Часть 11
Убежище
1
Билет на поезд стоил целое состояние, поэтому я решила долбануть полторы тысячи километров стопом и управилась за девятнадцать часов, чем очень гордилась.
За день до выступления я отправилась праздновать день рождения Элеоноры с остальными подругами детства. Она в тот момент была на седьмом месяце беременности и счастливо жила со своим мужем в Лобне, вспоминая все наши похождения по мужикам как страшный сон.
К тому моменту мои подруги детства, с которыми мы написали друг другу пером сотни писем, прожили первую любовь, расставания и сотни легендарных приключений, стали совсем другими людьми. Вернее сказать, дорога жизни завела их в то стандартное пять на два направление, где дел было больше, чем времени что-то понять. Мой мир с обостренными рецепторами, обменом энергией, творческими идеями и прочей лабудой был им чужд и далек. Проведя с девочками ночь, я поняла, что своим стилем жизни напрочь отрезала себя от подруг и былого взаимопонимания.
Хоть мы и смеялись вместе, но с какого-то момента все шутки сводились к стебу надо мной как над белой вороной. Причем строились они на их восприятии меня прошлой. Меня настоящую они просто больше не знали, да и не то чтобы у них было намерение это менять. Бонни, составляя мнение на причины моей социальной жизни, вынесла вердикт, что я просто недолюблена. Ни одна из них не пошла на мое выступление, хотя они знали, как много для меня это значит. Мне было очень горько, но оставалось это просто принять.
2
Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа?!
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И ранят в кровь свои босые души.
Владимир Высоцкий
Вселенная не всегда играет честно, но с чувством юмора у нее все в порядке. Настало 2 июля. День, о котором я так мечтала. Я надела то же ярко-голубое платье до пола, в котором была на фестивале год назад, только на этот раз к платью добавились ярко-розовые волосы и тот факт, что меня узнавали на улицах.
Мы встретились с Сашкой Виноградовым у метро и вместе шли вдоль реки в сторону парка. Я вышагивала на каблучках, как настоящая леди, а Сашка, как городская шпана, ехал рядом со мной на лонгборде, надев кепку козырьком назад. Москва расцвела под лучами лета и предстала передо мной в совсем других – ярких и терпких – красках. Уже через минуту нас догнали какие-то ребята со словами: «А мы как раз на твою лекцию идем». К моменту, когда мы дошли до парка, за мной уже шла целая армия таких же сумасшедших и смешных, которые пришли меня послушать, и сердце мое ликовало.
Мне показали площадку, на которой я буду выступать. Оставалось еще полчаса свободного времени. Все шло как по маслу. Я сразу сняла туфли и пошла босиком, наслаждаясь погодой. «Музеон» был забит людьми до отказа… Пять площадок со спикерами, игры, выставки, фуд-корты… Пока мы с Сашкой гуляли среди этого избытка развлечений, к нам привязался четырнадцатилетний блогер. Мальчик сам приехал на мое выступление аж из Питера. Вот это поколение растет… Он задавал мне какие-то вопросы, когда среди прочих инсталляций я вдруг увидела деревянную конструкцию на колесах, напоминающую яхту. «Счастливого плавания всем капитанам Грустных морей», – прошептал женский голос в моей голове. «Ой, хватит! Я уже пережила это, – заперечил ему кто-то более бойкого тембра. – А раз пережила – пойдем залезем!» Я поманила за собой парней, радостно запрыгнула на яхту и, подобрав юбку, легким движением ноги шаркнула ступней по огромному, наскоро вбитому в деревянную «палубу» гвоздю.
Попросив влажных салфеток у проходящих девушек и оттерев дорожную пыль, я увидела, что пропорола ногу так сильно, что пластырь уже не поможет. Рана заполнилась кровью. Это было фиаско.
– Сколько сейчас времени?
– До выступления пять минут.
– Твою мать… Я не могу встать. Че делать?!
– Так, сиди здесь, мы сейчас сбегаем за бинтами, у организаторов должно что-то быть.
Парни рванули, а мне оставалось ждать. В растерянности я устремила свой взгляд куда-то направо, когда вдруг за мачтой мои глаза выловили из толпы молодую пару… За кустами на соседней аллее в яркой кепке стоял высокий парень с длинными кудрявыми волосами. Левой рукой он обнимал худую девушку в летнем платье с прической каре. Они были метрах в двадцати от меня, я едва могла разглядеть их лица, и все же мне не мерещилось…
– Да не может такого на хрен быть… – произнесла я в голос, и, не отрывая глаз от этой пары, слезла с яхты и, словно загипнотизированная, пошла к кустам, оставляя кровавые следы на асфальте.
В ушах пульсировала кровь. Ее будто стало слишком много, она перекрыла горло, и стало трудно дышать. Я подхожу ближе – на максимально безопасное расстояние, с которого меня еще не видно. Мой ахуй перебивает Виноградов. Он кричит как будто бы откуда-то издалека. Я продолжаю, онемев, пялиться:
– Даш! Мы нашли бинты! Ты куда пошла босиком?!
– Саша, – говорю я проглотив в горле комок. – Это что, Демин?
– Где?
– Вот. Это Демин?
– Да где?
– Вон там!
– Не знаю! Я не знаю, как он выглядит.
– Ты что, прикалываешься? Ты полгода у него интервью пытаешься взять и не знаешь, как он выглядит?
– Кажется, Демин.
Состояние шока постепенно уходит, я прихожу в себя и понимаю, что последнее, чего я хочу, – чтобы он меня сейчас заметил. Я кидаю на землю туфли и пытаюсь их надеть трясущимися руками. Коленки подкашиваются. Пальцы отказываются работать. Еле застегнув бретельки и не поднимая взгляд, я говорю:
– Саша, пожалуйста, уведи меня отсюда.
Я крепко беру его под руку, мы обходим кусты и оказываемся с ними на одной аллее. Вот он, наш поворот на сцену, надо свернуть, а я встаю как вкопанная и не могу сделать шаг в сторону. Мне хочется бежать к нему. Хочется спросить самым искренним образом: «Как дела?» Но рядом с ним стоит и, как колючая проволока, разделяет нас причина, по которой он вычеркнул меня из своей жизни. Я видела Никиту впервые почти за пять месяцев, за которые смогла его забыть. Мне уже даже казалось, что его не существует. А тут в груди вдруг становится так забыто горячо, как будто на секунду у всего вдруг снова появился смысл. Он действительно отрастил длинные волосы, как обещал мне когда-то. Только не мне запускать в них свои тонкие женские пальцы.
Я стояла и сканировала его глазами, пытаясь как можно скорее снова его запомнить и свалить, когда перед моим носом вдруг появляется Миша. Миша – единственный, кто нравился мне после Демина, – Миша. Миша, у которого я жила неделю в Воронеже, который пел мне «Нечего терять» Чижа, – Миша. Миша, который говорил, что я маяк, который собирался приехать ко мне в Одессу, но в последний момент передумал, ибо влюбился в модель, – Миша. Я не смогла уместить эту историю в книгу, и все же она тоже была.
– О, Даша! Привет.
Он перекрывает моему взгляду Демина. Теперь они стоят в одном кадре моих глаз. Наслоения этих совершенно разных миров рушит мое восприятие реальности окончательно. Для меня парни все равно что разные периоды жизни, если поставить их рядом, мне кажется, у меня мозг взорвется. Это всё слишком смешно, чтобы быть правдой.
– Привет. Я думала, ты в Воронеже.
– Не, я пока в Москву переехал. Ты сейчас будешь выступать?
– Да… Сейчас… Буду…
Я вспоминаю, что мы опаздываем. Нет времени на то, чтобы это все переживать. С чувством, будто мне только что надели на голову медное ведро и ударили по нему чем-то железным, я хромаю к сцене. Шатер, под которым мне выступать, стоит на огромной песочнице. Вокруг него собралось сотни две человек. Еще никогда в жизни мне так сильно не хотелось провалиться сквозь землю. Из-за ярких цветов все тут же меня замечают. Сотни глаз будто лазером прожигают тело: «О, Даша идет». А я в пизде. Я нахожу глазами организаторов, они глядят на меня растерянно, с бинтами и зеленкой в руках. Толпа провожает меня взглядом, пока я ковыляю к ним в туфлях по песку. Я ждала этого дня так долго, специально приехала из Украины… И вдруг все становится абсолютно неважно.
В те самые пятнадцать секунд, которые разделяли меня и микрофон, я поняла, что все это мне нахуй не сдалось. Что все, кого я любила, с кем хотела быть, давно счастливы в отношениях, у них и есть та самая полноценная жизнь, о которой я мечтала, кто-то целует их по утрам и ночам. Они живут как нормальные люди, а я – как хуй на блюде – страдаю какой-то херней, развлекаю подростков историями о том, на каких конопляных полях можно срубить бабок… Вся эта мнимая популярность, этот «успех» ничего не значил.
Я, как и прежде, была одна. И я была несчастна.
Время три. Время идти на сцену.
– Ну что, ты идешь перебинтовываться или че?
Я понимаю, что как бы УЖЕ неважно, и говорю:
– Нет, нормально все. Давайте микрофон.
