Глава 16

Волков стоял у огромного зеркала в полный рост и рассматривал свои красные глаза. Глаза были страшные, хотя уже и не такие страшные, как вчера. И сегодня, как встал, у него совсем не болела голова. Он с удовольствием мылся, надел чистое бельё и шоссы, удивительно как быстро он привык к ним. Ёган помог подвязать их. Кавалер всю жизнь носил штаны, как солдат или простолюдин, ведь шоссы были всегда намного дороже. Носил штаны, даже когда служил в гвардии. Хоть многие сослуживцы над ним подтрунивали, он штанам не изменял. Под доспех, всё-таки, штаны надевать было удобнее. Сейчас, с яркими шоссами, нарядный колет смотрелся бы лучше, но Волков помнил, что совсем недавно его старая бригантина спасла ему жизнь, остановив нож бандита, и решил надеть её. Да и холодно ещё было, а под бригантину, всё-таки, можно пододеть теплую стёганку. Всё бы ничего, всё бы было хорошо, да вот рука была красна вокруг зашитой раны. И если ею шевелить хоть немного, она побаливала.

Покрасовавшись пред зеркалом, он уселся за стол, стал думать, что будет делать сегодня. Собирался наведаться к командиру городской стражи и ждал, когда Ёган принесёт сапоги, и когда подадут завтрак. Тут в дверь постучали.

– Входите, – сказал кавалер.

Вошёл Максимилиан, поклонился:

– Доброе утро, господин, кони осёдланы, я проверил, кормили их и чистили исправно.

– Хорошо, – задумчиво говорил Волков. – Любопытно, сколько стоит жить в этом постоялом дворе?

– Не знаю, господин, – отвечал юноша, – но люди тут сплошь почтенные. Сидят, завтракают сейчас внизу.

– И много их?

– Изрядно, господин. – Говорил Максимилиан.

Кавалер удивлялся, что в таком дорогом месте много посетителей, но молодой Брюнхвальд не уходил.

– Что ещё? – Спросил его кавалер.

– К вам старуха пришла, распорядитель её не пускает, а мне она не говорит, зачем пришла. Вас добивается.

– Что за старуха?

– Нищая.

Волоков помолчал, потом указал на комод, там лежал стилет:

– Дай-ка его сюда и зови старуху.

Юноша подал ему оружие и вышел. Положив стилет на красивую скатерть пред собой, он стал ждать. Скажи ему кто-нибудь ещё год назад, что перед тем, как поговорить со старухой, он будет вооружаться, то кавалер смеялся бы над таким дураком. А теперь ему это смешным не казалось. Повидал он уже разных старух, от которых кровь стыла в жилах. Да и «не старуху» одну такую только недавно видел, и теперь после неё лечил глаза и руку. Поэтому со стилетом ему было спокойнее.

Максимилиан привел «старуху». Старухе было лет тридцать пять, замордована она была, одежда совсем худая и зубов верхних у неё половины не было. Говорила она так, что Волкову приходилось больше додумывать, чем слушать. Максимилиан стал за ней, морщился, видимо, от вони.

– Ну, зачем я тебе? – Спросил кавалер, после того, как она ему кланялась.

– Вы, господин рыцарь божий, – шепелявила баба, – я сама-то не слыхала, мне соседка сказывала, обещали деньгу, пять монет тому, кто скажет вам, где Маер есть.

– Кто есть? – Не понял Волков.

– Маер, Маер, – с пришепётыванием говорила баба.

– Чёрный Маер, это который из банды Спесивого Ганса, – догадался Максимилиан.

– Он, он, молодой господин, – кивала ему баба. – Верно вы говорите.

Кавалер не верил своему счастью:

– И где же он?

– А вы сначала деньги дайте. Дайте пять монет. – А она не верила ему.

Волков пошёл по коврам без сапог, взял из кошеля деньги, сел на своё место положил их монеты аккуратно на скатерть.

Баба сразу попыталась их схватить, но он накрыл деньги ладонью:

– Так, где он?

– Так дома у меня лежит, – баба просто изнывала от близости денег и уже готова была всё сказать сразу, не дожидаясь, пока монеты будут у неё. – Давайте деньги, господин, я ж вам сказала.

– А вдруг он сбежал уже, пока ты сюда шла.

– Нет, не сбежал. И не сбежит, у него только к утру кровь перестала литься. Видно, кольнул его ножом кто-то намедни, лежит – еле дышит.

– Откуда кровь шла? – Спросил Волков.

– Да из-под мошонки его текла, и текла, текла и текла. Думала, сдохнет, а он здоровый как бык, жив, и жрать просит.

– А он тебе муж, что ли? – Волков убрал руку с денег.

– Да избавь Бог, племянник. – Баба торопилась, поднимала грязными пальцами монеты с богатой скатерти. – Что б он сдох, мать его покойница, сестра моя просила перед смертью приглядеть за ним, так он, как вырос, моего мужика забил до смерти. И меня мучил всё время, управы на него не было. А как страже пожалуюсь, так они его вроде и возьмут, а глядишь – и отпустят на следующий день. А он опять ко мне. Опять драться. А сейчас лежит смирёханький, серый весь.

– Ну, поехали, покажешь, какой он серый. – Сказал Волков и заорал: – Ёган, сапоги где?

– А может без меня? – Говорила баба, как упрашивала. – Потом он меня изведет, если узнает, что его я вам отдала.

– Он и так узнает, да не бойся, не изведёт уже. – Обещал кавалер. – Максимилиан, оружие возьми, арбалет. И с бабы этой глаз не спускай.

Ёган спрыгнул с коня, быстрым шагом дошёл до лачуги, заглянул в окна, да в них не разглядеть было ничего. Он подошёл и стал колотить в хлипкую дверь. Прислушался.

