Глава седьмая
В трактире Волков уселся за стол, стал писать письмо епископу. Заказал у трактирщика перо и бумагу, хотел еще пива попросить, да подумал с чего то, что теперь ему пиво пить не пристало, пиво пойло мужиков да бюргеров, заказал вина. Когда ему его принесли, понял, что лучше бы заказал пива. Не то что бы он был большой знаток вин, но многое лета, что он провел на юге, давали ему право говорить трактирщику:
— Повесить бы тебя надо, мошенник, за такое вино.
— Другого нет, господин, только это да еще дьярский токий есть, — сконфуженно улыбался тот.
— Неси токий, а эти помои отнеси.
В письме он первым делом поблагодарил епископа за рыцарское достоинство, а потом рассказал, что добрые люди, узнав о задании, отказались с ним идти. И спрашивал епископа, если он Волков увеличит награду из своих средств, компенсирует ли ему затраты епископ.
Когда он уже почти закончил письмо, к нему подсела Агнес, сначала сидела молча, косила глазом, ерзала от нетерпения, а потом придвинулась поближе и зашептала почти в ухо:
— А к Брунхильде сегодня Сыч приходил, уговаривал. А она ему не дала, сказал, что за десять крейцеров боле никому давать не будет. А Сыч, позлился, да ушел. А потом мы с монахом сидели грамоту учили, а она у бабы просила корыто воды, та принесла, а она села на кровати ноги мыть. Сидела мыла да подол задирала так, что ляжки было видать, а монах на ляжки косился, а она видела то, а ляжки не прятала, еще и песни стала петь. Шалава она. Монах от того молиться ушел. А она смеялась ему. А Еган ночью ходил на кухню, жрал там, и бабу кухарку тискал, а она замужняя. Просто муж у нее беспутный. А еще Брунхильда с пекарем сговорилась ночью встретится, а меня подбивала у вас денег просить.
— На что еще ей деньги понадобились?
— На рубахи батистовые, мы в купальне были, там у всех рубахи из батиста, мы уже нашли, где они продаются, стоят одиннадцать крейцеров, нам такие надобны.
— Сдурели, что ли? — сурово спросил кавалер. — Вы может, где и золотое шитье увидите. Так, что мне его вам покупать?
— Не купите, значит? — уточнила девочка.
— Нет, — закончил разговор кавалер.
— Ла-адно, — многообещающе сказала девочка и пошла в покои.
А Волков стал заканчивать письмо к епископу. Не успел он его закончить, как увидал на лестнице Брунхильду и Агнес. Они бодро направлялись к нему. Брунхильда остановилась в двух шагах от него, руки в боки. Она чуть поправилась за последнее время, грудь потяжелела, из платья наружу лезла. Волосы светлые вьются локонами.
Красавица, да и только. Заговорила зло:
— И что, не дадите денег на батистовые рубашки?
— Зачем они вам? — спросил Волков.
— А затем, — она даже не нашлась сначала, что ответить, — затем… а вдруг жених ко мне придет.
— Так он точно придет не рубаху твою разглядывать.
— А почем вы знаете, может и рубаху, — не сдавалась Хильда.
— Ну, такого ты в шею гони, от такого толоку не будет, — заверил кавалер.
— Да? — девушку аж выворачивало от раздражения.
— Да, — кавалер был абсолютно спокоен и улыбался даже.
— А вот мы в купальню пойдем, так там все в батисте, а мы в полотне, как дуры деревенские, — говорила красавица.
— Так вы и есть дуры деревенские, — заявил Волков.
— Да? Так вот? — Брунхильда была готова ему врезать, ноздри как у кобылы на бегу раздувались, щеки красные в глазах злость.
— Так ты ж не грамотная, — сказал кавалер, — что ж ты умной себя мнишь?
— Ах вот как вы запели, — зашипела девушка, и, приблизившись к нему, почти вплотную зашипела, — как лапать меня под подолом, так и безграмотная хороша, а как батист купить так дура деревенская. Раз так — то знайте, боле перед вами подол задирать не буду, а то от ваших пальцев у меня весь зад в синяках, перед людьми стыдно.
— Перед какими еще людьми? — спросил Волков.
