытым дорогам едут танки, маршируют солдаты… Уже который год они празднуют то, что люди убивали друг друга, и демонстрируют, каким оружием это делалось. Самое главное – показать нам, что было время, когда все было хуже, чем сейчас. «Так что хлопайте в ладоши и радуйтесь, что вас не убивают». Вот и весь посыл военных маршей. Я жду, когда эта глупость закончится и правительство вместо того, чтобы пугать нас тем, как все могло быть плохо, обрадует тем, как все хорошо сейчас. Например, потратит деньги, отданные за те же салют и шествие, на детские дома и пенсии. Поэтому и от салюта такого мне грустно. Это взрывающиеся в воздухе средства, на которые можно было бы сделать что-то полезное.
Но давай уже о хорошем. Ведь сегодня на улицы безо всяких репетиций вышел лучший месяц года. Май.
Май – мой любимый месяц, который я каждый год жду преданно, как Хатико. Это месяц, когда вся планета окончательно и бесповоротно просыпается. Ей не терпится жить. Месяц, когда всем снова семнадцать, когда события летят с такой огромной скоростью, что, кажется, кто-то нажал кнопку перемотки вперед и теперь картинка меняется в два раза быстрее. Почки раскрываются, люди влюбляются, кровь вскипает.
Этот месяц имеет все права на звание «ВОЛШЕБНЫЙ».
Я все время говорю про какое-то эфемерное волшебство… на самом деле состав волшебства прост. Там всего два ингредиента – сила мысли и удача. Если действительно вкладывать свою веру в мысль, то ее можно материализовать. Другое дело, что не всегда хватает сил постоянно держать мысль в режиме «on». Но на один месяц мне силы хватает. Весь май я держу ухо востро и силой мысли заманиваю в свою жизнь всевозможные приключения. В результате в моем мае всегда что-то происходит. И обязательно что-то из этого происходит впервые. Ведь если верить в волшебство, оно поверит в тебя.
* * *
Всю свою жизнь я искала таких же, как я. Теперь же, создав блог, я все равно что встала в поле и выстрелила вверх красным огнем из сигнального пистолета. И мои люди, увидев свет, стали выходить на это поле с самых разных и неожиданных сторон. Теперь они могли найти меня сами.
1–3
«Хорошая Даша, я на выходных буду в Одессе, ты мне кажешься настоящей, а это для меня главное, я хотела бы сделать такой же настоящий пленочный отпечаток тебя, ну и послушать море».
Такое сообщение мне отправила девочка с необычным именем Каролина Дутка. Надо сказать, что к этому моменту мне писали по десять-двадцать человек в день и многие предлагали так или иначе встретиться. Моими любимыми сообщениями были написанные в одну строчку слова в стиле: «Привет, нравятся твои истории. Приезжай в Рязань». Или в Днепропетровск… Или в Киров… Я не могла понять, какой должна быть моя реакция? «Окей, собираюсь»? Не пойми меня неправильно, приходили и совсем другие, потрясающие, глубокие письма… Но их было так много, что мне пришлось стать циничнее, потому что, если бы я соглашалась на все встречи, мои следующие полгода стали бы гастролями по чужим кухням, и не факт, что это мне понравилось бы.
Каролина же явно была совсем другой породы. Это чувствовалось по одному только сообщению. Одно предложение, которое включало в себя не только предложение о встрече, но и раскрытие ее как личности сразу по четырем пунктам: быть настоящим – для нее главное, она снимает на пленку, она любит слушать море, она едет в Одессу сама по себе, а не чисто чтобы встретиться со мной. Идеально.
Я как раз дописывала пост в блог, сидя в том самом кафе, а именно во львовской шоколадной мастерской, когда Каролина поднялась на второй этаж и отыскала меня рядом с патефоном. Я попросила дать мне несколько минут, чтобы дописать текст, она легко согласилась. Люблю людей, которым всегда есть чем заняться с самими собой (звучит так, как будто я говорю о мастурбации, ну да ладно). Довольно скоро я спросила ее совета по тексту, потом еще раз, и в итоге все обернулось тем, что она вместе со мной редактировала всю историю. После она скажет, что была удивлена таким открытым жестом, но такие внезапно панибратские штуки всегда были моей самой быстрой и точной проверкой на вшивость. «Свой» человек сразу будет «своим», а другие мне не нужны. Она совершенно спокойно развернула ноутбук в свою сторону и размеренным голосом стала высказывать свое мнение. Все ее советы и примечания были оправданны и верны. Так у меня появилась подруга.
Каролина жила неподалеку от Одессы, в Тирасполе, и иногда ездила сюда на маршрутке, чтобы освежиться от строгого режима своей родины.
– А Тирасполь – это какая страна? – спросила я. – Молдавия?
– Сейчас уже нельзя говорить «Молдавия», потому что это напоминание о советском прошлом. Только в СССР страну называли Молдавией, сейчас это Молдова. Но я из Приднестровья. В Приднестровье разговаривают на русском, а в Молдове после распада СССР признают лишь один официальный язык – молдавский.
– А Приднестровье – это что? Другая страна?
– Это непризнанная республика.
– А республика – это не страна?
– Нет, это разные вещи.
Я отчаялась в своих попытках понять, что это значит. Технически это все-таки была Молдова, но Приднестровье, видимо, отказывалось считать себя частью страны, и поэтому назвалось республикой. Поскольку никто, кроме них, не понял такого маневра – они гордо прозвали себя непризнанной республикой. Каролина училась в Тирасполе на врача, занималась научной деятельностью и не пила алкоголь. От него ей только хотелось спать, «поэтому приходится творить безумия трезвой».
Каролина была волшебной. В доказательство могу привести один яркий пример: когда она случайно села на свежеокрашенную желтую лавку в синем плащике и оставила на нем пятна краски, то решила, что эти желтые капли будут звездами, и расшила весь низ плаща созвездиями, соединив звезды белыми нитками.
Я показалась ей настоящей по одной простой причине: она сама была настоящей, без примеси общепринятых понятий того, каким предполагается быть, что допустимо говорить и как нужно жить. Ее можно было разгадывать и разглядывать бесконечно, как калейдоскоп, который кто-то постоянно поворачивает. На ее руке было несколько браслетов. Все они что-то обозначали и, как и мои, были родом из разных городов и с разных континентов.
Один из них – перекрученную бело-красную ленточку, будто с места преступления, – ей на руку надел друг, и она не стала её снимать – друг же. На другом браслете висят ниточки с одежды мальчика, которого она любит. Большинство не обращает внимания на такие нюансы, мне же они говорили о многом. На одном из браслетов были вышиты слова:
– Carpe diеm? «Лови момент»?
– Да.
– А у него какая история?
– Мне его сплел один знакомый парень. Он не знал о том, что я недавно смотрела фильм «Общество мертвых поэтов», в котором лейтмотивом было именно это выражение: «Carpe diem». Я очень люблю подобные совпадения, хоть они и случались со мной всего два раза в жизни. Второй раз, когда мой бывший парень подарил мне фотоаппарат, не догадываясь о том, что последние полгода я собиралась его купить. С этого момента я и начала фотографировать.
Она фотографировала исключительно на пленку. Я всегда считала, что пленка обладает магическими качествами. Это один из тех предметов, который не переплюнут никакие инновации. Ты не знаешь, что получилось, пока не проявишь ее. Столько сил вложено в каждую карточку, столько любви. Ты отмеряешь каждый снимок и вместо десяти фотографий делаешь одну-единственную. Поэтому в нее по определению вложено больше. Ты «воруешь момент». И каждый засвет, каждая пылинка только добавляют снимку уникальности.
Весь день напролет мы гуляли с ней по городу. Она была с экспонометром в кармане и двумя старыми пленочными камерами на шее. Перед тем как сделать снимок, Каролина измеряла количество света и только тогда решала, как и чем «украсть момент». Каждая из ее фотографий была иллюстрацией к целой истории и отпечатывалась глубоко в сердце. Для меня было радостью и честью быть на ее снимках.
Иногда мы рисовали, иногда гладили лошадей на Дерибасовской, иногда слушали старых музыкантов в «Гамбринусе», иногда сами играли и пели в парке. И конечно, говорили о любви. Она рассказала удивительную историю своей страдальческой любви, в которую непонятно как ввязалась. Она всем сердцем полюбила своего профессора, который был значительно старше. Они подружились, вскоре перешли на «ты», много разговаривали по поводу науки и постепенно «проросли друг в друге корнями». Их союз невозможно было разбить. Они стали путешествовать вместе и даже спали в одной постели, но между ними при этом не происходило ничего физического. Беда была не в том, что он ее профессор, а в том, что он гей. Он искренне полюбил Каролину, но ничего не мог поделать со своей природой.
– Ему приходится скрывать свою ориентацию, поэтому все убеждены в том, что мы вместе. Мы и правда любим друг друга, просто платонически.
– И как же секс?
– Мы даем друг другу свободу и никак не ограничиваем себя в сексуальных отношениях с другими.
– И ты спишь с другими парнями?
– Больше нет. Я переспала один раз с другим парнем, но потом чувствовала себя ужасно. Мне казалось, будто я изменяю Роме, хотя прекрасно понимала, что ничего ему не должна. Он тоже, кажется, с кем-то спал. Хотя я не уверена.
– Но невозможно же так вечно жить без секса.
– Я знаю… Но ничего не могу с собой поделать. Я не хочу никого другого.
– И сколько у тебя уже никого не было?
– Восемь месяцев.
– Восемь месяцев?! Охренеть…
Мы замолчали.
– Интересно, как это закончится… – пробормотала я задумчиво.
– Мне самой интересно.
Мы засыпали с Каролиной в обнимку, пожелав друг другу волшебных снов, и мне снится, как я переодеваюсь в кабинете начального класса своей школы, на первом этаже. Примеряю что-то, и мне пишет Антон, мой бывший парень, и предлагает переспать. Оттого что спать мне больше не с кем, я соглашаюсь, но понимаю, что это уже не любовь. Иду отдавать пиджак, который зачем-то мерила (как будто иду в первый класс снова, но я уже взрослая). Вижу, что напротив двери, куда мне надо зайти, сидят Дима Селезнев и его жена. Я закрываю лицо пиджаком, но понимаю, что они все равно меня заметят. Захожу в кабинет, отдаю пиджак. Теперь мне нечем закрываться. Выхожу и сразу иду к нему, потому что уже нечего делать и нельзя не поздороваться. Я подхожу со словами «сейчас будет неловко. Привет». Его жена и он смотрят на меня в шоке. Во сне она выглядит по-другому, чем на фотографии; вживую я ее никогда не видела. Мы разговариваем, и я спрашиваю ее:
– Ты меня ненавидишь, да?
А она отвечает:
– Нет, уже нет. Я сначала думала, что ты такая самостоятельная, альфачка, а потом поняла, что это не так.
Мы говорим еще пару минут. Дима спрашивает, что я делаю, путешествую ли. Я отвечаю, что да. У меня с собой рюкзак, который и так все выдает. Он как будто все это время был на моих плечах. Появляется мой друг Лис и его девушка (в тот момент мы совсем не общались, он влез в серьезные отношения, и я переживала, что потеряла его навсегда. Надо сказать, что все мои старые друзья исчезли тогда из моей жизни: Элеонор вышла замуж и готовилась рожать, Билли пропадала в институте и воспитывала одна сына, с Аллкашом и Бонни наши пути разошлись еще раньше, все друзья-походники тоже отпали как кусок высохшей грязи с сапога. Пока я была в Штатах, они все переженились и нарожали детей. Даже когда мы изредка виделись, становилось понятно, что мы находимся в настолько разных мирах, что нам совершенно не о чем разговаривать. Они пришли за мной. В ходе разговора я понимаю, что у Димы с его женой не один ребенок, а уже два. Две девочки. Наташа, его жена, рассказывает о том, как она счастлива, она выпаливает свою речь залпом, не смотря мне в глаза.
– Меня за весь этот период выбесило что-то только один раз, – говорит она. – Когда его мама меня доебывать пыталась. Я ей так и сказала: «Мама, не докапывайтесь».
И смеется.
– Да? А у меня с ней всегда были хорошие отношения, – отвечаю я. – Это лучшая мама из тех, что были у моих парней.
Я вспоминаю, как пила с его мамой на кухне мартини. Мы молчим.
– Ну, мы сделаем вид, что нам пора, – говорит Наташа, посмотрев с кокетством на Диму, и начинает уходить.
Дима решает помочь донести куда-то мой рюкзак. Наташа идет чуть впереди, мы остаемся за ее спиной, и она нас не видит. Я семеню рядом с Димой, путаясь в собственных ногах и чувствуя себя максимально нелепо. Дима берет меня за предплечье, и я в секунду вспоминаю, ощущаю, что потеряла. Он держит за руку не так, как полагается, потому что это мило. А берет за саму руку, выше кисти. Так для безопасности держат детей, чтобы они случайно не выбежали на дорогу. Мне хочется утечь всей в ту часть руки, которую он держит, чтобы больше ничего не решать. Чтобы он повёл меня за собой.
Он смотрит мне в лицо. Каждый раз, когда я вижу его, мне кажется, что время остановилось тогда, когда мы разошлись после свадьбы на крыше, а теперь продолжилось.
– У тебя грустный взгляд. Почему? – Дима всегда переживал за меня больше всех и всегда улавливал мое настроение.
Я молчу. На глаза наворачиваются слезы. И тут он смотрит мне в глаза так же грустно и понимающе и горьким тоном говорит слова, от которых я просыпаюсь:
– Ты ведь сама этого хотела…
Он отпускает мою руку и догоняет Наташу. Я остаюсь стоять как вкопанная. Сзади подходит мой друг Лис. Я разворачиваюсь, прячу лицо на его плече и плачу.
«Ты ведь сама этого хотела…» – повторяет в голове Димин голос. Я вскакиваю с постели в холодном поту. Каролина тихо спит рядом.
4–5
Четвертого мая Каролина уехала, и я снова стала предоставлена самой себе. Поскольку я плохо знала Одессу, мне нужен был хороший проводник. Им вызвался быть Вова Карышев. Он был тем еще персонажем. Знаешь выражение «в каждой бочке затычка»? Так вот, его легко можно было применить к Вове. В целом это был неплохой, простодушный парень, но ужасно навязчивый, вспыльчивый, неуравновешенный, нелепый, странный и с мозгами набекрень. Невозможно было сказать, что происходит в его голове.
