В то лето мы снова сблизились с Антоном, это произошло как-то само собой. Думаю, все потому, что мы оба были такими людьми, которые отходят от отношений столько же, сколько они длились. Мы отправились на фестиваль в лагере города N, где Антон продолжал работать серф-инструктором.

– Пойдем, кое-что покажу, – сказал он и взял меня за руку.

Мы подошли к высокому обрыву, после которого начиналось море. Каково было мое удивление, когда посреди воды я увидела тот самый домик, о котором он мне рассказывал! К этому моменту я уже привыкла не верить половине того, что он говорит, ведь его истории порой оказывались выдумкой. Мы спустились с обрыва и пошли к дому по воде. У самого причала Антон запрыгнул на платформу и спустил мне лестницу. Домик был очень уютный, со сквозным проходом. В нем было два входа, и вторая дверь вела на маленькую веранду. Зайдя за танцующую на ветру шторку, закрывающую проем, мы остались наедине с небом и водой. Под шум моря мы занимались любовью; это было божественно. Солнце грело нашу кожу оранжевыми лучами, как будто благословляя, и я впервые задумалась о том, как же это неестественно: когда люди любят друг друга, они прячутся под одеялом в темноте, а когда они друг друга убивают, это транслируют в новостях на весь мир.

В течение тех нескольких дней мы в последний раз были по-настоящему вместе. Лагерь казался нам некой нейтральной территорией, где мы постарались быть выше всех обид и боли, что друг другу причинили. Глотая колеса любви, мы всю ночь гуляли по окрашенному неоном и огнями фаеров лагерю, не расплетая пальцы рук, и в пять утра, укутавшись в один спальник, сели на огромные качели над обрывом – наблюдать рассвет. Мы отпустили друг другу все грехи настолько, насколько могли, и все же это был конец. Я положила голову ему на грудь, и он грустно сказал:

– Ты мне не доверяешь, – как будто надеясь, что я оспорю.

– Конечно, нет.

Через минуту мы самым глупым образом кубарем покатимся с качелей, и, выпутавшись из спальника, я увижу, что за нами, облокотившись на дерево, наблюдает мой приятель-музыкант, Леха Вдовин. Из всей моей музыкальной тусовки он был человеком, с которым я меньше всего общалась и чьи песни при этом котировала больше всего. То, что он оказался здесь, в полусекретном лагере, о котором не знал никто из моих друзей, было настолько невероятно, что я еще несколько раз моргнула, чтобы убедиться, что он не часть моего трипа.

– Дарья, это что же, ваш молодой человек? – спросил меня Лешка, вглядываясь в желтую линию рассвета на горизонте моря.

– Он самый, – смущенно ответила я.

Это был последний раз, когда я его так назову. Лешка никогда не видел меня в компании мужчины. Мы встречались только на квартирниках, и я всегда была «девочкой, которая гуляет сама по себе».

Мы с Антоном вскарабкались обратно на качели. Леша ждал свой поезд до Москвы и еще какое-то время постоял с нами.

– А девочка сидит на спине-е-е у кита, над головою звезды-ы-ы, звезды… – завыл он.

– Что это ты такое напеваешь?

– Это группа «Полюса». Они завтра на главной сцене будут выступать, жаль, что я пропускаю. У них есть всего несколько песен, которые мне нравятся. Но эта – самая лучшая.

На следующий день я дослушала продолжение припева. Я не пошла к самой сцене, в этом не было необходимости. Музыка эхом отражалась о высокие сосны, и следующая строчка ударила звуковой волной мне прямо в сердце.

«Всегда когда-нибудь настает никогда, бывает слишком поздно… Поздно».

Это было наше «никогда». Спустя два года Антон мне скажет: «Неужели ты не понимаешь? Боль – твой инструмент», – и до меня дойдет, зачем я с ним встречалась. Но тогда я этого не понимала. Примерно тогда же, когда в нашей с ним истории будет поставлена окончательная точка, этот домик разберут на сваи и доски. Он останется только в моей памяти и на фотографиях.

Спустя две недели мы отправились каждый в свое путешествие. Мы разобрали континенты, как детские игрушки, пополам.

Тебе – Африка, мне – Америка… Одна пустыня – тебе, другая – мне.

Любил ли он меня когда-нибудь? Наверное, все-таки любил. Своей странной чудовищной любовью.