Глава шестая
Все, что до сих пор для солдата было важным и значительным стало мелким и пустым на фоне того что происходило.
Народ пришедший пришел на утреннюю мессу, которую служи сам архиепископ, после мессы разошелся не весь, узнав, что в церкви еще, что-то намечается. А еще там были все люди солдата: Еган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит и Роха пришел, и Полески, и Рудермаер. Для всех, то, что происходило, было полной неожиданностью, только Еган был в курсе. Но принес алое сюрко и подушку, для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всем своем облачении рукою призвал солдата к себе. Волков уже был облачен в красное сюрко. Он всю мессу был в нем. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у котором стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки шли, словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли все это происходит. Он оглядывался. Видел лица своих людей, видел вылезшие от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ улыбаясь взял его руки в свои ласково. И как по команде хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнес, так, что было слышно в самом дальнем углу храма:
— И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими сын мой то, что заслужил!
И грянул хор, так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто то подложил перед ним подушку красную, кто то заставил его поставить на нее колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы над ним. Но он их не слышал. Склонив голову, и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа он думал:
«Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это»?
Он не знал, сколько это все продолжалась, и пришел в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:
— И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.
И снова грянул хор, а его подняли с колен, перед ним поставили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу, прислуживающий отец, не поставил на нее. Сам архиепископ во всем своем тяжелом облачении склонился перед ним и стал на его сапог одевать шпору позолоченную. Затем тоже произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст одевал, на его сапог вторую шпору. Тут же, один из прислужников снял с него пояс с мечом, и с молитвой понес его вокруг алтаря, обнес и передал меч архиепископу. И тот также с молитвой повязал его солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а синьор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнес.
— Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.
Солдат встал и стоял, не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:
— Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжег.
— Я… нет… то есть, да… — растерялся Волков.
— Порыв души верный, но все должно быть по закону Божьему.
— Я… я… — заикался солдат.
— Пусть на гербе у тебя будет факел, — произнес архиепископ тихо.
Кто-то шепнул солдату сзади:
— Целуйте руку архиепископа.
Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и еще раз двукратно поцеловал и крепко обнял, после чего произнес громко:
— Братья-рыцари свершите акколаду. Теперь это брат наш.
Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на руках не хватало, они жали ему руку, называли имя свое и крепко обнимали, и целовали дважды, говорили:
— Рад, что вы теперь с нами, брат.
— Добро пожаловать, брат.
И еще что то и еще.
Солдат, вернее уже кавалер, их имен не запоминал, не мог он в таком состоянии, что то запомнить, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами. Их приходилось вытирать незаметно. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Ни когда в жизни у него не было слез, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…
Он и не помнил, как все закончилось, как стали расходится добрые люди архиепископа, и священники и церковные служки, а к нему подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. А Еган и Сыч ужасно гордились им. А вот Роха бурчал тихо:
— Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чертов, Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чертов мошенник…
Пока новоиспеченный кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принес ему бумагу.
Волков развернул ее и прочел:
«Сего дня, сего года Август Вильгельм герцог фон Вуперталь, граф фон Филенбург архиепископ и курфюрст Ланна даровал милость свою и произвел в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовется Иероним Фолькоф.
Отныне доброго человека этого, должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Вуперталь».
У кавалера затряслись руки. Он еще раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принес бумагу, спросил:
— Какого еще Иеронима? Это ты написал?
— Нет, — отвечал монах и, указав на невероятно толстого монаха, что сидел в углу храма за маленьким столом и писавшего что-то.
Волков быстро подошел к тому и тихо сказал:
— Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.
— А так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним, — заметил толстый монах, — а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.
— Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге, — настаивал Волков.
— Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.
— Вырви страницу и перепиши, — начинал злиться кавалер.
— А это уже преступление, — тряс жирным подбородком монах, — книга прошита и страницы пронумерованы.
— И что ж мне теперь делать? — спросил Волков, выходя из себя.
— Живите так, — не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.
Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжеленную, звонкую оплеуху.
— Господь Вседержитель, — заныл монах, почесывая щеку и шею, — что ж вы деретесь в Доме Господа.
Кавалер молча, спрятал бумагу в кошель и пошел к выходу. Он пришел в себя. Никаких слез в его глазах боле не было.
