– И ты не счел нужным поставить меня в известность?

Кирстен разозлилась. Судя по синякам под глазами, она плохо спала и теперь нервничала сильнее обычного.

– Вы провели пять часов в той чертовой больнице, и ты не нашел минуты, чтобы мне позвонить?!

– Ты спала…

– Да пошел ты!

Сервас понял, что лучше ее не злить, и промолчал.

– Где он теперь?

– Не знаю…

– Как это?

– А вот так – не знаю.

– Ты… Ты позволил ему уйти?

– Ты плохо слушала? Гюстав, возможно, мой сын, и он в смертельной опасности…

– И что?

– Гиртман все предусмотрел. Нашел клинику за границей, хирурга…

– Прекрати, Мартен! Если донор – ты, ребенка можно прекрасно прооперировать и здесь! Не стоит…

– Нет! – отрезал он.

Кирстен посмотрела ему в глаза.

– Почему?

– У меня есть на то причины.

– Какие, упрямая ты скотина?

– Он угрожал Марго.

– Попроси усилить охрану.

– Тебе не хуже меня известно, что обеспечить человеку стопроцентную безопасность невозможно, – ответил Сервас, вспоминая слова Гиртмана о дочери. – Даже имея лучшее в мире оборудование. И уж тем более силами двух-трех не обученных этому делу инспекторов. И потом, кто знает, сколько времени потребуется на улаживание дел с операцией Гюстава… Он болен. Времени не осталось. Оперировать нужно сейчас, а не через полгода…

Тон сыщика был категоричен, и Кирстен обреченно кивнула.

– Значит, ты отпускаешь преступника и собираешься следовать его указаниям?

– Пока да, у меня нет выбора.

– Выбор есть всегда, – упрямо возразила Кирстен. – Когда вы должны встретиться?

– Он сказал, что свяжется со мной сам.

Кирстен в очередной раз кивнула, метнув в Серваса недобрый взгляд исподлобья.

– Я должен идти.

– Куда? – изумилась норвежка.

– Повидаться с дочерью.

Он сел в машину, включил печку на максимум и настроил радио на новостную станцию. Самопровозглашенный эксперт – один из тех, кто не сумел предсказать избрание Дональда Трампа, – объяснял, как такое случилось и почему то же самое может произойти здесь, хотя много месяцев он и его коллеги по цеху утверждали прямо противоположное.

Было еще темно, когда Сервас въехал в Тулузу, оставил автомобиль на стоянке рынка Виктора Гюго, спустился на улицу, махнул рукой полицейскому, сидевшему в машине у его подъезда, подумав: «Интересно, давно он тут?» Было 06:12 утра.

– Как насчет кофе? – спросил он офицера, дежурившего перед квартирой, бесшумно открыл дверь, чтобы не разбудить дочь, и вдруг услышал, что в кухне кто-то есть.

– Марго?

Девушка выглянула в коридор.

– Папа? Что ты здесь делаешь?

– Добрый вечер, мадемуазель, – поздоровался из-за спины Серваса агент.

– Здравствуйте, – ответила девушка. – Выпьете кофе?

– А ты уже встала? Совсем? – как дурак поинтересовался майор, вглядываясь в усталое лицо дочери.

Она молча посмотрела на отца и вернулась к плите. «Что-то и вправду не так», – подумал он, глядя на ее хрупкую фигурку в стареньком халате.

Сервас не спал всю ночь и, как всегда в подобной ситуации, был вялым, а все, что творилось вокруг, казалась ему нереальным. Он словно заблудился между сном и явью, разделил участь «ранних пташек», обреченных каждый день подниматься ни свет ни заря, в том числе несчастных мигрантов, убирающих кабинеты и сметающих пыль с кресел, чтобы служащие могли поместить в них свои бесценные задницы.

– Пойду снова лягу, – сообщила Марго, с трудом подавив зевок. Она поцеловала отца и поплелась к себе.

