Глава 32

Плитка на полу в ратуше была великолепной, сразу видно, делали большие мастера, а заказчики не скупились. Удивительные узоры, гладкость стекла – как по такой ходить грязными сапогами? А на стенах гобелены тончайшей работы с мельчайшими деталями. На них сражения и охоты. Работы цены неимоверной. И мебель полированная, везде резьба, даже большие стулья кажутся невесомыми, настолько они ажурны. Зала огромна, окна огромны. Да, богат город Хоккенхайм.

За столами, на стульях, сидят советники. Члены городского совета. Двадцать человек.

А за ними стоят городские нобили, человек сто. Все поголовно в мехах, в золотых цепях, кружева из-под колетов по горлу торчат по последней моде, дорогие перья на беретах. Лица сумрачны, ничего хорошего не обещают.

И перед ними стоит рыцарь божий, хранитель веры, Иероним Фолькоф по прозвищу Инквизитор. Не один, на шаг позади стоит барон фон Виттернауф. И барон чувствует себя пред недобрыми нобилями плохо. А вот кавалер ничуть не робеет и говорит громко и твёрдо:

– Этой ночью я арестовал бургомистра города Хоккенхайм.

Ни слова, ни шёпота, ни жеста или шелеста – нобили молчат, они и так про это знают.

– Хотел арестовать лейтенанта городской стражи, но он сбежал.

– Кто дал вам право, рыцарю из Ланна, арестовывать нашего бургомистра, чьим именем вы это творите? – Холодно спросил голова городского совета. Почтенный муж с седой бородой.

Сам говорить Волоков не стал, глянул через плечо на барона, и тот сделал шаг вперёд.

– Именам принца Карла, Карла Оттона Четвёртого, герцога и курфюрста земли Ребенрее, – не очень уверено говорил барон.

– Мы выясним, так ли это, – с угрозой в голосе пообещал советник.

– Гнать их отсюда, – крикнул кто-то, – пусть обер-прокурор ведёт дела. А не всякие бродяги из Ланна.

– Убирайтесь к себе в Ланн! Слышите, рыцарь!

– Всё должно быть по закону!

Поднялся галдёж.

– Тихо, господа, тихо, – урезонивал он земляков.

Бирон коснулся рукава кавалера, опасливо похлопал его. А Волков только голову упрямо вперёд наклонил и заорал:

– Обер-прокурор сие дело не решит, ваш бургомистр знался с ведьмами, и расследование будет вести Святой Трибунал Инквизиции. Я писал уже архиепископу Ланн, просил слать сюда святых отцов. И они выловят у вас здесь всех ведьм и всех тех, кто служил им и сатане.

– Не бывать тут попам из Ланна, – крикнул один из нобилей, и кавалер узнал его.

То был кузнец Тиссен. Волков поднял палец и, указывая на него, крикнул:

– Так и ты тут, ты меч у меня украл, вор.

– Собака, – орал кузнец, – не воровал я, я купил его! Зарезать его пса ланнского.

– И барона тогда режьте, – крикнул Волков, вытаскивая меч. – Мятеж – так мятеж. Только знайте, убьёте вы рыцаря божьего и посланника герцога Ребенрее, архиепископ может вас и еретиками объявить, а как это случится, и двух недель не пройдет, как увидите вы на дороге ландскнехтов императора, господин наш еретиков не жалует, особенно таких, как вы, богатых.

– И неизвестно, кого вы увидите раньше, – вдруг заговорил барон, – ландскнехтов императора или рыцарей герцога. Вам будет непросто, стен-то у вас нет!

На мгновение в ратуше повисла холодная, злая тишина, и Волков сразу воспользовался этим:

– Пока нет бургомистра, кто выполняет его долг?

– По городскому уложению, коли бургомистр болен или отсутствует, – нехотя сказал глава городского совета, – должность его ведёт старший советник. То есть я.

– Вот и прекрасно, берите всё в свои руки, казну и все дела, бургомистра вы долго не увидите, а командиром стражи я просил быть коменданта Альбрехта. Если думаете, что есть более достойный, скажите.

Он говорил это так, как будто вопрос уже решён, и, как ни странно, никто ему не возразил, тогда он поклонился низко нобилям и совету и, подхватив барона под руку, пошёл к выходу. Никто им в след ничего не крикнул.