«Иероним, значит Иероним, за то кавалер», — сказал он про себя.
— Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, что бы готовил большой обед на всех и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будет свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.
— Сделаю, господин, — обещал Сыч.
— Еган, ты со мной, — продолжи Волков.
— А куда мы, господин? — спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.
— К художнику, мне нужен герб. Я тут недалеко видел вывеску.
Не успел он тронутся, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:
— Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя видела в нем.
Волков, поглядел на нее внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но видно он ее не отпускал.
— Нужно ли? Мало ли снов снится.
— То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший, или раненый, а на вас монах смотрел.
— Монах? Наш монах? — спросил кавалер.
— Не наш, злой монах.
— Какой еще злой?
— Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен как змея.
Теперь кавалер уже не был так недоверчив:
— Злой монах, говоришь? — задумчиво переспросил он. — Ладно, возьми шар, погляди в него.
Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шил от собора в трактир.
— Ведьма, она господин, ох ведьма, — начал Еган, — я вот…
— Молчи, дурень, стоишь, орешь на всю улицу, — оборвал его кавалер. — Пошли к художнику.
Художник был беден и молод, Волков, оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но художник, упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.
Он был первый, из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
— Каков будет щит? — спрашивал художник и тут же начинал рисовать.
— Кавалерийский треугольник.
— Цвета: Один? Больше?
— Два. Голубой и белый, — отвечал кавалер, не задумываясь.
— Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь — небо, верность честность. Серебро — благородство и чистота. Как рассечем?
— По горизонту, белый — сверху.
— Мех, пояса, перевези?
— Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
— Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
— Да? — кавалер на миг задумался. — А вороны часто встречаются?
— Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон символ мудрости и течения времени.
— Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
— Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, — закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
— Сделайте ворона пострашнее.
— Сделаю ему рубиновое око.
— Еган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
— К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
— Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? — предложил художник. — У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
— Да, мне это нужно, — согласился кавалер. — Штандарт и пару сюрко.
— Попоны для коней в ваших цветах.
— Лишнее.
— Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
— И ни днем больше, — сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала, ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
— Чертов, мошенник, — после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, — надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
— Чертов, ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот, что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно как совсем недавно. А Еган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, — уговаривал он сам себя, — главное в любой компании, это правильно подготовится к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
— Велено передать вам господин кавалер, — с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. — Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады. И принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
— А что за монахи были? Какого ордена?
— Мне этот орден неизвестен, — отвечал трактирщик. И повторил. — Велите открыть?
— Нет, — сухо ответил Волков.
— Как нет, давай Фольокф, отведаем монастырского винца! — крикнул Скарафаджо.
— Нет, — еще тверже отвечал кавалер.
— Господин сказал нет, значит — нет, — произнес нетрезвый Еган, — не надо, вот так, вот… Нас уже один раз пытались отравить вот так же… Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие то непонятные монахи… Мальчишка один выпил вот такого винца и фить… — Еган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, — и на небесах.
Трактирщик явно не ожидавший такого развития событий опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:
— А на вид такие приличные монахи были.
И ушел.
— Фольокф, не уж-то ты испугался, — храбрился Роха, — хочешь — я попробую это вино первым?
— Еган, — сказал кавалер, — отнеси вино в мои покои.
Еган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо. Почти шептала:
— Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать вам хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях ждет вашей смерти. Стекло сказало.
Волков никаких вопросов ей больше не задал, только кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:
— Есть будешь?
— Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.
— Ступай, спасибо тебе.
— Вам спасибо, господин, — отвечала Агнес вставая.
Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении и, встав, закончил праздник:
— Хватит, у всех на завтра дела есть, идите спать. Трактирщик еду, что недоели, собери, доедим завтра.
И все засобирались. А Роха стал прятать за пазуху сыр и колбасу, кавалеру было не жалко.
Он вдруг понял, что все эти люди, зовущие его господином, ему не ровня, даже Роха, с этой колбасой за пазухой, больше не ровня. Он еще раз обругал себя за то, что ума не хватило, или не смог, пригласит рыцарей с церемонии.