Мартен смотрел ей вслед, отмечая произошедшие в дочери перемены. Ей не по себе, да и праздность не идет на пользу: вернувшись в Тулузу, она поправилась, даже лицо округлилось. Неужели Гиртман знает больше, чем сказал?

Гюстав останется в больнице до конца дня, потом вернется домой. То есть к Лабартам… От этой мысли на душе стало совсем погано.

Сервас проголодался, но пиццы в морозилке не обнаружил; исчезли и все упаковки готовых блюд для микроволновки. Он даже зашипел, поняв, что гамбургеры тоже «аннигилировались», уступив место овощам и фруктам в промышленных количествах. Экологически чистым, само собой разумеется. Мартен принял душ, потом заглянул к дочери. Марго спала, но все равно выглядела утомленной.

– Твой сын, – изумленно-недоверчивым тоном повторил Венсан Эсперандье и заглянул на дно чашки, как будто собирался прочесть послание, написанное кофейной гущей. – Дикая история, Мартен. Твой сын…

– Возможно, – подтвердил Сервас и подтолкнул к заместителю два пакетика с уликами: белокурой прядью и одним волоском. – Блеф не исключается, поэтому результат нужен максимально быстро. Оба результата…

Эсперандье схватил один из пакетиков.

– Почему? Я не понимаю.

– Сейчас объясню.

День был холодный; они ушли с террасы внутрь и сели у окна, глядя на редких прохожих на площади Капитолия .

– Может, стоило рассказать мне?

Сервас молча посмотрел на своего зама. Эсперандье гребло к сорока, но время не имело над ним власти, это был все тот же Венсан с кукольно-юношеским лицом, который десять лет назад впервые перешагнул порог отдела.

Лейтенант, истинный гик с жеманными манерами, долго был объектом грубых шуток и гомофобных издевок, пока Сервас не положил этому конец. Они стали лучшими друзьями. Эсперандье стал единственным по-настоящему близким Мартену человеком – не только на службе, но и в жизни. Майор даже принял на себя почетную обязанность крестного его ребенка.

– Прости меня.

– Поверить не могу! Сколько мы знакомы?

– Странный вопрос…

– Вовсе нет. Ты больше ничего не рассказываешь ни мне, ни Самире.

– Не уверен, что понимаю, куда ты клонишь, Венсан.

– После комы ты изменился.

Сервас ощетинился.

– Глупости! Нужны доказательства? О… сыне ты узнал первым.

– И слава богу. Не знаю, что сказать… Ты видел Гиртмана… Ты с ним встретился, находился в одной комнате и отпустил… Это безумие, Мартен!

– А что бы ты сделал на моем месте? Думаешь, я отказался от намерения арестовать его? Но мальчик в смертельной опасности… И он, вероятно, мой сын…

– Нет никакой возможности лечить его здесь?

– Ты будешь помогать или нет?

– Что от меня требуется?

– На каком этапе находится тип из Генеральной инспекции?

– Рембо? Уверен, что Жансана кокнул ты.

– Смешно…

– Конечно, смешно, но другой версии у придурка нет, вот он и упирается, – сказал Эсперандье, не сводя глаз с Мартена. – Но дергаться не стоит – после баллистической экспертизы у него ничего против тебя не останется.

Сервас отвел взгляд. Что, если Венсан прав? Неужели он действительно так сильно изменился после комы? Настолько, что даже друзья его не узнают?

– Тогда вопрос, – продолжил Венсан, – кому было выгодно ликвидировать этого подонка?

– Кроме меня – ты это хотел сказать?

– Да пропади ты пропадом, Мартен, ничего я не хотел…

Сервас закивал, но лейтенант не собирался останавливаться.

– …с каких пор ты переиначиваешь все, что говорят твои друзья? После того как ты вернулся… оттуда, я все время спрашиваю себя, с кем имею дело – с тобой или кем-то еще.

– Можешь присмотреть за Рембо? – попросил он своего заместителя.

