Глава девятая
Солнце первыми лучами едва осветило туман, что клубился у ручья, как южные ворота славного города Ланна распахнулись. И из них выехал рыцарь Божий Иероним Фолькоф, за ним двое людей его в лазури и серебре, цветах его. Один из них, тот, что выше, вез штандарт его, с черным вороном на лазури и серебре, с глазом рубиновым и факелом в лапах, пламенем на восток. А за ними ехал капитан Иоган Пруфф в белом доспехе, а за ним шли люди его, тридцать два человека, а за ними катились четыре подводы, полные припасов и бочек, в коих были еще и два монаха, и старый увечный на ногу солдат Игнасио Роха, по кличке Скарафаджо. А уже последними шли два юноши добрых, Вильгельм и Хельмут, взятых рыцарем в люди свои, и несли они мушкет, рогатину под него, огненное зелье и пули. Все то, что солдатам положено нести самим.
То есть оружие свое. И оба были тем горды.
И двинулся отряд на северо-запад, до реки Эрзе, и по берегу той реки пошел на запад до самого Ференбурга.
— Дрыхнешь, господин то уже уехал, — трепала Агнес сонную Брунхильду, — вставай, где твой пекарь?
— Да отстань ты, чего ты? Время есть еще, не в след поедем, завтра поедем, чего сейчас то полошиться? — зевала и потягивалась красавица.
Агнес спрыгнула с кровати, полезла под нее и вытянула оттуда ларец. Раскрыла его, достала из бархата прекрасный стеклянный шар.
Брунхильда склонилась с кровати поглядеть, что там она вытворяет:
— О-о, да ты опять за свое, помешанная, ты от этого шара издохнешь или ослепнешь.
— Остынь дура, — огрызнулась Агнес, — не от праздности я гляжу в него, хочу узнать судьбу господина.
Агнес стала раздеваться.
— Оно конечно, — скептически скривилась красавица, падая в подушки.
Нужно было вставать, одеваться, а так не хотелось. Хотелось валяться в кровати, авось и еду сюда могли холопки трактирные принести. Брунхильда уже успела привыкнуть к такой жизни, а еще три месяца назад, ее утро начиналось с дойки коров на рассвете. Теперь ни за что она не вернулась бы в деревню, там разве жизнь. Мука. А тут стоит позвать и тебе еду в кровать принесут. А потом пойти в купальни, по лавкам пройтись, деньги то есть. А вечером и пекаря принять, да не как бродягу у забора, да на конюшне, а по-человечески, в кровати. Так бы и валялась в кровати, да нужно было вставать по нужде. А Агнес, сидела на краю кровати да пялилась в свой шар, улыбалась полоумная. Вот когда пекарь придет, куда бы ее деть на ночь, думала красавица, ведь господин оставил им всего одну комнату оплаченную. Как им миловаться, когда эта блажная будет рядом на кровати сидеть да смотреть. Пекарь еще засмущается.
А пекарь Удо Бродерханс первый раз в жизни собирался покинуть славный город Ланн. Внуку пекаря и сыну выборного Главы Цеха пекарей, города Ланна выпала возможность выехать из города и не по купеческим делам, а по зову сердца, по делам почти рыцарским. Ибо Брунхильда, бывшая крестьянка, дочь содержателя деревенской корчмы, и бывшая кабацкая девка, а ныне прекрасная дама пообещала, что будет давать всю ему всю дорогу, и любить его всем сердцем, пока он не проводит ее до ее господина, что поехал в чумной город Ференбург.
Для семнадцатилетнего сына и внука пекаря романтичнее и быть ничего не могло, он готов был ехать хоть в лапы еретиков, лишь бы пару раз в день иметь возможность, залезть под юбки к его возлюбленной, которая к тому же, вроде как принадлежала суровому рыцарю. Даже это льстило юнцу. Делить одну женщину с таким серьезным воином, может даже и честь. Тем более, что воин вроде и не против. Кажется. В общем, все эти чувства: любовь, гордость и бесконечное вожделение семнадцатилетнего юноши кружили ему голову и будоражили кровь. И к походу он готовился серьезно, даже денег занял, два талера в банке. Так как прекрасная Брунхильда, сказала, соврала, скорее всего, что у них с Агнес денег нет. Удо Бродерханс первый раз в жизни занимал деньги, и был приятно удивлен, что деньги ему дали сразу, и только под имя, даже цепь в залог не просили. И обращались с ним как с господином, и звали на «вы».