– Вы сумасшедший – Господи, сохрани – а если они и вправду поднимут мятеж? – Выговаривал Волкову барон. – Герцог с меня голову снимет, и поделом будет.

– Бросьте, это ж бюргеры, не посмеют, вы правильно заметили, у них даже стен нет.

– Стен нет, но, когда сюда подходили еретики, они по щелчку пальцев выставили в поле две тысячи двести людей, из них двести арбалетчиков и сто человек с аркебузами. И ещё четыре кулеврины. Нет, с меня точно герцог голову снимет.

– Ну, тогда мы можем уехать, – вдруг предложил кавалер, внезапно вспомнив, что у него в покоях стоит целый сундук серебра, – просто соберёмся и уедем.

– Нет, – твёрдо сказал барон, – сначала бумаги. Но подумайте, может быть, вы отпустите бургомистра.

Самоуправствовать в чужом городе – верный путь обозлить всех городских нобилей, в том приятного мало, да и опасно это. Может, и стило выпустить бургомистра. Но опять ему вспомнился сундук с серебром, и сундук пришлось бы вернуть.

– Нет, – твёрдо отвечал кавалер, – отпустим бургомистра – не найдём бумаг.

– Что ж, будь, что будет, – философски согласился барон, и они сели на лошадей.

Барон глянул на профиль кавалера. Каменный, тяжёлый, рубленый. Выбриты волосы от макушки до уха, там шрам некрасивый, из руки проколотой, которой вожжи сжимает, ещё нитки торчат, но взгляд исподлобья непреклонный. Хоть и худой, не то, что раньше, но сила и упрямство читаются в лице.

«Нет, этот не отступит, – думал барон, – кажется, зря я с ним связался».

И поехали к своей гостинице, и день только начинался.

У гостиницы увидели они богатую карету с четвёркой коней. И отличного вороного жеребца. Барон не знал карету, а вот Волков признал сразу. Да, это была та карета, на которой разъезжала Рябая Рутт. И Сыч стоял тут же, руки в боки, и цвёл всем лицом, кавалер сразу понял, что его ждут хорошие новости. А сейчас он очень нуждался в хороших новостях.

– Экселенц, – улыбался Сыч, подходя и забирая поводья у Волкова, когда тот слезал с лошади, – вы просили – Фриц Ламме сделал.

– Ну, хвались, – говорил Волков, – поймал ведьм?

– А то, как же, поймал, вон она, – он указал рукой.

У забора, при двух солдатах, прямо не земле сидели три бабы со скрученными руками, все в хороших платьях, двух молодых кавалер не знал. А одну с трудом, но вспомнил. Сидела баба, некогда красивая, а сейчас космы свисали на лицо, вся грязная, драная, видать, не добром шла, лицо отекло, синее. Сыч постарался.

За Волковым подошёл барон, Ёган и Максимилиан. Волков даже нагнулся, чтобы в глаза ей заглянуть, чтобы видела она, как он улыбается.

– И кто же эти дамы? – Поинтересовался барон.

– Этих двух я не знаю, – говорил Волков, не отрывая глаз от Рутт, – а вот эта знаменитая госпожа Рутт. Рябая Рутт, бывшая шлюха и отравительница, а ныне самая большая разбойница в городе, по мелочи не брала, воровала баржами, купчишку и матросов со шкипером в реку, на дно, а баржу с товаром продаёт, делишки у неё хорошо шли.

– Отлично шли, – продолжил Сыч, потряхивая перед Волковым тряпкой, в которой звенело серебро. – На барже уплыть хотела, а как мы её догонять стали, так эта сволочь, целый сундук серебра в реку побросала. И меха ещё, и разного серебра.

Кавалер взял тряпку, взвесил на руке, раскрыл её, достал оттуда золотой гульден и кинул его Сычу, затем с улыбкой обнял его за плечи, как друга дорогого, и говорил:

– Не будь ты так полезен, повесил бы тебя.

– Да уж, повесте его, шельмеца, господин. – Посоветовал Ёган, косясь на золотую монету, что Сыч крутил в пальцах и Ёгану под нос совал.

– Так ты сам её поймал, баржу по реке догонял? – Уточнил Кавалер.

– С ротмистром, один бы не догнал её, хитрая, карету в дорогу послала пустую, а сама на баржу прыгнула и поплыла. Насилу догнали,– рассказывал Сыч.