Сначала я вообще не поняла, как он оказался в тревел-тусовке… Нет, он, конечно, куда-то ездил, но сказать, что в плане путешествий он был человеком осознанным, сложно. Вова вечно пытался всеми способами доказать всему миру и самому себе, что он крут. Пока мы гуляли, он постоянно созванивался с кем-то по работе и говорил по полчаса, причем специально громко, чтобы все знали, что он человек серьезный, да таким важным тоном, будто решает дела президента. Я так и не поняла, в чем заключалась его работа, но, учитывая, что он жил с родителями и носил одну и ту же рыночную одежду, было понятно, что это лишь мишура.
Он любил быть в центре всех событий, знал, что происходит в жизни каждого человека, которого повстречал, в особенности если это были люди творческие, дружба с которыми опять же будто придавала ему самому некий статус. К ним он приклеивался, словно жвачка. Лично на своем опыте могу сказать, что, с тех пор как мы впервые встретились еще прошлым летом на фестивале «Трип Сикретс», он из месяца в месяц писал мне «привет – как дела – что делаешь» сообщения, а я их всегда ненавидела. Я доходчиво объясняла ему несколько раз, что не люблю интернет-общение (чтобы быть повежливее, я назвала это так), и, наконец, дабы он отстал, мы условились, что встретимся, когда я буду в Одессе. Потом я узнала, что под эту рассылку попадали абсолютно все мои «популярные» друзья и знакомые, но большинство из них были слишком вежливыми, чтобы сказать ему: «Хватит! Мы виделись раз в жизни, какая тебе нахер разница, как у меня дела и что я делаю?!» – и он продолжал навязываться. Зато при личной встрече он представлял всех популярных людей как своих охуеть каких близких корешей, и, в общем-то, ему даже было чем апеллировать – он знал, как у них дела и что они делают.
Чтобы узы его «дружбы» были закреплены чем-то посущественнее этих знаний, он стремился быть этим людям так или иначе полезным. Например, как-то он поселил к себе на дачу Аню Морозову, чем очень гордился и о чем часто потом упоминал в разговорах. Я понимала: если обратиться к нему за помощью, он не откажет. И в то же время не очень хотелось этого делать, потому что в пакет такой услуги входили новые и новые «привет-как-дела» сообщения, и на этот раз послать его было бы уже совсем некорректно.
И все же надо отдать Карышеву должное: благодаря ему я познакомилась с интереснейшими личностями – от скрывающихся экстремистов-уголовников до писателей, музыкантов и режиссеров. Ночь с четвертого на пятое я провела в одной постели с его приятелем-экстремистом и поэтом по совместительству. Он был умен и красив, но слишком много пил и курил, и при росте метр девяносто весил немногим больше меня. Когда я легла на него сверху, в меня упирались его тазобедренные кости. Это было все равно что трахать экспонат скелета в кабинете биологии, зато разговоры с ним были интереснейшими и его внимание мне льстило.
Я добралась до дома рано утром, выспалась, и ближе к вечеру мы с Карышевым отправились на презентацию книги его знакомого о том, как снимают порно. Чтобы «не переволноваться», я предварительно насмотрелась порнушки дома.
Пока мы шли, речь зашла о Липатове. Пока я была в Украине, он оставался в Москве, где строил дачу своему лучшему другу, живя в вагончике рядом с будущим домом. Мы периодически списывались в течение всего апреля. Он параллельно готовил новый проект на лето, к которому я проявляла интерес. Макс хотел собрать принципиально разных людей и построить вместе с ними дом на дереве вдалеке от цивилизации, сделав из этого реалити-шоу. Изначально он выбирал между этой идеей и вариантом построить из кучи железа машину и отправиться на ней в путешествие, но я болела за дом, и он согласился. Вспомнив, что они с Карышевым из одного города, я, как девушка, чье самолюбие было задето еще в ту ночь на даче, решила разузнать, что же за фрукт этот Липатов, и Карышев сказал, что в туристических кругах его считают главным Казановой Одессы.
– Кого?! – я чуть не подавилась. – Липатова?! С его плоскими пошлыми шуточками?! Стеснительного, не рассказывающего про себя ни слова, ведущего себя как подросток? Липатова?! Ты прикалываешься?
– Да ты его не знаешь! В Одессе есть туристический клуб «Романтик» – так вот, там половина девушек с ним спали! И до сих пор за ним бегают. Обычно он встречался с ними по неделе, а потом уходил. Ну, и он ведь блогер, в конце концов. Его знает вся Одесса. У нас ведь маленький город, так что ажиотажа хватает!
Наконец мы дошли до места назначения. Презентация проходила в «Хабе» – уютном коворкинге и месте, где можно было встретить всех интересных молодых людей города. Правда, мы приперлись довольно поздно, и Богдан уже заканчивал свою речь. Но вся она в любом случае была на украинском, и я ни черта не понимала.
Богдан был симпатичным малым, с добрыми глазами и огромным количеством мыслей. Он мне приглянулся. Я даже задумалась в теории, как бы выглядели наши отношения, если бы мы, два писателя, встречались. Но через час его ждал поезд в Киев, а уже через неделю и огромный проект для журнала, в рамках которого он должен был кататься по Украине весь следующий год и искать интересных людей для сюжетов.
Мы вышли из «Хаба» и решили вместе с другими проводить Богдана до вокзала. Ребята шли впереди, а мы с Богданом немного отстали. Он тащил огромную коробку собственных книг.
– И долго ты работал над этой книгой? – поинтересовалась я у Богдана.
– Над «Saint porno»? Да нет, ты что. Что там работать. Это так, книжечка для детей…
– Почему для детей?
– Ну а кто больше всего ведется на запретные темы? Только дети, которые еще не наигрались.
Мне так понравилась эта фраза, что я ее запомнила. Я подумала, что вся порнография – в целом игра для детей, спрятанных в телах взрослых. Тем временем Каролина проявила пленку, где по «цветущему акациями» городу гуляю розоволосая я с венком из цветов. И пока я любовалась на цвета этих снимков, в левом углу страницы появилось окошко со словами: «Максу Липатову понравилась ваша фотография». Я улыбнулась и набрала сообщение:
Даша:
Ой, Макс Липатов лайкнул мою фоточку…
Макс:
Странная штука: ты в Одессе, я в Москве, а всегда было наоборот – это я должен постить солнечные фоточки. Всматриваюсь в фон и пытаюсь угадать улицы. Мой город тебе очень идет…
Даша:
Ох, ничего себе, спасибо. Общалась с местными… Ты тут, оказывается, первый бабник на деревне?
Макс:
Чтооооо? Это по молодости разве что. У нас теперь есть общие знакомые в Одессе? Кто они?
Даша:
Хочешь пропалить, кто тебя выдал? Я их не сдам.
Макс:
Я же все равно узнаю! Так что выкладывай – сдай всех! Неважно, че там они рассказывают, это же сплетни, я сам их обожаю. Мне интересно, с кем ты уже познакомилась из тех, кого я знаю, вот и все.
Даша:
Я не признаюсь.
Макс:
Ладно. Скоро приеду, и разберемся.
6–8
Седьмого мая в десять утра я проснулась оттого, что кто-то в нашем дворике на Базарной, сорок девять, где слышен даже шепот, громко и четко произнес: «Даша! Даша Пахтусова!» Откуда-то сверху сразу же донеслось: «И вас туда же!»
– Кажется, этот колодец говорящий… – слышу я задумчивый голос Иуанова во дворе.
Я выпрыгиваю из кровати в одних трусах и футболке и бегу вниз по лестнице босиком.
– Задрали здесь галдеть каждое утро! – орет на него какая-то женщина из другого окна. – Вчера еще всю ночь на гитаре играли! Как вам вообще могло в голову прийти – на гитаре ночью играть?! Совесть есть?!
– Простите, мы больше не будем. Молодые еще, глупые, настроение у нас хорошее было! – он извиняется так, будто был вчера в этой квартире. В этот момент я выбегаю и врезаюсь в него, крепко обняв.
Дима был со своей девушкой Наташей, с которой они начали встречаться еще задолго до того, как он махнул в кругосветку, и спустя час мы все вместе уже скрипели в трамвае на дачу Вовы Карышева у Черного моря. Димка радовался абсолютно каждой мелочи. Он торчал из окна, как счастливый пес, пока вагоновожатый не заорал в громкоговоритель:
– Че, голова лишняя? Я понимаю, что там ветер хуярит… – А потом совсем другим, обычным, монотонным голосом: – Следующая станция – девятнадцатая линия.
Мы выпрыгнули из трамвая и направились по заросшим вьюнком аллеям в дом, где нас уже ждал отец Вовы.
– Сижу я, значит, дома несколько дней назад, – рассказывает Вова. – И отец окликает меня с кухни словами: «Вова, а ты знаешь, что Даша Пахтусова в Одессу приезжает?» Я такой: «Да, пап, знаю. А ты-то откуда это знаешь?!» Оказалось, он большой почитатель твоих историй.
Я с ужасом представила, как его отец читает о моих любовных похождениях. Папа у Карышева оказался что надо. Отставной майор, серьезный, но тот еще мальчишка с отличным чувством юмора. Правда, в какой-то момент он выдал довольно неуместно звучащий комплимент моим грудям, я решила не акцентировать на этом внимания, но наедине с ним старалась не оставаться. Стол ломился от всеми любимых дачных яств, включая гигантские маринованные грибы и вареную картошку, а во главе красовалась бутылка шампанского «Одесса». Солнце пекло от души, свистели птицы. Поблагодарив отца за обед, мы взяли гитару, шампанское с клубникой, залезли на крышу, разделись и на полдня пропали с глаз «жемчужины у моря». А ближе к закату выкатились на набережную прогуляться. Димка с сомнением погладил волны, сказав: «Прохладненько, да. Не покупаешься… разве что по приколу», – и уже через пять минут я, заливаясь, снимала, как он бежит в ледяное море в трусах, а затем катается по песку, чтобы согреться. Ну вылитый пес!
Днем было здорово, но вечерами мне становилось невероятно тоскливо. И впервые в своей жизни я написала любовное письмо кому-то, кого еще не встретила. Чтобы добавить к этому какие-то шансы на успех, я выложила его на стену. Звучало оно так:
«Милый мальчик. Если ты где-то есть на этой планете, умоляю, направь свою магию против всех этих креативщиков сверху. Они, видно, решили, что мне одной тут суждено плясать. Пожалуйста, найди меня как можно скорее. Пустота давит на виски. Она не тонет ни в красном, ни в белом. Она бегает за мной весь вечер и возвращается поутру. А если тебя здесь нет, то и я пойду отсюда. Мне надоели эти лошадки. Они ходят по кругу, мальчик. Они ходят по кругу. Я устала ждать».
9–11
Запись в блоге:
9 мая 2016
Звание «писатель» оправдывает все: бедность, алкоголизм, неудачи личной жизни. В любой непонятной ситуации говори, что ты писатель. Не долбоеб, а писатель.
* * *
Три следующих дня я беспробудно писала. Дима со своей девушкой несколько раз проходили мимо кафе, где я, употребляя по три кофе за день, штопала текст. Написание текста подобно шитью платья. Shit-you, да. Сначала ты берешь материал, придаешь ему форму – грубо режешь. Дальше где-то укорачиваешь, где-то добавляешь. Потом ответственная часть – редактирование. Чтобы ни ниточка, ни узелок не торчали. И вот тогда, когда уже вроде готово, начинается чистая мастурбация: пытаешься то бантик пришить, то цвет пуговиц поменять, то пояс присобачить… Или без него лучше? Так, а почему здесь шов сбился? А может, брошку еще?..
И вот в этом моменте, дружище, в нем вся ебаная боль. Потому что платье-то вроде бы уже готово, ты всю душу в него вложил, все пальцы исколол и глаза высмотрел, но пока оно не будет идеальным, выложить его на прилавок ты не можешь.
Тем временем наш дом окончательно превратился в какой-то притон: мы спали по трое на одной кровати, а весь пол был завален спальниками и людьми. Когда я, устав от количества людей вокруг, с восьми утра сидела в столовой и «штопала» свою длинную историю о последних днях в Сан-Франциско, мне написал Димка. Он сказал, что Липатов пригнал в Одессу, и предложил нам всем встретиться. Максим прикатил на золотом велосипеде, а Дима уже с утра успел прикупить и откупорить бутылочку вина.
Мы провели весь день на пляже за разговорами, затем договорились, что поедем ночевать к Карышеву, и разошлись до вечера. Дима провожал на вокзал свою даму, а мы с Максом вдвоем отправились на концерт за человеком, которого обязательно хотели пригласить с нами, за Андреем Милевым. Андрей, как я упоминала ранее, был создателем группы «Бродяги Дхармы», которая уже тогда насчитывала полторы сотни тысяч подписчиков. Большинство при этом и понятия не имели ни кто такой Андрей, ни даже как он выглядит. А ведь он был единственным, кто отвечал тогда за всю группу. Не имея с этого ни рубля, ни гривны, он работал на чистом энтузиазме. Пока мы все мерились подписчиками, как письками, ему до этого «признания» не было абсолютно никакого дела. Я представляла его как папу всех бродяг. Ему было тридцать, он был спокойным, мудрым, добрым и сильным душой, как лев (к слову, по гороскопу он и был Лев). С гривой до плеч и взглядом, который будто бы говорил, что все хорошо. Он параллельно занимался каким-то другим бизнесом и был соло-гитаристом одесского рок-оркестра. Мы пришли на его концерт в парке, где я наконец и познакомилась с ним вживую. Парк был забит до отказа. Меня постоянно узнавали какие-то девочки. Максима это так забавляло, что он сам предлагал им сфотографироваться со мной, брал их телефоны и с высоты почти двух метров, смеясь, делал снимок. Когда все девчонки отстали, мы протиснулись поближе к сцене. Андрей стоял на самом краю и играл потрясающие соло. Толпа ликовала. А я смотрела и думала, как же это смешно: в этом огромном парке как минимум сотня людей подписана на «Бродяг» уже много лет; они отправляют свои истории в «предложку», держат кулачки в надежде, что их опубликуют, – и никто из них даже не предполагает, что тот, кто эти записи рассматривает, прямо сейчас перед их носом хуярит соляк металлики.
После концерта мы воссоединились и поехали к Вове на дачу. Идеальным составом мы сели на ночь глядя за большой деревянный стол – и понеслась. Поскольку всем нам было предельно интересно послушать Андрея, говорил в основном он. Он ушел в обсуждение того, как работает планета Земля и зачем мы, собственно, здесь. Дима молча записывал за Андреем в блокнот его слова, я сидела и блаженно кивала (он говорил о том, к чему я тоже уже пришла, но что не всегда могла выразить, а Андрей прекрасно умел доносить свои мысли), Вова постоянно пытался вставить в речь Андрея свое слово, Максим же вежливо, но верно не соглашался.