– Да не откроет он вам, – говорила баба, – валяется полудохлый. И в дверь не стучи, не заперта она.

Ёган открыл дверь, заглянул внутрь, он был настороже. К нему подошёл Сыч, вытащил нож и первый вошёл в лачугу. Тут же вышел к двери и крикнул:

– Экселенц, тут он один. Заходите.

Максимилиан снял болт с ложа, спустил тетиву. Волков слез с коня и пошёл в нищий дом.

Света в лачуге почти не было, малюсенькие окна были давно не мыты. Была грязь вокруг и холод с сыростью, дом давно не топили.

И воняло в нём гнилью, испражненьями и кровью. Кавалер как в молодость вернулся, точно так воняли лагеря разбитых армий. Под мерзкими, заскорузлыми тряпками, на убогой кровати лежал крупный черноволосый человек. Совсем недавно он был силён, а сейчас и вправду был сер. Видно, как и сказала баба, кровь из него шла почти полтора дня.

Человек тот, как только глянул на Волкова, так, кажется, сразу узнал его. Лежал, вроде, при смерти, а тут глаз злобой налился. Лежал, сопел.

– Вижу, признал? – Спросил кавалер, подходя к кровати.

Мужик не ответил, только зло смотрел.

– Молчаливый, значит. Сыч, а разведи ка огонька, без огня человек говорить не желает.

Сыч подошёл к мужику, пнул кровать и многообещающе сказал ему:

– Ты, братка, потерпи, ты только не подохни, пока я приготовлюсь. Уж дождись раскалённой кочерги, с нею-то тебе всяк веселей подыхать будет.

– Чего тебе? – Хрипло спросил мужик у Сыча. Видно, в нем он чувствовал своего, с ним мог говорить, не то, что с господином кавалером.

– Меч где? – Сыч сразу заговорил с ним мягко, присел рядом с кроватью на корточки. – Найти нужно, вернуть, вещь ценная, но денег за неё вам много не дадут.

– У Ганса… он. – Тяжело дыша и делая перерывы между словами, заговорил Чёрный Маер.

– А где Ганс?

– Ушёл, Вильма… велела всем уходить из города.

– Вильма велела? Велела? Так это она у вас верховодила? И каково оно, когда вами мохнатка верховодит? А, брат?

Бандит промолчал. Насупился.

– Да, расскажи, чего ты? – В словах Сыча чувствовалась жгучая насмешка. – Суровая она бабёнка была? Кому из вас давала? Она вас, по случаю, затычки для себя вертеть не заставляла?

– Суровая… – зло сказал Чёрный Маер и задышал тяжело, – она бы и тебя затычки… заставила вертеть.

– Меня? – Смеялся Сыч. – Так я, может, и не против был бы навертеть ей затычек. – Вдруг он стал серьёзен. – Только вот есть тут человек, который из вашей Вильмы сам затычку сделает, когда найдёт её.

– Не найдёт, – Чёрный Маер даже фыркнул. – Вильма… не дура. Не найдёте вы её. Потому что… нету её уже… в городе. А где… я не знаю. Хоть режьте… меня, хоть жгите…

– Выйдите все, – приказал Волков, его уже бесил раненый бандит, подыхал, а заносчив был, кавалер едва сдерживался.

Все вышли из лачуги. А Волков подошёл ближе и спросил, заглядывая Маеру в лицо:

– Обещаю, что не убью, если ответишь мне на один вопрос, всего на один.

– Спрашиваете, – сухо произнёс бандит.

– Месяц назад останавливался в «Безногом псе» купчишка один с того берега, звали его Якоб Ферье, знаешь такого?

– Я… имён у них… не спрашивал. – Говорил Маер. – Вильма с ними говорила. Нас… только для дела звала.

– Так помнишь купца?

– Нет, много их… было, разве всех… упомнишь.

– И что, всех убивали?

– Зачем? Только самых дураков и самых… жадных. Кто с добром… своим по-хорошему… расставаться не хотел. А так… чего зря душегубствовать. Вильма так вообще чаще… спаивала отваром.

– У купца того сумка была кожаная с бумагами. Может, помнишь?

– Не помню, она… хоть пол талера… стоила? – Бандит говорил всё тяжелее и тяжелее.

– Нет, не стоила.

– Тогда… выбросили её. Если, конечно… этого купчишку… мы оприходовали. А то… может… и не мы. Не мы одни… в городе… промышляли.

– А меч мой Ганс с собой взял?

– На кой чёрт он ему? Только внимание… привлекать. Тут… кому-то из скупщиков отдал… за дёшево.

– Кому?

– Да мне… откуда знать, тут сволочей этих… в городе больше… чем воров. Каждый трактирщик… да кабатчик… краденое скупают.

Волков всё больше проникался неприязнью к этому человеку, он поднёс к его лицу правую изрезанную руку, с зашитой раной и с угрозой произнёс:

– Я так ничего от тебя и не узнал, и это будет последний мой вопрос: ты меня изрезал, пока я от ведьминого зелья слеп был?

Вопрос был лишний, кавалер не сомневался, что это Маеру он воткнул стилет в мясо. А Маер только нагло ухмыльнулся и ответил:

– Нет…. Не знаю, кто… вас резал. Я внизу был… пиво пил.

– Пиво, значит? – Кавалер больше не мог сдерживаться.

Больным и израненным кулаком он врезал бандиту сверху вниз в морду, в нос, так, что слышно стало, как кости хрустнули, и хлипкая кровать под бандитской башкой. Маер застонал. А Волков ударял ещё и ещё.