Все расходились, а он вышел на улицу, и увидал как в сумерках, юный пекарь за углом трактира обнимает Брунхильду, что то шепчет ей.
Ни секунды не размышляя, он, подошел к ним и, схватив девушку за руку, потянул за собой, а опешившему пекарю он сказал:
— Сегодня моя очередь.
Пекарь выразить не смел, только вздохнул в ответ и пошел восвояси. А вот Брунхиьда возражала от души, ругалась, но кавалер ее не слушал, тащил за руку в покои, как пришли, выгнал оттуда монаха, Сыча и Егана, те пошли спать в покои к Агнес.
— Что ты бесишься, дура, — ласково говорил он Брунхильде, когда они остались наедине.
— А то, что не жена я вам, ясно? — злилась девица. — И нечего меня как овцу пользовать.
— А пекарю, значит можно?
— А может он мне люб.
— А я значит, нет?
— А вы значит, нет. Иной раз противны аж выворачивает, — бесилась девица.
— По-твоему пекарь лучше рыцаря?
— А может и лучше, раз пекарь любит.
— А я тоже может, люблю, — он чуть не силой усадил ее на кровать, держал ее руки в своих.
— Ой, что ж вы врете, — девушка попыталась вырваться, — врут и не краснеют даже.
— Ну что ты бешенная, — он не выпустил, поцеловал ее в шею, — ты хоть раз проводила ночь с рыцарем, пекарей то у тебя будет хоть сотня. Только подмигни.
— Ой, прям важность какая, — отвечала Брунхильда, но уже не так рьяно, — я рыцарей поманю, и тоже сотня будет.
— Да, — согласился кавалер и потянул подол платья вверх по стройной ноге. — Тут я с тобой не спорю, ты прекрасна. Самая красивая.
— Ой, прям так и прекрасна без зуба, — недоверчиво говорила девушка, но руку кавалера уже не убирала со своей ноги, — я, когда говорю так иной раз и шепелявлю.
— Это тебя не портит, — а он и рад был, уже дотянулся до самого верха бедра, — ты и без зуба красивее всех, что я видал в этом городе.
— Врете, — уже тихо-тихо сказала Боунхильда, дыша вином, ему в лицо.
— Не вру, — отвечал Волков, задирая ей юбки и целуя в губы. — Слово рыцаря.
А она как ждала этого, впилась в его губы своими, и обвивая его шею руками. И дозволяя его рукам касаться там, где ему вздумается.
Как только в зале появился канцлер, так сразу кавалер пошел к нему, хотя монахи и шипели на него и пытались остановить, но он не обращал на них внимания, подойдя к столу приора, он остановился и, не кланяясь и, не здороваясь, водрузил на стол запечатанный кувшин вина, с монастырской печатью:
— Говорят то вино драгоценное, неизвестные монахи даровали, даже поблагодарить их не смог — ушли. Мне простому рыцарю такое вино не почину, решил вам его принести. Спасибо вам монсеньор, за то, что помогли получить рыцарское достоинство.
— Благодари Господа, сын мой. Все его милостью, его милостью, — холодно отвечал брат Родерик, разглядывая кувшин.
— И то верно, — согласится кавалер, — вот только беспокойно у меня на душе, сны меня страшные донимают.
Приор молча продолжал слушать.
— Снится мне, — продолжал кавалер заметно тише, и, приблизившись к монаху, — что какой-то монах со свету меня сжить хочет. А за что не говорит. К чему бы это святой отец?
— Демоны тебя одолевают, — все так же холодно продолжал приор, — пост, молитва и причастие избавят тебя от них, сын мой.
— Вот и я так думаю. Да только многогрешен я, вот если еще и такой святой человек как вы за меня помолились бы, так точно я бы от наваждения избавился. Помолитесь святой отец?
— Помолюсь, сын мой, помолюсь, — кивнул канцлер. — Ступай.
— Вот и хорошо, — и не собирался уходить кавалер, — я еще о своих наваждениях, написал епископу Вильбурга, что бы он тоже помолился. Когда два таких праведника как вы и епископ за меня молится, будут, то уж наверняка наваждение пройдет.
Приор побледнел, он неотрывно глядел на новоиспеченного рыцаря, открыл было даже рот, да ничего не сказал, не нашелся.