– Короче, ребята, если полагаться на логику, самые разные материалы и собственную интуицию, все сводится к тому, что наша основная цель в этой жизни – максимально очиститься от лишнего и развивать себя во всех смыслах. Жизнь – это постоянный апгрейд, игра, в которой нет финиша, ну, или как минимум до него не так просто добраться. Достигнув нового уровня, мы сохраняемся и идем дальше. Все как в компьютерной игре. Усвоил урок? Молодец! Держи следующий. Все испытания, которые выпадают нам в течение жизни, – это отработки. Они действуют как вспомогательные средства для твоего совершенствования. И если не брать во внимание всякие духовные практики, то самые мощные средства для относительно быстрого внутреннего развития – это путешествия и отношения, поэтому мы так к ним и стремимся. В путешествии ты живешь одним днем – тут жизнь шлифует твои острые углы, подбрасывает идеальные условия для развития самых разных навыков и стачивает лишнее. Ну а самым доступным способом прокачки всегда будут отношения с противоположным полом.
– То есть ты считаешь отношения необходимой ступенью прокачки? – переспросил Макс.
– Да.
– Почему?
– Потому что, по сути, это конфликт довольно высокого уровня: тебе нужно научиться принимать того, к кому тебя тянет и кто на тебя во многом не похож, брать ответственность не только за себя, но и за него, прокачать свой навык бескорыстно любить, а это многим пока не под силу. Есть ряд духовных бонусов и плюшек, которые можно получить только в отношениях. Не зря ведь мужчина и женщина даже выглядят как две части единой детали, как элементы пазла. Обойти этот факт все равно не получится, пока мы люди.
Политика Максима была абсолютно другой. Он верил в то, что длительные отношения не для него и что куда больше апгрейдов можно получить, встречаясь с людьми недолго. Более того, в ту ночь он выдал фразу:
– Моя миссия – раскрепощать женщин. Я показываю им, как бывает, учу их открываться и быть самими собой. При этом я сразу сообщаю им, что я не их принц, что от меня можно не ждать кольца, да и вообще ничего ждать не нужно.
– Это интересно… – пробормотала я с улыбкой. – Значит, ты такой посол доброй воли, который показывает девушкам, что такое хорошо трахаться, я правильно поняла?
– Ну, ты все опошлила как всегда, но в целом да. За мной уже тянется репутация парня на одну ночь, и это хорошо, потому что, выбирая меня, девушки знают, на что подписываются. Им не надо стараться построить со мной отношения, и они расслабляются. Когда моя миссия окончена, я отпускаю их в свободное плавание, и практически все после меня, кстати, вступают в серьезные отношения, и все у них становится хорошо.
– И они не просят тебя остаться?
– Обычно нет. Они все понимают. Я говорю им, что я полиамор и что каждые отношения приносят нам свой урок, и когда он пройден, их надо заканчивать.
– А что, если ты закончил отношения, но твой урок не пройден? – поинтересовалась я.
– Если урок не пройден, значит, он будет так или иначе повторяться снова и снова, пока ты наконец его не усвоишь.
– Интересно… Ну что, раскрепостишь меня, Максим?
Он засмеялся.
– Ты – богиня, тебя не нужно раскрепощать.
Это был уже не первый раз, когда он называл меня богиней, и я не могла понять, стёб это или подкат.
– Ну, кто знает, что там у тебя припасено, – я по-дружески стукнулась плечом о его плечо, и мы захихикали.
В шутку или нет, но я приметила для себя, что с ним можно переспать без обязательств, и порадовалась такой опции. Мы еще долго разговаривали об отношениях и разницах полов и легли спать вместе с рассветом. Мы с Максом спали рядом на полу, он не обнимал меня ночью, но с утра, пока все спали, мы стали перешептываться, и далее, без особых объяснений, он вдруг достал из трусов свой… ну ты понял…
– Это у тебя там телефон под одеялом или ты так рад меня видеть?.. – переспросила я с улыбкой.
Эта ситуация была настолько нелепой, что я даже не могла обидеться.
– Нет, ты что, серьезно? И это работает? Это твой фирменный подкат – «достать из широких штанин»?
– Ой, все! – сказал он и, как малый ребенок, демонстративно повернулся ко мне спиной.
Я вообще не поняла, что это было, но от этого стало даже интересней.
12
В следующую ночь мы отправились ночевать в катакомбы – подземную часть города. Как оказалось, Одесса славится своими катакомбами. Большинство зданий Одессы были построены из ракушечника – известняка, состоящего из раковин и кораллов. Попросту говоря из морского дна. Для этого под городом вырыли грандиозный лабиринт каменоломен длиной две с половиной тысячи километров. Известняк продолжали добывать, пока город не стал проваливаться, и тогда добычу официально запретили, а все входы закидали камнями. И все же романтики и авантюристы знали, где и как в них можно пробраться. Кто-то ходил туда чисто ради интереса, а кто-то (в том числе Максим и его друзья из турклуба) за неимением пустой квартиры таскали туда девчонок на свидания. Девочкам было страшно, и они крепче прижимались к пацанам, а у пацанов, в свою очередь, появлялся прекрасный шанс сыграть в героев. Так вот, Макс пригласил меня и Диму переночевать внутри. Мы встретились ближе к вечеру на остановке, где нас всех ждала подруга Максима. Наслушавшись его историй, у меня не было сомнений, что они спали, хотя Макс, конечно, заверил меня, что это не так. Я снова поняла, что ревную его, и мне это ужасно не понравилось. Мы добрались до места с наступлением темноты, высадившись в каком-то селе за пределами города. Пройдя мимо последних остатков цивилизации, мы оказались в поле, обрамленном каменной глыбой. Покосившийся забор… А вот и она – заветная щель, ведущая в неизвестность. Включив налобные фонарики, мы пробрались внутрь, оказались в огромной пещере и сразу принялись переодеваться. Внутри было холодно, сыро и страшно. Пока я натягивала на себя куртку и вторые штаны, Липатов рассказывал нам об этом месте. Каждый год здесь пропадали люди – они просто не находили выхода. Иногда поисковые операции были успешными, но в большинстве случаев людей либо находили уже мертвыми, либо не находили вообще. Поэтому было предельно важно держаться вместе и запоминать, куда идешь. Это действительно был настоящий лабиринт: на каждом метре ждали развилки из туннелей, которые было практически невозможно отличить друг от друга на обратном пути. Коридор, по которому мы шли, был расчерчен колеей от колесниц: работники нагружали повозки с лошадьми кирпичами известняка, и уже те вывозили их наружу. Все это сохранилось в неизменном виде еще с XIX века.
Спустя полчаса самой страшной прогулки в моей жизни мы нашли туннель, который завершался тупиком, смастерили на огромном булыжнике стол, поставили на него свечку, откупорили вино, сварганили незамысловатый ужин и расчехлили гитару. Его подруга оказалась действительно единственной «просто подругой» в его жизни, они были знакомы со школьных лет, а сама она давно переехала в Австралию и заехала домой буквально на пару дней. Внимание Максима было по-прежнему сосредоточено на мне, особенно когда мы с его подругой принялись трепаться на английском, что для такого простого южанина, как он, звучало будто язык древних племен. Когда мы с ним стали играть на гитаре, оказалось, что мы знали одни и те же бардовские песни, которых не знал никто. Мы пели громко, но звук гасился в метре от нас, будто в безэховой камере. Когда я уходила за угол пописать (никогда в жизни мне не было так страшно спускать штаны), я не слышала ни звука, хотя ребята разговаривали прямо рядом со мной. Атмосфера катакомб постепенно начала давить на психику. Сложно объяснить, но создавалось четкое ощущение, что мы пришли туда, куда нас не звали, и что сейчас из темного туннеля кто-то выйдет и даст нам за это пизды. Здесь царила темная тяжелая энергетика, уже через несколько часов она стала сводить меня с ума. В такой давящей на сознание ночи невозможно было притворяться, и мы открылись друг другу совсем с другой стороны – простыми душевными ребятами, которые выросли на кострах и забытых ценностях. Мы соприкоснулись с Максимом новыми гранями, но в какой-то момент, уже не помню почему, он, подводя итоги вечера, сказал, что все молодцы, кроме меня, и я плакала всю ночь. Я испытывала неадекватное отчаяние, мне вспомнились далекие моменты детства, когда кто-то из одноклассников меня чморил, когда в подростковых походах и лагерях кто-то меня недолюбливал. Это чувство всплыло буквально из ниоткуда. Уже выйдя наружу, я поняла, что во всем была виновата энергетика, но в тот момент я чувствовала самую горькую детскую обиду и отчаяние. Максим же вообще не понял, что такого сказал. И несмотря на то, что он опять спал в стороне от меня, пока мы с Димой жались друг к другу, с утра он успел сбегать наверх и принести мне веточку сирени. Он разбудил меня, приблизив цветы к моему носу. В этой страшной мокрой темноте запах жизни звучал как лучшая надежда. Это была та самая мелочь, которая не стоит никаких денег, – она абсолютно бесценна.
13–16
Наконец наши общие с Димой приключения подошли к концу. Этот парень без устали вносил в мою жизнь жару! Ночью он бегал по лужам у моего дома полностью голый, с веником и сковородкой в руках, а рано утром я уже провожала его на вокзал. Следующие дни я посвятила текстам. Как оказалось, Максим был большим почитателем моих историй. Он не мог дождаться, когда я уже выложу что-то новенькое, и потому попросил меня скинуть ему черновик. Даже приехал ко мне в гости, лишь бы раздобыть новый текст. Я же стеснялась показывать ему себя ранимую – история была про то, как Лиам из Сан-Франциско меня кинул, и описана она была со всеми подробностями. На сайт я в итоге выложила тогда цензурную версию, чтобы не чувствовать себя слишком голой перед толпой. Максим уехал домой с черновиком той истории. На прощание мы поцеловались в щечку, но в этом мимолетном действии было что-то особенное. Нас стало тянуть друг к другу. Я легла спать, но ворочалась полночи, сон не шел. Я знала, что он читает меня прямо сейчас.
Даша:
Черт, я теперь реально не могу уснуть, представляю, что ты это читаешь. Чувствую себя не по-хорошему голой.
Макс:
Черт, я знаю это чувство. Хочешь, я не буду сегодня читать?
вот прям сейчас перестану, хочешь?
потому что знаю, каково это
Даша:
Не читай. Пожалуйста.
Мне правда неприятно.
Макс:
хорошо
договорились
я закрываю письмо
Даша:
Я хотела усладить твое любопытство, но мне неприятно.
Спасибо…
Макс:
все, я закрыл
пожалуйста)
хоть высплюсь
и для начала переоденусь и руки помою, а то ж приехал и сразу к компу))
а теперь освободилась куча времени
Даша:
:) мне очень приятно, что тебе интересны мои тексты.
Макс:
очень интересны
блин, теперь ждать общей премьеры?
Даша:
Я не знаю. Но, если ты сказал, что тебе знакомо это чувство, значит, ты меня понимаешь. Я хочу тебя порадовать, но это не та радость, от которой будет приятно мне самой.
Макс:
хорошо, я понял
Даша:
Спасибо.
Добрых снов, Максим.:)
Макс:
Даша, и тебе
На следующий день, чуть не вырвав клочья волос из головы, я все-таки опубликовала историю. Мне тут же пришло сообщение.
Макс:
О, да, детка, с премьерой!
Даша:
СПАСИБО
Даша:
ну все, можешь читать, что уж)
Макс:
я перед сном треть прочитал, и всю ночь мне снились эти люди.
Даша, ты Керуак с сиськами
Даша:
я так засмеялась, что люди в кафе на меня оглянулись
Макс:
его «на дороге» просто сосет по сравнению с тем, что я вчера прочитал
Если учесть, что с его подачи группа «Бродяги Дхармы» получила свое название и что он читал все книги Керуака и котировал его творчество очень высоко, это был комплимент на уровне премии «Оскар».
Макс:
я тебе потом еще добавлю меда при встрече.
Даша:
как хорошо, что ты в этом городе есть.
Макс:
ну, помимо всего прекрасного, нашел парочку опечаток, показать?
И он выдал мне весь текст с обведенными ошибками, а после помог добавить в рассказ короткие видео, оживляющие всю историю. Весь следующий день мы провели вместе. Он увез меня на своем горе-мопеде, который мог разогнаться всего до 50 километров в час, на лиман, где мы оказались наедине с природой. На минуту мне показалось, что мы где-то на Бали. Закат отражался в воде, разливаясь всеми красками. Мы с Максом, два странных существа, не спеша изучали друг друга, рассказывая истории своей жизни, делясь чувствами, которые пробуждал в нас мир.
С наступлением темноты мы унеслись к морю. Меня поразило, как легко можно вот так взять и оказаться у моря в этом городе. У каждого человека должно быть право на море.
Город засыпал, вдалеке горели огни последнего оставшегося в живых кафе. Ветер играл его брезентовой белой стенкой и стучал железными кольцами о крепление. Я приметила высокую лестницу посередине пляжа – она вела на горку, которая сейчас, конечно, была закрыта.
– Полезли? – предложила я.
– Но она же закрыта.
– Да, но мы можем пролезть мимо двери, вся лестница сделана из железных перегородок. Смотри.
Я подтянулась и полезла по перилам вдоль лестницы, пока не поднялась выше двери, и тогда перепрыгнула. Макс полез за мной, и вскоре мы сидели на этой вышке. Ветер сдувал нас. Макс отдал мне свою красную кофту и обнял бесконечно длинной рукой. Я легко умещалась под ней вся. Вдалеке мигали огоньки далеких кораблей.
– Тебе никогда не хотелось на корабль? – спросила я его. – Живешь себе отдельно от человечества, в команде одних и тех же людей, и плывешь под звездным небом в неизвестность…
– Я бы лучше тогда сразу улетел в космос на ракете. Там к звездам поближе будет.
– Ты не смотрел фильм «Рок-волна» – об английском пиратском радио, которое правительство не могло поймать, потому что они все время перемещались по морю на огромном судне?
– Смотрел.
– А вырезанную сцену о смысле жизни?
– Нет.
– Там была вырезанная сцена, которая несет больше смысла, чем весь этот фильм. В ней их главный радиоведущий возвращается обратно на судно из своего путешествия вокруг света, на которое ушло несколько лет. Он сидит на палубе с юным пацаном, который приехал туда, чтобы найти своего отца. Этот парень спрашивает, почему он уехал и почему вернулся, и мужчина отвечает, что отправился в путешествие на поиски смысла жизни. Он рассказывает, как пересек три континента, употреблял наркотики, сделанные из почек животных, о которых даже не слышал, но смысла так и не нашел. Пока одним вечером в Гватемале он не нашел себя в крохотном баре на пляже, провожая взглядом красотку, которая шла искупнуться, и подумал: «Странно, у меня есть деньги, девушки, наркотики, время в моих руках – делай что душе угодно, но я все еще не нашел, что искал». И тут он заметил старого гватемальца с лицом, исполосованным морщинами, – тот пересек бар и подошел к музыкальному автомату в углу. Он бросил монетку, нажал три кнопки… Дальше они, словно безумные, танцуют втроем с этим гватемальцем и мокрой после океана девочкой под «Роллинг Стоунз», и мужчина говорит, что на следующий день он купил билет домой. «Видишь ли, сынок, единственное, что имеет смысл в этом чокнутом мире, – это рок-н-ролл. И я был дураком, когда думал, что могу оставить это все позади…»
– Ты тоже не можешь оставить это все позади?