Последние два раза Чёрный Маер, даже не шелохнулся, не кряхтел, он закатил глаза под веки, разинул рот с синими губами и, казалось, не дышал. Кавалер вздохнул глубоко и пошёл на выход. Сапогом пнул хлипкую дверь так, что та чуть не оторвалась и зарычал:

– Сыч, разводи огонь, кали железо, жги эту сволочь, пока не скажет, где мой меч, или не сдохнет.

– Ёган, подсоби, – крикнул Сыч и чуть ли не бегом побежал в лачугу. И уже оттуда стал причитать: – Экселенц, да вы его, кажись, прибили.

– Не прибил, – отвечал Волков, стараясь держать себя в руках, – я его кулаком только.

– Господин, да вы с вашим кулаком и здорового убьёте, а из этого и подавно – дух вон. – Бубнил из лачуги Ёган.

– Жив он, – говорил кавалер, разглядывая больной кулак.

Шов на ране чуть разошёлся, и одна за другой наземь скатились две капли крови. Волков подошёл к монаху, тот сидел в телеге, делал вид, что его всё происходящее не касается. Не любил брат Ипполит, когда у кавалера дурное расположение духа. Уж больно страшно было с ним рядом. Но кулак кавалера он осмотрел и сказал с укором:

– Нельзя так, господин, рану беспокоить нельзя, последствия будут.

Волков и сам это знал, он глянул на Эльзу Фукс, что сидела за монахом в телеге и тоже старалась не смотреть на страшного человека. В сторону смотрела, на улицу, теребила конец платка и надеялась, что он на неё внимания не обратит, а Волков обратил:

– Монах, а эту, шалаву сопливую, чего мы с собой возим?

– А что ж, в гостинице её оставить нужно было? Так я думал, лучше взять, а то убежит ещё. А будет, вдруг, нужна вам. – Отвечал молодой монах.

– Максимилиан, – позвал кавалер, – проводи девицу к этой… как её… к благочестивой Анхен в приют.

– Меня в приют? – Девушка перепугалась. – Добрый господин, не надо меня в приют. Оставьте меня, я домой пойду.

– Домой, – Волков глядел на неё с укором. – А жить, на что будешь? Кормилицей своей торговать по кабакам пойдёшь или думаешь, Вильма вернётся?

– Не знаю, но уж лучше по кабакам, чем в приют. – Отвечала Эльза, начиная всхлипывать.

Волков, Максимилиан и брат Ипполит все уставились на неё удивлённо.

– И чем же тебе не мил приют? – Спросил кавалер.

Девушка пожала плечами и, всхлипывая, сказала:

– Не знаю, не хочу туда, плохо мне там.

– Другим не плохо, а тебе плохо. Отчего так? – Не отставал от неё кавалер.

– Не знаю, Анхен злая, бабы все злые. Матушка, вроде, как мешок лежит, а кажется, что злее всех. Глаза вечно таращит так, что сердце у меня в пятки падало. А можно мне с вами? Я могу помогать вам, стирать, готовить или… – Говорила Эльза.

– И много ты стирала? – Кавалер взял её руку в свою поглядел на неё. – Что-то не похоже, что ты прачка.

– Ну могу, если нужно ещё что… – Робко предложила девушка.

– «Ещё что» – это ты про что? – Волков поглядывал то на неё, то на свою руку, с которой всё ещё падали капли крови.

Девушка мялась, глядела на него смущённо:

– Ну, если я вам приглянулась, могу девкой вашей быть. Или помогать вам с чем-нибудь.

– Девок разных в городе вашем толпы, на все вкусы есть, – отвечал кавалер, – и на мой вкус ты малость костлява. А хочешь помочь, так скажи мне, кому твоя Вильма мой меч могла продать.

– Скажу, – неожиданно произнесла Эльза, – а если сыщем ваш меч, вы меня в приют не отправите?

– Обещаю.

– Ладно, – обрадовалась девочка, – один раз осенью Вильма болела, сама не ходила, её тогда Старая Мария порчами изводила, оттого ноги у неё пухли так, что в башмаки не влазили. И вот сказал она мне одну вещицу золотую в кабак к жиду Бройцу снести. А Бройц её не взял, говорил, что с гербом она, ему такие не нужны. Говорил, мало ли мы кого благородного зарезали. Побоялся. И тогда Вильма велела вещицу эту нести к пекарю Кирхеру, тот ничего не боится, только цену самую низкую в городе даёт. Тот берёт всё, что хоть пару крейцеров дохода даст.

– А что за вещица была? – Спросил Волков.

– Да застёжка для плаща, очень красивая. Вот я и думаю, может, вам у пекаря про меч спросить.

Кавалер ласково погладил её по голове и пообещал ещё раз:

– Найдём меч – при себе оставлю.

Девочка радовалась и лезла к монаху в телегу. А Волков пошёл в лачугу узнать, как там дела у Сыча.

– Нет, экселенц, толку не будет от него, еле жив он, я его в разум привожу, а он тут же опять теряется. Ничего спросить не успеваю. – Говорил Фриц Ламме. – Куда уж тут железом его жечь?

Кавалер смотрел на едва живого бандита, брезгливо кривил губы и, наконец, принял решение:

– Ладно, поехали, девка сказала, что меч мог купить какой-то пекарь.

– Меч купил пекарь? – Удивился Сыч.

– Поехали, проверим, что за пекарь, а этот, – кавалер кивнул на бандита, – пусть малость отживеет – тогда опять с ним поговорим.

– Вот она, пекарня, – сказала Эльза, указывая пальцем на крепкие ворота и высокий забор, – тут пекарь Кирхер живёт.

– Чего-то не пахнет здесь сдобой, – говорил Ёган, оглядывая высокий забор, – и вообще хлебом не пахнет, что ж это за пекарня такая?