А рыцарь еще раз спросил:
— Так помолитесь за меня, святой отец?
— Ступай, сын мой, ступай, — только и смог сказать канцлер его высокопреосвященства и затеребил четки.
Когда солдат повернулся к нему спиной и захромал на выход, приор прошипел своему ближайшему помощнику:
— Найди протонотария, скажи, что бы о просьбе моей боле не волновался. Скажи, что сложилось все, как Богу угодно. А еще скажи просителям, что приема сегодня не будет, молиться я пойду.
Он встал из-за стола.
Его помощник уже направился выпроваживать посетителей, как приор остановил его, подозвал и прошептал со злостью:
— Вино это вылей. Немедленно.
А кавалер Волков возвращался в трактир, а на луке седла его висел щит, на котором изображено было небо серебром над лазурным полем, а поверх всего ворон распластал крыла, а лапами держал факел с живым пламенем на запад, а у ворона глаз был, что рубин, и был он злой. Щит пахнул свежим лаком и был прекрасен. А кавалер был горд.
Это и улицей нельзя было назвать. Длинная тропинка меж двух высоких заборов, на которую из-за заборов выкидывали и золу от печек, и мусор, и падаль. На этой тропе и два всадника разъехались бы едва. Рудермаер и Пилески шли впереди. За ними ехали кавалер и Еган, замыкал шествие Роха на своей деревяшке. Наконец они приехали. Рудермаер почти торжественно обвел рукой место, за которое Волков должен был выложить шестьдесят шесть монет.
— Вот, — важно произнес Рудермаер, — вот это место.
Это была помойка у стены, и не было там никаких тридцати пяти шагов на пятнадцать. Глазомер у опытного стрелка все сразу прикинул. Тридцать на двенадцать с неглубокой канавой по периметру. Коровьи и лошадиные кости, падаль вонючая, старое гнилое тряпье, битый кирпич и битые горшки. И все это слоями у городской стены. А посреди всего этого гнилой, покосившийся сарай.
— И все это стоит шестьдесят шесть талеров? — невесело спросил кавалер.
— Да, — радостно кивал Пилески. — Место хорошее, и не дорогое. Почти даром.
Волков посмотрел на него пристально, подозревая, что он шутит, но Пилески не шутил.
— Место доброе, — видя недоверие кавалера, заговорил Рудермаер, — мы его вычистим, меж заборами ворота поставим, тут будет уютно, и лишних не будет, за стеной ручей недалеко, выроем колодец, будет своя вода. Кузню поставим у стены, а на нее, думаю домик поставить, мы там с Виченцо жить будем. Нам боле негде. А если с крыши домика лестницу вверх положить, то на городскую стену вход будет.
— Сюда и подвода не пройдет, — резонно заметил Еган.
— Не пройдет, — согласился мастер, — а нам и не нужно будет, нам на месяц сорок корзин угля, да два пуда железа будет нужно, сами притащим.
Кавалер молчал, продолжая осматриваться, место было тихое, это ему нравилось, и мысли мастера о воротах и лестнице на стену тоже. Но он все-таки сомневался:
— Тут вон, сколько убирать нужно, — наконец произнес Волков, — как тут все это убрать? Куда нести?
— Господин, — Пилески засмеялся, — это как раз плевое дело. За три дня управимся.
— Да, — поддержал его Рудермаер, — за три дня все будет чисто. В городе сейчас много народа, что за хлеб работать будут. За талер все вычистим, а еще за три колодец выроем. Вот в том углу.
— Значит, сто семьдесят два талер все будет стоить? — Задумчиво спрашивал кавалер.
— Вроде так, чаны, для выпарки селитры медные, два надобно, да чан для смешивания, да для жарки угля, да две наковальни, длинная и рабочая, да стол железный, да веретено для точки ствола, оно очень дорогое, да…
— Я понял, — прервал его Волков.
— А брус с доской, — добавил Пилески. — А работы, вот так и набегает такая прорва денег, да у нас список есть, там все прописано.
— Ну, что кавалер, решайся уже, — первый раз заговорил Скарафаджо, — ты ж всегда знал, где жирно, всегда знал, где монет раздобыть, я побиться об заклад готов, что ты и здесь не прогадаешь. Тебя ангел в лоб поцеловал.