Я выхожу на сцену, говорю: «Привет» – и понимаю, что у меня настолько трясется голос, что я просто не могу говорить. А у меня такого не было – у меня никогда не было боязни сцены. Я задыхаюсь. Голос дрожит и ломается. В толпе уже знакомые лица. Я боюсь увидеть среди них Демина. Позже кто-то скажет мне, что он таки стоял в этой толпе. Слава богу, я этого не заметила – наверное, я бы на месте упала в обморок. Чем горячей под тобой угли, тем оживленнее ты пляшешь. Я выдаю всю речь скороговоркой и укладываюсь в тридцать минут вместо пятидесяти. Впервые за все публичные выступления мне было больше нечего сказать…
Слава богу, у ребят оказалась куча вопросов. Удивительно было то, что, перед тем как задать свой вопрос, абсолютно каждый говорил мне какие-то слова благодарности… Большинство вопросов при этом были не на тему лекции о заработке в дороге. Ребята спрашивали, сколько воды взять на Бернинг Мэн, где лучше жить в Чили и не бывает ли у меня такого, что я нахожусь где-нибудь в Калифорнии, а сердце тоскует по Балашихе. После этого вопроса от мальчика по имени Елисей из города Иваново весь зал рассмеялся, и я растаяла…
Я ушла с широкой улыбкой, под аплодисменты, но, когда все пошли со мной обниматься, через их плечи я искала глазами Мишу и Демина. Никого из них не было рядом. Ребята брали автографы, говорили добрые слова, дарили подарки… Многие приехали стопом из других городов и даже стран. Я крепко обнимала их, сердце к сердцу, и мне было столь же приятно, сколь и горько от того, что среди этих сотен искрящихся чужих глаз не было тех, что смотрят на меня с совсем другой, мужской любовью. Глаз, которые скажут: «Я горжусь тобой». И, прикрываясь улыбкой, я беспомощно шныряла взглядом по лицам людей, словно ребенок, потерявший родителей, не в силах просто ценить то, что все эти люди любят меня. Это были лучшие моменты моей жизни, но они же были и худшими.
Мы сели в круг, какой-то мальчик стал бинтовать мне ногу, другой – разливать коньяк… Все начали оживленно болтать, но мне хотелось лишь к волкам своей стаи, и, извинившись, я пошла на соседнюю сцену, где ведущим был Дима Иуанов – я собиралась поплакаться ему в плечо, предварительно порыдав в кустах. В момент, когда я подошла, был перерыв между выступлениями, и вокруг него стояло несколько человек, с которыми он разговаривал с самым вежливым видом. Я села на краешек сцены, пытаясь спрятаться за спинами людей. И вот тогда я его и увидела – того самого очень красивого и очень молодого парня, что писал мне, когда я была в Одессе. Не знаю, как я вообще его узнала. Весь в черном. Шорты, футболка. Загорелый, темноволосый. Он стоял ко мне боком и тоже с кем-то говорил, когда, уставившись на него с прищуром, я подошла и перебила разговор:
– Ты… Тот самый девятнадцатилетний парень из Балашихи?
– Уже двадцатилетний, – сказал он и засмеялся.
У него была белоснежная улыбка с острыми клыками, как у волка. Стоило ему слегка улыбнуться, как они уже проступали под губами. Левый клык выпирал сильнее, но ему это даже шло. Он смеялся глазами, и они улыбались еще лучезарнее, чем рот. И глядя на то, как он смеется, невозможно было не рассмеяться в ответ.
С Димкой я так и не успела поговорить. Начиналась лекция от космонавта, и он пошел его представлять, а я села на землю за остальными людьми со знакомым мальчиком-геем. Космонавт что-то рассказывал о том, как красива планета издалека, но я витала в прострации и лишь иногда ловила себя на том, что уже в третий раз поглядываю на того мальчика с острыми клыками. Он облокотился на столб в стороне ото всех и скрестив руки с улыбкой и какой-то дерзостью во всем своем виде слушал лектора.
Я, конечно, больше не видела Демина. Вечером мы ушли из парка небольшой рандомной компанией, которая сложилась как-то сама собой, купили «Жигулевского» и сели на мост, свесив ножки вниз. Перед нами открывался вид на реку, Петра Первого и ночную Москву, сверкающую огнями, как девушка бриллиантами. Среди других в той компании были Сашка Виноградов, Леха – голубоглазый сибиряк, который проехал стопом полстраны, чтобы попасть на мою лекцию, – тот самый Елисей из Иванова с вопросом про Балашиху, Волчок из самой Балашихи и зеленоглазый парень-альпинист по имени Денис Кудрявцев. Все эти мальчики сыграют важные роли в моей жизни, но я тогда была не в курсе.
Я стояла на самом краю моста отдельно от всей честной компании, которая громко пела песни Сансея, и смотрела на кончики своих пальцев ног, крепко обнявшие округлый край теплого мрамора, и на мерцающую, манящую черную реку, и думала, как это легко – просто взять и прыгнуть. От этой мысли я почувствовала – что-то будто подталкивает меня это сделать, и оттого через силу сделала шаг назад.
– Опасно так стоять тут одной, ты знаешь. Может, пойдем ко всем? – раздался спокойный мужской голос за моей спиной.
Я развернулась. Передо мной стоял тот самый парень-альпинист, чья природа не позволяла оставлять девушек стоять одних на мосту. Я молча посмотрела ему в глаза с таким отчаянием и страданием, что он тотчас же меня обнял. Есть такие люди, которым ничего не надо объяснять. Иногда мне жаль, что их так мало, но, с другой стороны, как бы я иначе научилась их ценить?
Начиналась ночь, и пора было искать, где ночевать. Москва – сложный город. Половине ее жителей, и тем более «поджителей», приходится, словно Золушкам, бежать домой до полуночи, иначе придется куковать на остановке или на станции до шести утра. «Нас оставалось только трое»: Сашка Виноградов, Леша-сибиряк, Волчок и я. Ладно, четверо. Себя не посчитала… Мы собирались намутить травы и поехать в гости к Сашке Федорову, журналисту «National Geographic», чтобы от души накуриться с его женой, но, слава богу, в последний момент все обломалось. Я говорю «слава богу», потому что, когда мы все же ничего не намутили и поехали ночевать к Виноградову, наше такси остановили менты и, не имея на то никакого права, облапали нас и вывернули все вещи на предмет наркотиков. Я быстро вспомнила, за что не люблю Москву… Более-менее зная свои права, я как минимум не стала вылезать из машины, в то время как парни уже стояли практически голыми на трассе. Мент доебался до того, что у меня в рюкзаке было мыло. Вряд ли он решил, что я ворую человеческий жир из клиник и варю из него мыло, чтобы сделать динамит, просто доебываться – к сожалению, любимое занятие русских людей с полномочиями и никчемной жизнью.
В ту ночь мне досталось коронное место в одной постели между Лешей и Федей. Леша с меня фанател. Он называл меня Хани и смотрел так пристально в глаза, что мне казалось, будто он вот-вот меня поцелует. Я боялась такого внимания. Федя же не проявлял ко мне активного интереса, потому, выбирая на чью мужскую грудь склонить свою головушку, я выбрала того, для кого это ничего не будет значить.
3
Будет новое утро, и будет всё as you wish:
будут улицы, переходы, дома, мосты.
Будет солнце нырять в ладони с нагретых крыш,
Чьи-то губы на волю выпустят сизый дым.
Будет небо и море, следы на песке и шторм,
Поцелуй на закате и вкус табака во рту,
И венок из ромашек, и приторно-горький ром.
…а потом ты возьмёшь и влюбишься в темноту.
Темноте этой будет около двадцати:
Джинсы рваные, и вихры, и витой браслет,
Ты споткнешься как будто о камешек на пути,
Об его до смешного насмешливое «привет».
Джио Россо
Утро мы встретили за совместным просмотром серий Ромы Свечникова и его друга Бориса «Опасные ребята» и снова разошлись по своим жизням. Лешка продолжил путь куда-то в сторону Питера, а Федя собрался покорять Эльбрус.
Но спустя две недели они оба снова оказались в Москве, вернее, даже в Балашихе. Лешка вписался пожить у Феди, а Федя, в свою очередь, длинным сообщением с описанием всех привилегий, начинающимся с: «Девочка с ямочками на щеках, привет», пригласил меня встретить с ними закат на его крыше. Ключевой фразой было: «Я для тебя замок сломал». Я посчитала это чертовски романтичным и согласилась. Пока мы не виделись, он, кажется, почитал мои истории, потому что первым, что он сказал мне при встрече, было:
– Послушай, а ты не боишься, что твои тексты могут быть использованы против тебя?
– Каким образом?
– Ведь по ним легко понять, что нужно сказать и сделать, чтобы ты повелась.
Я засмеялась.
– А ты что, хочешь использовать мои тексты против меня?
– Нет. Но другие-то могут. Просто пугает, какая ты беззащитная…
Каких вопросов мне только не задавали за тот год, но вот что-что, а моя беззащитность точно никого не беспокоила. Не думаю, что кто-то вообще об этом задумывался. А правда была в том, что меня и саму это пугало. Вся эта популярность, о которой я мечтала раньше, быстро превратилась для меня во что-то, скорее, негативное, чем позитивное. Каждый раз, когда ко мне подскакивали на улице или в метро со словами: «Привет! Ты Даша?» – я чувствовала себя уязвимой. Ведь я ничего не знала об этом человеке, а он, вполне возможно, читал всю мою подноготную. Мне оставалось неловко улыбаться, вести себя по схеме, будто мы старые знакомые, и отвечать на вопросы про свою жизнь, после чего у меня было чувство, будто я только что простояла без одежды перед огромной аудиторией – как в детском кошмаре. Но невозможно было это узнать заранее, не опробовав на себе. Мы видим оборотную сторону медали только тогда, когда эта медаль уже у нас в руках…
Федин вопрос стрельнул в яблочко, но я не призналась ему в этом. Мы провожали очередной день лета с гитарой, вином и книгами на его крыше. Я пела песни, Федя громко читал стихи, Лешка делал фотографии… И как-то само так вышло, что следующие три дня мы прожили практически вместе. Лешка, добрый хороший Лешка, оставивший в Сибири абсолютно все, что у него было, и начинающий теперь свою жизнь с нуля, сам того не зная, стал неким связующим звеном между мной и Федей, с которым мы сошлись так быстро, что я не успела понять, что это было.