– Ну-ка подсоби-ка, – сказал ему Сыч, спрыгивая с коня и направляясь к забору.

Ёган понял, чего тот хотел, встал у забора и помог Сычу забраться на него. Ловкий Фриц Ламме тут же спрыгнул на тут сторону, и сразу же послышался лай здоровенной собаки. Но кавалер не волновался за Сыча. Сыч и стаю собак перерезал бы, случись нужда. Вскоре за лаем послышалась и ругань, но ворота уже открывались. Как только появилась возможность, во двор протиснулся и Ёган, достав тесак из ножен. Волков с удовлетворением заметил, что Ёган уже совсем не тот деревенский мужик, которого он встретил в убогой деревушке. За Ёганом во двор прошёл и Максимилиан, тоже достал оружие. И уже после них, как и положено господину, чуть склонив голову, чтобы не задеть свод ворот, въехал и он сам.

Во дворе огромный пёс рвал крепкую цепь и лаял без устали. И там же сидел на земле мужик, держался за окровавленную голову, рядом валялась дубина. А над ним стоял Сыч, победно поигрывая кистенём, и говорил:

– Я ему говорил не баловать, а он лезет даться.

Во двор вошла и Эльза.

– Это пекарь Кирхер? – Спросил у неё Волков.

– Нет, господин, это слуга его, – отвечала девушка. – Кирхер другой.

Тут же Ёган и Максимилиан пошли в дом, волков слез с коня и пошёл следом.

Большая комната, бывшая пекарня, в которой давно не пекли никакого хлеба, завалена грудами одежды, обуви старой, седлами и хомутами, даже крестьянскими инструментами, грабли и вилы тоже были тут.

За длинным столом, у небольшого окошка, стоял крепкий мужик, больше похожий на франтоватого возничего, чем на пекаря. Он удивлён не был, был насторожён, оглядывал вошедших недобрым взглядом.

Максимилиан разыскал табурет, поставил его на середину помещения, Волков сел, вытянул больную ногу.

Тут и Сыч вломился, втащив за собой мужика с разбитой башкой. Бросил его на пол огляделся и спросил:

– Ну, ты и есть тот самый пекарь Кирхер?

– Может, и я, а вот вы кто? – Храбро говорил хозяин.

– Давай так говорить будем, – предложил Сыч, – я спрашиваю, ты отвечаешь, а если ты спрашиваешь, – Фриц Ламме показал мужику кистень с небольшой свинцовой гирей, – вот этой вот гирей получаешь по мусалам.

Мужик только презрительно хмыкнул в ответ, и, заметив это, Сыч подошёл к нему и с размаху врезал ему кистенём по рёбрам, приговаривая:

– А это, чтобы ты не думал, что мы сюда шутить пришли, а ты тут будешь хмыкать.

Мужик, было, попытался закрыться от удара рукой, да попробуй от кистеня закройся. Гиря на верёвке облетела руку, и плотно шмякнула его по рёбрам, по левому боку.

Мужик ойкнул и скрючился, хватаясь за бок.

– Что? Хрустнуло ребрышко-то, хрустнуло никак?– Ласково интересовался Сыч.– Ну да ничего, у тебя их, рёбер-то, много, на весь наш разговор хватит.

– Храбрые, я смотрю, вы люди,– тяжело дыша, говорил мужик, опускаясь на лавку. Он обратился к Волкову.– Вы бы господин, своего человека угомонили бы, нельзя так с людьми, люди разные бывают. Иной раз ударишь вот так человека, а потом пожалеешь.

Крепко пожалеешь.

– Уж не тебя ли мне бояться?– Спросил Волков спокойно.– Уж не ты ли такой человек? Ну, отвечай, или велю моему человеку все кости тебе переломать.

– Да нет, не я… Не я,– говорил мужик пересиливая боль в боку и улыбаясь.

Волков дал Сычу знак и тот быстро подошёл к нему и дал тяжеленую затрещину ему по шее. И спросил:

– Ты пекарь Кирхер?

– Что ж так бьёшь-то тяжело?– Мужик чесал шею.

– Говори. Или ещё получишь.

– Я Кирхер. Я.

– А чего же ты Кирхер хлеб не печёшь? Тебя все пекарем зовут.– Поинтересовался Волков.

– А я и не пёк его никогда, я пекарню прикупил, так дураки стали меня пекарем звать.

– А кто ж ты, раз не пекарь?– Продолжал кавалер.

Мужик морщился и врал:

– Из купцов я.

– Да брешет он, экселенц,– заявил Сыч.– Харя у него воровская. Из воров он, из тех, что поумнее, из тех, что деньгу скопили, да скупкой краденного занялись. Авось не самому на разбой ходить, пусть другие под петлёй ходят, а этот решил тут сидеть, да монету считать.

Кирхер глянул на Сыча, опять ухмыльнулся:

– Ишь, и не соврать даже. Всё ты видишь.

– Да уж, повидал таких.

– А нужно-то вам от меня чего?– Спросил Кирхер.

– Ганс Спесивый тебе меч приносил, это мой меч, он у меня его украл. Верни мне мой меч.– Сказал Волков просто.

Он не знал наверняка, приносил ли Ганс меч Кирхеру, но говорил это так уверенно, словно знал об этом. И он угадал.

– Приносил, только не взял я его.

– А почему?

– Он просил за него десять монет, меч конечно богатый, стоит этих денег, только когда у него ножны будут, а без ножен его разве что скупщик хлама купит. Богатый господин, которого он может заинтересовать, без ножен не купит. Я и послал его к кузнецу Тиссену, тот может и хорошие ножны сделать, и меч купить, у него деньга не переводится. Всё, больше не нужен я вам? Могли бы и так спросить, надо было мне из-за этого рёбра ломать?