– Молодцы, – говорил кавалер, а затем тихо обратился к барону: – бумаги воровка Вильма её носила. Теперь мы выясним, куда эта ведьма их дела.

А Рутт смотрела на кавалера так люто, что, будь взгляд оружием, так разорвало кавалера бы как ядром. Но он пуглив не был, говорил ей с улыбкой:

– А ты свои взгляды страшные прибереги для святых отцов, их пугать будешь. А мне бояться по титулу не положено.

После тяжких дней в беспамятстве он постоянно хотел есть. Сел за стол, велел нести себе яйца, жаренные с луком и ветчиной. Пять штук. Пиво, хлеб. Барон сел есть рядом. Кавалер ерзал, не терпелось ему пойти и заняться ведьмой, и барон того ждал.

Пока еду не принесли, проходил мимо распорядитель Вацлав, кланялся чуть ли не до земли, а Ёган, что при хозяине был, зашептал ему на ухо:

– Сволочь, лыбиться ходит, а как вы во хвори лежали без памяти, так тиранил нас ходил, грозился стражу звать, коней у нас брать и выбросить нас отсюда.

– Отчего? – Удивился кавалер.

– Денег требовал, и всё вперёд.

– Дали? – Мрачнел кавалер. – Сколько?

– Не знаю, монах считался с ним.

Волков поманил Вацлава пальцем, и тот услужливо поспешил к нему.

– Слышал я, ты, пока я болен был, моих людей стражей пугал и деньги с них требовал.

– Не требовал, просил, – залепетал Вацлав, улыбаясь, – лишнего не брал, только по счетам. И то не всё взял, не всё.

– Лишнего не брал, значит? – Переспросил кавалер тоном, от которого похолодело сердце у распорядителя.

– Никак не брал, – клялся он.

– Ступай, – сухо закончил разговор Волков, сурово глядя на Вацлава.

Тот, кланяясь, отошёл.

Волкову принесли еду, огромную тарелку с большими яйцами с оранжевыми желтками, ветчиной, ещё шкварчащей горячим жиром, и пиво. Он готов был есть, тянул к себе хлеб свежевший, ломал его с хрустом… И тут появился Брюнхвальд.

– Неплохо, – сказал ротмистр, глядя на тарелку, – а я с новым уловом.

– Спасибо вам, Карл, за ту ведьму, что у забора сидит. Она мне и нужна была.

– Я вам ещё четырёх привёз. – Улыбался Брюнхвальд. – Что вы с ними будете делать?

– Четырёх? – Волков удивился, даже хлеб отложил.

– Ну, вы говорили о тех ведьмах из приюта, так вот, четыре из них хотели из города выехать, подумал я, возьму их, а уж ведьмы они или нет, вы с попами решите.

– А как же вы прознали, что они из приюта?

– На всех платья, чепцы, передники одинаковые, думаю, из приюта они, но вы можете сами решить, их телегу я сюда пригнал.

Волков встал. Ветчина, яичница с луком, пиво, как бы есть ни хотелось – всё может подождать, коли необходимо. Барон, приступая к еде, ещё раз глянул на Волкова и опять подумал: «Нет, этот точно не отступит».

Они с Брюнхвальдом вышли на двор. Там, на телеге, сидели бабы, да они были из приюта. Бабы сидели тихо-тихо, не рыдали, косились изредка на разбитое лицо Рябой Рутт, которая была недалеко от них. На страшных солдат. А как увидели Волкова, так слезали с телеги, приседали низко, склоняли голову и так оставались сидеть.

– Куда ехали, – спросил он, разглядывая их, – кто велел?

– Никуда, добрый госопдин, – заговорила немолодая баба, – думали, монастырь какой сыскать. Туда и податься.

– Карл, вы стояли на северной дороге? – Волков обернулся к Брюнхвальду.

– Именно. – Кивал тот.

– Значит, ехали вы на север, к еретикам, и там собирались вы монастырь искать?

– Да, добрый господин, – ни секунды не сомневаясь, говорила баба. Ещё и башкой кивала.

Волков аж перекосило от наглости такой, схватил он её под чепцом за ухо и зло выговаривал:

– Что врёшь-то, дура? Еретики все монастыри давно пограбили, монахов в реки кидали и вешали по сотне за раз, а монашек сначала брали, а потом тоже по деревьям развешивали голыми, дюжинами. Смотреть на то страшно было. Какой же монастырь ты на севере искала, а?