– Будет непросто. Он не доверяет нам с Самирой.

– Кому поручили баллистику?

– Торосьяну.

– Ну этот – наш человек; попробуй выяснить, на какой он стадии.

– Хорошо, посмотрим, что удастся сделать, – пообещал лейтенант и помахал перед носом шефа двумя пакетиками. – Что предпримешь, если он твой сын?

– Понятия не имею.

– Как поживает Марго?

Сервас мгновенно насторожился.

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что встретил ее два дня назад в центре, и она плохо выглядела.

– Ты тоже заметил? – Сервас помолчал, собираясь с духом, посмотрел на Эсперандье и признался: – Я чувствую себя виноватым. Она все бросила, чтобы быть рядом, но мы почти не видимся… И я спрашиваю себя… мне кажется, есть что-то еще… Марго утомлена, нервничает, но молчит. У нас не все ладно. Не знаю, что и делать.

– Все очень просто.

Сервас удивленно посмотрел на собеседника.

– Задай прямой вопрос, без экивоков и полицейских подходцев – ведь она твоя дочь, а не подследственный.

Сыщик кивнул. Венсан, безусловно, прав.

– Что у тебя с норвежкой? – полюбопытствовал Эсперандье.

– Тебе-то что за дело?

Лейтенант вздохнул.

– Раньше ты бы ни за что так не ответил… – В его голосе прозвучал намек на раздражение. – Мне страшно, Мартен. – Он встал. – Я должен идти, насчет ДНК буду держать тебя в курсе.

Кирстен видела, как около трех вернулись Лабарты с Гюставом. Она смотрела на них в бинокль, потом вдруг почувствовала сильнейшее раздражение – ни к чему заниматься бессмысленным делом! – и решила прилечь. Но тут зазвонил ее телефон.

Каспер. Жаждет узнать новости.

Она не стала отвечать – разговаривать с бергенским коллегой не хотелось. Казалось бы, интерес к делу свидетельствовал в его пользу, любой ретивый полицейский вел бы себя точно так же, но регулярные звонки стали ее настораживать. В Бергене Каспер не проявлял особого интереса, так почему усердствует сейчас? Она не поделилась с ним новостью о Гиртмане, понимая, что он тут же доложит начальству. Сервас, кстати, тоже не сообщил своим шефам, что швейцарец объявился. Почему? Не хотел, чтобы у него отобрали дело или по другой причине? Да она и сама мало о чем информирует Осло – Крипо незачем совать нос в здешние события.

Кирстен смотрела в потолок и размышляла о Лабартах. О том, что эти люди заставили ее пережить, и – главное – о том, чего не успели сотворить… Мысли будили в ней жажду убийства. Такого не должно было случиться, только не с ней! Кирстен вспомнила, как начиналась ее полицейская биография. Она патрулировала город и однажды на улице имени единственного норвежского барона Людвига Розенкранца вынуждена была вмешаться в драку, которую затеяли в баре вусмерть пьяный мужик и его приятель. Алкаш начал с плевка ей в лицо и ругательств, которые у некоторых мужчин автоматически слетают с языка, стоит женщине оказать им сопротивление.

Он дебоширил, оскорбил полицейского при исполнении, но на следующий день его выпустили, и, выходя из комиссариата, он обидно «пошутил» с дежурным на ее счет.

Мерзавец, конечно же, не понял, откуда взялась зловещая тень, набросившаяся на него, когда он следующим вечером, шатаясь, возвращался домой. Грубияну сломали несколько ребер, свернули челюсть, выбили плечо и вывихнули три пальца на правой руке. Он наверняка до сих пор гадает, кто его так отделал.

Всё, хватит! Кирстен надела сапоги, куртку, шапочку и вышла прогуляться по свежему снегу, продолжая думать о Мартене и ночи, которую они провели вместе. Она не просто поддалась физическому влечению, в ее душе в тот момент родилось чувство. Какое? Кто знает… Интересно, что ощутил он?