Федя был настоящим волчком, свободолюбивым бандитом, при этом примерным студентом Бауманки и главным активистом студсовета. Все свое детство и юность он провел в компании парней, по классике жанра перепробовав на себе кучу видов спорта и даже отхватив несколько медалей. В то время когда остальные мальчики стали бегать за девочками и начинали свои первые отношения, Федя продолжал жадно ударяться в самые разные грани этого многостороннего мира. Он быстро проскочил все подростковые стадии, от задрота компьютерных игр, не выходящего из дома, до предводителя фан-клуба панк-групп, разгуливающего с красным ирокезом в кожаной куртке, берцах и с электрогитарой через плечо. Дальше он переключился на диггерство и урбан-эксплорейшн, облазил половину закрытых объектов столицы, включая метро-2, и мог вскрыть практически любой замок. Потом его заинтересовали пейзажная фотография и горы, он стал гордо звать себя походником и в любое свободное время собирал рюкзак и исчезал. Он придерживался философии «если делаешь что-то, делай это хорошо» и с головой уходил в любое новое дело, стремясь изучить его полностью. Но как только он доходил до грани, за которой не было новых знаний, быстро терял к этому занятию интерес и переключался на что-то новое.
Самой неопознанной вселенной для него оставались женщины. Он ничего в них не смыслил, что с какой-то точки зрения даже придавало ему определенный шарм. В восемнадцать лет он увлекся одной девочкой, с которой лишился девственности, а та его сразу кинула. После этого он, кажется, оставил попытки всерьез связываться с девочками. Его самые длительные отношения продолжались два месяца, и даже в них он искал того же саморазвития, а не чувств и очень удивлялся, когда бойкие, самостоятельные девушки оказывались рядом с ним просто девушками. Он не понимал женской природы, принимал нежность и чувственность за слабость и сразу убегал, почуяв, что к нему привязываются. В целом довольно скоро я поняла простую вещь: он никогда не любил. Не знал, что такое любовь и зачем она вообще нужна.
Притом что мы были детьми противоположных стихий, воды и воздуха, и имели большую разницу в возрасте, я испытывала необъяснимое чувство, что мы родные люди. Это чувство меня озадачило. Помню, как постучалась к нему в дверь с вопросом… Ко мне тогда было столько публичного внимания, что в лучах этой популярности я окончательно оборзела и напрямую спросила его:
– Тебе не кажется, что мы уже друг друга знали?
– Кажется.
Три ночи подряд мы спали в одной кровати, разговаривая до рассвета, и на третью наконец поцеловались. Прошло уже очень много времени, прежде чем он самым галантным образом, будто приглашая на прогулку, предложил мне переспать. Это был первый парень в моей жизни, который ПРЕДЛАГАЛ переспать словами, а не действием. Конечно, я его хотела, но в тот момент вспомнила, что после последних печальных опытов пообещала себе не спать с мужчинами, которые мне действительно нравятся, сразу. Уж тем более если они хотят сначала об этом поговорить.
Наступил его последний день в Москве, он снова уезжал в горы на месяц. Мы провожали вечер в компании друзей Димы Иуанова, и я таила надежду, что, раз это наша последняя ночь, мы снова проведем ее вместе. Мне хотелось надышаться им, хоть я и понимала, что это невозможно. Я снова хваталась за мужчину, как за наркотик. Федя собирался ночевать у друга, живущего рядом с трассой М4. В пять утра он должен был выйти из дома и поехать стопом к Эльбрусу. Я хотела переночевать с ним, но он вежливо отказал. Я молча кивнула, но его «Не думаю, что это хорошая идея» полоснуло меня ножом по сердцу, и я старалась избегать весь оставшийся вечер ситуаций, в которых мы могли бы остаться наедине. Мне не хотелось, чтобы он видел, что задел меня. Федя же специально наворачивал вокруг меня круги, не понимая, что произошло, но безуспешно. В конце концов пришла пора ему уезжать. Он прощался с каждым по очереди и, пожав руки всем ребятам, подошел ко мне. По классике жанра на нем висело два рюкзака: один спереди, другой сзади. Я боялась смотреть ему в глаза. Мне казалось, что от его взгляда я окончательно окаменею.
– Ну, пока! – сказал он со своей житейской улыбкой.
– Береги себя.
– Спасибо. Ты тоже. Еще увидимся.
– Ты так думаешь? – я подняла взгляд.
– Уверен, – ответил он и улыбнулся.
После того, как он ушел, я не могла найти себе места до самого момента, когда все разошлись. Мы с Димкой стояли под землей на «Маяковской», я положила голову ему на плечо и заплакала. Он крепко обнял меня и засмеялся:
– Вот это да-а! Даша Пахтусова плачет из-за двадцатилетнего пацана! Вот в это я бы никогда не поверил!
Я и сама бы не поверила.
Федя уехал в горы, а я – в город под названием Санкт-Петербург, чтобы провести там творческую встречу и просто пожить. Здесь я подружилась с мальчиком по имени Тимур, художником из Тирасполя и любовником моей волшебной Каролины, с которой мы познакомились в Одессе. И девочкой по имени Влада. Она была писательницей, путешественницей и той еще ебанько. Она сразу просекла, на какой козе ко мне нужно подъезжать и скороговоркой выпалила про себя совершенно дикие факты, после которых мое внимание однозначно будет захвачено.
– Собираюсь скоро поехать в Южную Америку на полгода, там может быть встречусь со своей бывшей любовницей, Мадлен, она из Франции, да, а ещё я заканчиваю свою книгу, я её уже шесть лет пишу. Вот татуировку на руке набила, как у главной героини, чтобы однажды обязательно эту книжку издать.
Ну ты понял идею. Вместе с Тимуром и Владой мы продолжили летний режим «видели ночь, гуляли всю ночь до утра», когда подошло время встречи. Мы бегали как сумасшедшие и готовились, а меня начинала брать уже знакомая паника. Я боялась людей. Мне казалось какой-то шуткой, что они пришли слушать меня.
Встреча прошла на славу, и после я решила устроить афтерпати в своем стиле и пригласила всех петь с нами песни на крыше и встречать рассвет. Думала, пойдет человек двадцать, а пошли все… Помню, как хозяин Невского 24 (того клуба, где я выступала) хихикая с сигаретой в зубах снимал на видео, как из арки выходит огромный поток людей, оживленно болтая и смеясь и топает за мной и пацанами. Это было самое массовое залезание на крыши, что я видела в своей жизни. Мы лезли по трубам. Парни страховали девушек, мое сердце грелось от этой картины. Довольно скоро за нами пришли все, кому не лень: и местные охранники, и менты, и кто-то еще из властей, чьих чинов я не знаю. Лезть за нами по трубам они, конечно, не собирались, и в итоге уселись на лавочку нас сторожить. Наверное, у них бы глаза на лоб полезли, увидь они, сколько нас там было. Мы, в свою очередь, засели в огромный казачий круг, откупорили вино и стали сценическим шепотом рассказывать, какие дороги кого сюда привели. Люди переползали из круга друг к другу с криками: «Ты тоже из …?! Бра-а-ат!!» С сорванным голосом, я молча сидела и радовалась. Ведь именно этого я и хотела от встречи. У меня уже не было никакого желания сиять под нефритовым светом. Я хотела, чтобы свои встретили своих, провести этот мост между человеческими сердцами и раствориться. Когда мы работали слаженно, как команда, где кто-то стоял на стрёме, кто-то пел, кто-то делился сигаретами, кто-то своим самым потаённым, я поняла, что мне это удалось. Год назад я искала интересные страницы у людей «в контакте», лишь бы найти своих. И хоть мне самой была противна «фейковость» данного процесса, я делала это от безысходности. Людям на этой крыше не придется заниматься такой херней. Они встретили своих живьём.
В шесть утра, когда толстые менты устали поджидать нас у дома, мы спустились. Мой друг практически нёс меня на руках. Не потому что я хотела спать или была пьяна, а потому что я была энергетически опустошена. В такие моменты, даже если ты не веришь ни в какую энергию, внезапное отсутствие таковой внутри тебя заставляет в нее поверить.
Следующий день был каким-то жестким отходняком. У меня трещала голова. Я терялась в собственных ногах. Из ниоткуда к нам присоединились две семнадцатилетние девочки. На руке у одной из них была набита солидная татуха, что, как сказал Тимур, должно свидетельствовать о том, что у человека есть своя точка зрения. Однако девочки молчали и передвигались за нами как призраки. Я ненавижу такой расклад. Немые свидетели. Я опять чувствовала себя как на сцене. Если бы мы играли в «Мафию», я бы отстреливала их как молчунов в первую очередь. Мне нужен был отдых, а не две пары лишних глаз. В итоге я отказалась от всей намечающейся программы «дня здоровья» на каком-то там пляже, оставив Тимура развлекаться с юными рыбками. Сама же я натянула рваные шорты хиппаря-соседа, чей-то подаренный мне прошлой ночью мужской балахон и направилась куда подальше.