Не помню, что я тогда ответила. Мне и сейчас ответить нечего. Кто его знает, чем все это закончится.
Насмотревшись на звезды, мы стали обсуждать астрологию и знаки Зодиака, в которых оба хорошо разбирались, и поняли, что являемся полными противоположностями друг другу. Он – огонь, я – вода. С него зодиакальный круг начинался, на мне заканчивался. Он был тем, кто кидает семя в землю, зарождая жизнь. Но каждое семя, которое он сажал, многократно умножалось, и ему не давали времени увидеть, как это семя растет, поскольку все, что он сажал, создавало еще больше того, что нужно посадить. Я же в этой жизни играла роль того, кто должен собрать всю печаль человека и возвратить ее Богу. Мы были самыми яркими представителями своих знаков, и оба относились к своей задаче как к миссии, где у каждого был свой крест: он не мог остановиться на одном, а я не могла быть понятой. Между нами была пропасть длиной в весь зодиакальный круг – мы максимально отличались друг от друга по своей природе. И все же между началом и концом есть что-то общее. На этом самом замыкании круга мы крепко сжали руки друг друга. И вся жизнь текла по нам. Пока мы болтали, на улице стало прохладно. Майская ночь шептала на нас легким ветерком с запахом акаций. Макс довез меня до железных ворот в мой двор, и пришло время прощаться. Мне ужасно хотелось позвать его к себе, но ему там было бы совершенно негде спать. Тем более что мне хотелось остаться с ним наедине, а не в компании еще трех человек, спящих на одной постели.
– Надо кофту тебе отдать…
– Оставь ее себе, на память.
– Я не люблю красное.
– Зато я люблю, вот она и будет обо мне напоминать. Странно, если б она была малиновая, верно?
Он наклонился, как фонарный столб, откуда-то сверху, чтобы поцеловать меня перед сном. Я не успела рассчитать в темноте, откуда появится его лицо, и мы максимально неуклюже поцеловались куда-то в уголки губ.
Так начался мой самый странный роман с огнем. Роман с Липатовым…
17
Максим вырос в неадекватно набожной семье. Он не очень хотел об этом распространяться, но к религии относился, как к чайнику, которым ему однажды основательно заехали по морде. В моей семье такая проблема тоже имела место быть, потому мне всегда нравилась фраза Киплинга: «Держи свою религию при себе». И все же по нему она проехалась куда сильнее, чем по мне, и с куда большими последствиями. В его семье было три сына: старший, он и младший, которому было всего десять лет. Старший был примерным сыном – рано женился, нарожал детей и не забывал целовать руку батюшке по воскресеньям.
А Максим в глазах родителей стал подтверждением поговорки «в семье не без урода». В восемнадцать он поступил в универ и попал в туристический клуб. В его жизни появилось что-то новое, и он за это зацепился. И вот его позвали в первый поход выходного дня в Крым. По правилам его семьи на все действия нужно было спрашивать разрешения у их духовного отца – наставника в церкви. Макс и Миша, его старший брат, спросили разрешения, но духовный отец запретил поездку, потому что Крым принадлежал татарам и был неправославным. Это, кстати, объясняло, почему он даже и не думал о том, чтобы ехать куда-то дальше России. Миша смирился, а Макс впервые поступил не так, как ему приказали, и поехал. Его жизнь изменилась, он влюбился в походы. Но, когда через два дня он вернулся домой, все его вещи стояли на пороге. Следующий год он жил где придется, пока наконец тот самый духовный отец не сказал отцу Максима, что выкидывать детей из дома плохо. И ему разрешили вернуться, но с того момента запретили оставаться со своим младшим братом наедине, потому что он мог посеять в его голове «лукавые помыслы». Лишь один раз, когда все были заняты, ему позволили забрать брата из школы в одиночку, и Макс очень хорошо запомнил этот день.
У Максима были две татуировки на запястьях: на одной в ряд красовались виды его любимого транспорта – мопед, каяк, велосипед, на другой – череп из мексиканских узоров. Макс никуда не ездил, но интересовался другими культурами. Ему нравился буддизм. Его отец, опять же, считал, что всё это от лукавого. Когда он увидел татуировку с черепушкой, то сказал Максиму: «Ты отметил себя знаком смерти и через год умрешь».
Спустя год Макс подошел к отцу и сказал, что год прошел, а он жив. Ответом было: «Я очень удивлен, но думаю, это ненадолго».
С тех пор они с отцом не разговаривали. Отец стыдился его как бракованного, и даже на его странице ВКонтакте, кишащей заповедями и страдальческими иконами, были фотографии только других двух сыновей. Мать же беспрекословно слушалась мужа и была серой забитой мышью.
Думаю, этих фактов достаточно, чтобы уловить картину. Все эти вещи нанесли ему сильную травму, которая проявлялась в самых разных вещах. Но я тогда ничего об этом не знала. Знала только, что его семья религиозна и что к нему домой мне ни под каким предлогом приходить нельзя.
Я проснулась, как и уснула, злой оттого, что не могу спать с Максом, и решилась попросить Катю, хозяйку квартиры, подарить нам ночь вместе. Это было максимально странно – спрашивать человека, можно ли мне потрахаться в его квартире, да еще и попросить свалить, но я была в отчаянии и надеялась на женскую солидарность. Кате явно эта идея не очень понравилась, но она сказала, что постарается завтра уйти.
Весь день мы с Максом провели вместе, на этот раз работая за одним столом в «Хабе». Мы постепенно начинали подготовку к проекту «Дом на дереве и жизнь в лесу» и отбирали участников. Проект начинался через месяц. Макс взял меня как медийную личность и оплачивал всю мою поездку. Мне это было приятно. Мы весь день засыпали друг друга комплиментами, и все это напоминало какое-то школьное время, когда дети стесняются проявлять чувства, но обоих явно тянет друг к другу. Пока я говорила по телефону с Димой, спрятавшись за аквариумом, он фотографировал меня сквозь проплывающих мимо моего лица рыб. Прощаясь по телефону, Димка не мог не спросить, что там у меня с Максом. Он тот еще любитель интриг.
– Слушай, я понятия не имею… – пробубнила я, когда Макс наконец отстал со своей гениальной фотосессией. – Я отчаялась в своих попытках что-то понять… Он оказывает мне знаки внимания, но дальше этого не заходит. А еще ревнует меня к самым разным пацанам, если я при нем с кем-то другим разговариваю. Вот только что Карышев пришел, и Липатов прямо обиделся, что я на другого переключилась. Хрен знает, куда это все идет.
– Да, конечно, к тому, что вы переспите, все же очевидно!
Зря он это сказал… Его уверенность придала уверенности мне. И я пошла в атаку.
18
«И кислородное голодание случается с теми, кто много лет дышал воздухом, мало насыщенным кислородом. Кто дышал женщинами, пахнущими по́том или дешевыми духами вместо детского мыла, поскольку, если нет у тебя денег на дорогие духи, то на детское мыло и шампунь из крапивы всегда можно насобирать… И если ты следуешь моде из журналов и не знаешь, что мода – это то, что отражает твой внутренний мир, то ни духи, ни мыло, ни сарафан из цветов не насытят воздух кислородом, и у любого мужчины рядом с тобой обязательно наступит кислородное голодание. А Саша вся была – сплошной кислород.
И вот чтобы иметь право жить на этой земле, нужно научиться дышать воздухом, иметь деньги на покупку этого воздуха и ни в коем случае не подсесть на кислород, потому что если ты плотно подсядешь на кислород, то ни деньги, ни медицинские препараты, ни даже смерть не смогут ограничить ту жажду красоты и свободы, которую ты приобретешь».
Иван Вырыпаев
План претворялся в жизнь: Катя уходила ночевать к другу, а мне написал один музыкант, который выступал в тот вечер в Одессе с целым оркестром. Он благодарил меня за творчество и предложил два бесплатных билета на его концерт. Я решила придумать такую штуку: написала в группу, что буду стоять у входа в филармонию и кто первый возьмет меня за руку, с тем и пойду. Тайно я, конечно, надеялась, что это будет Максим, и хотела лишь внести интриги в наши взаимоотношения. Когда-то в школе мне сказали, что девочки интересны мальчикам, только если мальчики за них борются, потому моя затея казалась мне гениальной. Макс же был другого мнения: он сразу обиделся и поехал домой на своем скутере мимо филармонии. Поскольку я свое предложение выставила всего за час до концерта, никто не успел приехать, и я, грустная, поплелась в зал одна. Концерт был невероятным. Они играли «Я хочу быть с тобой» «Наутилуса», «Girl, you’ll be a woman soon» и «Wicked game» – словом, все мои любимые песни. Но мое сердце обливалось кровью: мне так хотелось, чтобы Макс был рядом. Я звонила и писала ему, как остервенелая, такой сильной потребности я не испытывала давно. Он уже доехал до дома, когда наконец достал из кармана телефон и увидел мои сообщения, содержащие штук сто «пожалуйста». В итоге на второй акт он все-таки приехал, и теперь мы слушали эту волшебную музыку вместе. Когда концерт закончился, зарядил дождь. Поболтав с музыкантами в курилке и поблагодарив за чудесный вечер, мы спрятались под один зонтик и пошли домой. Кати уже не было дома, и я целенаправленно вела его к себе. Все было здорово, но, как только он понял, что мы сейчас действительно останемся наедине, он начал буквально паниковать. Очень скоро мне стало понятно, что весь его имидж Казановы – лишь способ защиты и прикрытия своих шрамов. Он всегда старался успеть переспать с девушками до того, как они разгадают всю его незамысловатую игру. Со мной этот этап был давно пройден, и он это знал. Чем ближе мы подходили к дому, тем хуже все становилось: его охватило состояние какой-то паники. Он заговорил высоким, как у ребенка, голосом, начал нелепо шутить, и его будто стало потряхивать. Когда мы оказались в квартире, он хватался за подушку, прятал в ней лицо и повторял мне уже чуть ли не писком: «Не смотри на меня». Уверенного в себе парня, называющего меня богиней и рассказывающего о сексуальном раскрепощении, и след простыл. Вместо него со мной рядом сидел маленький, забитый, неуверенный в себе мальчик десяти лет, сексуальные познания которого заканчивались на «У меня есть пися, а у нее когда-нибудь будут сиси».
Он даже порывался уехать посреди ночи. Просто не мог лежать со мной рядом. Только когда я отодвинулась к самой стенке, а он – к самому краю кровати, его паника отступила. Было уже совсем темно. Из окна падал тихий синий свет, он освещал его свернутый в комочек силуэт. Я совершенно растерялась – еще ни один парень так меня не боялся. Мне было максимально не по себе. И тут на освещенную луной «нейтральную территорию» простыни между мной и Максимом вышел человечек из указательного и среднего пальцев. Он прошел все белое поле, тихо дошел до меня, застыл, затем аккуратно прикоснулся ко мне одним из пальцев и, словно крабик, на всех парах побежал обратно. Я не двигалась. Он вышел снова, повторил в точности то же самое и опять убежал. Когда он пошел ко мне в третий раз, я решила выйти навстречу. Увидев на белой простыне два моих пальца, он сразу замер. Я пододвинулась всем телом туда, где стояли мои пальцы, а он туда, где стояли его. И, наконец, настоящие, мы поцеловались. Всю ночь мы занимались любовью, а наутро я рассказывала ему о видах женских оргазмов. Это еще раз подтверждало, что, хоть у него и было много женщин, ни с кем из них он не был по-настоящему близок. Он на полном серьезе думал, например, что, когда в порнографии женщины струйно кончают, на самом деле кто-то плещет за кадром водой и это такой спецэффект. Когда он понял, что это не так, он катался по постели и смеялся от счастья, будто только что в наркотическом приходе открыл невероятную истину.
– У тебя там внутри космос… И какие-то животные неведомые, они как будто выходят ко мне, чтобы поздороваться, – рассуждал он, глядя в потолок. – Нет, ты, конечно, чистый кислород…
19
Девятнадцатого мая в моей галактике образовалась новая планета. И имя ей было Леля Горчица. Леля училась на режиссера, и ее дипломной работой был фильм, в котором она предложила сыграть мне роль путешественницы. Это была судьба. Мы переписывались уже несколько дней к тому моменту, когда наконец девятнадцатого числа она приехала за мной на машине вместе с остальной «съемочной группой» в составе ее близкой подруги-актрисы и водителя. Толкнув тяжелую железную дверь ворот, я вышла на Базарную. Леля стояла в длинном пальто, притом что на дворе был май. На ее голове была огромная копна дредов, на глазах – круглые черные очки, как у кота Базилио, на шее – индийские бусы из рудракши. Свободная черная футболка скрывала переход к брюкам. Засученные рукава оголяли покрытые татуировками руки. Пока я шла ей навстречу, она не спеша докуривала самокрутку, перенеся вес на одну ногу и поставив другую на кончик ботинка. Все в ее внешности и поведении говорило о том, что передо мной стояла Личность. У нее ни на секунду не пробежало никакого «О, боже мой, ты живая» фан-эффекта, от которого мне всегда становилось неловко. Она только предложила скрутить мне самокрутку, но с утра я не курила.
– Здравствуй, Даша.
– Привет, Леля! Рада встрече.
– Это очень взаимно, – протяжно сказала она и жестом пригласила меня в машину.
Пока мы ехали, я советовалась с ней по роли, а затем положила голову ей на колени и закрыла глаза. Мы добрались до трассы и в несколько дублей отсняли всю сцену, а затем вернулись в центр и пошли гулять. Бывает такое, что смотреть на город приятнее глазами туриста, потому что для местных все становится обыденностью. Но с Одессой выходила совсем другая история: все, кого я тут встречала, искренне ее любили, и город открывался мне с их помощью.
Начинался вечер. Мы шли вниз к морю по нестареющей Дерибасовской, прыгая с камня на камень – после жаркого дня мостовая еще сохранила тепло.
– Представляешь, – говорила Леля. – Одессе двести двадцать два года, а мы с тобой прямо сейчас идем по брусчатке, которая была положена еще тогда. Она почти не поменялась, но все, абсолютно все вокруг иначе…
– Душевно здесь… Даже хочется писать.