– Что будем делать? – спросила Аврора Лабарт.

– В каком смысле?

Женщина бросила на мужа измученный взгляд. Было девять вечера, она только что уложила Гюстава, и в шале воцарилась тишина.

– Ты разве не заметил, как он посмотрел на нас в больнице? – изумилась она. – Он вернется. И покарает нас.

Ролан Лабарт побледнел, у него задрожал подбородок.

– Что значит – покарает?

– Ты долго будешь изображать попугая?! – осадила она мужа и отвернулась к окну, проигнорировав его взгляд. – Нужно смываться!

– Что?

– Мы должны успеть, пока он не появился.

– Но зачем? Зачем… ему это делать? – Ролан начал заикаться.

– А ты как думаешь? У него мания величия. Он одержим желанием казнить и миловать. Ты – его биограф и должен был бы понимать это. – Аврора издала горький смешок. – Мы провалили дело.

– Ты провалила, – поправил жену Лабарт. – Ты предложила дать мальчишке наркотик и совершила первую ошибку. Второй было сказать ему об этом.

– Думаешь, интерн промолчал бы? Перестань ныть! Может, ты от страха уже и в штаны наложил?

– Не хами, Аврора.

– Закрой пасть! У нас есть один-единственный выход: собрать все, что сможем, и бежать.

– А как же мальчик?

– Как только окажемся достаточно далеко, позвонишь Гиртману, скажешь, чтобы приехал, взял ключи из выхлопной трубы моей машины, разбудил Гюстава и забрал его.

– Но куда мы поедем?

– Далеко. На другой конец планеты. Купим новые документы, денег хватит.

– А университет?

– Забудь!

– Хочу напомнить, что этот дом мы купили благодаря моей работе и…

Они замолчали, услышав шум мотора. Аврора повернула голову к окну, и Лабарт впервые увидел на лице жены страх. По снегу медленно ехала машина; ее фары светили, как два мощных солнца.

– Это он…

– Что же делать?

– То, что не успели с норвежкой. Потом убьем его… после того как развлечемся…

Аврора посмотрела на мужа, и он похолодел – таким жестоким был ее взгляд.

Кирстен смотрела, как он поднимается по заснеженному крыльцу.

В одном из окон второго этажа появилась Аврора Лабарт. Ее лицо выражало озабоченность, хитрость, коварство и свирепое желание выйти победительницей из схватки с опасным противником…

Кирстен насторожилась: Лабарты явно что-то замышляют! Аврора наверняка понимает, что они в опасности, но и Гиртман не наивный простак. Мысли норвежки омрачились, будто гигантский осьминог плюнул ей в лицо черными чернилами посреди океана. Что делать? У нее даже оружия нет, а Мартен наверняка в дороге. Она набрала его номер и попала на голосовую почту.

Аврора Лабарт облачилась в атласный черный пеньюар с красными басонами , который всегда нравился Гиртману, но на этот раз тот не оценил ее выбор.

– Добрый вечер, Аврора, – сказал он, глядя ей в глаза.

Тон его голоса был ледяным, как ночь в горах. По спине женщины пробежала дрожь; ей показалось, что кто-то провел костлявым пальцем вдоль позвоночника, от шеи до крестца. «Что с его носом?» – подумала она, заметив ватные тампоны в ноздрях швейцарца.

– Здравствуй, Юлиан. Входи, пожалуйста, – пригласила Аврора, отступив в сторону.

Гиртман не сделал попытки наброситься на хозяйку дома прямо на пороге и последовал за ней в гостиную. Аврора представила, как трясутся руки у ее слабака-мужа, пока он смешивает коктейли на кухне. Только б не ошибся с дозой…

Юлиан прошел в комнату, и она против воли ощутила привычную пьянящую смесь возбуждения и страха. Гиртман напоминал зверя – он принюхивался, посапывал, приглядывался и оценивал, был уверен в своей силе, но держался настороже и мог в любой момент начать действовать.