– Ёган,– сказал Волков,– верёвку поищи, этот пекарь с нами поедет.

– Чего? Нет, уговора такого не было.– Кирхер напрягся, помрачнел.

– У меня с тобой никаких уговоров вообще не было, поедешь со мной и укажешь мне этого кузнеца.

– Не поеду.

Кирхер попытался вскочить, на краю стола лежал нож рядом с блюдом, он к нему потянулся, да Сыч смахнул нож со стола, а Кирхеру на горло накинул верёвку, что соединяла гирю и рукоять кистеня, да стал душить пекаря так, что у того лицо в миг стало синим, а Сыч ещё приговаривал:

– Экселенц сказали поедешь, значит – поедешь.

А Ёган уже тащил верёвку, и как подошёл к Кирхеру которого душил Сыч, дал пекарю кулаком в брюхо, и уже после этого они с Сычом повалили его на пол, и, почти без сопротивления, выкрутили тому руки за спину. И поволокли к телеге. А Сыч ещё и спрашивал его:

– А где нам кузнеца-то найти твоего?

Эльза Фукс испуганно смотрела, как к ней в телегу закинули Кирхера, а вот брат Ипполит ничему не удивлялся, он только подвинулся чуток, чтобы ноги пекаря ему не мешали. И кавалер поехал дальше, искать свой меч. Он подозвал к себе Сыча и сказал:

– Ты поговори с ним, надобно знать, где Вильму искать. Меч – мечом, но мы сюда не из-за меча приехали. Нужно нам и про другой розыск не забывать.

– Так вы, Экселенц, скажите, что ищем-то, мне бы знать, про что спрашивать.

– Спрашивай про купца Якоба Ферье, что месяц назад пропал в «Безногом псе». Нужно узнать кто его убил, и куда делись его вещи.

Сыч кивнул, кинула поводья своего коня Максимилиану, а сам сел в телегу и сказал ласково:

– Госпожа Эльза, пройдитесь пешочком, разомните ножки свои прекрасные, пока я с этим пекарем парой слов не перекинусь.

Девушке повторять нужды не было, она и сама не очень хотела ехать в телеге, где лежал связанный Кирхер. Пошла за телегой пешком.

Большие ворота на двор кузницы были распахнуты настежь. Тут стояли возы, со снятыми для ремонта колёсами и осями, звенели молоты, сновали работники, были тут и коновалы с конями, которым надобны были новые подковы. Работы, видно, было много.

Кавалер пытался найти среди людей хозяина. Старшего. Кузнеца Тисена. Он заехал на двор стал оглядываться, а к нему сразу пошёл здоровенный детина в кожаном фартуке, молодой и деловой с молотком в руке. Руки у него как у некоторых ноги. Силы огромной.

– Что вам надобно, добрый господин,– спросил детина.

Глядел он если не с вызовом, то уж вовсе без почтения. Не поздоровался даже, тем более не кланялся. Стоял, подперев бока, наглый.

– Просто смотрю,– отвечал кавалер.

– А смотреть тут нечего, авось не балаган. Выезжаете со двора и вон, с улицы любуйтесь.

Волков опустил на него глаза, теперь разглядывал его пристально.

А тот не испугался, тоже взгляда не отвёл, стоял молотком поигрывал.

Неизвестно как, то ли по выражению лица кавалера, то ли просто догадался, но Максимилиан стал натягивать тетиву арбалета. Знакомо лязгнул ключ и затрещал, защёлкал замок тревожно. Волков этого не видел, но прекрасно знал, что вот сейчас щёлкнет особенно звонко, это значит, тетива легла в замок, и можно класть болт на ложе. Когда он услышал этот щелчок, он спросил у здоровяка:

– Где кузнец Тиссен?

– А что вам за дело до кузнеца?– Отвечал молодец, и это был уже открытый вызов.

– Ты бы, мордоворот, ответил бы лучше на вопрос, не злил бы моего господина,– крикнул Ёган.

– А ты помолчи, холоп, – отвечал здоровяк, – пусть твой господин говорит, а с тобой мне говорить нет желания.

Волков всё больше удивлялся этому городу, народ тут был груб и не пуган. Вот так грубить незнакомцам могли только уверенные в себе люди. Или люди крепко уверенные в городской страже.

– Смотри, дурак, – крикнул Ёган предупредительно,– с огнём играешь.

– Сам дурак, – огрызнулся здоровяк,– говорите, что хотите, или убирайтесь отсюда.

Ёган было хотел продолжить перепалку, но Волков остановил его жестом. И произнёс:

– Где кузнец Тиссен? Последний раз спрашиваю.

И тут здоровяк залихватски свистнул, и так звонко и громко, что все, кто был на дворе кузни, услыхали. Звон сразу стих, и со всех сторон стали к ним подходить люди. Мастера и подмастерья. Молодые и опытные, все с орудиями своего нелёгкого труда. Их оказалось семь человек, остальные, видимо не были кузнецами, были заказчиками, и смотрели на происходящее с интересом. Но со стороны.

А к Волкову не спеша подошёл Сыч, принёс из телеги секиру, сам стал, на копьё опёрся, и заговорил ехидно, и так, чтобы все слышали:

– Экселенц, что, опять, вшивоту местную будем уму разуму учить?

Всё это он делал так естественно, и так обыденно, что многим подумалось, что и впрямь приехавшие это делают чуть ли не ежедневно.

А ещё они смотрели на кавалера, а тот выглядел страшно. Глаза красные, голова вся зашита, рука тоже, а всё равно секиру держит крепко и привычно. Взгляд надменный, взгляд человека, чьё ремесло – война. И Волков наконец заговорил:

– Сыч, приволоки пекаря сюда.