Я думала о том, что никому не хочу больше позволять себя «сосать». Не хочу больше ставить хештеги, подбирать картинки, песенки, слова. Всё ради того, чтобы кончить на всех в экран, и уйти опустошенным. «Спустить». Я больше не хочу «спускать». Я хочу, чтобы моё оставалось моим, и никуда от меня не девалось. Две недели меня не по-детски крыло. Я всё думала о том, что же дальше делать: рубить эту связь или оставлять?..
4
Обливай своё тело маслом
И танцуй, дорогая Дэни,
На шесте, что отлит из реалий
И чужих общепринятых мнений!
Ты вскружила им головы, Дэни,
Обнажив перед ними душу,
Так и смотрят они сквозь экраны,
А с тобой станцевать – дюжат.
Ну и пусть! Не нужны тебе массы,
Что застыли с открытыми ртами,
Ты уже здесь живешь не напрасно,
А они лишь мечтают годами.
И танцуй, дорогая Дэни!
Даже если глаза со слезами.
Ты же знаешь, когда одиноко,
Где-то есть тот, кто будет с нами.
Анастасия Сысоева Из Крыма в московскую больницу
17 августа 2016
Жизнь – это цикличность. Все идет по кругу. Группе исполнялся год, в ней было десять тысяч человек, и я снова оказалась в той же больнице с операцией на том же глазу, но уже совсем с другой проблемой. Когда из двадцати имеющихся палат медсестра проводила меня в ту же самую палату, я уже знала, на какую койку укажет ее рука. Даже если ты самый последний не верующий ни во что осел, в такой ситуации намек поймет каждый. Я сидела на накрахмаленном белье и беспомощно смеялась. Креативщики сверху хотели, чтобы я поставила все на паузу и оценила, что за этот год произошло. Настало время собирать камни. Гуляя по темному коридору под тусклым белым светом, оставшись наедине с самой собой, я думала о том, что больница – это не место, а состояние души. Это момент, когда человеку дается привилегия взять паузу и все переварить. Я вышла из нее, расставив приоритеты, отделив зерна от плевел.
* * *
Запись в дневнике:
12 августа 2016
Мы поднимаемся на тот же самый балкон, где сидели вместе впервые четыре года назад, и сочиняем на ходу песни, махаясь гитарой. Мы не виделись слишком долго… Мой друг Лис стал теперь серьёзным парнем с работой, домом и почти женой. По выходным батут, вейк и прочее дорогое развлекалово на пару часов, чтобы сгладить как-то банальность будних дней. Он больше не играет на гитаре и не носит бейсбольную биту в рюкзаке. Лис появлялся в моей жизни все реже, но не менее метко. Он будто приходил в нее, чтобы подвести черту под тем, что я натворила за то время, пока мы не виделись. Мы смотрели на уходящее за крыши домов солнце, когда он по обычаю включил ледяной душ подытогов:
– Ты осознаешь, что с каждым годом у тебя все меньше шансов кого-то найти?
Я улыбаюсь, обнимаю коленки и всматриваюсь в город. Вот она, та крыша напротив, с которой началась вся эта долгая история.
– Ты же все знаешь. Что мне тебе на это ответить?
– Нет, я не чтобы подъебать. Просто от каждого следующего, с собственным опытом, ты ждешь большего. Лучших качеств всех предыдущих. Все больше критериев – все меньше шансов.
– Я знаю.
– И что тогда?
– Я не знаю… Верить?
* * *
И я верила. Верила и переписывалась с Федей, который, на удивление, не забыл про меня, когда уехал. Напротив, он писал мне почти каждый вечер и отправлял длинные голосовые сообщения со всеми своими эмоциями и переживаниями. Он рассказывал про все, что его окружало и чем он занимался. Про то, как организовать переправу через реку, как они организовали эту переправу плохо и половине людей пришлось плюхаться в горную реку. Про то, что жизнь в горах невероятно спокойная, и про то, что горы для людей, у которых большие души, и что альпсборы могут пойти к чертям, если погода не даст окно на восхождение. Иногда он выходил гулять под звездами, и я рассказывала ему, где какие созвездия. И вот он наконец вернулся домой, переполненный впечатлениями, и, несмотря на температуру после ночевок под дождем на трассе, сразу предложил встретиться.
Я в то время продолжала пользоваться своей популярностью и за день до этого в качестве подарков от читателей получила массаж, кожаный блокнот из Индии и три сочных косяка с травой, выращенной дома одной заботливой девочкой, которая с любовью приправила их ближе к фильтру шоколадным табаком и обвязала красной ленточкой.
Мы снова отправились на крышу, только на этот раз в самом центре Москвы и с другим парнем, тем славным альпинистом Денисом Кудрявцевым. Сам Денис тоже только что вернулся из Крыма, где жил на одной заброшенной киностудии Ялты вместе с Настей Сысоевой и Максом Липатовым. Сама не знаю, как он их нашел, но такие переплетения судеб мне никогда не казались случайными. Крыша, припасенная Федей, была роскошнее всех прежних – с нее открывался вид на всю летнюю Москву с небом, окрашенным в разные оттенки оранжевого. Мы раскурили косячок и снова унеслись с Волчком в какие-то совершенно космические беседы, переплетясь ногами, чтобы не улететь. Денис же не совсем понимал, о чем мы, ибо был парнем более конкретным, земным и далеким от всякой эзотерики. На этой крыше он скрывался от дня рождения бабушки своей девушки и слезно просил, чтобы мы не выкладывали никаких фото- графий.
– Зачем быть с девушкой, от которой хочешь скрываться? – спросила я его. – Разве то, что ты не хочешь быть с ней рядом сейчас, не есть знак того, что ты не хочешь быть с ней рядом вообще?
Не помню, что он мне тогда ответил. Более того, сам Денис тоже этого не помнит. Спустя два года, когда я буду дописывать книгу, я снова задам ему этот вопрос. Он впадет в ступор, многозначительно затушит бычок и глотнет вина. К тому моменту он уже будет помолвлен с Сысоевой Настей, от которой еще никогда не хотел скрыться.
Наступала ночь, и Федя пригласил меня остаться у него. Мне безумно хотелось пойти, но был один нюанс: я постирала все вещи, и на мне не было трусов. Более нелепой причины и не придумаешь. Я до последнего не знала, как в этом признаться, а он не мог понять, в чем, собственно, проблема. Не найдя в себе сил рассказать, я согласилась, подумав, что решу это проблему потом.
* * *
Из воспоминаний Феди:
Мы покурили второй раз дома и начали тихо болтать на кухне. Мы говорили какое-то время, перескакивая с одного на другое, а потом вдруг поняли, что произносим вслух лишь короткие фразы, но между нами такая связь, что диалог происходит в сознании. Нам не нужны были слова, чтобы друг друга понимать. Я не знаю, как это объяснить, просто помню чувство коннекта и того, насколько мощным был поток мыслей. Я визуализировал его, стал выхватывать мысли, говорить их тебе и сразу снова забывать. Отвечала и ты, но потом тоже теряла мысль. В какой-то момент мы сползли на пол и лежали в тишине еще какое-то время, когда ты спросила меня: «О чём ты думаешь?» А я до этого прочитал несколько твоих историй и знал, что ты задаешь такой вопрос только тем парням, которые тебе нравятся. И подумал «Ни хрена себе, это шо, я ей нравлюсь, что ль?» И с одной стороны, нам было так клёво, а с другой – меня уже дико кружило. И я сказал: «Пойдем в спальню, посмотрим, как кружит там».
* * *
Уже стоя у его кровати, я вспомнила об отсутствии нижнего белья и наконец созналась в этом Феде.
– П-ф, подумаешь! – ответил он и выдал мне футболку из своего шкафа для сна.
– А шорты есть?
– Только плавательные… Ложись так, что ты переживаешь. Я всегда голым сплю! Тело должно отдыхать!
Он сказал это с таким задором и так естественно, что я согласилась. В том, что мы в ту ночь переспали, я до сих пор виню отсутствие трусов. Пока мы занимались друг другом, он прошептал мне на ухо: «Родная», – что, по моим меркам, все равно что встать на колено на первом свидании. Я отходила от этого слова весь оставшийся день.
Лето подходило к своему логическому концу, и вместе с Федей в свои гнезда стали возвращаться и другие мои друзья – перелетные птицы. Я же, без гнезда вовсе, наоборот, готовилась к тому, чтобы снова по традиции улетать прочь вслед за солнцем и летом. Не то чтобы мне сильно хотелось это делать, ведь теперь, благодаря блогу, я наконец-то нашла своих на этом континенте. Потому намечающаяся поездка уже была не из жажды приключений, а вынужденной эвакуацией от серых холодных дней, что неизбежно наступали в наших краях каждый год, забирая с собой всю радость. Я не умела жить без солнца и океана, увядая в таких условиях, как цветок. К тому же теперь, с появлением аудитории, я знала, что все ждут от меня новых историй, и испытывала какое-то чувство долга, и хотела и дальше что-то давать. Я собиралась уехать на полгода и вернуться вместе с маем. Перед поездкой мне хотелось надышаться взаимопониманием близких мне по духу людей. И тогда из ниоткуда мне пришла в голову мысль: а что будет, если их всех объединить?