Аврора потуже затянула пояс пеньюара и подошла ближе. Из кухни появился Ролан, и она сразу поняла, что муж для храбрости глотнул виски. Он поставил поднос со стаканами, почтительно поклонился и сделал приглашающий жест.

– Садитесь, Хозяин, прошу вас.

– Перестань идиотничать, Ролан.

Швейцарец снял промокшее под снегом пальто и бросил его на софу. В толстых стеклах его очков отражалось пламя камина, взгляд выражал ледяное высокомерие. Лабарт покорно кивнул, не глядя на Гиртмана, и поставил перед ним белый пенистый коктейль.

– «Белый русский» , как обычно?

Швейцарец кивнул, и Лабарт передал Авроре коктейль с шампанским. Себе он сделал «Олд фэшн» . Коктейли были еще одной страстью Ролана, которая не раз «помогала» гостям дома раскрепоститься и вступить в игру.

– Я не рассказывал вам о моих русских корнях? – спросил бывший прокурор, поднимая бокал.

Ролан пялился на его коктейль как зачарованный, и Авроре хотелось крикнуть «Отвернись, идиот!» – но ее внимание отвлек швейцарец, не донесший бокал до губ.

– Русские и аристократические, – продолжил Гиртман. – Мой дед по матери был министром Временного правительства. Семья жила в Санкт-Петербурге, на Большой Морской, в двух шагах от Набоковых.

Он сделал глоток «микстуры» со взбитыми сливками, задумался, глотнул еще.

– Восхитительно, Ролан. Идеальный вкус.

Гиртман поставил бокал, и Лабарт бросил незаметный взгляд на Аврору. Он добавил в «Белый русский» почти три грамма «колпачка» , гигантскую дозу, которая должна была подействовать через несколько минут. Настроение швейцарца изменится, появится эйфория, двигательные функции ослабеют, страх и паранойя исчезнут. Он станет более легкой добычей, но не надо заблуждаться – этот человек опасен в любом состоянии.

Аврора села напротив Гиртмана, намеренно широко разведя колени, и на сей раз в глазах швейцарца появилось вожделение.

– То, что вы сделали, непростительно… – Тон был острее опасной бритвы.

У Ролана душа ушла в пятки, Аврора перестала дышать и подумала об оружии, лежащем сейчас в приоткрытом ящике комода, за спиной гостя.

– Вам не стоило… Это… Вы меня… очень разочаровали…

Его голос – медовый, нежный, как ласка, – напоминал ватный тампон, которым врач протирает кожу пациента перед уколом.

– Юлиан… – начала было Аврора.

– Заткнись, мерзавка.

Женщина возмутилась – никогда еще он не позволял себе такого тона в разговоре с ней. Никто не позволял. Никто не имеет права, даже он. Но она смолчала.

– Я не могу… простить подобное. Сами знаете, кто должен понести наказание.

Аврора поняла, что слова излишни. Спасти их может только наркотик. Если подействует вовремя…

Швейцарец переводил взгляд с жены на мужа, не выказывая ни малейших признаков помутнения сознания.

– Вы…

Гиртман замолчал, закрыл лицо ладонью, потер веки, а когда снова открыл глаза, не смог сфокусировать взгляд: зрачки расширились и напоминали бездонные черные дыры.

– Этот коктейль, – пробормотал он, – этот коктейль совершенно… исключительно… прекрасен.

Он откинулся на спинку, уперся затылком в подушки, посмотрел на потолок и улыбнулся.

– Вам известно, что у людей, как и у крыс, контроль стимулирует мышление? Отсутствие контроля может парализовать умственные способности. Но иногда бывает так приятно утратить контроль, согласны?

Хихикнул, сделал большой глоток и расхохотался.

– О черт, не знаю, что там намешано, но я никогда не чувствовал себя лучше!

Его тон больше не был угрожающим.