– Так не ведали мы, куда нам ехать, вот туда и поехали, – ничуть не смутилась баба.

– Кто дозволил вам ехать, кто разрешил брать телегу? – Отставал Волков и ухо её не выпускал.

– А никто, матушка Кримхильда, одна осталась, что она бормочет, мы не различаем, а благочестивая Анхен и Ульрика исчезли. Нет их нигде. Вот мы и решили ехать.

– Нету Анхен? – Удивился Волков, выпуская ухо бабы.

– Нету, нету, и Ульрики нету, – заговорили все бабы разом. – Уехали, большой воз забрали и ночью уехали.

– Карл, – заговорил Волков быстро, – всех баб к коменданту, поставьте при них двух ваших верных солдат, но чтоб не дурни были. А мне вы и ещё шесть человек понадобитесь сейчас же.

– Едем в приют?

– Немедленно.

– А я думал позавтракать. – Философски заметил Брюнхвальд.

– И я думал, – сказал Волков, – Максимилиан, коня. Сыч, Ёган, вы тоже со мной. Монах пусть будет в покоях.

Сыч, как всегда, был хитёр. Едва привратник отворил им дверь, так он его наземь валил, коленом на грудь мужику, и давай его душить помаленьку:

– Говори где? И врать не смей – убью!

– Чего где? – Сипел Михель Кнофф, тараща глаза перепугано.

– Врать, говорю, не смей, – Фриц Ламме достал свой мерзкий нож и остриё к скуле под глаз мужика подвёл, придавил, – на лоскуты кожу порежу.

– В подвале, – сипит привратник.

– Всё в подвале? – Спрашивает Сыч, ножа не убирая.

– Нет, не всё, золото они ночью вывезли. – Говорит Михель Кнофф.

– Кто и куда? – Не отпускает его Сыч.

– Благочестивая Анхен и Ульрика собрались ночью, золото забрали и уехали, а куда – мне не сказали.

– Ладно, – говорит Сыч уже не так зло, поднимая с земли мужика, – пойдём-ка, покажешь, что осталось. – И не думай бежать или хитрить, на кол посажу.

Все уже слезли с коней, стояли рядом, смотрели на всё это действо и восхищались Сычом, Брюнхвальд даже головой восхищённо мотнул. Пошли внутрь большого дома. Как ни хотелось Брюнхвальду пойти в подвал, но Волков послал его с людьми собирать всех баб, свести их в большую столовую и там держать под присмотром. Бабы, как только солдаты их стали собирать по покоям, конечно, начали дружно выть, выли и всё спрашивали, куда их, брать ли им вещи, можно ли хлеба взять? Солдаты и сами не знали, сгоняли их в столовую. Пока Сыч и привратник искали свечи и лампы, кавалер пошёл с Ёганом, Максимилианом и двумя солдатами в покои к благочестивой Кримхильде.

Старуху все бросили. Видно, как уехала Анхен, так и весь порядок в приюте рухнул. Та, о ком ещё вчера говорили с придыханием, сейчас валялась на полу рядом с кроватью, чепец закрывал её лицо, и рубаха её была мокра.

Она не спала, тяжело дышала и смотрела на пришедших мужчин с ненавистью. Лицо, её страшное лицо кавалер узнал сразу, это она являлась к нему ночью. Волков склонился к ней и произнёс:

– Я же говорил тебе, что приду за тобой. Говорил?

Старуха захрипела. Волков засмеялся и приказал:

– На перину её положите и несите в столовую ко всем.

Старуху приволокли в столовую к рыдающим от страха бабам, бросили её на стол. Тут пришёл солдат и сообщил:

– Ваш человек уже в подвале, свечей и ламп у него в достатке, вас зовёт.

Подвал с низким потолком, лестница в десять ступеней, горы тряпья. А в середине стояли Михель Кнофф и Фриц Ламме с лампами.

– Ну, – говорил кавалер, спускаясь вниз, – что тут?

– Кажется, экселенц, вы будете довольны, – говорил Сыч.

Волков подошёл и понял, о чём говорит его человек. Перед ним стоял огромный кованый сундук.

– А ключи? – Спросил он.