— Да перед хорошими, которым на меня не жаль пару крейцеров. Вот какими.
Разгоряченная, злая, очень красивая стояла она рядом с ним, дышала ему в ухо, и он не мог отказать ей. Полез в кошель. Достал мелочь стал считать, но она накрыла его ладонь своей, забрала все деньги повернулась гордо и пошла прочь, уже не очень злая, а даже и улыбаясь. Мало нужно ей. И Агнес, маленькая дрянь, тоже победно глянула на кавалера, и тоже пошла за Хильдой победно задрав вверх подбородок.
Волков посидел, поглядел им в след и крикнул:
— Еган, где ты?
— Тут я, — откликнулся слуга.
— Письмо нужно на почту отнести, видел, где почта?
— Не видал, так поспрошаю, авось найду.
На этот раз врач придумал новое лечение. Теперь архиепископ полулежал в удобном кресле на подушках, а ноги его были погружены в, неприятного вида, воду, что была налита в серебряный таз. Брат Родерик глядел на это с сомнением, не был уверен, что такие ванны улучшают самочувствие синьора. Вид архиепископа говорил об усталости и унынии, что, несомненно, было грехом. Приор дождался, когда архиепископ обратит на него внимание и не без гордости сообщил тому:
— Вами было велено, выяснит, что затеял епископ Вильбурга, я выяснил. Угодно ли вам сейчас выслушать меня?
— Его высокопреосвященству не до того сейчас, — попытался было отложить дела доктор.
Но архиепископ жестом прервал его и приказал:
— Говори.
— Как мы и предполагали, добродетельный брат наш решил совершить воровство и ограбить собор Святого Великомученика Леопольда, что в Ференбурге. Хочет забрать оттуда мощи святого Леопольда. На то и нанял головореза по имени Фолькоф, которому мы даровали рыцарское достоинство. Этот головорез сейчас ищет себе добрых людей, что бы идти за мощами. Да пока не может найти, нет смельчаков среди наших, что бы лезть в пасть к сатане добровольно.
— Значит, решил ограбить Ференбург, — не открывая глаз до конца, вслух размышлял архиепископ, боль изводила его. — Братец с епископом Ференбурга давно в раздоре был. Вечная склока.
Приор и подумал спросить у сеньора, а с кем не было склок и раздоров у братца его епископа Вильбурга и Фринланда, да не стал. Ни к чему было, спросил другое:
— А что будем делать с головорезом?
А сеньор как не слышал и продолжал:
— Давняя у них была неприязнь, давняя, уже и не помню, с чего началась.
— Пора бы закончится ей, монсеньор, — сказал приор, — епископ Фернебурга почил еще в феврале от чумы.
— Я знаю, из ума еще не выжил, — отвечал архиепископ, — помню, что кафедра Ференбурга свободна. Другого я не назначил, а чем тебе этот головорез так не мил, а?
Приор молчал, не зная, что и ответить. А его сеньор продолжил:
— Наверно братца моего недолюбливаешь, ведь головорез тебе ничего дурного не сделал. Ты ведь все за чистоту Матери нашей Церкви ратуешь, все укоров Имени ее боишься, — он помолчал. — А братец мой, он много, много чего натворил, много от него проказ было Святому Престолу, да все меньше чем от индульгенций, как считаешь?
Теперь отмолчатся, приору было невозможно, и он произнес:
— Индульгенции были главным укором. Но и безгрешность отцов в умах паствы поколебалась. От алчности их бесконечной…
— Вот значит, как ты думаешь, — произнес архиепископ, — хорошо, и что ж ты предлагаешь сделать?
— Предлагаю, не дать головорезу собрать людей, посадить его под замок на пару месяцев. Пусть посидит.
— А я предлагаю, не мешать ему, пусть идет в Ференбург, сгинет там, ну так Бог ему судья, а нет, так пусть привезет мощи, только пусть привезет их нам, а мы уже подумаем, отдавать ли их братцу. А Ференбург и без мощей хорош. Церковь там добрая.
— Достойно ли сие, монсеньор? — спрашивал приор глядя на своего сеньора с неприязнью.
Хорошо, что тот не глядел на него.