– «Теперь я знаю, когда наступит рассвет последнего утра: когда Свет перестанет тревожить… и Ночь, и Любовь… когда… когда единственной… единственной, вечной и нескончаемой… мечтой станет… оцепенение… Я чувствую блаженную усталость…»

Гиртман поставил бокал, лег на бок и подтянул колени к груди.

– Кажется… я сейчас засну…

Аврора наблюдала за швейцарцем. Он то открывал, то закрывал глаза, снова открывал и тут же закрывал. Она взглядом позвала мужа на кухню, и Ролан подчинился, но тут Гиртман поднял веки и уставился на него. У профессора заледенела кровь, но голова гостя упала на подушку, и Ролан на подгибающихся ногах последовал за женой.

– Что ты натворил, идиот?! – сдавленным голосом спросила Аврора. – Видел, в каком он состоянии? Как мы затащим его наверх?

– Зачем? – изумился Лабарт. – Зачем нести его на чердак? Убьем монстра здесь. Сейчас же!

Она покачала головой.

– Я ведь сказала, что хочу с ним поиграть.

Профессор не поверил своим ушам. Она совсем рехнулась? Лицо Авроры стало злым и упрямым.

– Этот человек опасен даже в обдолбанном состоянии! Нужно с ним кончать, Аврора, сейчас же! На тот случай, если ты еще не поняла, я говорю об убийстве.

– Какой же ты трус, Ролан! Все твои дурацкие фантазмы ничего не стоят, ты вечно все портишь!

– А что он испортил?

Голос прозвучал от двери за спиной профессора. Лицо Авроры, смотревшей через его плечо, превратилось в маску ужаса. Ролан обернулся – и едва не потерял сознание. Юлиан Гиртман смотрел на них с широкой улыбкой на лице. Неужели он слышал начало их разговора?

– Я подумал, мы можем немного развлечься, пока Гюстав спит, – сказал швейцарец заплетающимся языком. – Что думаете? Напоследок… На прощание, так сказать… Идем?

Ему с трудом удавалось держать голову прямо, он моргал, вращал глазами. Аврора недоверчиво посмотрела на него и расплылась в улыбке. Кретин сам стремится в ловушку, великий Юлиан Гиртман в полном ее распоряжении! От возбуждения у нее мурашки побежали по всему телу.

– Конечно…

Лабарт посмотрел на жену, как будто хотел сказать: «Ну а я что говорил?»

Швейцарский великан неверной походкой направился к лестнице.

– Уверена, что он не притворяется? – прошептал Ролан в спину жене. Аврора кивнула на пустой бокал.

– Сколько ты всыпал?

– Почти три грамма.

– После такой дозы даже он не смог бы симулировать.

Гиртман споткнулся на первой же ступеньке, как будто хотел подтвердить правоту Авроры, гоготнул, сделал еще шаг и снова чуть не упал.

– Ну я и набрался!

Лабарты переглянулись, Ролан подошел к швейцарцу, обнял его за талию, тот положил ему руку на плечо и притянул к себе. Профессор рядом с ним выглядел лилипутом. Захоти Гиртман, он одним движением свернул бы Лабарту шею.

– Друг мой, – пропел швейцарец, – мой верный и преданный друг…

– Навеки, – ответил Ролан, которого против собственной воли охватило странное и очень сильное чувство, состоящее не только из страха.

– Навеки, – повторил Гиртман, с торжественной убежденностью пьяницы.

Они начали взбираться по лестнице. На площадке, перед открытой дверью спальни, швейцарец поднял руку, открыл люк, и металлическая лестница развернулась с противным лязгом. Он начал карабкаться, как ребенок, которому не терпится поиграть, на середине внезапно остановился и спросил озабоченным тоном:

– Вы уверены, что Гюстав спит?

Аврора бросила взгляд на мужа.

– Схожу проверю, – сказал он. – Начинайте без меня.

Ей вдруг захотелось, чтобы Ролан не оставлял ее наедине с Гиртманом, но тот наблюдал, и она нехотя кивнула.