– Ключи были у благочестивой, – отвечал привратник. – Завсегда при ней.

– Такой сундук не сломать, – сказал Сыч, – нужно наверх тащить.

В подвале полумрак. У сундука четыре ручки, четверо самых крепких солдат взялись за них и едва оторвали сундук от пола. Пришлось тащить волоком, а тряпьё мешало, необходимо было расчисть путь до лестницы, кучи тряпья нужно было разбросать по сторонам. Волоков заметил, как один из солдат нашел вещь, которая ему, видно, приглянулась, и в свете лампы он разглядывал её, вместо того, чтобы тащить сундук. Кавалер вырвал вещь из рук солдата, тот сразу занялся делом, а Волков хотел было откинуть тряпку, да удивился, это был бархат. Да ещё оторочен он был мехом. Света ему было мало, чуть оглядев вещь, кавалер подошёл к привратнику, который стоял в сторонке с подсвечником, и спросил у него:

– А что это за тряпьё тут кругом?

– Одёжа убиенных, – ответил тот.

– Что? Какая одёжа? – Не понял Волков.

– Убиенных. – Не моргнув глазом, повторил привратник.

Никто не прислушивался к их разговору, солдаты, Сыч и Брюнхвальд были заняты сундуком, они нашли ломы и верёвки и уже втягивали и вталкивали неподъёмный сундук на крутую лестницу.

– Убиенных? Каких ещё убиенных? – Не понимал Волков.

– Купчишек.

– Купчишек?

– Ага, их, бедолаг. – Говорил привратник даже с сожалением.

У Волкова даже вопросы пропали, нечего ему спросить было, смотрел он в тупые, безвинно-коровьи глаза привратника Михеля Кноффа и не находил слов. Хотя за словом он никогда в карман не лез.

Сундук открыть было непросто, петли внутренние, замки, а их было даже два. Приволокли с большими усилиями сундук к нему в покои. Старуху, баб и привратника Брюнхвальд повёз в тюрьму. Коров и лошадей, что были в приюте, привели на двор гостиницы.

Волков есть хотел зверски, сел есть, а перед ним, откинув ковёр, чтоб не замарать, два кузнеца пытались открыть сундук. Покопались, ушли. Обещали вернуться. Кавалер очень хотел заняться допросами, тем более, что барон фон Виттрнауф уже присылал человека с вопросом. Знать он хотел, когда они пойдут допрашивать ведьму Рутт насчёт искомого. Волков говорил, что скоро. Да о какой там ведьме может идти речь, когда перед тобой такой сундук. Он не доел ещё, когда вернулись кузнецы. Что-то поковыряв, что-то потом подпилив и снова поковыряв, они заулыбались и, чем-то щёлкнув в сундуке, сказали:

– Сделано, господин.

Хотели поднять крышку, но Волоков крикнул:

– Нет, не надо. Сколько вы хотите за работу?

– Работа сия знаний требовала и умений, – говорили кузнецы. – Думаем, что достойно будем полтора талера. А мы вам ещё и ключи к нему сделаем.

Кавалер без разговоров кинул на скатерть три талера.

Кузнецы кланялись, брали деньги и ушли. Сыч, монах и Ёган полагали, что Волков встанет и пойдёт к сундуку смотреть, что там, но он не спеша ел тонко нарезанный острый старый сыр, допивал каплю вина из стакана. И не торопился, раздражая своих людей непонятным бездействием. Хорошо, что скоро вернулся Брюнхвальд. И тогда Волков произнёс:

– Ротмистр, окажите любезность, посмотрите, что там в сундуке?

– А вы ещё не глядели? – Удивился Брюнхвальд. – Что ж,– он открыл тяжёлую крышку.

Все: и Ёган, и Сыч, и монах через его плечи заглянули в сундук, и по их лицам кавалер понял, что там именно то, о чем он думал.

– Тут хватит, чтобы собрать хорошую баталию, кавалер, – произнёс Брюнхвальд. – И начать с кем-нибудь войну.

– Возьмите своим людям довольствие на два месяца, Карл, – произнёс Волков без всякого пафоса, чуть подумал и добавил: – возьмите двойное довольствие. Работы бет много.

– О, мои люди теперь доппельзольднеры. Порадую их. – Ротмистр тут же стал на колено возле сундука и начал отсчитывать из него деньги.