– Это потому что ты приехала в лучшее время! Май – это когда уже тепло, но еще не понаехали туристы. Тебе стоит увидеть Одессу зимой тоже. Под покровом снега она создает совсем другое впечатление. Как девушка, которая одевается, когда смущается. Все туристы уезжают, улицы пустеют… Город становится белым, как в пудре. Это сказочное зрелище. Особенно ночью, когда небо становится контрастно-черным и фонари разными оттенками окрашивают белоснежные, как холст, улицы. Я с детства люблю ловить игру света и теней. Могу по десять минут выбирать наилучший ракурс…
И действительно, я стала замечать это во все наши последующие встречи. Леля делала, пожалуй, самые странные снимки из всех моих знакомых. Ее мог заворожить любой уголок вселенной, на который ни ты, ни я никогда не обратили бы внимания. Тогда она останавливалась, выхватывала свой или чей-нибудь еще телефон и делала кадр. Ей было абсолютно насрать на общепринятые понятия того, что полагается считать красивым. В ее Инстаграме не было композиций из чашек кофе, каких-нибудь популярных книг и аккуратно разложенных побрякушек, равно как и снимков, где она удачно согнула ножку, чтобы казаться стройнее, или надула губы. Себя она практически не выкладывала, хотя, очевидно, была обворожительной девушкой и одной из немногих, чьи портреты мне действительно хотелось видеть в своей ленте. Кадры Лели отражали не внешний, а внутренний мир ее самой. Она видела красоту в том, что для нас было обыденностью: могла снимать пляшущие на столе волны света от воды в бокале, или тени листьев на стене, или отблески ламп на окне поезда. Cо временем все мы, ее будущие друзья, стали замечать эту странную обыденную магию за каждым поворотом и присылать ей похожие фото с разных частей света. Мы делали это не для того, чтобы добавить новых снимков в ее коллекцию, а потому что только Леля могла оценить ту красоту, которую люди после знакомства с ней были обречены видеть.
– А если пойдешь на море зимой, – продолжала она, – это сведет тебя с ума. Ты никогда не забудешь эту картину. Представь: обычно, когда ты идешь на пляж, ты видишь светлую полосу песка, потом темную полосу моря и опять светлую полосу, но уже неба. Зимой же единственная темная полоса становится белой. А еще, я, правда, не знаю зачем, зимой снег с песка пляжа сгребают в кучи, и эти кучи превращаются в горы. Ну как, не горы, а горки из снега. И вот ты приходишь на море, а все вокруг невероятно белое, и в определенных местах стоят горы из снега. А еще, если становится очень холодно, море замерзает, и по нему можно ходить. Это неудивительно для людей, которые живут рядом с рекой или озером и гуляют по ним зимой. Но все же море замерзает иначе. Пока оно не замерзло до конца, волны бьют по пирсам и застывают в определенных фактурах.
– Это как?
– Море, оно замерзает очень постепенно. Сначала замерзает пирс. Каждый раз волны наслаиваются на уже примерзший к пирсу лед, и получаются сосульки на сосульках. Это выглядит как резьба по мрамору или что-то в таком духе. Можно залипать часами, мне кажется, рассматривая эти фактуры. Ты когда-нибудь стояла на замерзшем море? Оно дышит. Стоя на нем впервые, я осознала, что море живое.
Мимо нас проскакали лошади, и я завороженно проводила их взглядом.
– Дерибасовская – это отдельный мир…
– Это точно. В ее начале, на площади, в любое время года всегда много людей. А вот в конце, до которого не каждый турист доходит, спрятался островок для местных модников. Вон он!
Мы дошли до конца улицы, где на пятачке с расположенными полукругом скамейками нас приветствовал сам основатель Одессы, Де Рибас. Слитый из меди, изысканно одетый в офицерскую двухуголку и камзол, он решительно поставил руку в бок, а ногу на лопату. Всем своим видом он одновременно напоминал мне и барона Мюнхгаузена перед полетом на ядре, и Маленького принца, который готовится выкопать занесенные на его планету ветром семена баобаба. Оба – мои любимые персонажи. Короче, я влюбилась.
– Ну шо, дивчина, отпразднуем нашу встречу? – сказала Леля с деланым акцентом и достала из самодельной сумочки-авоськи бутылку шампанского «Одесса».
– А как же! Одолжить бокалы у этого ресторана на углу?
– Та ладно! Из горла всегда вкуснее!
Мы сели на лавочку прямо позади Де Рибаса. Он прикрыл нас своей спиной от остального города.
Мы унеслись потоком разговора в невероятные дебри наших душ, рассказывая свои любимые истории и делясь сокровенным. У нас была вся ночь, чтобы узнать друг друга, и все в то потрясающее мгновение, когда я нашла «своего» человека, было прекрасно.
Если сравнивать людей с книгами, Леля была не каким-то буклетиком, дешевым чтивом бульварного характера или любовной новеллой на сто страниц, которыми напичканы все полки шкафов моей бабушки. Она не была ни сказкой, ни романом, ни стихотворением… Леля – это постулат. Утверждение, принимаемое без доказательств и служащее основой для построения остальной теории. Она была одним сплошным оголенным проводом, и жизнь поднимала волоски на ее коже, даже когда просто проходила мимо. Когда же она к ней прикасалась, Лелю коротило. Она реагировала на все: чувствовала боль людей сильнее их самих, плакала за всех горше их самих. Она дышала в такт планете. Ее широко распахнутые зеленые глаза сами по себе были двумя огромными планетами. Иногда мне казалось, что она чувствует все: как растет трава, как шелестят перья птиц, как поднимается солнце, как вращаемся вокруг него мы. Она была Любовью. И единственным человеком, кого она как Мать-планета за всеми делами забывала любить, была она сама.
Глядя на ее дреды, покрытые татуировками руки, туннели в ушах, свободу стиля и мышления, можно было бы предположить, что с мальчиками у нее все тоже в порядке. Добавив ко всему вышеперечисленному ее красоту, я считала, что судьба обязана была одарить ее достойными романами и что любовников у нее хоть отбавляй. Каково было мое удивление, когда ни в одной ее любовной истории не то чтобы не проскальзывало и намека на серьезные отношения, там даже не присутствовало слово «секс».
– То есть? – переспросила ее я по окончании одной такой истории. – Вы ночевали в палатке вдвоем, зная, что завтра разъедетесь, что это ваша последняя ночь, и между вами ничего не было?
– Даша! Я же уже, кажется, ясно дала понять… У меня ни с кем ничего того, о чем ты сейчас думаешь, не было! – сказала она с улыбкой.
Лёлю воспитывала мама, а отец, которого она очень любила, рано ушёл из семьи, что Лёля посчитала за предательство. С того момента, где-то на подсознании она, как мне кажется, лишилась доверия к мужчинам и ожидала подлянки в любой момент. Она влюблялась катастрофически редко и при этом всё в мальчишек, в которых по определению влюбляться было нельзя. Её влекли плохие истории, обречённые на провал. Запутавшиеся, искалеченные, исполосованные жизнью, те, кто не станет принимать её любовь, ведь принимать всегда сложнее, чем отдавать. Так уж ебануто выходит: мы все хотим быть спасенными. В итоге находим человека, который точно этого не сделает, и сами пытаемся спасти его.
20
На следующий день поднялся дикий ураган. Я еле добежала в «Хаб» по Греческой, схватившись за капюшон нового платья, и весь день провела за написанием историй. Я надеялась увидеться там с Максимом, но он постирал штаны и потому не приехал. Сказал, что штаны у него единственные, а значит, из дома никак не выйти. Я не могла понять, действительная ли это причина или просто отмазка.
Как бы там ни было, тот день был очередным «Привет, а ты Даша?» днем. В одном только «Хабе» меня узнало несколько человек, а один мальчик написал: «Извини, это не ты случайно сейчас шла по Греческой в городе Одесса? Кажется, я только что проехал мимо тебя на мопеде». Пока я отвечала, ко мне подошла девочка, которая была на моей встрече в Киеве. Ей исполнялось какое-то количество лет, и она предложила отпраздновать это событие вместе с ней. Я не могла отказать, и мы ушли в «Молодость». «Молодость» стала моим любимым заведением без всяких сомнений. Там было прекрасно все. От «картошки на сковородке, как в общаге» до «красной икры из запасов директора». Был уголок с приставкой и фильмами в гнусавом переводе Гаврилова. Все это напротив ковра, висящего на стене, и под горящей неоновой надписью «Мама, я поел». Любимая музыка из прошлого, очень незамысловатое лаконичное меню, салфетки в мясорубках, привинченных к столу, и весь дизайн просто переносит в сладкую ностальгию. Но главная фишка – это пиво. Тут нет крафта из какой-нибудь Бельгии, нет-нет, в меню всего два вида пива: светлое и темное. Самое дешевое, без названия. И подавалось оно в закрытой алюминиевой крышкой стеклянной банке. Официанты выносили его вместе с собственной газетой бара «Молодость» и старой открывашкой с деревянной ручкой, предоставляя гостю возможность открыть банку самому. На банке со светлым пивом красовалась надпись «Моя светлая молодость», с темным – «Мое темное прошлое»; и каждый раз, возвращаясь в бар, в зависимости от настроения, ты мог попросить либо своей светлой молодости, либо своего темного прошлого.
Спустя пару лет, когда я буду ехать в Одессу стопом, на трассе Киев – Одесса меня, угрожая пистолетом, украдет отмороженный мужик. Я чудом спасусь, заперевшись в туалете на заправке, доберусь до любимого города, загоню такси до Греческой, 19, и, осознав, что спаслась, запыхавшись скажу официантке: «Сегодня только светлой молодости, пожалуйста! Никакого темного прошлого». А после я замечу за соседним столиком поэта Ес Сою, с которым мы потом будем всю зиму делить одно крыльцо с видом на Индийский океан в Гокарне, но это уже совсем другая история…
А в тот вечер у меня болел живот от месячных и было откровенно скверное настроение. Я не понимала, что происходит между мной и Максом, но хотела видеть только его. В то же время эти девчонки оказались мне совершенно не интересны, и я не знала, зачем вообще с ними пошла…
Мы уже дошли до их отеля и зажгли свечки на торте, когда Вовка Карышев скинул мне цитату из самого популярного паблика-миллионника ВКонтакте со словами: «Зацени, в кои-то веки что-то дельное написали». Текст был такой:
«Самые страшные люди – это люди самостоятельные, нашедшие в себе целый мир и этим миром увлеченные. У них уже нет потребности в каком-либо обществе. Они легко отпускают. Вы можете быть очень важны таким людям, но они не станут терпеть несчастье. Они просто уйдут. Потому что люди со вселенной внутри ничего не потеряют. Не ждите, что они будут без вас страдать. Самодостаточность – это подарок судьбы и проклятие одновременно».
Я читала и думала: подождите. Но это же мои мысли… Я писала это еще в 2014-м, когда понимала, что мы вот-вот расстанемся с Антоном. Эта заметка заканчивалась фразой «…мне хорошо с тобой и без тебя. А станет с тобой плохо – я просто уйду». Пролистав свою ленту, я действительно нашла эти слова на своей стене. На ней стояло восемь сердец. Возвращаюсь в «Лепру» – тысячи репостов, десятки тысяч лайков… Не знаю, как объяснить свои чувства, но в тот момент мне казалось, будто кто-то зашел в мою комнатку в Балашихе, вынес из нее дорогую мне вещь и присвоил ее себе, пока я сидела на кровати со связанными руками и наблюдала за этим.
– Это мои слова!!! – пишу я Вове. – Как такое вообще может быть?
– Да ладно? Слушай, они по всему интернету… Ты в поиск вбей.
Я вбила первую строчку, и передо мной стали разворачиваться поля скопированного текста. Каждую секунду появлялись новые и новые сайты, на которых кто-то запостил мою цитату, причем не только ВКонтакте. Поисковая система нашла три страницы ссылок на сайты с моими словами. Тысячи людей – тупые пёзды в шубах с надутыми красными губами, расставившие ноги в кайенах; огромные качки в майках, едва прикрывающих соски, сфоткавшиеся в спортзале, выкладывали мои слова под своими фотографиями и выдавали мои мысли за свои. Кто-то писал, что так сказали Тимати или Бейонсе, но большинство – что так сказали они сами, и тогда народ ликовал, как здорово их друзья изъяснили свою мысль. И нигде, ни в одном посте среди тысяч не было моего имени. Я пожаловалась в техподдержку, но оказалось, что любая выложенная в интернет мысль уже не является твоей собственностью. Я ничего не могла сделать. За окном было два дня до полнолуния, и меня уже начинало крыть. В то время я неадекватно сильно реагировала на полнолуния. Может, это оттого, что я так прилежно настроила свои локаторы на взаимодействие с миром и мои рецепторы были обострены. Черт его знает, как это объяснить, но сказать, что в полнолуние меня крыло, – это ничего не сказать. Девчонки совершенно не поняли моего негодования по поводу цитаты и, кажется, сочли меня за помешанную на себе дуру. Чтобы не разочаровывать их окончательно, я вышла поорать и порыдать на улицу и написала тому пацану на мопеде, чтобы он приехал и забрал меня отсюда. Тарас, так звали моего голубоглазого спасителя, был у двери отеля через десять минут, «як куля», с бутылкой красного вина за пазухой. Без лишних разговоров он надел на меня свой шлем, и мы унеслись к морскому порту.
Город уже спал. Мы тихо сидели на лавочке под бульканье собирающихся под яхтами волн и хохот рыбаков в прекрасном резонансе с жизнью. Бутылку мы в итоге, открывая, разбили, но не в ней была суть. Пока мы громко смеялись, пытаясь смастерить из «розочки» и другого осколка бокалы, я думала: все имеет смысл, пока в этом мире есть хотя бы один человек, который хочет выпить с тобой вина и посмотреть на звезды.
Той ночью случилось и другое событие. Мне написал один очень милый мальчик.
Федя:
Смотрю фотки такой крутой девчонки, а после вижу, что ты тоже из Балашихи. Так забавно:) Подписываюсь, чтобы и дальше палить интересные фотки и крутые истории!
Обычно я отвечаю людям, не смотря на их страницы вообще. После тысячного письма становится неважно, как выглядит человек, который тебе пишет. Но тут я почему-то зашла на его страницу. Он был очень красив и очень молод. Что-то в его чертах лица казалось мне родным и буквально манило.
Даша:
Сколько тебе лет?
Федя:
Ха-ха! 19!
Даша:
Охренеть! Представляешь, у нас семь лет разницы. СЕМЬ. Как это произошло…
Федя:
Ты родилась раньше.
Вот скажи мне…
Даша:
Недаром.