Лабарт спустился этажом ниже; Аврора слышала, как муж идет по коридору. Гиртман повернул выключатель и исчез на чердаке.

Она нехотя поставила ногу на последнюю ступеньку. Почему у меня такое чувство, что я иду на эшафот?

В недобрую минуту она заупрямилась; нужно было в кои веки раз прислушаться к Ролану и покончить со швейцарцем внизу. Он стоял у края люка и наблюдал за ней маленькими блестящими глазками.

Аврора заметила свое отражение в стеклах очков, и на полсекунды ее охватило желание сбежать. Она прочла висевшее на стене претенциозно-нелепое послание:

ОСТАВЬ ГОРДЫНЮ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ

НЕ ЩАДИ НАС В ЭТОМ ТИРАНИЧЕСКОМ СКЛЕПЕ

АЛКАЙ МУДРОСТИ И НАСЛАЖДЕНИЯ

ПУСТЬ КАЖДЫЙ ЧАС ДОСТАВИТ ТЕБЕ ОСТРОЕ

И ИЗЫСКАННОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

СТРАДАЙ И КРИЧИ

КОНЧАЙ

Еще одна идея ее болвана-мужа! Он всегда был «головастиком», мастером фантазмов, но никак не человеком действия. Даже на их буйных вечеринках не лез в первые ряды, всегда пропускал вперед других.

Она подтянулась, вытолкнула наверх тренированное тело. Гиртман смотрел на нее с неприкрытым вожделением. Под крышей завывал ветер – должно быть, сильно похолодало, – но на чердаке Аврора сразу взмокла, от жары закружилась голова.

– Сними это, – приказал швейцарец, и халат, прошелестев, упал к его ногам. Он долго смотрел на тело женщины, и в его взгляде не было ничего, кроме плотского желания.

– Не забыл, здесь командую я? – с вызовом спросила она.

Он кивнул, с трудом удерживая открытыми тяжелые веки. Она положила ладонь ему на грудь рядом с сердцем, сильно толкнула, и Гиртман отступил назад. Аврора поймала кожаный браслет, прикрепленный к тросу, потянула и закрепила на его левом запястье. Он не сопротивлялся – улыбался и пожирал ее глазами.

– Иди сюда, – вдруг шепотом попросил он. – Поцелуй меня.

Она засомневалась, но послушалась, почти коснувшись его грудью. Юлиан положил правую ладонь женщине на затылок и поцеловал в губы. Она ответила, ощутив вкус водки и кофе; сердце заколотилось так сильно, словно решило вырваться на волю. И в этот момент длинные сильные пальцы Гиртмана сжали ей шею.

– Что вы подмешали в коктейль?

Аврора открыла рот, но не смогла произнести ни слова – он перекрыл ей доступ воздуха. Кровь прилила к голове, перед глазами заплясали черные точки.

– Отпусти меня!..

– Отвечай.

– Ничего… я… клянусь тебе…

Аврора ударила Гиртмана кулаком – сильно, хотя замахнуться не смогла, – но он не ослабил хватки. Единственный звук, вырвавшийся из ее горла, напоминал нечто среднее между шипением и хрипом. Мужские пальцы давили на сонную артерию, мозг, лишенный кислорода, кричал «караул», сознание уплывало. Гортань болела невыносимо. Потом он вдруг ослабил хватку, но отпрянуть она не успела: Гиртман нанес удар кулаком, сломав ей нос, на линолеум хлынула темная, почти черная кровь, и Аврора потеряла сознание.

Швейцарец взял горящую свечу и «прогулял пламя» от одного глаза жертвы к другому, как офтальмологическую лампу.

– Блестят ярче моих, – констатировал он.

Аврора слабо отбивалась – голая, дрожащая, с руками, связанными над головой, кляпом-шариком во рту и плачущими глазами. Сломанный нос дергало, во рту был вкус крови.

На шаткой лестнице раздались шаги Ролана, и Гиртман подошел к люку.