— А что ж тут недостойного, мы ж не грабим, город наполовину вымер, а в нем давно еретики селились, теперь храм никто не защитит, а мощи для еретика, что тряпка для пса неразумного, только озлобляет их, как и фрески в храмах, как и иконы. Неужто неведомо тебе это?
— Ведомо монсеньор, — тут приор спорить, не мог, — и что ж мне делать?
— Грамоту писать головорезу твоему, что не сам он пришел церкви грабить, а я его послал ценности спасать. Велением моим он туда пойдет. Понял?
— Понял, — отвечал приор, в это мгновение он ненавидел архиепископа, ненавидел, ведь тот в любой ситуации всегда мог найти выгоду. И грамоту такую брат Родерик писать, конечно, не собирался, не собирался он и помогать головорезу:
— Неужто мы доверим этому пришлому человеку наши ценности?
— Нет не доверим, и для того ты с ним человека нашего пошлешь. Есть у тебя кто на примете?
— Есть, отец Вилинор, он сейчас без прихода, честен и чист, ему можно доверять.
— Я знаю отца Велинора, добрый пастырь. И такого доброго пастыря ты собираешься в яму чумную кинуть? Не жалко тебе его?
— Жалко? — приор опять не понимал архиепископа. — Вы же… сказали…
— Чума там, а ты хорошего пастыря готов туда послать, не жалко говорю?
— Я не знаю даже…
— Вижу не жалко, а мне даже головореза жалко, хотя кто он мне, — архиепископ поудобнее улегся на подушках. — На той неделе ты хотел расстричь кого то. Кто таков?
— Отец Семион, подлый человек, и грех его мерзок. Миряне били его, кто кулаком, а кто и дубьем, насилу ушел. Неделю на воде и хлебе в келье молится.
— Что ж совершил? Отчего паства пастора бить дубьем стала? — спросил архиепископ с интересом.
— Во время исповеди, пьян был и мирянке персты ввел в лоно, а сам целовал ее в шею, на том был пойман мужем и братьями его, так как мирянка стонала.
— Мерзость какая, это он в храме учинил?
— В храме, монсеньор, а мирянка при том беременна была, и то с ним не первый случай, за год до того, еще одну мирянку, незамужнюю, к блуду склонил, хорошо, что мирянка молода еще была, пришлось отцу ее, из казны прихода денег давать.
— Вот пусть он и едет в чумную яму. Сгинет — туда ему и дорога, а не сгинет, скажи, что оставим, отлучать не будем, и без клейма обойдется. А ты пиши головорезу, чтобы не гнал его, что бы принял. Пусть идут судьбу свою пытают.
— Монсеньор… — начал приор, он был не согласен с решением архиепископа.
— Хватит, — оборвал его тот, — докучаешь, ступай.
Канцлер его высокопреосвященства молча поклонился и пошел прочь. И молился по дороге, что бы отогнать от себя беса злобы.
На заре, все уже покинули комнату. Кавалер один остался, нежился в перинах, ожидая Егана с водой и чистой одеждой. Он слушал, как за стеной пела Хильда, наверное, волосы чесала, и ей тихонько подпевала Агнес.
Как на кухне повар ругает поваренка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице, собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака, и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Он все чаще и чаще думал он нем. Он думал о чумном городе. Он не давал ему покоя. Он засыпал с мыслями о нем и просыпался с ними же.
Еган принес воды и одежду, прежде чем он ушел, кавалер сказал:
— Позови Агнес.
Сам стал мыться. Девочка пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела, молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплескивал воду, умывался и тоже не спешил говорить. Девочка старалась смотреть мимо него, чтобы не видеть запретного. Наконец стал вытираться, взял одежду, и только надев штаны произнес:
— Я скоро уеду.
— Я знаю. Все знают, — все еще смотря в стену сказала Агнес.
— Все знают? — удивился Волков. — И что говорят?
— Говорят, что в чуму поедете.
Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались, вряд ли это был для кого-то секрет. И продолжил:
— Вы с Брунхильдой останьтесь здесь.
— Я знаю.
— Поживете тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но не много, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.
— Я работу поищу, мне много денег не оставляйте.
— Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.