Радостный юноша поспешил к своей возлюбленной, и уже с ней и ее товаркой, серьезной, чинной и косоглазой Агнес они отправились на улицу Конюшен, где и нашли нужного им человека.
— Верхом, до Ференбурга, за два дня доехать можно, ежели коней не жалеть, — сообщил крепкий и серьезный возница по имени Пауль, — ежили пешими идти, да налегке, да борзым шагом то за четыре дойдете.
— А солдаты, борзо ходят? — спросила серьезная Агнес.
— Солдаты ходят борзо, они всю жизнь пешими ходят, значит за четыре дня дойдут.
— А на вашей телеге?
— У меня не телега, — гордо заявил Пауль, — телеги у мужиков, у меня возок крытый, с лавками и тюфяками, да местом под пару сундуков. Для господ, дам, коим путешествовать надобно.
— Вот ты нам и нужен, — сказал Брунхильда повелительно, — нам путешествовать надобно. До Ференбурга, или пока господина нашего не догоним.
— Да, — сказал Удо Бродерханс важно, — дамам надобно путешествовать, а я их буду сопровождать.
— Ну что ж, надо так надо, — согласился возница Пауль, — за дорогу возьму с вас три талера, да еще считайте постой, две ночи в постоялых дворах, в поле да лесу останавливаться опасно, не те времена. Да корм лошадкам моим, за ваш счет. И того три монеты на руки мне сразу, а еще одну про запас иметь, и мы можем выезжать.
Внук пекаря, сын пекаря, сам пекарь Удо Бродерханс растерянно и по-детски поглядел на Брунхильду, у него было всего две монеты, не знал он, сколько запросит возница. Да и два талер для мальчишки были деньги огромные, отец не знал про то, что он занял деньги, узнал бы — убил.
Видя его растерянность, Брунхильда взяла переговоры на себя:
— Три монеты на руки! Да где такое видано, может ты мошенник, монеты возьмешь да и ищи тебя потом, нет! Получишь все по приезду. Одну вперед дадим. Удо, дай ему талер.
Пекарь послушно протянул один талер вознице, а тот только усмехнулся в ответ, деньгу не взял:
— Нет, так не пойдет, прошу денег с вас мало, и в добрые времена до Фернебурга все по четыре монеты брали, а сейчас и подавно пять попросят, не хотите, ищите других, может, кто другой в чумной край за три монеты поедет. Но любой у вас деньги вперед попросит. А ежели нет у вас денег, то и говорить не о чем.
Брунхильда, готова была уже обругать его, но ее опередила Агнес.
Девочка сделала шаг к вознице, взяла его руку в свою, и заглядывая в его глаза заговорила. Слова ее были тяжелы и холодны, даже Брунхильде и пекарю от них стало не по себе:
— Денег у нас два талер, — она врала, Волков оставили им денег, — и дадим вперед тебе мы один, а с другим поедем, а как к господину нашему нас доставишь, так остальное получишь. Обещаю тебе. — Девочка смотрела на возницу, так, что его потом холодным пробило. — И отказываться не смей, за добро добром воздадим. А за зло — злом.
Слова девочки были холодны словно железо, и крепкий муж стоял сконфуженно, переминался с ноги на ногу не в силах сказать что либо.
— Удо, дай ему талер, — продолжала Агнес, — вижу я, что это добрый человек, не оставит нас в нужде.
Пекарь опять протянул вознице монету. И тот беспрекословно взял ее. И только спросил глядя на девочку:
— А когда ж поедем?
— Так поедем, что бы догнать нашего господина уже рядом с Фернебургом, что бы он нас обратно уже не отослал, — сказал девочка. — А он туда солдат пеших ведет. Утром вывел.