Сыч тут же пошёл за пекарем, а все остальные ждали, чем всё закончится.

Когда пекарь был во дворе, кавалер спросил у него, указывая на здоровяка секирой:

– Этот вот, кузнец Тиссен?

– Нет, – хмурился Кирхер. – Этот сын его старший. Вилли.

– Паскуда ты, – злобно ухмыльнулся сынок кузнеца и показал Кирхеру кулак, – погоди, получишь своё.

– Кто знает, где кузнец Тиссен? – Громко спросил кавалер, оглядев присутствующих.

– Он за железом уехал,– отвечал самый старший из кузнецов, с окладистой бородой дядька.– Поехал к купцам на пристань, будет к вечеру.

– Ганс Спесивый принёс ему меч, который у меня украл. Пусть кузнец тот меч вернёт мне, я живу в «Георге Четвёртом».

– Никакого меча мы не брали, – заявил сынок кузнеца Тиссена.

А Волков глянул на него и продолжал громко:

– А этого недоумка, я с собой заберу, чтобы кузнец расторопнее шёл ко мне.

– Никуда я не пойду с тобой,– грубо крикнул сын кузнеца.

Он повернулся было, чтобы уйти, но Волков дал шпоры коню, конь в два шага догнал сынка и кавалер легко дотянулся и обухом топора, несильно, чтобы не проломить голову, дал молодцу по башке. Здоровяк упал наземь, лицом вниз. Присутствующие кузнецы стали яриться.

– Что творишь, господин?

– Стражи не боишься, разбойник!

А один из молодых и ретивых кинулся к Волкову и схватил его коня под уздцы. И тут же поплатился за это. Сразу же в его плечо, под ключицу, впился арбалетный болт. И вышел из лопатки кровавым наконечником.

– А, в меня стрелу кинули, гляньте,– заголосил по-бабьи молодец, хватаясь за оперение болта и выпуская упряжь коня кавалера.

Тот только ухмылялся, а конь заплясал, копытами едва не топча сына кузнеца.

– Зря ты так, господин,– с угрозой говорил бородатый кузнец.

А Волков с коня смотрел на кузнецов высокомерно, поигрывал секирой и говорил:

– Меч мой пусть Тиссен принесёт.

Сыч с Ёганом крутили локти сынку кузнеца, тот даже не успел кровь с лица вытереть. Так и потащили его в телегу окровавленного. Он ещё в себя не пришёл, даже не сопротивлялся.

Эльза Фукс шла за телегой и уже не знала, хочет ли она вернуться в приют к благочестивой Анхен или всё ещё хочет остаться с этим страшным господином, у которого страшные глаза и страшные люди. Девочка косилась на двух мужчин, что молча лежали в телеге со скрученными руками. Ещё эти мужчины были жестоко биты, а у одного вся голова в крови. А монаху, что управлял телегой, было всё равно, он на них и не глядел. Видно такая картина ему виделась не впервой. И страшно было Эльзе Фукс. И уже думала, не пойти ли в ненавистный приют, к святой старухе и строгой госпоже Анхен. А страшный господин ехал впереди, а за ним юноша, который Эльзе казался очень красивым в своём платье сине-белом с чёрной птицей на груди, в добрых сапогах и бархатном берете с белым пером. Он говорил Эльзе «вы», отчего она смущалась. И часто думала о нём. И смотрела на него украдкой. Может поэтому Эльза Фукс и не пошла в приют, а шла за телегой по раскисшей весенней дороге.

Волков дал знак Максимилиану приблизиться, тот пришпорил коня. Мальчишка был горд собой, он только что сделал первый свой выстрел из арбалета в человека и попал так, как хотел, и теперь рассчитывал на похвалу господина. Он поравнялся с Волковым и тот заговорил:

– Хорошо попал. Молодец. Но впредь жди моей команды. Я поднял руку – ты приготовился. Я указал цель, опустил руку – ты выстрелил. Только в подобных ситуациях целься в ногу. Под одеждой может быть хорошая кираса, а ноги всегда видно, всегда.

– Я понял, кавалер.– Кивал Максимилиан.

Теперь он ещё больше гордился собой.

А Кавалер поехал к великолепной ратуше, ему нужен был командир городской стражи лейтенант Вайгель. У кавалера к нему было дело. И письмо.

– Господин лейтенант Вайгель?– Волков поклонился, протянул письмо от бургомистра и представился.– Кавалер Фолькоф.

Остальные титулы в воинской среде считались бахвальсвом.

– Фон Вайгель.– Поправил глава городской стражи, тоже кланяясь.

Он был из хорошего рода, из городских нобилей, Куннеры из Вильбурга были известным домом, но взять себе имя Вильбурга ни кто бы ни посмел. Вильбург был столицей земли Ребенрее, и такой титул могли носить только прямые отпрыски герцогов Ребенрее. Первый сын принца Карла именовался не иначе как фон Вильбург. А сейчас, пока сына у герцога не было, титул носил дядя герцога. Поэтому семья лейтенанта не носила приставки «фон». И лейтенанту пришлось купить маленький, убогий хутор Вайгель из четырёх дворов, чтобы иметь право именоваться Отто Куннер фон Вайгель. И теперь он не забывал поправлять людей, если они произносили его имя недолжным образом. В этом они с Волковым были похожи. Тому тоже очень хотелось получить к своему имени приставку, которая сразу говорит всем остальным, что пред ними человек благородный. А ещё они были оба из воинского сословия. Хотя фон Вайгель никогда не был простым солдатом, тяжкого воинского хлеба съел тоже не мало. Он взял у Волкова письмо и жестом предложил тому сесть. Прочёл его и сказал:

– Бургомистр пишет, что за дело ваше радеют важные персоны.