— А вы не вернетесь, — сказала девочка спокойно, и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.
— Что? — как будто не расслышал Волков. — Что ты сказала?
— Вы не вернетесь, — также спокойно продолжала Агнес, — и все кто с вами пойдет тоже сгинут.
— В шаре увидала?
— Да, стекло показало.
— И что ж там ты видела?
— Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет теплой и денег нет. А пекарь ее бросил.
— А, может, я еще жив? — предположил кавалер.
— Может и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идем с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.
— Ты ж говорила, что до старости я доживу, — волков сел рядом. — Ты в шаре видела.
— Может и доживете, я видела такое, — она кивнула, — так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придет сейчас.
— Что за поп еще? — спросил Волков.
— Дурной поп, похабный, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернетесь вы.
Она первый раз за весь разговор взглянула на него:
— Без меня пропадете вы там.
— Забудь, — кавалер даже чуть посмеялся, — не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумал: «Сгину, значит без нее». — Он наклонился к ней, — Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.
А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:
— Сгинете, не знаю как, но пропадете там без вести.
Он хотел ответить, ей было, хотел, что то строгое сказать, осадить наглую, да не успел, дверь отворилась, и показался Еган и произнес:
— Господин, вас какой-то поп, желает видеть.
— Что еще за поп? — удивился Волков.
— Да так себе поп, драный какой-то, — отвечал Еган.
Он взглянул на Агнес, а та даже не смотрела в его сторону, продолжала теребить ленту, как будто все это ее не касалось. Сидела на кровати холодная, бесстрастная, бледна, неприятная. И улыбочка мерзкая на губах. Насмешка, а не улыбка.
Ее мышиное лицо было абсолютно спокойно, она была уверена, что кавалеру некуда деваться, он возьмет ее с собой, а тот видел ее уверенность, и в нем просыпалось его родное, столько раз ставившее его на край гибели, упрямство.
— Тут останешься, — твердо сказал он тоном, не допускающим возражений, — будешь ждать меня. Ребенка, да еще и бабу в мор не возьму. Молится за меня будешь тут.
— Да как так то? — воскликнула Агнес возмущенно, от ее спокойствия не осталось и следа. — Я ж…
— В покои свои иди, — все тем же тоном закончил кавалер.
Волков развернул роскошный свиток с алой лентой и сургучной печатью, стал читать. Читал — удивлялся. Поглядывал на отца Симеона. Еган, как всегда точно, нашел ему описание. Поп действительно имел вид то ли недавно битого, толи собаками драного, человека. Ссадины и синяки были уже стары, а вот сам священник был не стар и на вид крепок, а сутана его была многократно штопана и оттого крива. Кавалер дочитал письмо до конца, и по привычке своей начал читать сначала. Отец Семион терпеливо ждал. Наконец кавалер отложил свиток и спросил отца Семиона:
— Знаешь куда я иду?
Он решил говорить ему «ты», что бы у попа, не было ни каких сомнений кто тут будет главный.
— В Ференбург, — смиренно говорил поп, — спасать мощи.
— Там чума, — напомнил кавалер.
— То всем известно.
— Что ты такого натворил, что тебя со мной отправляют? — кавалер усмехнулся. — Доброго попа со мной бы не отправили.
— Тяжки грехи мои, и в смирении несу я кару свою. Велено с рыцарем Фолькофом в мор идти — пойду в мор, велено будет в огонь идти — пойду в огонь. На все воля Божья. Сделаю, как велели.
— Кто тебе велел? И что тебе велели? — спросил Волков, который, помня слова Агнес не очень-то был рад этому человеку.
— Велел мне к вам явиться прелат, отец Иеремия. Он же велел вселять в сердца людей ваших огонь Божеский, — отвечал отец Симеон, не добавляя к тому, что и канцлер отец Родерик, тоже дал ему наставления. И о тех наставлениях кавалеру знать не должно было.
— И что это за прелат, зачем ему это? — продолжал интересоваться кавалер.
— Он глава капитула дисциплинариев, отец известный чистотой нравов и силой веры. Патриарх и пример всем живущим, — со смирением говорил поп, закатывая глаза в потолок.