— Так завтра на заре можно и выезжать, — сказал возница. — За три дня как раз их у города нагоним.
— Вот и заезжай за нами на заре, мы в «Трех висельниках» живем. Да не обмани меня, не вводи во грех.
Агнес убрала свою руку с его руки, и более ни чего не говоря пошла прочь. Брунхильда и пекарь пошли за ней, а возница еще постоял, разглядывая талер.
Уже осень шла, а погоды стояли райские. Солнце светило, так как летом не светило, они второй день ехали по левому берегу огромной реки, по хорошей дороге. Агнес все время сидела с возницей рядом, лишь притомившись, лезла под навес в возок, где спала. А вот Брунхильда и пекарь на солнце почти не вылезали, там, на тюфяках и подушках красавица лениво отбивалась от бесконечных попыток пекаря залезть к ней под платье в очередной раз, а тот не унимался.
— Угомонитесь уже вы, — устало говорила она, когда Удо Бродерханс опять лез целовать ее в губы, — устала я уже. Губы уже поветрило.
— Я не могу, прекрасная моя, — шептал юный пекарь, пытаясь залезть ей в лиф платья, — не могу насытиться вами. Не могу напиться вашим дыханием.
— Да, Господи, да каким еще дыханием, вы кружева уже порвали, и сиськи уже в синяках, давите их, что ваше тесто, и кусаетесь еще, а господин меня призовет, что я ему скажу.
— Не могу совладать с собой из-за любви, — шептал юноша, пытаясь задрать ей юбку второй раз за день.
— Да куда вы лезете то? — возвращала на место подол Брунхильда. — Возница тут, Агнес тут.
— Они не услышат, они на дорогу смотрят.
— Хватит уже, слышите, нельзя мне сегодня, понести могу, — красавица вырывалась, пыталась встать. — Вот понесу, что будете делать.
— Будь, что будет, — мальчишка в эту минуту, был на все согласен.
— Угу, вот пойдет ваш папаша на мессу, а я после ему на колени из подола выложу, скажу: «То внучок ваш батюшка». Он вас, наверное, не похвалит.
— А я женюсь на вас, — заявил Удо, ни секунды не размышляя.
Такой довод обезоруживал красавицу, и она нехотя отдалась было любовнику. Но их прервала Агнес, заглянув в повозку:
— Да хвати вам уже, распутные, угомонитесь, мы отряд господина кажется, догнали.
И Брунхильда и пекарь, поправляя одежду, вылезали из повозки на свет и, щурясь от солнца, смотрели вперед поверх головы возницы.
Да там вдалеке на западе пылил по дороге отряд людей. Наверное, это был их господин, больше в этих пустынных местах быть некому было. Возница говорил, что за весь день никого тут не видал. Даже мужиков. Так оно и вышло, скоро они нагнали отряд, которым руководил кавалер Фольокф.
— Они? — спросила Брунхильда.
— Они, — отвечала Агнес.
— Вот думай, что ты ему скажешь, почему мы ослушались, — говорила красавица, немного волнуясь.
— Уже все придумала, — серьезно отвечала Агнес, ничуть не волнуясь. — Он еще спасибо скажет.
Волков устал, после четырех дней в седле начало ломить ногу. Болела она еще с утра, и честно говоря, он был рад появлению Агнес. И Брунхильде был рад, даже пекарю кивнул в ответ на его поклон, хотя напустил на себя строгости:
— Ослушались, значит меня, слово мое для вас ничего не значит?
Брунхильда, вдруг испугалась, с ней такого не бывало, раньше на все отвечала с вызовом, а тут стояла, руки ломала, да косилась на Агнес, а вот Агнес напротив, была спокойна:
— Господин, наш, дозволь говорить мне. Чтобы не слышал никто.
Кавалер дал знак и все отошли.
— Глядела я в стекло…
— Ну конечно, я уехал так ты из него и не вылезала. Зря я тебе оставил его. Говори, что видела.
— Злой человек, среди людей твоих. Погибели вашей хочет, хочет, что бы вы там сгинули.
— Кто он?
— Не ведаю. Знаю, что есть. И знаю, что зла творить тебе не желает, боится. Принудили его. Может, ты сам знаешь на кого думать?