– И себе возьмите сверх вашей офицерской порции.

Брюнхвальд остановился и уставился на кавалера, удивлён был:

– А сколько же мне взять?

– А сколько вам нужно?

– Много, – заявил ротмистр смело, – сто монет.

– Берите двести. – Говорил кавалер, даже не взглянув на ротмистра. – И садитесь есть, у нас ещё много дел.

Быстро отсчитав деньги, Карл Брюнхвальд сложил их в тряпку, связал её узелком и возбуждённый сел за стол. Начал брать себе еду, класть в тарелку, но есть не мог, то и дел поглядывал на узелок с серебром и, наконец, заговорил, забыв поблагодарить от свалившегося счастья:

– Думаете, это они так оставят?

– Что? – Не понял Волков.

– Думаете, они оставят вам эти богатства?

Кавалер поглядел на ротмистра чуть озадаченно.

– По всему городу уже идёт слух, что вы приволокли огромный сундук, и у бургомистра сундук отобрали.

– Да, да… И что вы предлагаете? Забрать серебро и уехать?

– Такое мог бы один вор предложить другому, – чуть заносчиво произнёс Брюнхвальд.

– Так о чём вы тогда? – Насторожился Волков.

– В четырёх часа пути пешего отряда, отсюда на восток, стоит большое село. – Начал ротмистр.

– И?

– Я там встал на привал, поесть немного, люди уже еле шли, и там же стоял отряд. Человек сто двадцать. Без гроша, ругались за фураж для обозных лошадей с местными мужиками. Я поговорил с их офицером, его звали Бертье.

– Он из-за реки, с запада?

– Да, но он истинно верующий человек, сказал, что денег у них совсем нет и они ждут, что император или герцог с наступлением весны начнут собирать людей для новой компании. Я дал ему два талера, и он мне повторял «спасибо», пока я не ушёл оттуда.

– И что, хороши те люди? – Спросил Волков.

– Кавалеристов среди них не видел, – вспоминал ротмистр, – тридцать человек, неплохи, добрые стёганки, видно, и доспех неплох, справные мужи, такие, как у меня, остальные хуже и вовсе не сброд. Но среди них человек двадцать арбалетчиков, и в обозной телеге я видел стволы аркебуз, семь штук.

Волков молчал и Брюнхвальд продолжал:

– Если вы так легко дали мне двести монет, может, предположим, им сотню, чтобы чувствовать себя спокойно.

– Немедленно отправьте к этому Берьте человека. Верхом. Обещайте им сто монет, пусть идут сюда. Ёган! Бумагу, чернила! – Приказал кавалер.

А сам вспоминал, как раздражены остались городские нобили его действиями. Его гнусным самоуправством. А теперь ещё весь город говорит, что у него ещё и сундуки с серебром в покоях. Разве это не повод собрать мятеж. Да и какой это будет мятеж. Это будет восстановлением справедливости. И он понял, что попы из трибунала и солдаты ему бы сейчас совсем не помешали. Чуть подумав, кавалер решил написать настоятелю монастыря Святых Вод Ёрдана и по совместительству казначею архиепископа Ланна, святому отцу брату Иллариону, с просьбой как можно скорее прислать сюда Трибунал Инквизиции, так как в здесь просто гнездо мерзких жён. И власти потакают им.

Они быстро написали два письма. И пока ротмистр обедал, Волков пошёл на двор, а там, у великолепной кареты Рябой Рутт, увидел Агнес. Девочка разглядывала карету. Она была хмура, как будто не выспалась. Руки платок комкают раздражённо. И когда Волков подошёл к ней, спросила, не здороваясь, не присев вежливо:

– Чья это карета?

– Пока не понятно. – Отвечал кавалер и положил ей руку на плечо. – В городе всё не просто.

Она подняла на него глаза, затем покосилась на руку, что лежала на её плече, и сказала холодно и высокомерно:

– Тут одни крысы в норах, ворону они не противники. Идите своей дорогой, мой господин.

Волков молча смотрел на неё, а она продолжила:

– А карета – моя!

Волков руку с её плеча убрал, не ответил ей ничего и пошёл прочь, ухмыльнувшись, уж больно нагло она требовала карету, хотя, может быть, и заслуживала её. А она смотрела ему вслед, губы поджала зло.