— Об заклад готов биться, — переспросил кавалер, Роха его заметно раздражал, — а поставишь что: бороду грязную или деревяшку свою?
Роха хотел было, что то сказать да кавалер продолжил:
— И деньга у меня водится не потому, что меня ангел целовал, а потому, что я копил ее всегда, и я не хочу выбросить все то, что накопил на ветер. И серебро это давалось мне кровью и увечьями, а не торговлей как купчине.
— Да знаю, я Фолькоф, знаю, — говорил Роха как оправдывался. — Просто я верю, что у нас все получится. Понимаешь? Нам судьба тебя послала.
Кавалер молчал, продолжая, оглядывается вокруг и наконец, произнес:
— Ладно, поехали в магистрат, купим эту помойку, а вечером что б список всего, что нужно с ценами у меня был.
— Так я сейчас его вам дам, — сказал аптекарь и достал бумагу из-за пазухи, — вот он.
— Все что покупать будете, и где будете платить, — продолжил Волков, — будете делать при моем человеке.
— Мы согласны, — сообщил Роха.
— А если где обмануть меня попробуете, — Волков склонился с коня и показал всем троим кулак, — всех убью.
— Мы согласны, — сказал храбрый мастер Рудермаер.
А вот Роха и аптекарь промолчали, видимо на это они были не готовы.
Бумагу на собственность земли, что у западной стены ему выдали быстро, но, как и всегда бывает, не все пошло гладко. Там в холодном магистрате, второй писарь земельной канцелярии, что одет был в добротную куртку с мехом и шапочку, всем своим рыбьим лицом выражая скуку, поинтересовался:
— А с какой целью приобрели сей надел, для проживания, или ремесло какое затеяли?
— Жить там буду, — соврал кавалер.
— Тогда с вас еще шесть талеров, сбор за мусор, разовый, да еще, годовой пол талера, да городской налог семьдесят крейцеров, а коли конюшни ставить будете так еще сорок крейцеров за год.
— Не буду я там жить, пекарню поставлю, — зло сказал Волоков.
— Так вы пекари? — бесстрастно уточнил второй писарь земельной канцелярии.
— А разве по нам не видно? — спросил его Роха.
— Отчего же, очень даже видно, что вы пекари, — согласился писарь, и тогда с вас восемь талеров за мусор единый сбор, да два талера и восемнадцать крейцеров годовой сбор, да узнайте, сколько гильдия пекарей с вас попросит денег, что бы дать дозволения вам тут хлеб печь. А как не дадут вам права, так зря только пекарню тут поставите.
— Хорошо, мы пока узнаем, сколько стоить будет взнос в гильдию, а потом уж и решим, — сказал Волков.
— Ну, — зло говорил он, когда они вышли на улицу, — посчитали вы поборы городские? А в гильдию оружейников взнос посчитали?
Роха, аптекарь и Рудермаер молчали озадаченные.
— Сколько стоит взнос в гильдию оружейников? Талеров сто, или двести?
— Ни сколько, — зло сказал Роха, — тут ни кто, ни пороха рассыпчатого не делает ни мушкетов.
— Хорошо коли так, — произнес Волков, — аптекарь, ты мне нашел сарацинскую воду?
— Еще не искал, — признался Пилески.
— Так ищи, и уксус самый крепкий не забудь. А ты Рудермаер, кирасу починил мне?
— Мой друг мне в кузне дает работать только ночью, днем сам работает.
— Ну, тогда начинай землю купленную очищать, а ночью кирасу почини. Денег талер на то ты говорил нужно, держи.
Он кинул монету мастеру.
— Роха. Ты говорил, что добрых людей уже нашел для меня.
— Да, шестнадцать человек с корпоралом, будут ждать нас у западных ворот после обеда.
— Так время уже обед.
— Так давай перекусим и пойдем, глянем, возьмешь ты таких людей себе, — отвечал Роха.
Солдат солдата видит всегда, и это были настоящие солдаты.