— Может и знаю, — задумчиво сказал Волков.
— Призови того на кого думаешь, будем спрашивать, нам двоим он все расскажет.
Волков подумал и согласился и крикнул:
— Сыч, скажи капитану пусть дальше идет, а ко мне монаха приведи.
— Нашего монаха? — откликнулся Сыч.
— Нет, нового.
Отряд пошел дальше, а Волков сел на коня. Сыч пришел с монахом отцом Семионом. И кавалер сказал:
— Пойдем-ка отче. Пройдемся вон до того леска. Сыч, с нами иди.
Так и пошли они первый удивленный отец Симеон, озирался через шаг, за ним Волков верхом, а за ним Сыч и маленькая, и важная Агнес.
У леска остановился монах, заволновался:
— Что, дальше мне идти?
Чувствовал что то неладное. Остановился у куста.
— Кто послал тебя? — холодно спросил кавалер.
— Я же говорил вам, господин рыцарь, послал меня…
Тут к нему подскочила, чуть не шипя как кошка, Агнес и, заглянув ему в глаза, прошипела сквозь зубы:
— Не смей врать моему господину. Насквозь тебя вижу. Насквозь…
Монах аж отшатнулся, даже руку поднял, словно закрывался от чего то, так на него пахнуло холодом от девочки. Стоял, выпучив глаза от страха.
— Не смей врать, я все твое вранье увижу, — продолжила девочка, но уже не так страшно, — будешь врать, тут и останешься, Сыч тебе горло перережет. Говори, что задумал.
Монах полез под одеяние свое ветхое и вытащил оттуда склянку, молча отдал ее девочке. Все еще глядя на нее с ужасом.
— Господина отравить хотел? — догадалась Агнес, откупорила склянку и понюхала. Закупорила и спрятала в платье.
Монах отрицательно мотал головой.
— Что, не хотел травить господина? — продолжила она. — А кого хотел?
— Да не хотел я, но велено мне, было, — выдавил брат Семион.
— Кто велел, — спросил кавалер, — поп из дисциплинария, который тебя сюда посылал?
— Нет, тот велел идти и в сердцах людей ваших огонь веры поддерживать, а это…
— Ну! — рыкнул Волков.
— Канцлер его высокопреосвященства, позвал меня ночью, говорил, не дай свершится святотатству, не допусти разграбления храма Господня, пусть никто из этих грешников не вернется из чумного города.
— Отраву кто тебе дал? — спросил Сыч. — Канцлер, своей рукой давал?
— Никто, не давал, склянка на краю стола стояла, у приора, он без слов на нее перстом указал, я и взял.
— Хитрый приор, — резюмировал Сыч.
Волов молчал — думал, и Агнес и Сыч молчали. А монах заговорил:
— Добрый рыцарь, прежде чем смерть принять, позволь помолиться.
— Так подохнешь, — зло сказала Агнес, — ни молитвы тебе, ни причастия не будет, душегуб ты, отравитель. Гиена огненная тебя ждет, столько добрых верующих людей убить собирался.
Сыч поглядел на кавалера, он ждал его решения. А тот не торопился видимо, что-то обдумывал, и произнес:
— А не сказал ли тебе отец Родерик еще чего, чем так не люб я ему?
— Ругал вас головорезом и псом, — произнес монах, — а епископа Вильбурга вором. Более ни чего не говорил. Господин рыцарь, об одном прошу, пусть брат Ипполит причастит меня, не со зла я взялся за греховное дело, видит Бог, не со зла. То кара мне за другие мои прегрешения, — брат Семион чуть не рыдал, он молитвенно сложил руки и продолжил, — отказаться я хотел, да приор пригрозил, что расстрижет меня, и клеймо расстриги на чело возложит, а если дело сделал бы я, то приход мне добрый сулил.
— И без причастия обойдешься, и не верьте ему господин, лжив он, он и сейчас хитрит, думает от кары через набожность уйти, — говорила Агнес с неестественной холодностью, — хитрый он, но я его хитрость вижу. Велите Сычу пусть его зарежет.