– Полагаю, что так.– Отвечал кавалер.

– Что ж, тогда в распоряжение ваше дам вам четырёх людей и сержанта. Будет ли вам достаточно того?

– Будет, но сержанта прошу дать толкового, такого, который всё и всех в городе знает.

– Будет вам такой сержант, да вы его знаете, он приходил за вами, чтобы в крепкий дом вас брать.– Продолжал лейтенант вежливо.– Зовут его Гарденберг.

– Хорошо, что напомнили, мне также нужен будет доступ к тюрьме, я уже двух людишек взял, мне бы под замок их посадить.

– Комендант Альбрехт будет извещён незамедлительно. Крепкий дом будет в вашем распоряжении. – Заверил лейтенант фон Вайгель. – А пока не желаете ли вина?

– Недосуг,– отвечал Волков.– Занят сейчас, а вот если вы составите мне компанию за ужином, буду рад с вами выпить. Я остановился, по доброте бургомистра вашего, в трактире «Георг Четвёртый», а кухня там хороша.

– Изрядно хороша, обязательно буду.– Обещал глава городской стражи.

Лейтенант не то чтобы очень хотел ужинать с этим рыцарем, пусть даже и в прекрасной гостинице с прекрасной кухней. Просто ему по должности было необходимо знать, зачем сюда приехал этот человек. Ведь наверняка и бургомистр его об этом спросит. Но и Волков не совсем бескорыстно приглашал лейтенанта. Он тоже кое-что хотел выяснить.

В общем, два старых вояки, два тщеславных хитреца собирались друг друга пытать за ужином. На том и раскланялись в предвкушении встречи.

А сержант Гарденберг встретил его тут же и сразу спросил:

– Господин кавалер, какие будут приказы?

– Никаких сегодня, завтра будьте на заре у «Георга Четвёртого». Будем производить розыск.

– Кого будем искать?– Интересовался сержант.

– Мой меч.– Отвечал Волков, разумно полагая, что говорить сержанту о настоящем деле ненужно.

Комендант Альбрехт носил панцирь и меч. Этот бойкий и здравый старик лет шестидесяти с белыми усами был уже в курсе. И сразу отвёл пекарю Кирхеру и сынку кузнеца камору. Обещал следить за ними как за «своими детьми».

После того, как пленников сдали коменданту, кавалер поехал в гостиницу. Но по дороге сказал Максимилиану:

– Езжайте в лодочную мастерскую, скажите лодочнику, что больше мы у него жить не будем, пусть вернёт два талера из трех, что я ему дал.

Вернувшись в гостиницу, он распорядился об ужине, но немного перекусил, чтобы не сбивать аппетита перед ужином. Потом разделся и лёг. Стал чувствовать себя нехорошо. Опять начинала болеть голова. А ведь раньше такое с ним бывало крайне редко. Видно сильно его ударили. В соседней комнате, в столовой, Ёган чистил его одежду, и ему взялась помогать Эльза. Он послал её мыть господину сапоги. Сыча не было видно, монах пришёл справиться о здоровье, опять глядел его руку. Волков так и задремал незаметно, и спал до вечера, пока Ёган его не разбудил, сказав, что пришёл лейтенант и, сказав, что распорядитель спрашивает, когда подавать ужин. Кавалер просыпался с трудом, уж больно не привык он к господскому сну днём. Он спросил Ёгана не приходил ли кто к нему. Волков надеялся, что может кузнец принёс меч. Но Ёган сказал, что никого не было. Тогда Волков оделся в лучшую одежду и велел просить лейтенанта. А в столовой с удивлением обнаружил Эльзу в красивом бордовом платье доброго сукна. Причёсана была, чиста.

– Чего ты тут?– Хмуро спросонья спросил кавалер.

– Ёган сказал, чтобы прислуживала вам за столом, чтобы полезной была.

Волков ничего не сказал, согласился молча. А тут и лейтенант фон Вайгель пришёл. И они сели ужинать. Ужин приготовили им отменный, и вино в трактире было прекрасным. Но когда воины выпили они перешли на солдатское пойло – на пиво. И пили пиво, пока не разошлись, а разошлись они, когда уже ночь была.

Когда Волков и фон Вайгель еще рассказывали друг другу где, когда, и с кем служили, бургомистр уже собирался ложиться. Но тут лакей доложил, что письмо принесли. И он затрепетал сердцем. Некогда он так же получал такие поздние письма. И теперь всё время ждал их. Ждал с нетерпением. Он взял письмо, что принёс ему лакей, и с радостью узнал на нём дорогой почерк. Почерк был плох, буквы разные, словно писал ученик. Линии строк не выдержаны. Да и ошибки в словах бросались в глаза. Но ничто это не волновало бургомистра.

– Одеваться, – крикнул он лакею, едва развернув письмо.

Да, его звали на встречу. На свидание. Конечно на свидание, а куда ещё могут звать на ночь глядя. На свидание, которого он ждал уже с осени.

– Конюху вели, пусть запрягает, а жене скажи, пусть молится и ложится без меня. Я по делам. Скажи к банкиру поеду, если спросит куда я.

Собирался господин, нервничал, нужно ехать было скоро, а он всё платье выбирал, то колет не тот, то шосы не в цвет, то цепь вульгарна. В общем, едва собрался, и всё впопыхах. Сел в карету и поехал. Кучеру даже говорить не пришлось куда. Он и сам знал.

Ночью стражников по городскому уложению в кабаки и трактиры пускать воспрещалось настрого. Ночная стража пить садилась, и пила всю ночь, пили с девками и играли в кости. А улицы не охраняли от злого люда. Теперь большой штраф грозил тому кабатчику, кто пустит стражников ночью, и стражники стояли у входов в кабаки, под фонарями, туда им и пиво разносчики выносили.