«Мошенник, — сделал о попе вывод Волков, — прислали, что бы следить. Боятся, что много себе возьму, коли дело удастся, а коли не удастся, и сгинем там, то такого попа и не жалко будет. Права была Агнес, гнать бы его, да на письме подпись самого архиепископа стоит, да с печатью. Попробуй погони».
— Если монсеньор архиепископ просит тебя взять — возьму, когда выходим не знаю, людей еще нет у меня. Жить будешь на конюшне, в покоях места тебе нет, столоваться с людьми моими будешь.
— Многого мне не нужно, — смиренно говорил поп, — поницентию, епитимью возложил на меня прелат, хлеб и вода для удержания души в теле, и не более.
«Ну да, такую морду и плечи на хлебе и воде ты не отъел бы, пожрать, не дурак», — думал кавалер, разглядывая попа. Потом сказал:
— Ступай, найди брата Ипполита, помогать ему будешь.
Отец Симеон поклонился и пошел искать брата Ипполита.
Пока кавалер говорил с попом, Рудермаер и Пилески ждали своей очереди. Они пришли просить денег на уборку участка и покупку материалов. Кавалер позвал Сыча:
— Вот этот рыжий Яков Рудермаер, — сказал Волков, — мастер оружейник.
— Знаю его, экселенц, пару раз уже за столом сидели, — кивал Фриц Ламме по кличке Сыч.
— Прости денег на очистку моего участка, и покупку материала.
— Да, — сказал Ркдермаер, — мне нужны бревна, брус, тес, скобы и гвозди. И еще нужны будут деньги на рытье колодца, за стеной река, думаю, рыть много не придется, отдадим за колодец не больше двух монет, итого на все нужно десять талеров.
— Деньги дам тебе, — сказал Волков Сычу, — рассчитываться будешь ты, все считай, коли можно бери бумагу с подписью, торгуйся за каждый крейцер. На слово никому не верь, плати всегда после.
— Понял экселенц, — кивал Сыч.
— Аптекарь, — продолжал кавалер, — ты нашел мне сарацинскую воду и уксус?
— Искал, господин рыцарь, в городе столько сарацинской воды не нашлось, едва ли пять ведер наберется, да и та плохая, разбавленная, и много просят за нее, я подумал, что сам бы мог ее нагнать, будь у вас пара недель.
— Нет у меня пары недель, — сказал Волков, — а как отличить хорошую воду от плохой?
— Плохая не горит.
— Не горит? — удивился кавалер.
— Добрая вода двойной перегонки, горит. На свету пламенем почти невидимым, а во тьме, видимым, синим. Есть и другие способы распознать добрую воду.
Тут в трактире появился монах Ипполит вместе с отцом Симеоном.
— Монах, — окликнул его кавалер и полез в кошель, — пойдешь с аптекарем, покупайте сарацинскую воду, торгуйтесь, говорите, что надобна она на богоугодное дело, — он указал на отца Симеона, — этого с собой возьмите.
— Господин рыцарь, — заговорил Пилески, — воды сарацинской немного нашел, за то нашел крепкого уксуса, почти за дарма, хоть бочку, хоть две купить можно.
— Отлично, Ипполит, запрягай телегу, покупайте всю воду и две бочки самого крепкого уксуса, — Волков выложил на стол несколько монет. — Ты главный будешь.
— Да господин, — молодой монах явно обрадовался. — Все сделаю.
Когда Роха говорил, что приведет сброд и шваль, он не врал. Волков подъехал к этому сборищу, и половина из этих людей даже не встала с земли при его приближении, до тех пор, пока их главный не рыкнул на них. Только тогда они стали шевелится и строится. Не слезая с лошади, кавалер разглядывал этих людей и ничего кроме неприязни к ним не испытывал. Доспех кое-какой у них водился, оружие тоже, даже пара мечей имелась, но ни одной пики, ни одной алебарды. Пара, всего пара неказистых и немолодых арбалетчиков, со старыми арбалетами. Солдаты эти больше напоминали дезертиров, чем добрых людей. А на лбу одного так и вовсе красовалось клеймо. Кавалер напротив него остановился и спросил:
— Вор?
— Так, то давно было, — нагло заявил клейменый. — Сейчас солдат.