— Помолчи, — оборвал ее кавалер и продолжил, — то, что ты сейчас сказал, повторишь епископу Вильбурга, а дойдет до разбирательства, так и архиепископу повторишь.
— Повторю коли так, — обрадовался брат Симеон. — Мне душегубство не мило. Не хочу душою пропасть.
— Агнес дай отраву сюда.
Девочка вытащила склянку из лифа, отдала кавалеру. Тот спрятал ее в кошель:
— Ступай за людьми, а Сыч за тобой присмотрит, коли заподозрит что… О причастии и молитве у тебя времени просить не будет.
Монах кинулся к Волкову. Хотел целовать сапог, да Сыч его поймал за шиворот и толкнул, что бы вперед шел. Они пошли. А кавалер склонился с коня и, обняв Агнес, крепко поцеловал ее:
— Спасла меня опять. Ангел-хранитель мой.
Девочка стала красная, стояла счастливая и гордая, светилась вся. А кавалер потянул ее к себе в седло и усадил. Поехали они. И тут Агнес увидала повозку, с ней рядом пекарь стоял, и вспомнила:
— Господин, а вознице то заплатить нужно, мы ему два талера должны. Пекарь всего два талера нашел, еще два должны.
— Так я вам с Брунхильдой денег же оставил, — удивился кавалер. — Три талера на жизнь.
Агнес только пожала плечами и сказала:
— И не знаю даже где они, только вот вознице мы два талера должны.
Волкова чуть не затрясло, он хотел уже ругаться, да девочка положила ему на руку свою руку и заговорила:
— Не гневитесь господин, а возница добрый, хороший дайте ему пару монет всего, и пекарь хороший, нам помогал. А мы с Хильдой с вами поедем, в стекле я видела, что помогу вам в чумном городе.
Она гладила его по руке и по больной ноге, злость и боль потихоньку уходили, но не до конца еще:
— Всего две монеты, да мне в гвардии за две монеты две недели в караулах и в дождь и снег стоять приходилось, — фыркнул кавалер, ссадил девочку с коня, дал ей деньги и добавил, — в телеге поедете.
А она была и телеге рада, лишь бы с господином. Пекарь и возница повернули обратно, пекарь оглядывался, надеясь, что Брунхильда хотя бы помашет ему, а Хильда так и не помахала, они с Агнес догнали телегу, где сидел брат Ипполит, закинули в нее свой скарб да ларец с шаром, залезли сами к нему. А монах был рад им. И они поехали догонять ушедших вперед солдат. И день катился к концу, и с большой реки подул прохладный ветерок, а вдалеке, в изгибе реки уже виднелись стены и башни и храмы богатого и красивого, торгового города Ференбурга.
Георг фон Пиллен, имел при дворе Карла Оттона четвертого князя и курфюрста Ребенрее должность Третьего Форшнейдера. Злые насмешники называли такие должности Девятый Шенк. То есть человек, хоть и получивший должность при доре, но ни какого влияния при дворе не имеющий. Да и сеньора видевший редко. И поручения таким придворным давались соответствующие. Например, охранять дороги вокруг чумного города. Получив патент ротмистра от князя, и сорок душ, городских стражников, не бог весть каких солдат. Он разбил две заставы и лагерь. Лагерь он поставил на живописном пригорке, а заставы на двух дрогах, на южной и северной, и полностью перекрыл доступ в город.
Георг фон Пиллен был явно не первый сын в роду, и на папашину землю претендовать не мог, поэтому юный ротмистр, а было ему лет двадцать, решил делать карьеру при дворе. И делал ее на совесть.
— Добрый кавалер, — говорил он, — я человек рьяно верующий, чту Церковь и Святых Отцов, но пренебречь волею моего Государя, принца Карла я не могу. На то я здесь и поставлен, что бы предостеречь людей добрых от входа, и людей злых и уязвленных болезнью от выхода из города.
Юноша был умен и тверд, он даже не взглянул на тяжелый кошель, что Волков выложил перед ним на стол, деньги так и лежали между ними.