Я создала общий чат, куда добавила всех, кого открыла для себя за последнее время, и предложила поселиться вместе на неделю в съемной квартирке в Питере. Липатов и Настя были слишком далеко, Виноградов и Иуанов куда-то уезжали, а вот остальные восемь человек, которых я добавила, подхватили мою идею. Мы забронировали квартирку на Васильевском острове и отправились в неделю, которую запомним на всю жизнь.
5
Пусть запомнит ночь
Как бежали тротуары с переулков прочь,
Пусть запомнит ночь,
Как мы шагали нога в ногу…
Алексей Вдовин
Запись в дневнике:
2 сентября 2016
Шли с Федей по Благовещенскому мосту, искали крышу для заката.
– Послушай, человек! – сказал Федя.
– Ты всех так зовешь…
– Да нет, я так зову только тех, кого люблю.
* * *
Парадоксальная правда заключается в том, что сложнее всего писать о счастье. А уж разделенное счастье и подавно является наилучшим транквилизатором творчества.
В какой-то момент просто все сходится. И тут уже неважно, атеист ты, веришь в Аллаха или гадаешь на кофейной гуще. Просто жизнь так откровенно начинает идти «по плану», что язык не поворачивается назвать это случайностью. На одну неделю пересеклись дороги самых дорогих мне людей. Людей-сокровищ, которых я, как «секретики» в песке, откопала для себя в разных городах за последние полгода. Я обрисовывала их ладони, прожив с каждым отдельную маленькую жизнь, известную только нам двоим. И вот, пока я разбирала мысли и вещи в своей маленькой Балашихе, мои «секретики», не сговариваясь, спустились с Карпатских и Сочинских гор, вышли с раскопок в Таманской пустыне, с исследований в Казанской лаборатории, с ремонта в Ялтинской киностудии и с рюкзаками историй на плечах вышли на пыльную трассу. Они подняли большой палец – и мои ракеты взлетели вверх. Столкнувшись в одной точке под небом Санкт-Петербурга, они активировали энергетическое поле такой силы, что даже тучи, не дожидаясь, когда бомбанет, отступили, кланяясь с извинениями.
Как описать тебе это?
Когда не видела лучшую подругу полгода. А вы встречаетесь ранним утром на «Речном», уже с рюкзаками, и, обнявшись, идете на трассу. В такой момент зверь внутри тебя победно пляшет. И столько всего хочешь обсудить, что только и ждешь момента, когда уже можно будет перестать развлекать вежливым трепом водилу и поговорить о своем.
Когда приезжаете ночью в любимый город, где вас уже ждут у метро. Идете все вместе в темноте по подворотням в свое «убежище». Так мы назвали квартирку, которую сняли на неделю на цокольном этаже. Мне всегда было интересно, куда же ведут эти маленькие боковые двери под козырьком сбоку дома. Так и хочется спуститься по лесенке вниз и постучать. Впереди меня шли Тимур, Влада и Ната… В темноте распахнулась дверь. На нас сразу повеяло теплом и манящим запахом жареной картошки. В проходе стояла моя волшебная Каролина. Та самая девочка с созвездиями на подоле, с которой нас свела судьба еще в Одессе. Она искала меня взглядом за спинами ребят, и первое, что она сказала, было:
– Где она?
Я выбежала вперед и крепко обняла Каролину. Так мы стояли несколько минут.
А как описать то чувство, когда видишь в толпе эту дредастую девочку-планету, с которой вы плакали и смеялись вместе за все человечество? Когда думала, что уже попрощалась с ней, как полагается в приключениях, на полжизни минимум, и тут сносишь ее с ног, прибиваешь к стеклу «Сбербанка» с такой силой, что системные работницы в своих белых рубашках, в стягивающих ноги юбках и с по-пионерски завязанными на шее зелеными платочками вскакивают, начинают стучать ладонью в стекло и возмущенно ругаться, а ты только смотришь, как открываются их рты, и продолжаешь хохотать.
Или когда вы кружитесь с друзьями в медленном танце под живой джаз в маленьком баре, и в этот момент дверь открывается, и в ней появляется счастливый и мокрый Волчок прямиком с трассы. И этот момент, когда наши глаза встречаются.
Когда все собранные тобой люди соединяются быстро и просто, как детский пазл из восьми кусочков. Например, когда два пацана в компании так похожи друг на друга, что все уверенно считают: они друзья детства. А пацаны на самом деле третий раз в жизни видятся, и то, как всегда, «по случайно сложившимся обстоятельствам».
Когда пригоняет к нам Елисей из Европы, садится за стол на пол, а Леля в этот момент показывает нам видео и говорит:
– Жалко, мы концерт Антохи МС пропускаем. Вот моя любимая запись с его выступления. На самом деле тут вся фишка в этом парне перед сценой, вы просто оцените, как он танцует!
На что Елисей, с которым Леля знакома примерно минуту, отвечает:
– Ты про этого парня? Это же я! Я тогда себя в песок вкопал просто, так отплясывал!
Вот же оно, то самое счастье в чистом виде, когда восемь диких сбиваются в стаю. Когда не знакомые до этого между собой люди идут по городу, держась за руки, визжат и воют, как звери, прыгая друг другу на плечи, встречают рассветы у реки с гитарой и пугают громким смехом прохожих. Как описать то чувство, когда не можешь определиться, с кем именно спать в обнимку, потому что хочешь прижаться к каждому из них своей неприрученной спиной. Когда не можешь выйти из дома до пяти вечера, потому что ты уже среди своих, и готов трепаться тут с каждым так долго, что не заметишь смены сезона. Когда покупаешь сразу две пачки яиц и готовишь завтрак с такой огромной любовью, что, кажется, всю жизнь бы от этой старой, на ладан дышащей электроплиты не отходил. Когда столько смеешься, что ямочки болят. Когда отдашь тапки, а сам пойдешь босиком. Когда на любое «а давай» отвечают однозначным «давай».
Каждый из нас был просто живым дураком вне времени, пространства, чинов и званий. И только перед сном мы иногда вспоминали, кто есть кто в реальной жизни, за пределами этой квартирки, и тогда мы делились своим творчеством. Влада читала свои сказки, Леля показывала дипломный фильм, в котором снялась я, Каролина и Федя демонстрировали свои фотографии, Тимур – картины… И так гордишься за каждого. Так тепло от их талантов…
Нет смысла описывать наши моменты счастья. Как сказала Леля: «Мне не хочется никому рассказывать о вас, потому что вы волшебные. Про волшебство рассказывают только своим».
Наверное, ярче всего я ощутила это волшебство в последний день лета. Мы уехали прощаться с ним к маяку, чтобы чинно, как в Варанаси, пустить уплывать скончавшиеся летние дни в закат. Мы выбрались на пустой пляж с крошечными рыбацкими домиками с покосившимися стенами и загнившими столиками и развели костер. К моменту, когда мы поужинали, допели все песни, допили весь «Виногор» (Федя был помешан на этом дешманском вине в картонных пакетах, а пили мы так много, что в итоге признали практичность его выбора) и докурили трубку мира, электрички уже перестали ходить, и мы отправились в неизвестность по единственной дороге в кромешной темноте. Раз в вечность мимо нас проезжала какая-нибудь машина и слепила фарами глаза. Конечно, ни одна из них не остановилась, чтобы нас подкинуть. Любой испугался бы при виде восьми человек посреди пустоты, яро машущих руками. Спустя час стало холодать. По обе стороны от нас был бесконечный лес, и только огромный Млечный Путь, заняв все свободное место между верхушками елей, все вел куда-то вперед. Пора было бы уже испугаться, но ребята лишь с бо́льшим задором делились своими впечатлениями о красоте ночи, шагая вприпрыжку и хохоча как дети. Никто, кроме меня, не парился о том, что будет дальше. Я, по привычке готовая выживать, сначала хотела уже поднять кипиш, но тут до меня дошло: рядом со мной семеро таких же диких. Да мы можем хоть на обочине лечь, сбившись в один комок, и черта с два нам что будет! Наверное, нужно пройти очень много таких черных дорог, чтобы почувствовать разливающееся по телу тепло от осознания, что в этой темноте с тобой те, кому ты можешь смело доверить свою жизнь. Надо много раз закричать в пустоту одному, чтобы понять, как ценно, когда есть те, кто ляжет рядом с двух сторон и будет гладить тебя по голове в восемь утра, как мама с папой, до тех пор, пока ты не уснешь на отходняках после экстази. Надо сотню раз наткнуться на непонимание, чтобы оценить совместную тишину. Надо перерыть, пропустить сквозь пальцы кучу песка, чтобы так искренне обрадоваться найденному кусочку золота. В этой компании не существовало «хорошо», «плохо», «нормально» и «ненормально». И если я начинала сходить с ума от полной луны, Федя просил навязавшихся подписчиков пойти от меня куда подальше, не задаваясь вопросом, почему и меня, и Лелю так кроет, а его нет. Я опять беспомощно плачу, а он уже читает в телефоне, что делать в случае такого полнолуния, и предлагает нам с Лелей повторять за ним отжимания и стоять на руках. И вот мы уже смеемся.