И корпорал у них был старый солдат, и компаний у него было не меньше чем у Волкова. Они сразу понравились друг другу. Оба поняли, с кем имеют дело, сразу прониклись уважением друг к другу. Корпорала звали Литбарски. Он построил своих людей, а тех было шестнадцать. Четверо в полном доспехе, крепкий доспех, опытные мужи, люди первого ряда. Еще было четверо таких же добрых людей, только доспех у них был на три четверти. Доспех крепей и не раз у кузнеца бывавший.
— А не был ли кто из вас в Черной банде? — спросил кавалер, разглядывая латы второй четверки.
— Упаси Бог, — отвечал коропорал, — среди нас таких нет, а вот Государю послужили, со мной четверо тех, кто ходил под имперскими знаменами.
Волков удовлетворенно кивнул.
Еще двое людей Литбарски были в кирасах да шлемах, А оружия было у них у всех: шесть пик и две алебарды, фальшионы да кинжалы. Остальные были арбалетчики, в хорошем доспехе и с добрым оружием и два не местных человека с аркебузами. Тоже не плохие. При них была большая телега с двумя меринами, возница и кошевой.
Это были отличные солдаты. Они очень понравились кавалеру, единственное, чего он опасался, так это что денег у него на таких воинов не хватит.
— Довольны ли вы, рыцарь, людьми этими? — спросил старый корпорал.
— Отличные люди, — сказал Волков, — да вот возьметесь ли вы за дело, если за две недели я заплачу по полтора талера каждому. И вам, господин корпорал, три офицерские порции?
Литбарски задумался. Прикидывал что то. А за него спросил один из лучших солдат:
— Кавалер, а с кем драться думаете?
— И под чьим знаменем? Мы не под всякий штандарт пойдем, — добавил стоявший рядом с ним.
— Пойдем под моим штандартом, а драться ни с кем не будем, — отвечал Волков. — Заберем кое-что и привезем заказчику. Вы будете охранять в дороге.
— Вот как! Литбарски соглашайся, — дал добро лучший солдат. — Деньга малая, да всяк лучше чем, без дела дома штаны протирать.
Остальные согласно загалдели.
— Ну, раз корпорация не против, то и я согласен, — сказал Литбарски, — а кто заказчик и какую ценность нам везти?
— Велением епископа Вильбурга нам надобно забрать в одном храме одну ценную вещь, и привезти эту вещь ему.
— Так, что за вещь? — спросили его солдаты.
— А что для попов самое ценное — мощи. Нам надо забрать мощи.
— Мощи дело богоугодное, мы согласны, скажите, когда выступаем, кавалер.
— Пару дней придется подождать, мне нужно кое что взять с собой, — отвечал Волков.
— А нужно ли ждать нам? — спросил корпорал. — Если не нужно мы можем завтра же поутру выступить, а через пару дней вы нас догоните. Куда идем?
Видно нужда их донимала, что готовы были идти хоть сечас.
— Правильная мысль, — согласился кавалер, — может вы и правы, пойдем мы в Ференбург.
Переговаривавшиеся солдаты сразу замолчали. Повисла тишина, все смотрели на кавалера, ожидая пояснений, а так как тот не пояснял, корпорал Литбарски уточнил:
— Фернебург тот, что на Эрзе?
— Да, — коротко ответил Волоков.
— Угу, так значит? Нам с ребятами нужно переговорить, — сказал корпорал, чуть помедлив.
Он отошел к своим людям, все они сбились в кучу и стали обсуждать предложение кавалера, но так, чтобы он не слышал. Совещались они не долго, совсем не долго. Литбарски подощел к нему и сказал:
— Господин кавалер, корпорация решила, что дело ваше нам не подходит.
— Так вы только, что говорили, что дело это богоугодное, — произнес Волков, вкладывая в слова насмешку, — как быстро у вас все меняется.
— Так и не знали мы, что нужно лезть в город, где двое из трех померли от чумы.
— Два талера каждому, — и Волков умышленно перешел на «ты», — и тебе четыре офицерских порции. Четыре порции, так платят сержантам.
— Дело не в деньгах, кавалер, ребята семейные, ни кто не хочет здохнуться от бубонов на шее. Или того хлеще, в семью их привезти, мы чуму помним, года не прошло как она у нас тут семьи выкашивала.