Волков поехал дальше, остановился еще у одного неприятного типа, тот был в дорогом рыцарском шлеме, худой, с недобрым взглядом.
— Под чьими знаменами воевал? — спросил у «рыцарского шлема» кавалер.
— Под разными, — буркнул тот.
— Под какими разными? — чуть склонился с коня Волков.
— Да всех я и не припомню, — с раздражением отвечал «шлем», — что мне их в поминальную книгу, что ли записывать.
И тут к Волкову быстрым шагом подошел их главный. Был он не стар, лет за сорок слегка, бодр и крепок. Доспех имел хороший. А из под шлема торчал его крупный нос, красный от полнокровия, и под носом были усы пегие, торчащие в разные стороны, щетки. Бодрый шаг и четкость говорили о его неплохом физическом состоянии. Он заговорил с солдатом в рыцарском шлеме:
— Эй, Вшивый Карл, ты говори с господином кавалером повежливее. Не то пойдешь на вольные хлеба.
— Да я и ничего, — сразу сбавил спесь солдат в рыцарском шлеме. — Он спросил я ответил.
— Повежливее отвечай, болван, ты не в кабаке, — и тут же продолжил обращаясь уже к Волкову: — Разрешите представиться, господин кавалер, капитан Пруфф. Иоган Пруфф. Воевал под знаменами его высокопреосвященства два похода, под знаменами ландкомтура Корененбаха дважды был в осаде, под знаменами юного графа Филенбурга, — он понизил голос, — сына нашего архиепископа, сбивал осаду с Ланна, был в сражении при Реденице. Четырежды ранен.
— Так вы капитан? — спросил Волков, делая вид, что осматривает окрестности. Даже руку к глазам приложил, что бы солнце не мешало глядеть.
— Да, господин кавалер, — продолжал Пруфф.
Господин кавалер так и не нашел, того что искал и спросил:
— Капитан, а это все ваши люди, или у вас есть еще, человек четыреста, пару лейтенантов, два-три ротмистра, десяток сержантов. И еще я не вижу пик у ваших людей, наверное, они в обозе. Раз вы капитан у вас, скорее всего, есть обоз телег из двадцати, и лошади, и возницы и кашевары. Штандарт у вас должен быть, где ваш штандарт, не вижу.
— Ничего такого у меня нет, — ни секунды не задумываясь, и абсолютно не смущаясь, отвечал Пруфф.
— А зарплату вы хотите, как и положено капитану, десять офицерских порций?
— Именно такую и хочу, как и положено капитану, — заявил капитан.
— Ты бы не зарывался, Иоган, — сказал Скарафаджо подходя к ним, — ты хочешь получить за дело тридцать монет, хотя весь твой сброд не стоит столько.
— Мои ребята стоят пятьдесят монет за две недели, — заявил капитан Пруфф, — это проверенные люди.
— И где ты их проверял? — Роха откровенно смеялся. — В трактире?
— Подожди, Роха, — сказал Волков. — У меня всего сорок пять талеров, и других не будет, у вас, — он еще раз окинул взглядом людей Пруффа, — тридцать два человека. Дам вам сорок пять монет на всех. Это вместе с вашими порциями.
И тогда капитан отозвал его в сторону, что бы ни кто не слышал. Волков поехал вслед за ним. И отойдя на нужное расстояние, капитан заговорил:
— Мне нужно двадцать два талера, а вам не нужно столько людей, предлагаю взять двадцать три человека, выберу лучших и уговорю их на талер.
— Выбирайте лучше местных, — чуть подумав, отвечал кавалер, — пусть все будут местные и пусть будет двадцать три, но скажите, что оплата будет только после дела. Вперед ничего ни кто не получит.
— Но мне нужно вперед, — заявил капитан.
— Ни кто ничего вперед не получит, — твердо произнес Волков.
— Мы можем, оттуда не вернутся.
— Никто, ничего, вперед не получит, — повторил кавалер. — А что бы оттуда вернутся, вы будете делать все, что я вам скажу.