Разговоры в этой компании выходили даже откровеннее тех, что с самим собой. Тут можно было быть честным, что в современном мире стало роскошью. Время… Мы сломали его тогда раз и навсегда. Оно стало работать по другим законам, и, пока остальные не замечали, как так быстро прошел год, мы успевали состариться и снова помолодеть за день. В то лето мы прожили такую совсем не маленькую жизнь, учась друг у друга любви, поддержке и глубинному пониманию чертогов человеческой души. Мы спасали друг друга, не успев спасти самих себя. Бежали вдогонку за поездами, ловили друг друга с крыш, рисовали сердечки на грязных окнах и вальсировали по мостовым. Мы жили, черт возьми, мы жили!
Каждый из нас сражался, сражается и будет сражаться в своей уникальной битве, которую другим при всем желании не пройти за него, но человеку нужен человек, мы были рядом друг у друга, и потому эти битвы уже не казались такими страшными. Леля говорила: «Русалка… Красота в глазах смотрящего». Не знаю, права ты или нет. Но в моих глазах вы сверкали. Все это лишь наша история. И мало для кого, кроме нас, она будет иметь смысл. Но количество волшебства и невероятных, невозможных по всем статистикам совпадений, произошедших с нами, кричит о неизбежности происходящего. Мы должны были встретиться. И, кажется, в клетках каждого из нас произошли свои метаморфозы.
Самые счастливые моменты моей жизни – когда геолокация является лишь декорацией. Это не был роман с Питером. Питер тут вообще ни при чем. Он в этой истории послужил лишь арендодателем. Он временно выдал нам свою площадку и заботливо запер двери с другой стороны. Сцена была нашей. А зал оставался приятно пуст. Мои созвездия сошлись в небе Петербурга на бесценное мгновение. Яркой вспышкой они пронзили галактику моего сердца, создали в нем новую звезду и снова разлетелись в хаотичных направлениях…
Милые созвездия… Вы и так все знаете. Скоро я опять буду смотреть на небо с другой стороны шара. Но я знаю, что, подняв взгляд вверх, я услышу звон вашего смеха.
Запомни, это самое главное. Дай бог тебе, читатель, побольше смеющихся в небе звезд.
6
Пока же прыгай, как первогодок,
вся в черноземе и синяках:
беги ловушек, сетей, разводок;
все научились, ты всё никак;
взрослей, читай золотые книжки,
запоминай все, вяжи тесьмой;
отрада – в каждом втором мальчишке,
спасенье – только в тебе самой;
не верь сомнениям беспричинным;
брось проповедовать овощам
и не привязывайся к мужчинам,
деньгам, иллюзиям и вещам.
Вера Полозкова
Начался сентябрь. Я постепенно готовилась к тому, чтобы снова покинуть страну, и к этому моменту в моей мозаике путешественников не хватало всего двоих – Кати Заварыгиной и Алмаза Салихова. Эти двое были последними блогерами-путешественниками, с которыми я еще не была знакома лично, и так вышло, что, пока Сашка Виноградов пропадал на Камчатке, эти двое оказались в Москве, и он попросил взять у них интервью для «Бродяг Дхармы». Федя был на камере, а я задавала вопросы. Я всегда думала, что лучшие вопросы могут задать только те, кто прошел через то же, что и интервьюер. Для меня было огромной честью раскрыть этих двоих перед камерой. Они были героями. Они оба не отступали от своего творческого пути и находили новые и новые способы жить интересно и при этом зарабатывать. И все же никто не говорил, что это легко…
* * *
Заметка в дневнике:
29 сентября 2016
Я смотрю на всех этих живых, продающих свои книги за себестоимость, раздающих наклейки со своими рисунками бесплатно, кричащих стихи в холодную улицу на радость какому-то подростку и бабушке, делающих что-то, не думая, будет ли отдача, будет ли что-то взамен… Смотрю и думаю: какими нас вспомнят? И вспомнят ли вообще?
* * *
В то же время в Москву приехал мой любимый Липатов со своим чудным рюкзаком-чемоданом наперевес. За неделю до этого они с Лехой из Сибири, который уже добрался до Украины, записали целое видео под названием «Хватит сосать Дашу». В нем Липатов, по сути, стебался над тем, как я перепсиховала от публичного внимания и сказала, что меня сосут. Он взял Леху, камеру, трубочки и устроил шуточный эксперимент: вместе они бегали по Одессе и пытались «сосать» людей из трубочки, анализируя при этом, понравилось людям или нет. Из чего они сделали вывод, что сосать людей – плохо, и стали просить молодых девушек и парней с рюкзаками (то есть мою аудиторию по определению Макса) не подписываться или отписаться от блога «Можно всё» во имя моего же спасения. Это был смех сквозь слезы. Только Липатов мог так тонко меня простебать и при этом на самом-то деле поддержать. Потому что он прекрасно знал, что конкретно я чувствую. В тот вечер, когда он пригнал на «Маяковскую», мы сделали одну из моих самых любимых фотографий. Макс, Димка Иуанов, Федя и я залезли на очередную крышу и, встав спинами к камере на огромном бетонном ограждении, застыли, вглядываясь в даль. Я любила их всех своей абсолютной женской любовью за то, что все они как один – шпана. Эти трое были моей стаей, с которой ничего не было страшно.
Максимка поселился со мной в квартире моей бабушки, которая сразу назвала его высоким и худым, как осина, и с широкими объятиями приняла как пропащего сына. Она обожала любых моих гостей и всегда была той гостеприимной хозяйкой, до которой мне было далеко. Федька же был настоящим поклонником всего творчества Липатова. Он с радостью пригонял ко мне после учебы и часто оставался с ночевкой, жертвуя нормальным сном. Конечно, он не знал, что между мной и Максом что-то было. Я не то чтобы это скрывала, просто не считала нужным афишировать, ибо Федя не предлагал мне встречаться, да и мы с Максом больше никак не пересекали дружескую грань. Мы спали втроем на одной постели, и я находила предельно смешным то, что, чтобы переодеться, я уходила в ванную, притом что они оба не раз видели меня голой.
К тому моменту Макс словил определенный кризис жанра. Он хотел обеспечивать Настю, но видеоблог не приносил ему никакого дохода, кроме разве что спонсорства всякого сухого походного мяса и снаряги. Он был мастером своего дела, только никто ему за это не платил. В итоге он подрабатывал в Москве курьером «Макдоналдса», получая тысячу рублей в день. Это при двадцати тысячах подписчиков и приличной известности в своей сфере. Ясен пень, такой расклад сильно бил по его самооценке.
В один день он пришел домой, молча открыл ноут и сказал: «Смотри». На экране появились пацаны, сидящие в палатке. Один подначивал другого начать говорить что-то на камеру.
– Ну давай, че ты, повтори, что сказал до этого!
– Коро-о-че, Липатов! – сказал второй мужик в палатке, глядя в камеру. – Ты сдулся! «О чем говорят мужчины в горах»! Вот это я понимаю! Такой проект был! Ты жизнь мне изменил своими видео! «Перевал Дятлова», «Крым, каяки, два бомжа»! А потом что… «Дом на дереве»… Ну, так себе, скажем откровенно… Потом какая-то телка, какие-то колеса, – он ссылался на видео, которые Макс снимал с Настей в Крыму. Они путешествовали на моноколесах. – Ну что это такое?
Тот парень еще долго говорил, куда подробнее разбирая творчество Максима, выдавая суждения, которые Макс, естественно, принимал максимально близко к сердцу. Думаю, что цитировать все их высказывания смысла нет.
– Ладно, подведи итог, – сказал тот, что держал камеру. – Отписываешься от Липатова?
– Нет, – героически ответил второй. – Я надеюсь, Максим, что ты образумишься, возьмешь себя в руки и выдашь еще что-то дельное.
Аудитория ютуба вообще очень жестока. Почитаешь так разок комментарии, и волосы поседеют. Люди пользуются тем, что их никто не знает, и пишут полную чернуху. Мне кажется, многие считают, что их комментарии ничего не значат. Оставил говнеца – и пошел дальше. Только вот это совсем не так. И несмотря на то, что Виноградов уже давно повторял и мне, и Максу, что «комментарии для комментаторов», мы старались для людей и нам было не все равно, что они об этом думают.
– Он же прав… Я не знаю, что еще выдать, да и не вижу смысла. Это все равно никак не окупается. Короче, я решил продать свою камеру и выкинуть ноут…
– А с Настей-то что? Она сейчас в Перми, дома?
– Да. Я люблю ее… Но не могу дать то, что ей нужно. Поэтому нам надо красиво расстаться. Я думаю что-нибудь такое придумать, как Абрамович… Встретиться на середине Китайской стены и навсегда разойтись.
– Липатов… Ты идиот… Если ты ее любишь, вам не надо расставаться, это не так работает.
Я пыталась его переубедить, но он зациклился на том, что они оба слишком сумасшедшие друг для друга и занимаются разрушением себя. Спорить было бесполезно. Я повторила ему, что он идиот, и больше мы к этому не возвращались.
Близился октябрь. Пора было улетать. Мы с Федей становились роднее друг другу, но, включая rational sense, я понимала: он сейчас будет учиться и наши пути разойдутся. К тому же он столько раз повторил, что не хочет отношений, что я сразу поставила в своей голове установку: все, что между нами происходит, – это просто момент. Кроме мозга, у меня, конечно, было и сердце, которому было плевать на конструктивность, но Федя не просил меня остаться. Ему нравилась моя свобода, он восхищался свободной мной – такой, какую знали остальные, – а не мной привязанной, девочкой, зависимой от мальчика. И мне оставалось только быть такой.