Федя:
Я не про спаленную Москву. Во сколько лет ты первый раз поехала путешествовать самостоятельно?
Мы перекинулись еще парой строк, и больше мы не переписывались. Но ты запомни этот момент, дружище, потому что мы к нему еще вернемся.
21
– Меня вчера один парень катал на своем мопеде. Он у него быстрее и больше твоего… – вот все, что требовалось написать, чтобы штаны Липатова очень быстро высохли, отутюжились и оказались рядом со мной. Он пригласил меня на пляж поиграть в волейбол, но я добралась туда к моменту, когда игра уже заканчивалась, и успела только, растерянно улыбнувшись, кивнуть его собирающим вещи друзьям.
Все ушли, и мы остались сидеть на пустом пляже, вкопав ноги в песок. Он продолжал выказывать мне знаки внимания все тем же школьным образом: перепевал песенки на гитаре, меняя текст под меня, кидал мне в ноги красивые камушки или прикладывал невзначай руку к моему горлу (он понял, что мне нравится, когда меня слегка придушивают, и теперь постоянно пытался вывести этим движением из колеи). А через несколько часов, в гостях у друзей, когда я лежала на диване, он изобразил, что споткнулся, и плюхнулся на меня со словами «ой, я упал». При этом, как только я реагировала и подступала к нему ближе, он сразу же отстранялся, будто бы чего-то боясь.
Вскоре к нам присоединилась Леля: она хотела снять со мной видео, что я, конечно, посчитала за честь. Я была в синем платье до пола из Сан-Франциско, с венком из розовых цветов в розовых волосах, с украденными в Тахо сережками в ушах, с амулетом с Венис-Бич и с десятком колец и браслетов, у каждого из которых была своя история. Я кружилась на пирсе босиком и смеялась, ветер играл с подолом моего платья, чайки летали над головой. А небо было мрачное, суровое, затянутое облаками. Оно будто бы символизировало покой перед бурей. Милая Леля снимала меня на свои глаза и камеру, я улыбалась ей в объектив так искренне, что, казалось, моя душа записывается на ее пленку, а Макс стоял вдалеке и наблюдал за мной.
Самые красивые моменты нашей жизни сложно объяснить – ты их просто чувствуешь. Я увижу отснятые на том пирсе кадры, только когда одного из них уже не будет в живых.
22
Весь день мы провели с Тарасом и его другом, который устроил подпольную доставку суши в своем подвале. Он говорил с такой скоростью, что я с трудом могла что-то разобрать. Из его истории я уловила, что речь шла о сексуальной связи с девушкой. Рассказывая ее, он использовал слово «макались». Например, «мы с ней макаемся» или «а я уже такой помакался, мне похуй». У одесситов свой жаргон, о чем я каждый раз забывала, пока в их речи не всплывало какое-нибудь новое словечко. Суши-кухня ютилась в одном помещении с гаражом, где друг Тараса ремонтировал мотоциклы и скутеры, перевоплощаясь из повара в механика по три раза на дню и успевая по пути из одного угла в другой как следует «хапнуть». Все это происходило в подвале роскошного дома его родителей, увешанного медвежьими шкурами и рогами оленей. Не уверена, что они вообще знали, чем занимается их сын.
Я очень зазывала Максима поехать с нами, и весь день как преданный пес не могла найти себе места, все поджидая, когда же мы встретимся. По телефону я описала ему все прелести этого дома, сказала, что ребята бесплатно починят ему его старенький мопед, а он все мялся и мялся. Когда он наконец решился, я уже тусовалась в подвале, где не было связи, и только когда мы с Тарасом пошли спать на второй этаж, до меня дошли эсэмэски и пропущенные звонки Максима. Но было уже два ночи, и мне оставалось лишь кусать локти.
– И где ты спишь сегодня? – спросил он меня по телефону.
Мы лежали с Тарасом в одной постели, грея друг о друга ледяные ноги. Тарас был Рыбой по Зодиаку, ростом с меня, худощавым, с высоким голосом, таким же чувственным, как я, и очень добрым. Я в помине не рассматривала его как мужчину, мы были просто друзьями. Но Максим, конечно же, увидел ситуацию по-своему.
– В доме, куда тебя звала. Мы тут с Тарасом.
– Привет, Макс! – сказал Тарас в телефон между моим и его ухом. Они уже были знакомы.
– Что же ты раньше не приехал? – ласково переспросила я.
– Я был занят. Ко мне претензий нет. А ты спишь с другим мужиком?
– А потому что не хрен было меня игнорить!
Все наши попытки понять друг друга были достойны уважения, но это были лишь попытки. Измученная непониманием с Максом, я сказала Тарасу:
– Пора завязывать. Не хочу, чтобы мое счастье зависело от другого человека.
– А от чего же оно тогда должно зависеть? Я бы не хотел так жить, постоянно контролируя свои эмоции.
– Но остальные же так делают.
– Я не знаю, как они так живут.
23
Заметка в дневнике:
23 мая 2016
Интересно, когда и как это все закончится? Максим называет меня инопланетянкой. Я смотрю на свои волосы в зеркало душа. Вода стекает по ним, окрашиваясь в розовый, малиновые струйки бегут по моему лицу. Ноги в розовой луже. Мне кажется, что это кровь. И правда же, инопланетянка. Что я вообще здесь делаю? Я вспоминаю Лилу из «Пятого Элемента». Как она плачет и говорит: «У вас одни войны. Ради чего здесь жить?» – и задаюсь тем же вопросом. Может, все-таки лучше вообще не быть? Я ношу в себе желание умереть как свой самый большой секрет. Мне как будто легче от того, что я еще не воспользовалась этой картой. Захотелось уже рассказать историю про Никиту. Значит, наверное, я ее уже пережила?
* * *
Накрывающий меня эмоциональный колпак уже почти закрылся. Я дописала историю о работе в подпольных клубах Голливуда и по традиции скинула ее на проверку и первое чтение Липатову. Невозможно написать хороший текст, не прожив его заново. Каждый раз, садясь за ноутбук, я забиралась в машину времени и отправлялась обратно – туда, куда не стоило летать. Прыжки в прошлое – опасное дело. Никогда не знаешь наверняка, удастся ли вернуться в настоящее. Наверное, потому половина писателей – отмороженные на голову люди.
– Ах, Максим, Максим, – говорю я по телефону. – Когда-нибудь я напишу тебе красивую историю, где не будет ни шлюх, ни наркотиков, ни левого секса и прочей грязи. Когда-нибудь. Но не сейчас.
– Зачем мне такая скукотища?
– Макс. Кажется, у меня начинается депрессия… Давай встретимся?
– Дашуля. Я не привык столько гулять. Это не мой стиль! Я не могу так часто видеться. Я интроверт, мне нужно проводить хотя бы половину недели одному, в своей комнате, с компьютером и бутербродами.
И до меня дошло: я пытаюсь влезть в мир человека, притом что он меня туда не звал.
Все остальное, происходившее со мной дальше, звучит настолько неадекватно, что я даже не буду пытаться это объяснить. Алекситимия. Кажется, так называют сложность в описании, объяснении своих чувств другим людям.
В тот день я впервые с надеждой подумала, что отпустила внутри себя Демина. Кажется, креативщики сверху, услышав эту мысль, подавились чаем и в один голос сказали: «Да ладно?!» Я бессмысленно пялилась в монитор, когда его девушка – ее имя и фамилию я уже очень давно выучила наизусть – таки нашла мою страницу и принялась ее изучать. Я смотрела на эти всплывающие окошки «ей понравилась ваша запись» как на предупреждение о том, что в меня вот-вот полетят бомбы. Я вдруг поняла, что ничего не могу сделать, чтобы скрыть от нее свою жизнь. Добавлю в черный список – и она, конечно, поймет, что случилось, и расскажет Никите. Да и что ей будет мешать зайти с другой страницы? Как себя скрыть, когда у тебя тысячи подписчиков? Когда твои мысли растаскали во все углы? Впервые мне становится дурно от того, какое количество информации обо мне хранится в общем доступе! Да пошло оно все нахер! Я нажимаю на клавишу «удалить страницу», хватаю кошелек и пулей вылетаю из квартиры, направляясь в магазин. Кровь кипит. Покупаю бутылку розового сухого. С крышкой нет. Приходится вернуться домой за штопором. Забегаю обратно на последний этаж, откупориваю, беру бутылку в одну руку, гитару в другую и снова молча выхожу. Хозяйка квартиры курит на лестничной клетке, наблюдая за этой картиной.
– Даш, ты куда? Что случилось? – по ее голосу я поняла, что она догадалась, что со мной не все в порядке.
– В парк.
– Даша, это не полусладкое. Это сухое, – наверное, она намекала на процент алкоголя.
Я выхожу в пустой парк и уверенным шагом иду на ту часть газона с деревьями, где меня меньше всего будет видно. Давясь вином, я пытаюсь позвонить Нате – как последней инстанции, которая может удержать меня в себе. Но она на раскопках в Тамани, где связи почти никогда нет. Рыдая, я пытаюсь петь песенку, которую выучила для Максима:
Научи меня всему тому, что умеешь ты,
Я хочу это знать и уметь.
Сделай так, чтобы сбылись все мои мечты,
Мне нельзя больше ждать, я могу умереть…
О, но это не любовь…

Я кидаю телефон и начинаю орать. Стонать. Выть. Я катаюсь по земле и кричу:
– Заберите меня. Это не моя планета. Не моя планета. Не моя планета. Заберите меня. Заберите меня.
Такого отчаянья я не испытывала никогда. Я словно чувствовала всю свою беспомощность, бессмысленность и бесполезность. И я была бы рада сказать тебе, мой друг, что это мое состояние закончится через недельку, но это не так. Оно будет длиться еще полгода. Смерть будет ходить со своим «пригласительным» за мной по пятам. И как только я буду забывать о ней, она снова и снова будет постукивать по моему плечу своим длинным когтем и морозить кожу ледяным дыханием.
Я рыдала несколько часов, пока вино, слезы и голос по очереди не закончились. Телефон давно сдох. Связки были посажены.
Было около двух ночи, город давно спал. У меня не было сил заталкивать гитару в чехол, и я плелась в сторону Базарной, 49, змейкой волоча по земле свой разноцветный боливийский чехол из шерсти альпаки, вся зареванная и в грязи. Я уже почти подошла к воротам, как вдруг увидела в темноте длинную фигуру. Она стояла не двигаясь. Ее голова затерялась где-то в кроне дерева. Я не на шутку перепугалась и встала таким же столбом на расстоянии нескольких метров. Макс стоял в своей красной дутой куртке с дырочками, прожженными искрами костра, которые он заклеил желтой тканью. Я по инерции стала пятиться назад и спряталась за кузов ближайшей машины.
– Даша…
Тишина. Он обошел машину и встал рядом.
– Дай гитару, – он потянулся, взял из моих рук инструмент и упаковал его в чехол. Я продолжала смотреть в сторону, чтобы он не видел, насколько опухло мое лицо. – Пойдем.
– Я не пойду домой.
– Хорошо, – он вытащил телефон и набрал кого-то. – Привет, я забрал Дашу на море. Да, все в порядке. Пока.
Мы сели на скутер, я обняла его сзади, и он завел мотор. Мы уехали куда-то далеко – на пляж, который я еще не видела. Луна висела огромным прожектором над морской гладью. На обрыве стояли оставленные кем-то деревянные домики, покосившиеся от времени. Море, будто покоренное луной, затихло.
– Что случилось? – спокойно спросил он меня, когда мы нашли наиболее подходящее место, где можно было сесть.
– Ты не поймешь.
– Скажи мне.
– Я хочу домой.
– «Домой» – домой или «домой» по Вырыпаеву?
– Домой по Вырыпаеву.
Он замолчал. Я заиграла старую шарманку про то, что все здесь – декорации, про то, что мы лишь пешки… Про то, что это не дом, а лишь игровая площадка, и как это все очевидно. Что я бы вышла и закончила это все, но только ведь на этом ни хрена не закончится. Я выпалила ему все одной сплошной скороговоркой, не рассчитывая на то, что он поймет. Но, к моему удивлению, он понял. Он даже не то чтобы просто «понял». По его выражению лица стало ясно, что я попала в яблочко – он думал о том же самом. И скажи я это как-то по-другому, он нашел бы вариант меня успокоить. Но я произносила вслух ровно то, что жило и в его голове. Я говорила правду. И он кивнул с таким лицом, как кивал бы отец, предоставь ему ребенок все доказательства того, что Деда Мороза не существует. Отец, который и хотел бы разубедить, да не осталось аргументов. Мы помолчали несколько минут, а затем он сказал:
– У тебя есть способность хорошо переводить свои чувства в слова. И то, что их копируют, значит, что они нашли отклик в других. Ты должна радоваться. Не многие так умеют.
Я уставилась на волны, понимая, что он прав.
– Хочешь, я тебе песенку сыграю? Ты ее хорошо знаешь, но я тебя сразу предупрежу, что сыграю ее в своем стиле.
Он начал петь:
– Мое море, прошу тебя, не выплюни меня на берег Во время очередной бури твоих истерик…
Он пел ее в регги-стиле, действительно совершенно по-своему. Но меня это только радовало. Я навсегда запомню этот день как день, когда не ждала помощи, а она пришла. Допев песню, он прислонился плечом к моему плечу, и я улыбнулась. Самые красивые моменты нашей жизни сложно объяснить – ты их просто чувствуешь. Мне тогда было так красиво и так болезненно одновременно. Мы оба были в глубинном внутреннем отчаянье, которое могли заметить только такие же, как мы, с пропастью внутри. Мы слишком сильно чувствовали жизнь, а она не отставала со своими сюрпризами.
– Слушай, а где мы будем ночевать?
– У меня.
24
Светало, а мы только добрались до его дома. Макс затащил мопед прямо в коридор своей квартиры, и мы на цыпочках прошмыгнули в его комнату мимо гостиной и спальни родителей. Комната была очень в его стиле. Рабочее место с компьютером, несколько сундуков с вещами, доска с планами на месяц и пара фотографий на стене. Среди них была Нина, та девочка, что была с нами на даче. Интересно. Мне он говорил, что это была просто короткая интрижка, которая ничего для него не значила. К одной из стен была прибита довольно стремная железная конструкция из полок и крючков, на ней висел огромный чемодан с приделанными лямками и спинкой от рюкзака. Сам чемодан был старинным, полностью сделанным из дерева. Внутри он был надежно обклеен картой, снаружи – покрашен синей краской и покрыт лаком. Сказать, что эта конструкция не была лучшим вариантом для экономии веса – существенного момента в жизни любого походника, – ничего не сказать. Чемодан весил килограммов шесть и мало что в себя при этом вмещал. Но Макс был тем еще минималистом: одна футболка, одна флиска, пару носков, и все схвачено.