— Поймите, друг мой, не своей волей я пришел сюда, — заговорил кавалер, — только чаяниями отцов церкви, кои пекутся о мощах, и только о мощах, что хранятся в кафедральном соборе, кажется, зовется он Ризенкирхе, я просто заберу оттуда раку с мощами святого Леопольда и все. И мы уйдем.
— И понесете чуму по земле Ребенрее, нет добрый мой господин, волею сеньора моего, стою я здесь, что бы такого, не произошло, я не могу, — тут юноша сделал заметное ударение, — через свои посты пропустить вас. Я знаю, что еретики входят в город, но они туда идут через речной шлюз, вплавь.
— Так еретики туда проходят? — насторожился Волков.
— Еретики, бандиты, бароны разбойники с севера, купчишки… Кого там только нет, но насколько я знаю, все они бывают только на юге. В доках, а центре города и на севере, все мертво, там улицы завалены трупами. Когда дует северный ветер, мы здесь просто задыхаемся от запаха мертвечины.
Волков встал:
— Значит, если я найду лодку, и со своими людьми пойду в город через шлюз, тоя там встречу еретиков или Бог еще знает кого?
Георг фон Пиллен тоже встал, он развел руками: «На все воля Божья».
— Скорее всего, мне с моими людьми сразу придется драться. А сколько там еретиков или бандитов вы не знаете?
Георг фон Пиллен только покачал головой, он сожалел, но ни чем помочь не мог. Вернее мог:
— Господин Фольокф, вы можете разместить людей и припасы в моем лагере, — произнес юноша. — Это все, что я могу для вас сделать, а еще…
— Что?
— В трех милях вверх по реке, у старых доков для хлеба, стоят протопленные баржи, одна из них совсем новая.
— Спасибо, — Волков сгреб со стола деньги и протянул юноше руку.
— И еще, почту для себя честью пригласить вас на ужин, — рыцарь Георг фон Пиллен пожал руку Божьему рыцарю Иерониму Фолькофу.
— Я буду не один, со мной будут дамы. Две.
— Дамы? — искренне удивился юноша.
Волков не ответил, улыбнулся и вышел из шатра.
Он нашел капитана Пруфа и сказал:
— В город нас через ворота не пустят, в трех милях от города, есть новая протопленная баржа, наверное, придется плыть на ней до речных ворот.
— Терпеть не могу плавать, — сказал капитан раздраженно. — Какого черта, мы так не договаривались, если нельзя пройти посуху, то мы пойдем домой.
— Езжайте немедля и найдите мне баржу, и даже не начинайте мне нытье про то, что мы так не договаривались.
— Скоро начнет темнеть.
— Так и не ждите, что стемнеет, езжайте.
Пруфф зло фыркнул и пошел, а Волков глядя ему в след подумал, что еще намается с этим капитаном.
Георг фон Пиллен не знал, чему больше удивляется, уму и знаниям чопорной и строгой госпожи Агнес или простоте и открытости госпожи Брунхильды, которая сразу перешла с ним на «ты». Юный рыцарь был книгочеем, но даже его удивляли знания совсем юной госпожи Агнес, которая запросто вспоминала огромные куски из учений пресвятого Луки Ланнского и знала, сколько в человеке костей и как к ним крепятся мышцы. И по памяти могла процитировать любой псалом. Третий Форшнейдер его высочества принца Карла просидел бы с ней до утра и слушал бы ее и слушал, но при других обстоятельствах. А когда госпожа Брунхильда подобрала свою нижнюю рубаху так, что она сравнялась с лифом платья, обнажая при этом чуть ли не половину роскошной груди красавицы, умные слова госпожи Агнес долетали до юноши и едва-едва задевали его разум. Да и как можно сохранять трезвый ум молодого человека, когда такая красавица говорит ему:
— Господин рыцарь, велите вашему человеку налить мне вина.
— Я сам налью вам, — вскакивал Георг фон Пиллен. — Для меня честь быть виночерпием такой прекрасной дамы.
— И себе налейте, — говорила девушка, — давайте выпьем, а то от умных речей нашей Агнес умом тронуться можно. Сижу — засыпаю.