Денег на билет у меня толком не было, и я впервые за год решила попросить помощи у своих подписчиков. Лейтмотив был простой: закиньте меня на другой континент, а я продолжу писать вам истории. Чтобы пост был красивым, мне пришла в голову идея написать просьбу на картонке и сделать фотографию на крыше. И, конечно, я прибегла к помощи Волчка. Опять и снова, как истинный джентльмен, он заранее пришел сюда с другом, и они взломали для меня крышу в самом центре Москвы. А мы с Натой и Лелей приехали уже ближе к закату. Москва сверкала своими огнями, дул сильный ветер. Делать фотографию было жутко холодно. Я забралась на самый край крыши, кинула Нате свою куртку и осталась в длинном синем платье из Сан-Франциско и с картонкой в руках. Ребята стояли вдалеке, напротив меня на конструкции из деревянных палок был только мой милый Волчок. Красивый, как никогда, замерзшими пальцами прикручивал камеру к штативу… Я наконец-то видела его в любимом деле – фотографии. А человек в любимом деле всегда до одури красив. Ветер развевал его длинные черные волосы, складывая их на голове аккуратными волнами. Кажется, в тот момент я и осознала с радостью и ужасом одновременно, что привязалась к нему сильнее, чем думала. То мгновение застыло в моей памяти живой фотографией. Он поднял взгляд и улыбнулся. В его черных зрачках плескалась ночь, приветливо сверкая городскими огнями. Мне хотелось скорее спрыгнуть с карниза на саму крышу, вскарабкаться на деревянную конструкцию и обнять его в этой бархатно-мягкой куртке, которая так ему шла, зарыться в его запах с головой и больше никогда не отпускать. Но я стойко стояла, как оловянный солдатик, с картонкой в руках, со своим горячим, горящим сердцем, со своим маленьким секретом, что не уезжала бы, если бы он попросил.
Мы оба понимали, что, если это фото, эта шалость, которую мы прямо сейчас превращаем в реальность, удастся, я на полгода покину континент.
И шалость удалась. Федя собрал по кусочкам панорамное фото, моя любимая художница Мими, с которой мы жили на Бали, пририсовала к нему кометы и звезды, а мне оставался только текст. «Помогите Даше-путешественнице покинуть континент». Ребята стали скидываться, кто по двести рублей, кто по целых пятьсот. Мне нужно было двадцать шесть тысяч, чтобы улететь в один конец.
– Как думаешь, получится набрать? – спрашиваю я Сашку Виноградова.
– Да однозначно! Вопрос времени, – уверенно отвечает он. Сашка по непонятным мне причинам всегда в меня очень верил и, кажется, даже немного завидовал этому не то чтобы нужному мне успеху. Но то, что таких, как он, это заставляло верить в меня, наверное, и было светлой стороной этой медали.
Мы, как полные бомжи, зависали втроем в подъезде Феди, отчаянно пытавшегося отделаться от того хаоса, который я внесла за собой в его жизнь, и заняться наконец уроками. Я сидела в дедушкиных спортивных штанах и берете на ступеньках, когда в телефоне загорелось очередное уведомление о поступившей сумме. Я несколько раз пересчитала нули. Все не могла поверить… Один парень просто сбросил мне все двадцать шесть тысяч стоимости билета, попросив взамен сделать фотку кошки на Кубе. Я смеялась как ненормальная. Сашка даже достал камеру и начал снимать мою реакцию, которая так и останется где-то в его видеочерновиках.
Я подняла взгляд на Федю. В его глазах была какая-то отцовская радость. В них читалось некое «видишь, всё так, как должно быть». И было решено. Я уезжала.
В тот же вечер, пока он не видел, я нарисовала на стене его подъезда побелкой свою любимую картинку, «самое грустное место на земле» из «Маленького принца». В доме Феди чинили лифт, а он жил, конечно же, на последнем этаже, и я оставила этот рисунок как напоминание о себе и маленькую загадку. Попросила разгадать, откуда он, этот последний в моей любимой книге рисунок. Он согласился.
Прощальную ночь мы провели на славу, скурив последний косяк. На удивление, одного его хватило на то, чтобы убить нас всех. Мы сидели на одной постели в моей маленькой комнатке впятером и заливались от смеха как дикие. Федя выстроил целую теорию о том, что все мы – отряд Робин Гуда, и у каждого своя задача. В разгар наших рассуждений бабушка вместо двери постучалась в окно с чайником, и попросила его починить. От такого события Сашку Виноградова переклинило, и больше он с нами не разговаривал. А только ел эклеры, уставившись красными глазами на стену. Липатов тихо засыпал, зарывшись головой в мои плюшевые игрушки, периодически посмеиваясь над нашими речами, Ната в очень несвойственной ей манере хихикала, а Федя все рассуждал и строил в воздухе волшебные миры.
– Какая у тебя мечта, Федя?
– Мне 55, я в белом кабриолете еду по острову в приэкваторной полосе.
– Один едешь?
– Один. Но к своей девушке еду.
– В 55 к своей ДЕВУШКЕ?
Мы начинаем ржать.
– К своей женщине… К женщине своей еду… К женщине!
Я обвела руки мальчишек и Наты в свой блокнот. Пора было снова исчезнуть. За пятнадцать минут до выхода мне звонит Элеонор и со словами «ну я успела» сообщает, что сегодня на свет появилась её дочь. У нее начиналась еще более новая жизнь, я же возвращаюсь обратно в старую. Мы встали рано, но Максим уже ушел из дома на работу, ему было пора. Мы не успели обняться, в чем я чувствовала большое упущение. Остальных я всё-таки обняла. Когда подошел Волчок, я тихо ему сказала:
– «Невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на Время, Место и Обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвется».
Я не хотела смотреть ему в глаза. Не хотела, чтобы было больно. Проще отстраниться первой – пусть в нем останется немного любви ко мне. Мы с Натой упали в такси и понеслись. В багажнике болтались наши рюкзаки, а у нас была последняя возможность пообщаться. Кажется, мы обе не совсем понимали что и зачем делаем со своей жизнью. Мы просто двигались, надеясь, что это куда-то приведет.
Старичок-водитель спрашивает:
– Так кто из вас на Кубу, а кто в Одессу, еще раз? А гитара чья?
Я лежу у неё на руках. Она напоследок меня чешет, и я закрываю глаза от удовольствия, как преданный пес. Мы высаживаем Нату на трассе, дальше она стопом. Я смотрю, как исчезает за окном ее маленькая фигурка…
Командир самолета объявляет, что в Париже хорошая погода. Слева сидит иностранный мужчина. На пальце кольцо. Интересно, каково этим людям, которым всегда полагается думать о ком-то другом? Самолет под нами начинает реветь. Красавица справа предупреждает меня, что панически боится полетов, прижимается головой к спинке переднего кресла и закрывает лицо руками. Я кладу ладонь ей на спину и чувствую учащенное дыхание. Она вся горит. Свет в салоне выключают, я врубаю музыку, и мы взлетаем. Я прошу белого, делаю вид, что оно не очень, и сразу прошу еще стакан красного. А потом еще. Вино отпускает мои печали, и я радуюсь тому, что мне опять удалось сбежать от зимы.
В последний момент, когда связь ещё ловит, мне приходит сообщение от Феди: «Шлю красные нити любви и улыбаюсь».
Я улыбаюсь в ответ и выключаю телефон.
7
Я здесь себя порой чувствую, как в мире из чьих-то очень старых воспоминаний, которые уже немного подстерлись, и детали стали исчезать из памяти. Здесь есть такие места, где чувствуешь себя каким-то забытым, немного одиноким, потому что тот, в чьей памяти я нахожусь, кажется, стал уже забывать, каким он видел это место когда-то.
Никита Демин
По наказу друзей кентоваться с кубинцами я начала уже в самолете. Трое из них стояли в хвосте и пили вино. К тому моменту, когда я подошла, маленькая француженка-стюардесса уже ненавидела их до такой степени, что начала врать, будто вина больше не осталось, раздавая его при этом остальным пассажирам. Я спросила у одного из уже поддатых мужчин, какая часть Гаваны примечательнее всего.
– Зависит от того, что ты ищешь. Но я в любом случае не был дома уже пять месяцев, за это время все могло измениться.
– За пять месяцев?
– Гавана и за месяц может так поменяться, что дорогу домой не найдешь, дорогая.
На Кубе нет каучсерфинга. Это первое место на моем пути, где правительство его запретило. С хостелами тоже все плохо. Вместо всей привычной нам байды здесь работает штука под кодовым названием «ла касса партикуляр», то есть «конкретный дом». По сути это то же, что и Airbnb, за исключением того, что хозяева дома никуда не деваются, они живут с тобой. Иными словами, ты просто снимаешь комнату. Причем, к сожалению, именно комнату. Заплатить за одну из шести кроватей, как в хостелах, и делить территорию с незнакомцами здесь не принято. Мои новые приятели-кубинцы заявили, что комнаты в Гаване стоят в районе 20–30 куков (кук примерно равен доллару).
– У меня таких денег нет.
– А зачем же ты едешь отдыхать на Кубу?
– Я не еду отдыхать. Я еду жить.
– Жить? В каком смысле жить?