Где-то орали гуляки, визгливо смеялись распутные бабёнки, собаки лаяли, а по городу ехала великолепная карета бургомистра. Бургомистр, сидя в ней, волновался как юноша, хотя виски его давно седы были.

Наконец, кучер остановил карету возле красивого забора. В тридцати шагах от ворот, он и раньше так останавливал. Дальше бургомистр шёл пешком. И теперь пошёл. Остановился у двери, вздохнул взволнованно и постучал негромко.

Дверь отворилась сразу, словно ждали его. Привратник Михель низко кланялся, запер дверь и повёл господина бургомистра в дом. Они шли тихо, не переговаривались, как ходили много уже раз.

Михель стукнул для приличия в нужную дверь. Оттуда красивый женский голос произнёс:

– Входите.

Михель распахнул дверь, и так проворно отвернул глаза, словно из темноты на солнце взглянул. Словно до смерти боялся увидеть что-то. А господин фон Гевен, бургомистр, не отвернул глаз, он для того и приехал чтобы видеть это.

В большой комнате, с большой кроватью, у стола, стояла в одной нижней рубахе сама благочестивая Анхен. Стояла она обеими ногами в медном тазу, высоко подобрав полу рубахи. А служанка её, Ульрика, мыла ей ноги. В подсвечнике горело сразу пять свечей, было светло. Привратник Михель, всё ещё отворачиваясь, чтобы не дай Бог не глянуть, закрыл за собой дверь. А бургомистр не мог отрывать от прекрасной женщины глаз, а она, видя, как он смотрит на неё, ещё выше подобрала подол, так что он увидел то, что только мужу видеть должно. Женщина улыбнулась и сказала:

– Чего смотришь так ошалело?

– Уже забыл, какая ты. Не зовёшь меня с осени.

– А ты что, дни считаешь, что ли?

– Считаю.

Она вышла из таза, села в кресло, служанка взяла полотенце, но бургомистр подошел, забрал у неё полотенце, встал перед красавицей на колени и стал сам вытирать её ноги. А она, не стесняясь, давал ему вытирать их, и не прятала от его взгляда себя, напротив, не давала рубахе прикрыть то, что скрыто быть должно. А служанке сказал коротко:

– Поди.

Та поклонилась и ушла. А бургомистр как ждал этого, сразу потянулся к роскошному телу губами. А красавица его голову оттолкнула, а ноги сдвинула, и подол рубахи опустила. Встала. Надела туфли.

– Отчего ты зла так?– Удивился бургомистр, тоже вставая.

– Не зла я,– просто отвечала красавица.– Просто матушка волнуется, а когда матушка волнуется, то и мне не до ласк.

Она встала у зеркала, взяла щётку, начала расчёсывать волосы. Он подошёл к ней, обнял сзади, стал трогать её груди. Сжал их крепко. Они были как камень твёрдые, тяжёлые, горячие – молодые. Она была не против, смотрела на него с ухмылкой через зеркало, да волосы свои волшебной красоты чесала.

– Отчего же ты так зла со мной,– сопел от возбуждения бургомистр.– Отчего не зовёшь меня?

Он попытался задрать ей подол рубахи, но этого она не позволила сделать. Оттолкнула его и со смехом сказала:

– Пыл-то свой убавь. Не для того тебя звала.

– А для чего же? – Не понимал он.

– Говорю же, матушка волнуется, ты мне писал сегодня, что рыцарь приехал в город, от вельможи какого-то. Розыск какой-то чинить.

– Писал,– нехотя говорил фон Гевен.

– Так вот этот рыцарь у меня сегодня был. Матушку разволновал он.– Она вдруг сделалась строга и холодна.– Матушка сказала, что рыцарь этот зол. Зол и опасен нам.

– Да какая в нём опасность? Мошкара. – Отвечал небрежно бургомистр.– Приехал и уедет.

– Молчи, дурень!– Вдруг резко и грозно крикнула Анхен.– Слова матушки под сомнение берёшь? Или ошибалась она хоть раз?

Фон Гевен помрачнел, он и вправду не мог вспомнить, когда ужасная старуха хоть раз ошибалась.

– Молчишь? То-то, впредь не смей в словах матушки сомневаться.

Вызнай, зачем он приехал, дай ему то и пусть уедет из города, денег дай ему. Золота дай. Только чтобы не было его тут.

Анхен подошла к столу, скинула с себя рубаху, присела на край стола нагая, ноги развела, стала сама себе груди трогать, словно взвешивала и улыбалась бургомистру и продолжала говорить:

– А ещё матушка велела сказать, как проводишь злого человека, так придёшь ко мне, будешь брать меня, сколько захочешь. А может, и две ночи будешь ложиться со мной.

– А может сейчас? Не могу, сгорю я,– клянчил бургомистр.

– Ульрика,– крикнула благочестивая Анхен, и когда служанка отрыла дверь, продолжила,– пусть господин бургомистр возьмёт Бьянку, или ещё кого из наших дев. А то его ещё удар хватит.

Бургомистр не уходил, стоял, смотрел на неё. Она была прекрасна. Так и сидела на краю стола с раздвинутыми ногами. Трогала свою грудь. Только вот глаза холодны. Ульрика стояла рядом с ним и ждала.

Но господин фон Гевен не уходил, ещё надеялся на благосклонность. Но напрасно.

– Ступай,– повелительно сказал красавица, – не то велю и вовсе погнать тебя домой, к жене. А может и вправду к жене тебя отправить?

Бургомистр склонил голову и пошёл как на казнь. А Анхен улыбалась ему вслед, хотя на сердце её было тревожно. Чувствовала она, что добром приезд рыцаря этого может и не кончиться.