— Госпожа Агнес очень умна, мне ее речи очень интересны, — говорил юноша, заглядывал за лиф платья Брунхильды когда лил ей вино в стакан.
Агнес же сидела, поджав губы, в этот момент она ненавидела свою товарку. Тоже решилась и во второй раз за вечер пригубила вина. Волков тоже почти не пил. Он время от времени давал темы для разговоров, оживлял беседу шутками, но не мешал вечеру. Он был самый старший за столом, и был доволен тем, как все складывалось.
— А откуда вы? Вы все из Ланна? — спросил Георг фон Пиллен.
— Нет, — сказал кавалер, — я издалека, с северо-востока.
— А мы из Ребенрее, — сказал Агнес.
— Мы с Агнес из Рютте, — уточнила Брунхильда.
— Из Рютте? — удивился молодой рыцарь. — А вы слышали, что в Рютте выловили целый выводок упырей?
Волков молчал, Агнес глянула на него и тоже ничего не сказала, а Брунхильда молчать не стала:
— Так мы и видели все своими глазами, — она указала на Волкова, — господин наш их и ловил, каждую неделю на площади вешал. Страшные, аж ужас. А воняли как! Задохнуться можно от них. Хуже чем в нужнике, воняли.
Георг фон Пиллен не мог понять, шутит ли госпожа Брунхильда или нет, и переводил взгляд с Волкова на Агнес и снова на Волкова.
— А потом и одного из главных, вурдалака на старом кладбище нашел и сам его зарубил, — продолжала красавица, — из всех только один убежал, как его звали то?.. — она жестом попросила Агнес помочь.
— Ла Реньи его звали, — напомнила Агнес.
— Точно, — вспомнила Брунхильда, — точно, ла Реньи, менестрель он был, так пел прекрасно, заслушаться можно было, а сам людей жрал.
— Говорят, дочь барона с ним сбежала, — добавила Агнес.
— Ну, хватит, — сказал Волков.
— Почему же, пусть расскажут, мне очень интересно, у нас даже при дворе, все про это говорили, — сказал молодой рыцарь. — Так вы принимали участие в поимке упырей, господин Фольокф?
— Какое ж участие, — возмутилась Агнес, — он же их и ловил, наш господин был коннетаблем Рютте.
Георг фон Пиллен, смотрел на Волкова, открыв рот и округлив глаза. И потом произнес:
— Так вы коннетабль Рютте?
Кавалер знал, о чем будет следующий вопрос, и знал, что избежать его не удастся, как бы ему не хотелось, не поднимать эту тему:
— Да, я служил барону фон Рютте.
— А Кранкль…
— Да, — коротко ответил Волков и добавил. — Конь, на котором я приехал конь Кранкля.
— И как вы не побоялись вступить в поединок с лучшим бойцом земли Ребенрее?
— Я не знал, что он лучший боец, и у меня не было выбора, если бы я отказался, они бы меня убили и без поединка, да и оружие выбирал я. Я выбрал арбалет. Оружие черни, он не так хорошо им владел как я.
— Да-да, его убили из арбалета, но ведь он вас тоже ранил?
— Я до сих пор лечу эту рану, — гордо сказала Агнес. — Господин до сих пор ей мается, если долго в седле сидит так ногу крутить начинает.
Юный Третий Форшнейдер принца Карла хотел задать еще вопрос, но тут красавица Брунхильда, которая была весела от вина, простодушно отрыгнула, так, что все заметили и сказала:
— Господин мой, мне надобно по нужде.
Волоков встал, за ним встал и фон Пиллен. Кавалер и красавица покинули шатер, он проводил красавицу туда, куда ей надо и там произнес:
— Мальчишка не пускает меня в город, можешь его окрутить?
— Так я уже, — сказала красавица вальяжно и уверенно, она, сделав дела, поправляла одежду, — будет плясать у меня как песик за подачку.
— Прям таки и уже? — усомнился кавалер.
— Ой, да не волнуйтесь вы, господин мой, у него косоглазие скоро случится, так на меня пялится, — она поправила грудь в платье. — Говорила ведь вам, дайте денег на кружево, с кружевом его бы вообще расперло уже.