Волкову не нравился этот «капитан» и не нравились люди этого «капитана». Он готов был тут же распрощаться с ними, считая, что лучше вообще ехать без солдат, чем с такими. Но Иоган Пруфф видимо сильно нуждался в деньгах, поэтому сказал бойко:
— Вижу вы твердый человек, именно такой нам и нужен, мы согласны.
Кавалер молчал, уж и не зная радоваться тому или нет, раздумывал, как отвадить эту банду и не придумал ничего лучшего, как подъехать к ним и заговорить:
— У меня на всех на вас будет всего двадцать три талера.
Он надеялся, на, то, что тут же солдаты начнут возмущаться, а может и дерзить, но те только недовольно загудели. Поняв, что ничего не происходит, он продолжил:
— Ваш капитан отберет двадцать человек. И они пойдут со мной в чумной город.
На этот раз люди даже не гудели, стояли внимательно слушали.
— Идем в Ференбург. Заберем там мощи, и отвезем их в Вильбург, на то епископ Вильбурга дал нам денег, а архиепископ Ланна дал свое благословение и даже выделил нам попа, — он сделал паузу и добавил, — конечно, из тех, кого не жалко.
Солдаты оценили шутку, засмеялись, особенно громко и заразительно смеялся сам капитан. А Волков предпринял еще одну попытку распрощается с этими солдатами:
— Если кто-то из вас надеется пограбить дома, даже не надейтесь. Я этого не допущу. Сразу — веревка. Если будет добыча, то все будет делиться по солдатскому закону. Если кто-то надеется, что спрячет пару гульденов в зад, пусть молится Богу, что бы я об этом не узнал, иначе он получит все ту же веревку, и буде висеть и гнить пока эти гульдены не вывалятся из него. Если кто-то ослушается или вздумает со мной спорить, веревки не будет, — он убедительно похлопал по мечу. — Все споры решаются по солдатскому закону, все претензии ко мне может высказывать или ваш капитан или, если его убьют, выборный корпорал. Я беру вас на две недели и плачу вам один талер.
Он замолчал. Внимательно следил за солдатами. Те были явно не рады таким условиям, но среди них кавалер не видел тех, кто собирался уходить. А Волков так надеялся на это. Сам он уже не мог их отослать, это было бы бесчестно.
— Кавалер, — наконец заговорил один из солдат, — так добыча там может быть?
— Добыча бывает в городе врага, Ференбург находится в земле другого господина, курфюрста Ребенрее, как ты думаешь, наш архиепископ воюет с этим курфюрстом?
Все все стало ясно, и тут солдаты сбились в кучу, стали негромко совещается, капитан подошел к ним, принял в совещании участие.
Волков, Роха и Еган ждали. Наконец поговорив к ним, подошел капитан Пруфф и солдат в рыцарском шлеме по имени Вшивый Карл и еще один старый солдат, и капитан произнес:
— Это, — он указал на старого солдата, — наш корпорал Старый Фриззи, — это наш сержант Вшивый Карл, мы согласны, но с одним условием.
Волков подумал, что это шанс избавится от всей этой банды, и внимательно слушал.
— Мы хотим, что бы все причитающиеся нам деньги, вы, кавалер, положили в дом Ренальди и Кальяри, что бы в случае нашей смерти, по прошествии месяца, наши родственники могли их получить.
Это был прекрасный повод, послать весь этот сброд к дьяволу. Кавалер оглядел всех солдат, лица людей были напряжены, а люди, все глядели на него и молодые и старые, и ждали его решения. И тогда он произнес:
— Это разумное условие. Я согласен.
Он не мог ответить иначе. Он видел таких людей всю свою жизнь, это были солдаты, такие же, как и он, когда-то, солдаты, что сидят безе денег, и которым нужно кормить свои семьи.
— И еще, господин, — заговорил Старый Фриззи, — мы с ребятами посовещались, и просим взять всех, ни кого не выгонять, за ту же плату, за всех двадцать три монеты. Деньги нужны всем, господин, надеемся, что от одного мешка бобов, вы не обеднеете, если еще двенадцать ртов пойдут с вами, а в бою, если случится, тридцать два человека получше двадцати будут.
— Пусть будет так, — ответил кавалер.
Теперь уже не было смысла торговаться, мешок бобов или два, какая разница. Он брал этих людей.