Спал он на полу прямо под висящим над головой чемоданом, на походном коврике и в спальнике. Для меня он раздобыл где-то в просторах сундука небольшой плед.
Мы долго обжимались и целовались, но, когда я уже была готова разорвать его на части, он снова пошел на попятную. После десятого вопроса «почему?!» он выдал фразу:
– Иисус мне сказал с тобой не спать.
Я так и не поняла, шутил он или нет.
Утро мы встретили за бутербродами, кофе, компьютером и спором:
– Восстанавливай страницу.
– Нет.
– Будь хорошей девочкой. Люди беспокоятся. Восстанавливай страницу.
– Нет.
– Так я что, зря тебя спасал?
В этот момент в комнату зашел его маленький брат. Он хотел со мной познакомиться. Стал приносить свои игрушки и рассказывать истории из школы.
– Скажи, а часто Максим приводит сюда девушек? – спросила я кокетливо.
Он посмотрел сначала на брата, затем опять на меня.
– Нет.
Я рассмеялась.
– Вот это я понимаю, брат за брата.
Когда Макс вышел, я переспросила снова:
– А если честно?
– Я никогда не видел у нас дома девушек…
Вскоре мы собрались и вышли. Проходя мимо гостиной, я мельком успела увидеть его маму. Она стояла посреди комнаты, заставленной каким-то огромным количеством вещей, в платке на голове и в юбке до пола. Вид у нее был измученный и несчастный.
На полпути до центра мы остановились на обочине. Я сидела у него на коленках. Мы целовались.
– Я просто не хочу, чтобы ты начала считать меня мудаком…
– Почему я должна начать считать тебя мудаком?
– Ну, все же считают. Что, если я не дам тебе того, что ты хочешь?
Мы вернулись в центр и встретились с общими друзьями. Макс моментально закрылся и придумал, что ему куда-то пора.
«Гребаный интроверт, – подумала я. – С меня хватит. Надо мотать обратно в дружбу».
25–27
Я продолжала писать и развлекать себя портретами людей. Иногда люди в «Порту», моем любимом винном баре, узнавали меня и дарили все новые порции домашнего красного в граненых стаканах, а одна девушка отдала даже ручку «Паркер». Я не стала говорить, что не умею писать шариковыми.
За клубничным вином я не заметила, как прошел день. Из книжного запоя меня разбудила Леля. В присущем ей стиле она плюхнулась рядом, поставив левую ногу на лавку, оглядела пространство и принялась крутить нам сигареты. За язычком красного кеда я заметила тату. По ее ступне плыл кит с домиком, деревом и маяком на спине. Это было гениально красиво, и я сразу пожалела, что у меня нет такого же.
– Он что-то означает?
– «Плавая по миру, возвращайся домой».
– А почему кит?
– Киты – невероятные млекопитающие, единые в своем роде. Они вымирают, ты знаешь? Представляешь, возможно, когда-то мы будем рассказывать своим внукам, что были такие славные ребята, но вымерли, и это произошло в наше время. Удивительно, да?
В этот момент к нам подошел не самый приятный молодой человек и стал активно пытаться познакомиться.
– Как вас зовут, девушка? – обратился он к Леле.
Она оглядела его, как помещение несколько минут назад, и ответила:
– Анжелика.
– Анжелика! Как приятно!
– Мне тоже! Но, вы знаете, нам пора, – ответила она, и после еще нескольких неловких вопросов мы с извинениями поспешили исчезнуть в темноте.
– Анжелика? – переспросила я, улыбаясь.
– Я часто представляюсь Анжеликой перед людьми, которые мне неинтересны с первой секунды, и это очевидно. Если я представляюсь не своим именем, дальше мне проще лукавить или врать, вести себя не так, как вела бы себя Леля. Я будто другой человек в эти моменты. И, конечно, Анжелика более дерзкая, чем я, и она может быть кем угодно. Врачом, продавцом, актрисой, бездельницей. И если я, например, стоплю и водитель в какой-то момент просит номер моего телефона, а потом спрашивает мое имя, я представляюсь как Анжелика, потому что, если он мне позвонит и скажет: «Анжелика, привет», – будет сразу ясно, что я занята, в другом городе и вообще мы не можем встретиться или что-то такое. Я это делаю, потому что не хочу обижать людей. Они не виноваты, что неинтересны мне, и мне кажется, честнее врать им об имени, чем прямо говорить, мол, чувак, это наша последняя встреча, ты мне не нравишься.
– Милая Лёля, ты прекрасна…
– Руса-а-лка… – ответила она. – Красота в глазах смотрящего.
Вечер превратился в ночь, и мы перешли из «Порта» в подпольный бар «Шкаф», где к нам присоединились Тарас и его друг. Бар гремел от живой музыки и был переполнен молодыми и пьяными одесситами. Мы разместились рядом с книжным шкафом и ждали официанта, когда мне позвонила Ната. Ее музыкант бросил ее по телефону. Она стояла в единственном месте глухой деревни, где была связь, и под лай собак, заикаясь, без эмоций повторяла мне его слова, будто надеясь, что я могу разгадать этот шифр под названием «мужская логика». Она старалась не плакать, но я будто видела ту пропасть, над которой она опять стояла. Когда твоей подруге разбивают сердце, худшее заключается в том, что ты не можешь восполнить потерянную любовь своими чувствами. Это как сыпать в человека не те таблетки. Ты вроде попытался, но лучше пациенту от этого не стало.
Я долго ходила по улице, думая о бессмысленности создания планов, и вернулась, когда ребята вытащили из шкафа книгу и стали гадать. После двух довольно странных ответов я спросила: «Вы меня хоть слышите?»
Тарас долистал до загаданной страницы, отсчитал пальцем строчки и произнес: «Его глаза, не мигая, в упор смотрели на нее».
28–30
Мы с Максимом продолжали нашу странную связь. После той истории с Иисусом в следующий раз мы встретились в «Молодости». Он приехал, сел рядом, достал телефон и сказал:
– Я буду замерять по 30 секунд. И мы будем с тобой говорить по очереди.
– Что говорить? – переспросила я.
– Что хочешь сказать, то и говори. Можешь 30 секунд молчать. Смысл в том, что это твои 30 секунд и я не могу тебя перебивать, как и ты меня.
– Хорошо.
Такие разговоры действительно помогли, и появляющаяся между нами пропасть снова стала срастаться. Позже он рассказал, что провел прошлый день с другой девочкой. Она повязала ему на руке фенечку, сплетенную специально для него.
– Видать, любит тебя девочка, раз такую фенечку красивую сплела…
– Ты так думаешь?! Боже, это же, наверное, так! – сказал он и спустя несколько секунд вдруг начал ее рвать. Порвать полностью не получилось, и вот он уже в состоянии паники трет фенечку о бетон на полу. А что ты знаешь о боязни обязательств и привязанности?
В ту ночь мы ночевали в отеле, пытаясь побыть наедине, но и тут нас узнали. Это уже становилось нелепо.
– Привет, я Костя! Я здесь менеджер.
– Привет, Костя, я Даша, – ответила ему я, направляясь из ванной в комнату, где прятались мы с Максимом.
Нам не хотелось распространять сплетни.
– Откуда приехала, Даша? – поинтересовался он как бы невзначай. – Из Балашихи?
* * *
Мы занимались любовью до утра, но, наверное, это был самый странный и муторный секс в моей жизни. Да и сексом это сложно назвать – Макс уломал меня полночи делать ему минет. Я буквально стерла рот. В остальное время он изучал меня, как в лаборатории. Не буду вдаваться в подробности, уж слишком не по себе такое описывать… В завершение всего он опять превратился из ловеласа в ребенка. Он снова меня стеснялся, прятался под одеялом, хихикал, а затем свернулся в калачик, лег на мою грудь и попытался сосать ее, как ребенок. Я растерялась. На мне лежал двухметровый мальчик и, закрыв глаза, причмокивал от удовольствия, будто ждал, что в его рот сейчас потечет молоко.
С утра нас попросили разыграть в постели целую сценку для фото на рекламу, но Липатов отказался, и отдуваться пришлось мне.
На следующий день Макс снова стал взрослым и расставил все точки над «i». Мы под дождем сидели на старой лавочке на Дерибасовской. Люди разбежались, а мы так и остались сидеть одни. Он передал мне один наушник и поставил стихи Веры Полозковой. Чтобы она все сказала за него. «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим», «Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай…»». Я все поняла и заплакала. Максим пытался донести мне, он «не той кто мені потрiбен».
Еще утром того дня я увидела, какую девочку он подобрал на первый заезд «Дома на дереве». Высокая, стройная, с экзотическими татуировками, пирсингом и белыми волосами до самой задницы. «С шилом в попе, с ветром в голове». Она выглядела как модель, при этом была походницей, писала стихи и вела свой блог. Как ты понимаешь, я моментально ее возненавидела.
Когда я сказала, что знаю, зачем Максим ее берет, он не стал ничего отрицать. Макс считал себя полиамором и никогда не клялся в верности ни одной из девочек. Тут не на что было обижаться, ведь он этого не скрывал. Я худо-бедно приняла такой расклад и все же решила, что морально не вытяну смотреть, как он клеит эту девочку на моих глазах, поэтому сказала, что поеду во второй заезд, когда в составе будет больше людей, а не два женатых мужика, Макс и эта девка. Мы оба сошлись на том, что так будет лучше.
31
«Пожалуйста, не танцуйте» – вот что гласит неоновая надпись в «Тихом» баре на Греческой улице. Бар этот находится на втором этаже, и поговаривают, что старая перегородка между двумя этажами вот-вот обвалится. Но все, конечно, все равно танцуют. Просто как в последний раз.
* * *
Заметка в дневнике:
31 мая 2016
Я запомнила ту ночь. Мне хотелось записать всю твою речь, все твои слова и переслушивать их по кругу. Но они словно смылись из памяти, как только мы вышли из бара. Одна волна – и в голове пустота. Я не знаю, почему так выходит со всеми твоими словами. Я просто не могу донести их до печатного вида. Но о той ночи я точно помню две вещи: 1. Я поделилась с тобой своим самым сокровенным от начала до конца, потому что знала, что буду услышана. Я не чувствовала этого много лет. 2. Я держалась за дырки на твоих джинсах, чтобы ты не исчезла. Ты жизнь, Леля. Ты вся жизнь сразу. И в отличие от реальности, в которой мы застряли, тебя мне всегда мало. Я не хочу тобой делиться, потому что эта планета никогда не оценит по достоинству девушек, которые плачут, когда бездомный кидает им две гривны в гитарный чехол. Они сдохнут со всеми своими ролексами и накаченными губами, Лёля, а ты никогда не умрешь.
1 июня
Вскоре мы вышли прогуляться. На город легла ночь, пробило двенадцать. Максим как обычно отсиживался дома за бутербродами, и, несмотря на все, мне было довольно грустно, что мы не проводим последний вечер мая вместе. К нам подтянулись Вовка Карышев, парочка неизвестных и не то чтобы интересных парней и очень примечательный мужчина по имени Леша Кувалинни. Вова представил мне его несколько дней назад. Мы завтракали в кафе, и Леша должен был вот-вот подъехать, чтобы обсудить с Вовой какие-то дела.
– Офигенный чувак. Может, тебе замутить с ним? – как бы невзначай сказал Вовка.
– Да не надо мне ни с кем мутить, – буркнула я в ответ. – Мне просто нужны понимание, секс и близость. А отношения мне не нужны…
В кожаной куртке, с черным шлемом в руках, с длинными прядями, прикрывающими черные глаза, в которых будто пряталась сама бездна, он создавал впечатление таинственного незнакомца. Когда он снял куртку, я заметила, что руки его были покрыты не менее загадочными, чем он сам, татуировками. Леша разговаривал тихо, спокойно и монотонно. В его жизни были две страсти: гитары и женщины. Сложно сказать, кого он любил больше, но и тех, и других у него было сполна.
Мы не то чтобы успели с ним глубоко пообщаться. Я ковыряла ложкой пенку от кофе и думала о своем, пока они решали все дела. И вот ровно в полночь мы встретились вновь у Оперного театра. Мы собирались подняться на его крышу. Если ты видел когда-то Оперный, то можешь представить, что крыша у него должна быть довольно интересной. Забраться на нее можно было весьма необычным способом. На боковой стене театра была вертикальная лестница, и начиналась она на высоте пяти метров. Нужно было вскарабкаться по стене, перехватиться руками за лестницу и, повиснув на ней, закинуть одну ногу на выступ в стене, находящийся на том же уровне, что сама лестница, и подтянуть себя. Леля отказалась лезть и сказала, что это плохая идея. Я тоже понимала, что идея так себе, что риск свалиться большой, но у меня было какое-то четкое ощущение, что мне это нужно.
Внутри меня который месяц жило чувство, будто я медленно падаю в пропасть. Самый быстрый способ избавиться от моральной боли – это испытать физическую. Именно по этой причине на моих ушах было шесть дырок, которые я сделала сама. Именно потому я проколола язык, когда впервые рассталась с парнем, да и тату я набивала только тогда, когда хотела перенести внимание на что-то физическое и вылезти из омута мыслей и чувств.
Первыми полезли Вова и его приятели. Дальше шла я. С Лешиной помощью мне удалось докарабкаться по стене до лестницы и схватиться за нее руками. Теперь я висела на высоте пяти метров, и пути обратно не было. Я стала пытаться забросить ногу, но джинсы не давали мне достаточно развести ноги, и вместо того, чтобы зацепиться ногой за выступ в стене и подтянуться, я такими телодвижениями только сильнее себя раскачивала. Пришел долгожданный животный страх, который, как я и думала, моментально смел все остальное, что творилось в душе. Вот сейчас-то я и наебнусь. Лешка пообещал меня страховать, но, уже повиснув на этой лестнице, я поняла, что он никак не поймает меня с такого расстояния. Руки устали, паника брала свое, я сделала последнюю попытку закинуть ногу, качнулась, пальцы разжались, и я полетела вниз. О, этот момент свободного полета, когда успеваешь понять, что тебе пиздец.