Тут она была права. Надо было дать денег ей на туалеты.
Хотя и без них было в этой девушке, что то такое, от чего у многих мужчин случалось помешательство.
— Ты ему голову то кружи, но пока я в город не въеду, не давай.
— Как скажите, мой господин, — сказала красавица и веселая от вина добавила, — а сегодня могу и вам дать.
— Не откажусь, — он хлопнул ее по заду и привлек к себе, поцеловал за ухо, в шею. — Соскучился.
Было глубока за полночь, когда фон Пиллен, выйдя с Волковым на воздух, спросил:
— Неужели вы собирались своих дам взять в город? Туда? — он кивнул в темноту.
— Да нет, конечно, я велел им дома сидеть, меня ждать, а он они возницу наняли и приехали за мной, вот теперь думаю, как с ними быть.
— Пусть остаются у меня, — сказал юный рыцарь, — в моем шатре. Я найду себе место.
«Значит ты уже не против, того, что я пойду в город». — про себя отметил Волков. И сказал.
— Нет, они будут причинять вам неудобства.
— Ни каких неудобств, я уже не первый год как при дворе, два лета воевал, и зиму провел в осаде. Мне не впервой.
— Вам и мне жить в палатке не впервой, а они ж женщины. Сами понимаете.
— Велю построить им уборную.
— Им мыться нужно, и прислуга нужна.
— Велю построить купальню, и ванную привезти. И служанку им найму, — обещал на все согласный Третий Форшнейдер принца Карла, курфюрста Ребенрее. — И печку велю поставить в моем шатре.
«Ишь, как тебя Хильда то присушила, еще немного и дом ей построишь». — опять отметил про себя кавалер. И спросил:
— Так значит, вы меня пропустите в город?
— Нет, — твердо сказал молодой рыцарь, — ослушаться приказа сеньора я не могу, — он чуть помолчал и прибавил многозначительно и уже тише, — но случится, может всякое.
Спрашивать, что может случиться Волков не стал, решил подождать. Агнес и Брунхильда расположились на кровати Георга фон Пиллена, в его шатре, а кавалер не снимая сапог, завалился в телегу, и заснуть он не успел. Пришел караульный и доложил:
— К вам, солдат из местных.
— Зови.
В темноте пришедшего Волков едва различал, но слышал хорошо:
— Господин, на заре, как только закраснеет, вы готовы будьте, стойте в тумане, ближе к леску, что у самой реки, я сержант Рибе, я караул с южной заставы снимать поутру приду, как сниму, так вы увидите. К реке идите заранее, и по реке по туману, так и пройдете в город.
— Спасибо брат-солдат, — сказал Волков и не пожалел, достал из кошеля тяжелую имперскую марку вложил в крепкую солдатскую руку.
— Брат-солдат? — переспросил сержант Рибе. — Вы ж вроде как из благородных?
— Стал, а был солдатом, как и ты.
— Бывает же такое!
— Бывает, как видишь.
— Что ж за деньгу спасибо, да только теперь я ее у вас не возьму, негоже у брата-солдата брать. Да не правильно, деньгу брать с тех, кто на смерть идет.
— Бери-бери, коли сгину, она мне не пригодится. Мародеры с тела поднимут, лучше тебе отдам. Ты главное меня в город проведи.
— Что ж раз так, проведу, хотя зря вы туда идете, за полгода не вышел оттуда никто. Вы по туману сейчас к реке ступайте, и стойте у леска. Вас там ни кто не приметит даже когда закраснеет на востоке. А как солнышко покажется, я по первой росе караул в лагерь поведу, вот тут вы уже не ждите, идите, да хранит вас Бог там.
Сержант ушел.
— Роха, Пруфф, собирайте людей, запрягайте лошадей. Еган коня седлай, идем сейчас.
— Куда мы в такую темень пойдем, и люди еще спят, — заворчал капитан.
— Людишки устали, — поддержал его Роха.
— Либо идем сейчас, либо поплывем на барже, — сказал Волков.
Ни кто более с ним спорить не стал, пошли будить людей и готовится.