– Поднимайся скорее, – пригласил он, – мы тебя ждем.

Из-за его спины доносились стоны Авроры. Глаза Лабарта округлились от ужаса, но Гиртман поймал его за воротник, без малейших усилий втащил наверх, толкнул, дав тычка, и профессор полетел на пол.

– Умоляю, Хозяин, не делайте мне больно! Это она! Я не хотел!

Лабарт зарыдал. Гиртман повернулся к Авроре и встретил ее взгляд, полный убийственной ненависти. Он почти восхищался этой женщиной.

– Вставай, – велел Юлиан Лабарту.

Профессор подчинился. Ноги у него подгибались, нижняя губа распухла и дрожала, он не переставая хныкал. На мгновение Гиртман испугался, что шум разбудит Гюстава; он прислушался, но все было тихо. Швейцарец положил руку Ролану на плечо и повел его в центр помещения. Тот не сопротивлялся – шел, как агнец на заклание. Позволил привязать себя. Баран, возомнивший себя волком… Теперь он рыдал в голос, стоя в той же позе, что и жена, – правда, был полностью одет. Гиртман вынул кляп изо рта Авроры, она плюнула ему в лицо, он утерся и со смешком взглянул на кровь на тыльной стороне ладони.

Аврора повернулась к мужу:

– Ты говнюк, Ролан! Сраный педрила!

Ее глаза метали молнии.

– Тихо, тихо, успокойся, – произнес Гиртман бодрым голосом, – урегулируете все разногласия позже. Или нет…

– Трахни себя, ублюдок!

– Нет, дорогая, это я трахну тебя, а потом убью, – спокойно изложил свой план швейцарец.

– Сдохни, сволочь!

Гиртман, оказавшись рядом со скоростью гремучей змеи, перочинным ножиком крест-накрест располосовал ей щеки. Кровь потекла по подбородку и шее на грудь Авроры, и она издала пронзительный вопль.

Женщина обливалась по́том, все поры тела раскрылись, она тяжело дышала; белокурые пряди прилипли к вискам, живот вибрировал, как диафрагма вакуумного усилителя .

– Сама видишь, не стоило мне противиться, – спокойно произнес Гиртман. – Ваша хренова наркота подействовала, у меня голова идет кругом. Пора убираться из этого дома. Хорошо, что перед визитом сюда я съел гору топленого сала и принял амфетамины – это очень действенная смесь, дорогая. Замедляет всасывание наркотиков в желудок. Амфетамины ослабляют действие «колпачка». Или рогипнола . Вы ведь накачали меня чем-то подобным, да, милая? Как и норвежку вчера вечером. Хорошенькие дела творятся в вашем шале… – Швейцарец посмотрел на Лабарта. – Вернусь через минуту.

Прошло три, и все это время Аврора осыпала мужа оскорблениями. Гиртман появился с канистрой бензина, и пленники пришли в ужас. Швейцарец поставил канистру у ног Авроры, зажег свечу и поднес ее к тяжелой бархатной портьере. Пламя лизнуло ткань и устремилось вверх, к потолку. Он вылил весь бензин на Аврору, и она закричала:

– Нет! Только не так! НЕ ТАК!

Швейцарец, словно бы не услышав ее вопль, повернулся к Ролану.

– Может, ты и выберешься, кто знает…

Профессор смотрел на убийцу со смесью надежды, сомнения и ужаса. Он открыл рот, собираясь умолять о пощаде, но перочинный нож проткнул ему сонную артерию. Три секунды Гиртман глядел в глаза Лабарту, потом выдернул нож и снова ударил – на этот раз в подключичную артерию, – и два рубиновых фонтанчика брызнули в разные стороны, как из продырявленной бочки. Профессор смотрел с изумлением и недоверием – такое часто случается с людьми на пороге смерти. Потом его жизнь закончилась.

– …но я так не думаю, – добавил Гиртман, бросил окровавленный нож на пол и пошел к люку.