Я глухо ударилась спиной о бетонную плитку, чудом не пробив себе голову, но задев солнечное сплетение, и сразу начала задыхаться. Из меня выходили ужасные, не похожие на звук человеческого голоса стоны. Леля подбегает с криками, Леша держит мою голову, повторяет: «Тихо, тихо…» Я вспоминаю уроки ОБЖ и понимаю, что он делает это на случай сломанной шеи или спины… Первый глоток воздуха, когда его наконец удается сделать минуты две спустя, кажется самым сладким. Я сворачиваюсь в клубок, пытаясь отдышаться. Где-то в ходе полета я успела распороть себе руку. Теперь на ней красовалась красная линия в форме серпа. И все-таки цель была достигнута. Теперь мне было больно не только внутри, и оттого почему-то стало лучше. Леша, как только понял, что я буду жить, исчез в поисках аптеки и, вернувшись, перебинтовал мне руку. Я мало что понимала, но идти могла с трудом. Леля не могла поверить, что я осталась жива, и продолжала сходить с ума. Леша же посчитал мое падение своей виной и настоял на том, чтобы отвезти меня к себе на байке и убедиться, что я в порядке. Я согласилась.
Находясь у него дома, я зашла в ванную, обнаружила на заднице синяк, по форме и размеру похожий на Южную Америку, и засмеялась. Леша делил квартиру со своим другом. Его комната больше походила на музыкальную студию. Половина пространства была заставлена инструментами и оборудованием, а подоконник отведен под винил; во всем остальном присутствовал полный минимализм. Коллекция винила была воистину эпичной. На его полках жила компания из потрясающих людей – от Фрэнка Синатры до Эми Уайнхаус. Леша умудрялся находить пластинки первого пресса, то есть вышедшие первым тиражом.
– Тут дело не в качестве звука, – объяснял он. – Иногда переиздания звучат лучше, но чертовски приятно иметь пластинку Led Zeppelin, которую слушали уже в 69-м году.
Я, как старая хиппарка, готова была целовать эти старые, потрепанные временем диски, словно иконостас.
В углу комнаты красовалось одиннадцать электрогитар. Вместе взятые, они стоили, наверное, столько же, сколько вся эта квартира. Заработав на довольно необычном и не совсем легальном бизнесе, Леша смог прожить еще несколько лет, не отказывая себе в слабостях.
– Расскажи мне про свои гитары… – попросила я, уставившись на его сокровища. Я знала, что каждая из них для него как девушка – со своей историей и причиной, почему он влюбился.
– Вот эта, – он достал бежевую гитару с леопардовыми вставками и старым кожаным ремешком. – Именной телекастер Принца, японская компания H. S. Anderson сделала его личную модель. Я мечтал лет десять о ней. В день его смерти я был так опустошен, что начал гуглить эту гитару, увидел объявление в Москве и, не думая, сразу же купил. А вот эту сделал протестантский священник Drew Walsh, он реально в своей церквушке во Флориде освещает каждую гитару, сам мне рассказывал. Это гитара фирмы Manson, компании чувака, который делает все инструменты для Мэттью Беллами из Muse. У нее еще есть штука, которая сама заставляет ее петь, sustainer называется. Можно просто слушать, как она тихо подвывает… Корпус этой сделан из ящика из-под кока-колы, а вот этой резонаторной сучки – из бронзы… Но самая ценная для меня вот эта… – он достал белый телекастер. – Назвал ее Марла за то, что она приехала ко мне вся прокуренная. Реально, после нее руки нужно было мыть с мылом, чтобы запах сбить. Наверное, моя самая большая гитарная удача, купил ее баксов за 600 на каком-то гаражном аукционе со всяким хламом вроде фарфоровых сервизов, но звучит она на миллион. Никогда не знаешь, где встретишь ту самую…
Как будто задумавшись, он начал играть невероятную музыку собственного сочинения, и я растворилась в ней, как Алиса в пузырьке с лекарством. В его глазах была какая-то странная, глубинная тоска. Он как будто все знал. А люди, которые знают все, обычно не выглядят блаженными. И все же жизнь очаровывала его. Он будто бы смирился с ее строптивым характером, острым чувством юмора и научился ценить ее такой, какая она есть, несмотря на то что порой та знатно трепала ему нервы.
* * *
Мы разговаривали полночи, в ходе чего я узнала, что когда-то Леша был оператором и снял несколько хорошо известных мне клипов, когда-то у него была музыкальная группа, когда-то была жена, а когда-то был план «отъехать» в Непале.
– «Отъехать»?
– Ага. Я хотел доехать до самого высокого горного перевала на мотоцикле и съехать оттуда с обрыва. За год до этого меня бросила жена и съебалась к своему тренеру по бегу. Все как в гребаной трагикомедии… Полгода я провёл в депрессии, когда мне каждый день снилось, что я убиваю этого чувака, а наутро просыпался и не мог понять, сделал я это или нет. Потом была череда блядства, и появилась барышня, с которой я даже не хотел отношений, но как-то она умудрилась меня в них вписать. Баба была ебанутая и ревнивая и доела мне последние нервные клетки. До этого момента я пару лет жил путешествием-мечтой – из Индии в Непал через Ладакх, самый высокий горный перевал в мире, на энфилде. На ебаном эн-фил-де, который мне снился в перерывах между картинками блядства жены и того, как я ушатываю ее любовника. И тогда я как раз подумал, что было бы заебись именно на той дороге, на самой высокой точке, куда может заехать мой байк, и отъехать. Уже в Покхаре я нашел охуенный почти новый энфилд за какие-то 700 баксов и в тот же день потерял все документы и кредитные карты. Буквально все – права, загранпаспорт, доки от байка, карточки, даже зарядку от макбука. В полиции Покхары мне выдали небольшую справку, на которой было написано, что ее владелец может водить любой вид транспорта, с подписью главного начальника и штампиком с Гималаями. Таким в начальной школе оценки ставили – клубнички там, бананчики… В Индию я уже не мог попасть из-за отсутствия паспорта, но, к счастью, в Непале много очень высоких дорог… Я почти осуществил свой план, когда мне вдруг написал старый друг, с которым я познакомился в самолете в Сан-Франциско. Мы с ним тогда очень сильно законнектились и потом встретились лишь раз, когда я в Питер переехал с бывшей будущей женой. Мы с ним курили траву и гнали по Невскому. Чувак мне написал с очень странной просьбой, мол, в Непале появилось лекарство от гепатита С, которое нужно его матери, она болела им больше 20 лет. На тот момент она могла умереть, и я пообещал ему найти лекарство. В интернете я узнал про крупнейший центр по лечению гепатита и погнал. Уже в Катманду я распечатал сфотошопленные рецепты, какие-то советские, стремные. Думаю, они все равно ни хуя не поймут, главное штампики – и прокатило. Мне вынесли три коробочки с лекарством – тогда у меня создалось ощущение, что они сияли. Там была куча народу – все обступили меня, смотрели на это лекарство и охуевали, что вот оно – то, чего люди ждали десятилетиями.
– Почему люди так реагировали?
– Потому что в то время, когда меня друг попросил найти это лекарство, были только слухи, что его начали выпускать в Индии и что первые поставки будут в Непал. Никто не был уверен, что оно вообще существует, и фактически никто не видел его. И я был чуваком, который получил первые коробки препаратов. Буквально. Это лекарство предназначалось по индийской госпрограмме Непалу, тупо бесплатно людям должны были выдавать. Я подошел к главврачу и предложил ему вести бизнес – говорю, нахуй рецепты, давай приоритет по всему лекарству мне, я буду платить. И он согласился. Я тогда за пару дней склепал сайт, занял официальное доменное имя и начал принимать заказы, ведь на всей планете не только мама моего приятеля была больна. И, представляешь, люди мне в Непал отправляли переводы Western Union, не видя меня, не зная меня, просто надеясь получить это лекарство, – никогда раньше я не поверил бы в то, что так в принципе может быть. Когда лекарство уже было у меня в руках, я догнал, что теперь не могу не вернуться. Вот такая уловка судьбы. Но и на этом она не только не закончила, но и, видать, решила перестраховаться… Через несколько дней случилось землетрясение – было реально очень, очень страшно ощущать, что земля уплывает из-под ног, словно ты стоишь на каком-то гигантском животном, и оно начинает кашлять. Половина Катманду была разрушена, и как-то само собой так вышло, что я попал в гуманитарную экспедицию.
– Как? Через кого?
– Друзья-непальцы в месте, где я жил, сразу после землетрясения организовали центр помощи. Они начали принимать пожертвования, закупать продукты, формировать продуктовые пакеты и потом уже развозить их по деревням. С Непалом проблема в том, что там кастовая система, и это сильно мешало работе. Мы всегда помогали низшим кастам, потому что если бы решили помочь средним, то низшие отказались бы принимать помощь. Также все деревни там специализируются на каких-то конкретных работах. Редко когда деревня сама себя обеспечивает. Есть те, которые изготавливают одежду, обувь, а есть те, которые выращивают только рис. И потом обменивают свои результаты труда на что-то нужное. И землетрясение помешало этому процессу. Рис еще не взошел, обувь никому не нужна и так далее. Мы начали готовить убежища, разбивать лагеря, возводить искусственные укрепления. Я разработал проект: мы привозили в отдаленные деревни материалы, обучали всех и строили вместе с жителями опытный образец, а потом оставляли материалы, чтобы они сами продолжали работу.
Доставляли продукты, лекарства от холеры, ну, и самые необходимые средства… Самое большое опасение было, что из-за количества трупов (а погибло, по неофициальным данным, около 20 тысяч человек) будут заражены источники воды. Начинался сезон дождей, и те, кто выжил, могли погибнуть из-за простуды. Каждая такая доставка обеспечивала помощью порядка 600–1200 человек в зависимости от региона. Потом я познакомился с прекрасной русско-украинской командой, с которой тоже начал сотрудничать. Меня тогда очень восхитили эти ребята, которые вместо того, чтобы свалить домой, как делали большинство, остались и начали помогать. Эти ребята с друзьями и теми, кто присылал средства, помогли выжить нескольким десяткам тысяч человек просто потому, что они не могут иначе. У нас была охуенная команда, и нас объединяло такое ощущение свободы, которого я больше не испытывал. У меня не было документов, кредиток, но были энфилд, новые друзья и две миссии, которые вытягивали меня с того эмоционального дна, в котором я очутился… Когда не можешь разобраться в собственной судьбе, помоги разобраться в чужой. Иногда только это и спасает… Послушаем винил?
– Послушаем…
Он прошел в конец едва освещенной комнаты, свойственным ему медленным движением достал диск из упаковки и положил на проигрыватель. Поднося к нему иглу, он будто приглашал исполнителей к нам в гости. Сначала «Морфин», затем «Черную звезду» Дэвида Боуи. И наконец он поставил тот самый диск «Led Zeppelin» 69-го года выпуска. Соло моей любимой песни «Baby i’m gonna leave you» прорезало пространство. Я села на пол прямо перед колонками, закрыла глаза и оказалась в звукозаписывающей студии Лондона в октябре 68-го. Я будто сидела за этим стеклом в наушниках. Я слышала каждый звук, каждую струну и удар барабанной палочки. И музыка лечила меня… Лечила покруче любой зеленки и антидепрессантов… Мне не хотелось подпевать… Плант кричал в мою душу, кричал за меня. Технологии могут совершенствоваться сколько угодно… Но ничто никогда не переплюнет винил.
Спустя полтора года, когда я буду восстанавливать события этой ночи, Леша скажет мне: «Я тогда отчетливо почувствовал твою израненность, которую раньше не встречал ни в ком, кроме себя. Я как-то прочитал в книге друга-психотерапевта, что духовные травмы не пропадают, как и шрамы, но их можно сделать менее заметными. Вот тогда они у тебя были очень видны, и я хотел помочь».
Как любой уважающий себя мужчина, Леша, конечно, проявил инициативу закончить ночь не на одном виниле, но меня не тянуло к нему в этом плане, несмотря на то, что я восхищалась им как мужчиной. Засыпая, я думала: удивительно, как музыка соединяет иногда людей. А еще я думала об этой глобальной несправедливости и всей гнили людского нутра: Лёша был тем самым парнем, о котором с детства мечтает каждая девушка, но почему-то в итоге выбирает мудаков.
Утром мы сели на его шикарный мотоцикл и приехали в «Хаб». Макс названивал мне ночью, но я увидела его звонки только утром. Леша посадил меня работать рядом с собой, угостил огромной тарелкой фруктов и латте. Мы мило общались, когда приехал Максим. Я навсегда запомню его лицо: он стоял за стеклянной дверью со шлемом под мышкой и смотрел на меня с таким видом, как будто я только что спалила его хату. Он поманил меня движением руки за дверь. Я вышла.
– Ты что, ночевала у него? – тихо спросил он.
– Какая разница? – ответила я с улыбкой.
– Нет, ответь.
– Подожди, Макс. Давай разберемся. Я правильно понимаю, что тебе можно спать с другими женщинами, а мне с другими мужчинами нельзя? Такая у тебя политика?
– Я же тебе не вру, а ты мне не сказала, что ночуешь у другого мужика.
– А должна была?
– Должна была взять трубку… У вас с ним что-то было?
Я молчала и улыбалась.
– Было или нет?!
Я тихо ликовала. Макс впервые выглядел таким беспомощным, для меня это было ново и приятно, особенно после всех тех раз, когда он заигрывал при мне с другими девчонками. Почувствовав свою власть, я решила добить его в качестве профилактики за ту девочку, с которой он уходит в первый заезд. Я прижала его к стене и поцеловала взасос. Сейчас он целовался совсем по-другому, более страстно, поддавшись мне. Отстранившись, я прищурилась и, как бы задумавшись, сказала:
– Ну, целуешься ты лучше его…
Макс побелел.
– Ах ты, су-у-ука… Это там его мотоцикл припаркован?
– Ага.
Вот тут я точно разбила его сердце. В этот момент Леша вышел покурить и самым галантным образом заговорил с Максом, искренне восхищаясь его проектами и тем самым обезоруживая его. Придраться было не к чему.
На том мы с Липатовым и разошлись. В этот же вечер он уехал в Ивано-Франковск, а мы с Лелей отправлялись в Киев на концерт «Mujuiсe». Оттуда я по плану должна была ехать во Львов и готовиться там к заезду в «Дом на дереве».
Закончился яркий май, а вместе с ним и мое пребывание в Одессе. Из любого города нужно уезжать тогда, когда еще хочется в нем остаться. Мы бежали на поезд с вещами и еле успели заскочить. Играла песня Леонида Утесова. Любимый город у моря прощался со мной. Я прижималась ладонями к грязному окошку в тамбуре и смотрела, как Леша и Тарас едут за поездом на байках по платформе и машут на прощание руками. Они ехали рядом с моим вагоном, пока платформа не оборвалась – тогда им пришлось резко остановиться… Образ моих «рыцарей», исчезающих вместе с платформой, остался в памяти навеки.
Я вернулась в вагон и положила голову Леле на плечо. Что-то ждало нас впереди; мы и понятия не имели, что именно…
Но наш поезд уже ехал в лето.
Назад: Глава 2 Киев
Дальше: Глава 4 «Дом на дереве и жизнь в лесу»