— Эй, Литбарски, какого дьявола, вы же уже согласились, — встрял в разговор Роха. Он был обескуражен.
— Не соглашались мы, мы не знали куда идем, — сказал лучший из солдат Литбарски.
— Да как не соглашались, вы уже чуть ли не сейчас собирались выступать, — наседал Скарафаджо. — Что за перемены?!
— Оставь их Роха, — произнес кавалер громко, — хорошо, что они сейчас переменились, а не дай Бог дошло бы до дела какого, и там они бы сказали, что передумали. Извините мол, мы не знали, что тут у вас злобные мужики будут железяками размахивать. Мы уходим.
Слова были едки и обидны. Роха, и даже Еган засмеялись.
— Одно дело мужики с железяками, а другое дело чума, — сказал лучший солдат. — С чумой не повоюешь. Было бы дело, мы бы себя показали.
— Убирайтесь мошенники, — сказал Скарафаджо. — Знаю я, таких как вы, вы обозные воины.
— Это, какие такие обозные воины? — поинтересовался Еган.
— Есть такие, как мы врага ломаем, так они первые во вражеский обоз бегут грабить, а как нас враг гнет, так они бегут в наш обоз прятаться.
— Ты не сильно задирайся, — сказал лучший воин Рохе, — будь ты на двух ногах, я бы тебе объяснил, кто тут обозный воин.
— Так я на двух ногах, — сказал Волков и сделал шаг вперед. — Мне объясни.
— Ну, что ж объясню, — сказал воин.
— Да вы что, — заорал корпорал, вставая между ними, — рехнулись, что ли. Взрослые мужи, а ведете себя как сопляки. Угомонись, Франц и вы господин кавалер остыньте. Еретики мало нас убивают, давайте еще сами будем резаться. Все, идем в город. В город.
Ни Франц, ни рыцарь продолжать склоку не желали. Солдаты стали собирается и пошли, а Роха, задира, свистнул им в след. И крикнул:
— Чертовы трусы!
Волков стоял мрачный, и глядел в след уходившим. Скарафаджо, хотел ободрить его и произнес:
— Ничего, я знаю еще пару толковых ребят. Не так хороши, как эти, но для прогулки, что ты затеял, подойдут.
— Не подойдут, не полезет ни кто в чумную яму из нормальных людей, — невесело сказал кавалер.
— Предложи больше денег.
— Даже если в два раза больше дам ни кто не пойдет, я бы и сам не пошел.
— А я пойду, — вдруг сказал Скарафаджо, — дашь три талера и пойду.
— Что совсем оголодал?
— Совсем, — признался Роха, — хозяин грозится вышвырнуть моих спиногрызов и мою чокнутую бабу из дома. Больше полутора талеров должен, бакалейщику должен, мяснику, пекарь отказался давать хлеб в долг. Долгов на три талера. Пойду с тобой хоть в чумную яму, если дашь денег.
А кавалер, казалось, и не слушал его, и на него не смотрел, он смотрел на приближавшихся к ним двух забавных людей. Это были мальчишки, лет пятнадцати, вряд ли больше. На одном из них, была старая, кривая кираса, на втором видавшая виды, латаная стеганка гамбезон перетянутый на поясе веревкой, Волков уже лет пятнадцать таких не видел, да и велик он был мальцу настолько, что в него еще одного такого же без труда можно было засунуть.
Шлемов у них не было, а вот подшлемники были у обоих, тот, что был в кирасе, имел вполне себе добрую алебарду, на крепком древке, второй был вооружен обычным мужицким топором. Волоков, Роха и Еган с интересом наблюдали, как юноши подошли низко поклонились и тот, что был с алебардой, произнес обращаясь к кавалеру:
— Простите меня, добрый господин, а не вы ли тот честный рыцарь, что ищет добрых людей себе в помощь?
Роха засмеялся, с ним засмеялся и Еган. Волков только ухмыльнулся и важно спросил:
— Люди мне нужны, да только нужны мне честные люди. Не сражались ли вы в Черной банде, не сражались ли вы за еретиков, или за схизматов, или за чертовых эгемцев, что выкидывают праведных людей, друзей императора, из окон чертовой ратуши своей, в своей чертовой столице, воевали ли вы против императора нашего?