– Жить, как живут кубинцы. Подружусь с рыбаками, может, впишусь к ним в хибары, буду помогать. Еще я хочу работать с лошадьми.
Они перестали улыбаться и уставились на меня, как на недалекую.
– Кабаес! – повторила я еще раз слово «лошади» и изобразила, что держу поводья. Но они в лице не изменились.
Я долго объяснялась на испанском, ни черта не понимая при этом, что мне отвечают, пока один из мужчин, напоминающий большого довольного моржа с седыми усами, не понял, что я русская.
– Ви из России? О, зратуйте!
Я офигела. Ты же знаешь, кубинцы любят русских. То поколение, что постарше, учили наш язык еще в школе. На прекрасном русском он посоветовал мне ехать в район Альта-Гавана, что там, мол, жилье подешевле. И говорить с таксистами на русском наказал, чтобы они меня зауважали. Впервые мне дают совет не разговаривать с людьми на их родном языке. Каждый из трех кубинцев по очереди сказал, что если б он не был женат, то взял бы меня к себе. Можно было еще выйти за кого-то из них замуж, и вот тогда у меня бы точно появилась крыша над головой.
Получив вещи, я вышла на улицу и встала в длинную очередь на обмен валюты. В очереди распознала семью русских. Молодых ребят с маленьким ребенком.
– Наши времена гуляний по свету на ша́ру закончились. Теперь все поездки только по плану, – сказал парень с неким оттенком грусти и с ностальгией уставился на мои спальник и рюкзак.
Я поменяла деньги, но так и не придумала, где жить. Тогда ко мне подошел тот русский парень, сказал, что они с семьей едут в центр, и предложил скинуть им пять куков и присоединиться. Я согласилась.
На Кубе какой-то другой, более сладкий и зыбкий воздух. Мы ехали с открытыми окнами на нормальной скорости, но ветер не дул в лицо, а как будто вежливо заходил через окно в гости. Мимо нас проезжали старые американские машины невероятной красоты. Кажется, что каждую украли из музея и привезли на остров втихаря. Пока ребята рассказывали мне о том, почему попасть отсюда на Ямайку практически невозможно, если ты не миллионер, я косилась на кусты обочин, соображая, не стоит ли высадиться и заночевать прямо здесь, пока мы не въехали в город. Здесь меня не найдут, а значит, не ограбят. Эх, надо было брать коврик. Мы несказанно долго виляли по улицам в поисках жилья этих русских ребят. Когда мы наконец достигли цели, я рискнула спросить, можно ли упасть к ним на пол на ночь. Они сняли целую квартиру и, судя по их историям, должны были знать, что такое шароебиться с рюкзаком по городу ночью.
– Извини, у нас другие планы, – отвечают мне ребята и уходят.
Таксист мечтает поскорее от меня избавиться. У меня сохранен адрес самого дешевого места, что я нашла, но он не хочет туда ехать. Он подзывает женщину на улице, спрашивает, есть ли у нее на примете жилье. Она кивает и с наимилейшим видом называет цену:
– Тридцать шесть.
– Тридцать шесть куков?! Это как тридцать шесть долларов? С ума сойти как дорого! У меня таких денег нет!
– Послушай, amor, – говорит мне уставший таксист. – Это всего на одну ночь. Завтра найдешь что-то еще.
– Я на эти деньги должна неделю жить. После одной такой ночи завтра я буду спать на улице…
На помощь приходит «Секси 87». Так написано на растянутой майке полной кубинки в годах с веером и дымящейся сигаретой в руках. В их разговоре с таксистом я выловила знакомое слово «кинсе». Мы проследовали за ней за угол. Она стала звонить в одну из дверей. Я начинаю замечать на стенах некоторых домов синий символ глаза, о котором узнала из интернета. Так кубинцы отмечают места, где можно снять жилье. Те самые «кассы партикуляр». Там, куда звонила она, такого знака не было. Дверь никто не открывал. Тем временем к нам подтянулись заинтригованные мальчишки. Они смотрели на меня, как на явление Христа народу. Но я себя ощущала, скорее, слоном в посудной лавке. Не в силах стоять, я легла на капот машины. К этому моменту я была в дороге с утра прошлого дня. Парни стали звонить в соседние двери, кричать имя хозяйки квартиры, и в конце концов среди развешанного белья на балконе второго этажа показалось чье-то лицо. По одеянию дама была под стать своей секси-подруге. Круглое тело на маленьких ножках с покоящейся на животе, как на тумбочке, внушительной грудью, обтягивала черная майка в сетку из 90-х.
– Двадцать.
– Умоляю вас, пожалуйста, пятнадцать…
Она недовольно бубнит что-то «Секси 87» в ответ, и та, прикрыв лицо веером, сговорчески мне кивает.
– Аюдарте, – говорит она и берет мою гитару.
Мы поднимаемся по очень крутой лестнице на второй этаж и заходим в квартиру.
Дома здесь построены самым загадочным образом. Никакой последовательности в архитектуре не уловить. Какие-то комнаты с потолком, какие-то без. На балконе с выступом в полшага по бокам на самом деле скрываются еще две комнаты. Посреди дома могут запросто стоять античного вида колонны. Дома строили испанцы, «по своему подобию». Только вот в бедной Кубе такие колонны, позолоченные канделябры и расписные потолки смотрятся как злая шутка, натуральный подъеб и напоминание о былой роскоши. Мне досталась маленькая комната, напоминающая камеру в тюрьме: бетонные стены, в высоту пространство раза в три больше, чем в ширину. Потолки метра четыре. Туалет без крышки, не смывается. Бумаги, мыла, естественно, нет. Душ надо перекрывать, о чем мне сказали трижды. Кровать такая, что проще спать на полу. Окно маленькое, со вставленными железными жалюзи. Свет через них практически не попадает в помещение. На потолке, там, где должна была быть люстра, дыра. Поведав сексуальным дамам о своем бюджете, я услышала единогласный вердикт, что мне хана, пожелала им спокойной ночи и отправилась в свою дыру. Перед тем как лечь в постель, я обнюхала простыни. Вроде не грязные. В кромешной темноте я укуталась в спальник и уснула, не понимая, зачем я вообще сюда приехала, думая о Феде и повторяя как мантру слова:
– No quiero quedar sola. No quiero quedar sola.
Проведя на острове две недели, объехав несколько городов, пообщавшись с местными и испробовав на себе настоящую кубинскую жизнь, я поняла, что больше не могу здесь находиться. Куба встала рыбной костью поперек моего горла. Один раз я набрела на улицу, где под деревьями лежали мертвые собаки, черепахи, голуби и козлы. Оказывается, так некоторые приверженцы черт знает какой религии (адский замес христианства и африканских вуду) приносят жертвы своим богам – кто ради того, чтобы вылечиться, а кто шлет так проклятия на других, платя за «заказ» животным. Они верят в это, понимаешь? Женщина в белом трясет передо мной медицинским пакетиком с камнями из ее желудка и убежденно повторяет, что если бы она не сделала жертву Богу, то не вылечилась бы.
Никогда прежде я не испытывала такого необъяснимого желания сбежать. Я почувствовала себя в ловушке времени, в тюрьме, в «Шоу Трумана». На каждом углу, ни снимая с лица улыбки, музыканты в тысячный раз исполняют одну-единственную кубинскую песню «Гуантанамера»; мужчины одинаково свистят на одних и тех же улицах; на тротуаре лежат одни и те же лишайные собаки, у которых паразиты прямо на глазах растут; по телику в сотый раз крутят фильм с Джеки Чаном; у прилавка с дешевыми булочками толкаются люди. Им наливают лимонад в грязные стаканы. Они смотрят на меня, как на динозавра, случайно попавшего в фильм про Дикий Запад. А я так же смотрю на них.
С этими людьми, не имеющими никакого представления о том, что происходит за пределами их острова ввиду отсутствия интернета, было не о чем говорить. В их жизни «ничего не происходит и вряд ли что-нибудь произойдет». Они верят, что живут в лучшей стране мира, как были когда-то в этом уверены мы. Но у них нет ничего. Ничего. Ни фильмов, ни одежды, ни книг, ни даже права на то, чтобы ловить рыбу без лицензии и позвать к себе в гости домой иностранца. За такие «вольности» можно попасть в тюрьму, из которой, по словам местных, обратно не возвращаются. Им приклеили на каждую стену лицо Че Гевары и всё талдычат о свободе. Говорят «гордись этим аргентинцем, он нам свободу подарил». Свобода… Свобода… Это громкое слово здесь на каждом углу. Свобода… Конфетка в ярком фантике. Семья Кастро подарила ее невежественным людям, не знающим, каким должен быть ее вкус. Они поверили на слово, положили конфету на полку, любуются ей и не понимают, что под красивой сладкой «свободой» скрывается «тюрьма». Они накрепко заперты в ней горячими фразочками в стиле «Родина или смерть». Родина… Или смерть. Они, конечно, выбрали родину, отсрочив смерть, но умрут, так и не узнав, что можно было по-другому.
Я купила билет до Мексики за десять тысяч рублей, забив на изначальную идею найти корабль. Я хотела поскорее убраться с этого острова.
Пока самолет взлетал, я размышляла, почему Куба вызвала у меня такую аллергическую реакцию. Мурашками по спине, как шпион, в сознание прокралась мысль: что, если дело было не в Кубе? Что, если дело во мне? Может быть, я просто старею?