— Нет, нет, нет, — качали головами мальчишки, — мы еще нигде не сражались.
— Ишь ты! — Язвил Еган. — А так и не подумаешь! Я как вас увидал, так подумал, что вон, какие то славные воины к нам идут. Малость, даже, забоялся.
Юные воины поняли, что над ними смеются. Стояли невеселые.
— Откуда прознали, что кавалер людей ищет? — спросил Роха.
— Вчера пришли, в банду Литбарски записаться хотели. Да они погнали нас, — заговорил тот, что в кирасе. — А мы услышали, что сегодня, тут, кавалер им будет смотр устраивать, вот подумали…
— Что подумали, — холодно спросил Волков, — подумали, что кавалер любит детей хоронить? Так скажу вам, что кавалер детей хоронить не любит. Уходите, не хочу, что бы ваши матери меня проклинали.
— Господин, у нас нет матерей, — в первый раз заговорил тот, что был в гамбезоне, — у нас все померли в чуму. И у меня все, и у него.
— И идти нам некуда, — поддержал его тот, что был в кирасе, — возьмите нас, господин, мы крепкие, я работаю учеником у скорняка, а Хельмут развозчик, у меня руки сильные, весь день с кожей, а Хельмут целый день тягает тачку. Он выносливый как осел.
— Мы пойдем к вам в банду за талер в месяц на двоих, — предложил тот, что был в гамбезоне.
— Слушай, Фолькоф, а может и вправду взять их, — предложил Скарафаджо. — Талер им, три мне и вот у тебя три человека за четыре монеты. Да еще твои холопы и ты, вот уже семь человек, какая — никакая, а банда.
— Да? — кавалер посмотрел на него без всякой симпатии. — А случись, что, кто драться будет? Ты на своей деревяшке? Или этот балабол, — он кивнул в сторону Егана, — или монах?
Роха только вздохнул в ответ.
— Нет. Мне нужны люди, да только не такие как Литбарски. На таких у меня не хватит денег. Есть кто попроще у тебя на примете? — продолжал Волков.
— Есть один такой, дурак и жадина.
— Не трус?
— Нет, не думаю, уж больно жадный, что быть трусом. Да вот людишки у него сброд и шваль. Я бы на них сильно не рассчитывал бы.
— Вот такие мне и нужны. А вы идите, господа солдаты, — сказал кавалер мальчишкам, — толку от вас все равно пока не будет.
— Завтра приведу, — обещал Роха, и тут его словно осенило. Он загорелся, — Слушай, Фолькоф, а заберу-ка я у Рудермаера мушкет.
Юные воины стояли чуть не плача, все еще надеясь на перемену в своей судьбе.
— Забирай, он нам может пригодиться.
— И научу стрелять вот этих вот, — сказал Роха, кивая на юношей. — Ты, верно, говоришь, что толку от них нет, это так, но только пока они в тебя из мушкета не попадут.
Волков хотел было его оборвать, но мысль Рохи оказалась интересной.
— Убьют их, — еще сомневался он.
— Ну тебя же не убили, — говорил Роха, — ты тоже в их возрасте в солдаты пошел.
— Я младше был, — сказал кавалер. — И деться мне было некуда, мне деньги были нужны.
— За то теперь ты кавалер и богач, — настаивал Скарафаджо, — слышали ребята, а начинал наш кавалер, так же как и вы.
— Господин, возьмите нас, — заговорил тот, что в кирасе, — нам тоже деться некуда, я кожу мну на хозяина, неба не вижу. А Хельмут спит под своей телегой, даже в холод.
— Научишь их стрелять? — спросил Волков, все еще раздумывая. — А порох есть у аптекаря?
— Полведра зелья сам видал, и пуль штук сто, — радостно сообщил Скорофаджо. — Научу, тут наука не хитрая.
Волков махнул рукой, дал согласие. Полез на коня, Еган помогал ему. Уселся. Поглядел, как обрадовались мальчишки, да и Роха тоже был рад, усмехнулся невесело и сказал:
— Ты про жадного дурака то не забудь, пусть он свою банду сюда завтра на рассвете приведет.
— Не волнуйся, господин рыцарь, все сделаю, — обещал Скарафаджо.
